Текст книги "Украинский гамбит. Война 2015"

Женщина всё ещё не пришла в себя. Игорь дал ей хлебнуть водки из свой фляги. В следующий раз, когда Костя посмотрел в зеркало заднего обзора, она уже спала, прижавшись к нему.

Она была среднего роста, изящная и стремительная в движениях, и с той редкой меркой в пропорциях, которые делают таких женщин заметных даже в толпе. А ещё у неё были чёрно-жгучие пронизывающие глаза и чёрные ресницы и чёрные в разлет брови. Смотреть на неё, было одно удовольствие.

Красивая, подумал Костя, очень красивая, и почему-то вспомнил всех своих московских подруг и, конечно, Ирку Пономарёву. Потом снова посмотрел на незнакомку. Зачем ей шляться по городу в такие времена? Сидела бы дома. А так попала в переплет, думал Костя. Насильника ему почему-то совершенно не было жалко. Мог бы я его застрелить? – подумал он, наверное, мог, если бы он на меня напал. Некоторое время его интересовала эта мысль, но потом он отвлекся на дорогу.

Они проехали больницу и попали в лесную зону, где пришлось сбавить скорость. Видно, впереди был какой-то затор, потому что две легковые машины остановились, из них вышли люди и о чём-то разговаривали, размахивая руками.

– Тормозни… – неожиданно сказал Игорь, с тревогой вглядываясь вперед.

Женщина вдруг произнесла:

– Здесь накануне стреляли… я живу рядом.

Её голос поразил Костю. Был он грудной, бархатистый, сочный и низкий, такой голос редко встречается у женщин. Костя даже, наверное бы, от удивления и оглянулся, да занят был разбитой дорогой.

Две красавицы-высотки справа оказались разрушенными вчистую. Теперь они походили на гигантские сюрреалистические творения человека. Корпуса больничного городка, примыкающие к лесозоне, кое-где ещё дымились. Сюда даже не возили раненых, потому что больницу разбомбили в первую очередь и накидали мин-ловушек – маленьких лепестков в виде уха, на которых подрывались исключительно дети и собаки.

– А объехать можно? – спросил Сашка и вопросительно оттопырил губу.

– У нас бензин кончается, – напомнил Костя. – Бензоколонка за переездом.

– А ну давай назад! – вдруг скомандовал Игорь.

– Зачем?! – удивился Костя и показал рукой. – Вот заправка!

Действительно, за нежно-зелеными кустами торчала красная крыша бензоколонки.

– Давай! Давай! – потребовал Игорь и, перегнувшись через спинку сидения, ухватился за руль.

– Да погоди ты! – крикнул Костя. – Я сам!

– А чего ты тогда!.. – нервно сказал Игорь и отпустил руль.

Костя быстро переключил на задний ход, потому что развернуться на узкой дороге не было никакой возможности и, чертыхаясь в глубине души, отъехал до самого академгородка и только здесь развернулся. К нему передалось волнение Божко.

– Ну что?! Что случилось?! – спросил он оборачиваясь.

– А вот что! – ткнул в стекло пальцем Игорь.

И они увидели, точнее, вначале услышали короткий свист, а потом короткий же разрыв, и на дороге словно вырос куст боярышника, потом он оделся чёрным облаком. Там, где стояли две машина, мелькнули раскромсанные люди.

– Гони!

Но Костю уже не надо было понукать. Он всё понял: Игорь предсказывал только то, что касалось войны. Должно быть, на этом он малость и повернулся. А если учесть, что он прошел Афган и Югославию, то всё встало на свои места. В Чечню не попал, потому что уже тогда жил в другой стране.

Всё это промелькнуло у Кости в голове, когда он на четвертой скорости уже почти сворачивал на улицу Щорса, а сзади рвались снаряды – причём всё ближе и ближе. Потом так бухнуло, что все почувствовали, что машину подшвырнуло, словно от пинка. Костя невольно скосился в окно, не теряя из поля зрения разбитую донельзя дорогу. Над бензозаправкой поднимался огненный гриб. Они вовремя спрятались за троллейбусный парк. Однако те, кто стреляли, видно, тоже заметили гриб и поддали огня. Пару снарядов с жутким воем рванули совсем близко, и сбоку ещё раз чем-то ударило. Костя переключил на пятую и так вдавил педаль газа, что готов был сломать её. И тут у них кончился бензин, и они на виду у здания ППУ[30]30
  ППУ – политическая полиция Украины.


[Закрыть] бывшего СБУ[31]31
  СБУ – служба безопасности Украины.


[Закрыть] застряли в воротах железнодорожной больницы.

Глава 2. Элементы неожиданности

Даже тряпье, которое нашёл Игорь Божко, на этой смуглой чернобровой женщине выглядели, как на королеве. Ни на кого не глядя, она с изяществом переоделась в машине. Фигура у неё была дай бог каждой женщине. К тому же она, похоже, когда-то занималась спортом, и это тоже наложило на неё отпечаток с лучшей стороны. Сашка сразу повёл нос по ветру. Костя, который едва сдерживал себя, тихонько заметил:

– Ковбой, кончай дуру валять. Не хватало нам поссориться.

Сашка Тулупов покорно склонил стриженую голову и сказал:

– Есть, командир… не валять дуру.

Сашка очень серьезно подошёл к командировке: купил на Ленинском камуфляжную форму с разгрузкой, подстригся под «ноль» и даже сбрил юношеские усы. В таком виде он походил на «черпака»[32]32
  «Черпак» – солдат-второгодок.


[Закрыть], и шансы его у этой женщины, на взгляд Кости, были ничтожны. Но он и сам, нет-нет да и косился в её сторону. Не мог удержаться. Здесь на Украине женщины были какими-то особенными – длинногими, стройными, смуглыми и чернявыми, яркими, одним словом. В Питере, откуда Костя Сабуров был родом, такие женщины встречались крайне редко, были они в основном искусственными из косметических салонов, а здесь – натуральные и на каждом шагу. Солнца, наверное, больше. Везёт же людям, думал Костя Сабуров, невольно думая об Ирке. Ирка была светлой шатенкой, хотя иногда становилась блондинкой или брюнеткой, в зависимости от сезона, но с неизменно зелеными глазами. Костя считал, что ему не очень повезло в этом плане, и последнее время заглядывался на кареглазых брюнеток. Но сейчас было не до романов, да и счастье, кажется, уже улыбнулось Божко. Костя даже не представлял, как можно перейти ему дорогу – убьёт ведь, не колеблясь, как насильника.

Налёт кончился так же внезапно, как и начался. Последняя мина взорвалась на перекрёстке Университетской, не долетев до больничного забора каких-нибудь метров двадцати. По окнам и фасаду с коротким визгом ударили осколки.

– Всё! Больше не будет, – уверенно сказал Игорь, вылезая из-под машины отряхивая колени.

Костя очень удивился. Ещё где-то грохотало. Ещё рушились здания, а Игорь уже командовал:

– Вылезайте! Давай руку, Елизавета!

– Хорошее имя. А мы и не знали, – с огорчением вздохнул Костя, выбираясь из-под больничного крыльца, куда они с Саней залезли очень быстро – почти мгновенно, когда «газель» застряла в больничных воротах. Он и сам было не против взять опеку над Елизаветой.

Пейзаж изменился. Тринадцатая школа горела, над крышей сквозь дым прорывались языки пламени, а здание госбезопасности за высоченным забором осталось целехоньким. Жилые дома через дорогу тоже горели, а в огромный квартал, который занимала железнодорожная больница вместе с госпиталем ППУ не залетело ни одного снаряда.

– Вот сволочи! – выругался Игорь. – На террикон залезли!

– Откуда ты знаешь? – спросил Сашка и даже открыл рот от удивления.

– Так это ж младенцу ясно, что бьёт миномётная батарея. А где её удобнее всего установить?

– Ну? – не сообразил Костя.

– Я бы установил на терриконе! Во-первых, окрест видно километров на двадцать, а во-вторых, никто же не подойдёт.

– А-а-а… – сказал Костя и посмотрел туда, куда показывал Игорь.

За крышами высоток и зеленеющими верхушками деревьев, в километрах трех торчали две рукотворные горы. Одна из них была почти срезана на одну треть, с вершиной, похожей на шпиль. Иногда там возникало облачко пыли, через пару секунд раздавался вой снарядов.

– Вон с того, ближнего и бьют, – уверенно сказал Игорь. – Там наклонная дорога и круговая площадка на триста шестьдесят градусов. Пуляй, не хочу. Всю ночь должно быть мины таскали, а теперь дурью маются.

– С чего ты решил? – спросил Костя.

– Я здесь сызмальства всё знаю.

– Надо бы нашим сообщить. Да связи нет, – посетовал Сашка, украдкой поглядывая на Завету.

– Это мы сейчас… – заверил их Игорь и почему-то посмотрел на здание ППУ.

На его центральным корпусом возвышалась «глушилка» – здоровенная антенна кубической формы. По его словам, эта антенная ещё в советские времена глушила «Голос Америки». Теперь она глушила всё подряд.

– Вы пока бензин поищите, – посоветовал он, доставая винтовкой В-94 и проверяя оптику, – а мы с Заветой попартизаним.

Костя давно заметил, что любое оружие в руках Игоря словно оживало и приобретало заложенную в нём значимость, словно оно понимала Божко, а Божко понимал его. Даже Сарайкин обращался с оружием не так ловко. Чувствовалось, что Игорю это дело привычное и оно ему нравится не потому что из него надо убивать, а как законченная, эстетическая вещь с вполне определенными функциями, и вот эти функции Игорь знал досконально.

Как истая женщина, Елизавета сказала, блеснув белозубой улыбкой:

– Я боюсь… – и обняла себя худыми руками, словно ей стало зябко.

Ноги у неё были стройными, как раз то, что очень и очень нравилось Косте, и он старательно отводил от них взгляд, но, забывшись, обнаруживал, что снова пялится на них. В общем, глаза у него так и лезли куда не надо, хотя с некоторого времени Завета не спускала восхищенного взгляда именно с Игоря. Впрочем, точно так же, как казалось Косте, она поглядывала и на него, и на Саню. Или ему казалось? Он не мог разобраться в этом вопросе. Женщины ему всегда нравились до безумия. Если бы я был Богом, обычно рассуждал он, я был создал мир из одних женщин. Я – и одни женщины! Красота!

* * *

Последняя мина оказалась для водителя чёрного «BMW» роковой. Осколки пробили лобовое стекло и левую стойку и дверь. Машину занесло, и только благодаря тому, что водитель на перекрёстке инстинктивно затормозил, машина всего лишь перескочила через поребрик и ткнулась в столб. Двигатель продолжал работать.

Парадокс, подумал Костя, если бы не соблюдал правила движения, то, наверное, остался бы жив. А так у него не было никаких шансов. И только потом понял, что гудит клаксон. После обстрела все остальные звуки казались ему тихими, как шелест ветра в степи. Да я слегка контужен, подумал он о себе, как о постороннем, и с третьей попытки открыл дверь «BMW». Салон был залит кровью. Водитель лежал лицом на руле. У него была аккуратно срезана макушка черепа. Стараясь не заглядывать в него, Костя, измазавшись чужой кровью, подлез под водителя и вытащил ключ из зажигания. Двигатель послушно отключился.

– На, качай, – сунул ключ Сане и не удержался и посмотрел на лицо убитого.

Лицо было безразличным. Глаз смотрел куда-то под колонку руля. На кончике носа кровь собиралась в капли, и Костя услышал, как они разбиваются о коврик под ногами водителя. Удивляла не сама смерть, а несоразмерность произошедшего и окружающая обыденность. Жизнь продолжала складываться из мелочей, он она остановилась для водителя «BMW». Костя выпрямился и огляделся. Перекресток был пуст. Одиноко мигал светофор, и улицу наискось пересекла тень птицы. Ничего не изменилось. Вот так и меня когда-нибудь… подумал он, глупо и бессмысленно.

И сразу заработало радио. Нет, вначале всё же грохнул выстрел – Костя не понял, где и почему. Радио в машине внезапно ожило и выплюнуло на украинском языке фразы, смысл, которых он понимал через одну:

– Польские войска… бр-бр-бр… занимают позиции… бр-бр-бр… правобережью… Возводятся долговременные огневые точки… бр-бр-бр… До конца… бр-бр-бр… союз демократических сил… бр-бр-бр… свобода… достояние… западный мир… ополячивание… не надо бояться… братья навек…

Потом он вычленил слова: «Петлюра» и «Бандера», «НАТО» и «Евросоюз». Вроде бы, всё это надо ещё выше поднять на щит и даже канонизировать в качестве святынь. Потом разобрал целую фразу:

– Жителям левобережья предписано не покидать квартир… Оранжевые знамена… Польские стяги с орлом… Коалиция… Запад не даст… не позволит… грудью… и атомными бомбами… Комендант считает, что прокля… моска… не… штурмовать… что… Молдавия… часть Буковины… что… румыны… словаки и…

– Костя! Костя! – заорал Сашка Тулупов. – Костя!..

В этот момент по «BMW» так что-то ударило, что Костю отбросило на асфальт, и он на карачках кинулся прочь, заметив однако на ходу, что Сашка стоит, пригнувшись, возле их машины и машет ему рукой, и подался в его сторону, сообразив всё же, что выше уровня больничного забора лучше не поднимать башку, потому что от пуль летела бетонная крошка.

Где-то спереди и чуть справа работали два АКМа[33]33
  АКМ – автомат Калашникова, модернизированный, под патрон 7,62 мм.


[Закрыть]. Костя уже научился различать их звук. А им вторил ПКМ.

– А где Игорь? – спросил Костя у Елизаветы и немного смутился, потому что впервые обратился к ней.

– Так это ж он лупит! – крикнул Сашка, возясь с канистрой и бензобаком.

Тогда Костя сообразил, что, собственно, произошло: Игорь одним единственным выстрелом из В-94 сбил «глушилку» над зданием ППУ, а оттуда начала стрелять охрана.

– Чёрт! – выругался он и, уже не слушая дальнейших объяснений, схватил АК-74М и крикнул, выскакивая на мостовую: – Заводи и выезжай. – А сам побежал туда, где короткими очередями бил ПКМ.

Ему нужно было пробежать совсем ничего – метров двадцать до поворота, где лежал Игорь, когда напротив, из-за низкого забора горящей школы, выскочил человек с автоматом наперевес. До него было метров пятьдесят. Но прицелиться Костя просто не успел. Да и человек тот тоже увидел его в последний момент, потому что всё его внимание было сосредоточенно на Игоре Божко. Они оба вскинули автоматы и выстрелили друг в друга. Однако если Костя это сделал в спешке неумело, начав строчить от бедра снизу вверх, и пули проложили дорожку справа налево через тротуар и шоссе, то его противник сделал всё классически: то есть присел и взял Костю на мушку, а потом куда-то вдруг пропал, исчез, словно растворился в пространстве. Вместо него Костя видел лишь какой-то чёрный куль на противоположном тротуаре. Косте страшно захотелось пойти посмотреть, что же там такое валяется, но откуда-то сбоку заорал Игорь Божко:

– Ложись, козел!

Костя бухнулся рядом с ним, больно ударившись локтем правой руки. Оказалось, что он всё-таки добежал, не помня как, до Игоря. И эта фрагментарность восприятия сыграла с ним добрую шутку, потому что он просто не понял, что убил человека.

– Бей по ближайшим окнам! – крикнул Игорь, – и держи дверь, а сам куда-то пропал.

Костя остался один. Он, скуля, понянчил руку, а потом дал две короткие очереди (как его учил Сарайкин), по окнам и стал ждать, что же произойдёт дальше. А дальше двери внезапно распахнулись, из здания выскочили несколько человек и броском по одному пересекли дорогу. Всё произошло так быстро, что Костя не успел среагировать. Он принялся клясть и ругать себя, полагая, что погубил всё дело. Потом там, куда они побежали, грохнула граната и сразу ещё одна и ещё. И повинуясь какому-то странному велению, Костя сделал две очереди по две пули вдоль улицы, туда, куда по его представлению убежали люди, и тут у него кончились патроны в рожке. Выстрелы его считать никто не учил. А оказывается надо – надо считать каждую пулю. Он ловко перезарядил автомат, клацнул затвором и услышал, как издали ругается Игорь:

– Мать твою!.. Костя!!! Чего ты там валяешься?! Уходим!

И только тогда сообразил, что ни черта не соображает в тактике боя. Ему стало стыдно, как бывает стыдно за явный промах. Он вскочил и побежал к своим. В него никто не стрелял. Это-то и было обидно. Хотя бы пальнули для приличия, мечтал он, подбегая к фургону.

Они уже сидели внутри. Игорь даже задрал ноги и во всю травил байки, а Елизавета вцепилась в него, как преданная кошка, и глядела, как показалось Косте, во все свои прекрасные чёрные-чёрные глаза, и накручивала на палец длинный чёрный локон. Игорь обнимал её правой рукой, а левой – отчаянно жестикулировал. Естественно, байки касались войны и какой он, Игорь Божко, молодец на этой войне. Елизавета слушала его, развесив уши.

– Ты где шляешься? – с усмешкой осведомился Игорь, тем самым подчеркивая никчемность журналиста. – Услышал гранаты – уходи. Чего ждать?

– Я не понял… – признался Костя и покраснел.

Он всегда краснел, когда попадал впросак. Девушкам, как ни странно, это нравилось, поэтому в женской среде телестудии его считали не особенно настойчивым и неагрессивным. Репутация у Кости в этом вопросе была самая что ни на есть неопределенная: романтик-неромантик, бабник-небабник, в общем, куда ветер подует. Прибрать его к рукам ничего не стоило, только он никому не нужен был, ну, кроме Ирки Пономарёвой.

– А когда поймёшь, поздно будет, – резюмировал Игорь. – Впрочем, за того мужика тебе отдельное большущее спасибо. Они ж мне не давали башки поднять, а он как раз на меня вышел, я бы не успел. Так что с меня бутыль.

– Пожалуйста, – скромного ответил Костя, стараясь не глядеть на Завету.

Он завел машину, и они выехали на Университетскую, а Сашка включил радио:

– О! – воскликнул он, отдергивая руку, как от утюга. – О! Заработало! О! Киев взяли!

– Кто, наши?! – оживился Игорь и даже отстранил Елизавету, которая мурлыкала на его широкой груди.

– Если бы! А то поляки – вошли! – непонятно почему хихикнул Сашка.

Плакать надо, подумал Костя, горючими слезами, потому что дело в общем-то дрянь. Конфликт расширяется, так, пожалуй, весь мир сюда припрётся.

– Сдали Киев. Боятся, что мы возьмём, – объяснил Игорь.

– О-о… – снова послушал Сашка. – Протекторат объявили.

– А что такое протекторат? – спросил Игорь.

– Это когда слабая страна, формально сохраняя некоторую самостоятельность во внутренних делах, фактически подчинена более сильной стране, – объяснила Елизавета.

У Кости даже зашевелились уши. Он так и хотел бросить удивленный взгляд на Завету, но сдержался. Много чести, подумал он, ну их – этих красавиц, а если они умные, то это вообще чёрт-те что! Феномен, можно сказать.

– Ого! – отозвался Игорь то ли тому, что его подружка такая начитанная, то ли тому, что объявили протекторат. – Это значит, пожертвовали властью, ради политики. Какой-то сплошной украинский гамбит.

– Всё, – сказал Костя, – сбылось пророчество Кейси.

– Какой пророчество? – спросил Сашка.

– Кончилась, ковбой, Украина на двадцать четвертом годе, – резюмировал Костя.

– Всё не так, – пояснил Игорь, – украинская армия не хочет обслуживать продажную верхушку наци, поэтому и «попросили» поляков, а армию разоружили.

– О! Братья-грузины батальон прислали, – завопил Сашка.

– Да не кричи ты там, в ухе звенит, – отреагировал Костя.

– Ага… и венгры полезли… о, и словаки зашевелились… – не обращая на него внимания, комментировал Сашка звуки из приёмника. – Молдавия заикнулась о каких-то землях… как о собственности. Румыния проводит паспортизацию населения прилегающих территорий. Поляки вспомнили резню в Волыни в тысячу девятьсот сорок третьем году. Говорят, что УПА[34]34
  УПА – Украинская повстанческая армия.


[Закрыть] тогда вырезала сто тысяч поляков.

– Ха-ха, – коротко произнёс Игорь Божко.

– Зря смеёшься, – сказала Завета и села прямо.

– Почему?

– А вот ещё… – оживился Сашка, – Украина – это польское слово и означает «восточные пограничные земли».

– Кто сказал?..

– Радио. А вот ещё, – Сашка покрутил настройку. – Аналитики ЕС считают, что Украина – важнейший вопрос национальной безопасности США.

– К бабке ходить не надо. И так всё ясно! – в горячности заявил Игорь.

Костя заметил, что Елизавета даже немного обиделась на невнимательного Игоря. Плюсик мне, обрадовался Костя и подмигнул ей в зеркало заднего обзора. К его удивлению, она ему тоже моргнула без всякого стеснения.

– Доктрина у них, пояс хотят создать «Петля анаконды», – сказал Сашка. – Румыния претендует на Бесарабию, а Турция – на Крым.

– Слетаются, как на падаль, – сказал Игорь, вспомнив наконец о Елизавете и усаживая её к себе на колени.

Больше Костя на них не смотрел. Они ехали молча. Сашка Тулупов крутил приёмник из которого порой доносился гимн националистов «Убей русского», а Костя усиленно делал вид, что занят дорогой, хотя ему очень и очень хотелось взглянуть, что делается позади него. Кажется, Игорь и Завета целовались взасос.

* * *

Костя Сабуров считался персоной нон-гранта. Въезд на территорию Украины ему запретили лет пять назад после серии репортажей из Севастополя. Кроме этого ему вменили сопротивление при задержании, якобы за разбитый полицейскому нос. На самом деле, его арестовали в гостинице – прямо на спящего надели наручники и увели в трусах. В изоляторе ему выдали засаленную до нельзя гимнастерку времен отечественной войны и рваные галифе, ходил он в старых шлепанцах на веревках. Естественно, брился нерегулярно и кое-как. Поэтому вид у него уже через месяц был самый что ни на есть бомжовый – немытый и нечесаный. В баню, конечно, его не водили. Оставался только кран в камере, под которым он, кстати, и постирал гимнастерку. Ногти обкусывал, а зубы чистил хозяйственным мылом. Все прелести превентивного заключения.

Украинские власти долго решали, что с ним делать. Посадить нельзя, потому что он ничего уголовного не совершил, отпустить просто так – значило признать слабости «оранжевых». Его прятали от журналистов, долго возили из тюрьмы в тюрьму. Как он потом узнал, мороча СМИ и дипломатам головы, объясняя, что такой-то никогда не въезжал на Украину или, наоборот, выехал, а мы знать ничего не знаем. Однажды в Ровенской тюрьме они всё-таки ошиблись – сунули его, как обычно, не в одиночку, а в общую камеру. К этому времени Костя чувствовал себя в пенитенциарном заведении бывалым зеком, да и вид человека, явно вкусившего все прелести сидки, которому никто никогда ничего не передавал, но который не опустился, не пал духом, не ныл, не скули и ничего ни у кого не просил, внушало невольное уважение. А когда узнали, что он, вообще говоря, московский журналист и пострадал за ту же самую пресловутую свободу, которую очень и очень усердно навязывал Запад, и сидит без суда и следствия уже восемь месяцев, произвело на людей самое сильное впечатление. Человек, который первым вышел из камеры на волю, позвонил по номеру, который дал ему Костя, и в Москве узнали, где его искать. Ирка Пономарёва сделал своё дело. Должно быть, пролила в высоких кабинетах море слез, думал Костя. Полиция, правда, спохватилась, перевела его в одиночку, но было поздно. Его ещё две недели в спешке возили по этапам. Иногда привозили и в то же день увозили. Он успел побывать в Чернигове и Львове, даже в Береговом, но за эти две недели были задействованы такие силы, против которых «оранжевая» украинская власть пресмыкалась, как собака перед палкой. В прессе писали: «Германский канцлер, напомнила новоиспеченному украинскому президенту о том, что политика препятствования свободе слова и прессы противоречит соглашению об ассоциации между Украиной и ЕС». Ну и много чего такого, когда любят попрекнуть слабого и зависимого. В итоге, его постригли под ноль, побрили, сводили в баню и дали одежду с чужого плеча на два размера больше. Выдали даже пачку сигарет, правда, Костя не курил, зато обменял её на два стакана крепкого чая с ложкой черничного варения.

До границы украинские спецслужбы везли его в наручниках, а передачу обставили так, словно он уголовный преступник: на голову натянули грязный чёрный мешок, который сдёрнули в самый последний момент – под взглядами фото– и телекамер и когда Ирка, повиснув у него на шее, заревела, как белуга. Вышло очень трогательно и сентиментально в стиле мыльных опер. Если бы не Ирка, он бы решил, что это ещё одна из иезуитских провокаций спецслужб на глазах журналистов от «наци».

Было много шума на телевидении и в прессе, но, за неделю, как обычно бывает в таких случаях, сенсация с первых страниц газет переползла в разряд текущих новостей, и постепенно о ней забыли, а на родном телевидение забыли ещё раньше. Неделю Костя привыкал к цивильной жизни без решеток и без вертухаев с «оселедцем» на голове. Неделю мама, которая специально приехала из Кемерова, откармливала его сибирскими пельменями и котлетами. И всё равно Костя вышел на работу, исхудавший, как после тифа. Он стал носить джинсы сорок шестого размера и узкие пиджаки в талию. Ирке Пономарёвой нравилось, она находила в этом некий шарм человека, пострадавшего за политику. И вообще, почему-то стала называть его Французом. Что наводило на некоторые размышления, но Костя не стал разбираться. Изменила, так изменила, пуст даже с каким-то французом.

– Эко тебя! – воскликнул удивленно Вадим Рунов, замредактора военного канала, и с истинно солдафонским юмором добавил: – А ведь могли и убить!

– Запросто, – согласился Костя, потонув в медвежьих объятьях друга. – Но ведь не убили… – уточнил Костя, вкладывая в фразу вселенский смысл.

– Повезло, – отпустил его Рунов.

– Повезло, – согласился Костя.

– Ну так-к-х-х… это надо отметить! – Рунов потянулся за коньяком.

Почему-то с того дня Костя перестал ходить на корпоративные вечеринки. Ему разонравились бессмысленные толкучки, лицемерие приятелей, сплетни, женщины с искусственными формами, жирные дяди и их тощие подруги, возомнившие, что они ухватили судьбу за хвост. Ему также не нравилось, когда на него смотрели сверху вниз или, наоборот, заигрывали сверх меры. Приятели, с которыми можно было скоротать время, его больше не интересовали, как, впрочем, и подружки, склонные говорить по утру: «Позвонишь мне, милый?..» и убегали прочь, забыв закрыть даже дверь. Вначале недоумевали недолго, а потом принялись злословить о том, что после тюрьмы он малость сдвинулся на работе и погряз в самоанализе. Не посттравматический ли это синдром? А он вдруг понял, что смысл жизни совсем в другом и хватался за любимые командировки, лишь бы не сидеть в душной студии и тоскливой Москве.

Это было то время, когда америкосы во всю хозяйничали в Крыму, а российский флот, стоящий в Севастополе, практически оказался в осаде. В самом же городе проводилось подавление оппозиции в широких масштабах. Москва же выжидала и ограничивалась громкими заявлениями. На Западе на них реагировали весьма бурно. События развивались стремительно. Грузия вывела свой вшивый флот и поставила его на виду у российской эскадры. К Дарданеллам приближался шестой американский флот. И тогда наши бабахнули так, что грузины отправились принимать сероводородные ванны, а пиндосы лишились своего авианосца и умылись черноморской грязью: их трупы ещё долго выбрасывали волны на низменный берег Тамани. Пролив Босфор завалили ядерными минами. Чёрное море сделалось большой и глубокой лужей. Американцы таки взорвали трубу «Южного потока», и нефть долго полыхала у берегов Болгарии. Много они ещё гадостей понаделали. Притащили в Грузию ПРО и ещё какое-то вооружение, о котором никто не знал, но догадывались. Польша, Румыния, Болгария и Венгрия оказались напичканными тактическим ракетами. Все ломали голову, куда катится мир. А он всего лишь катился к ядерной войне. И все делали вид, что ничего не понимают – лишь бы стравить Россию и США. Ситуация напоминала лицемерие и заискивание Европы перед Гитлером.

Костю Сабурова даже сравнивали с новым Гонгадзе. Когда он сидел свои два месяца в тюрьме Севастополя, ему не раз намекали, что он может разделить судьбу этого журналиста. Конечно, он понимал, что его пугали, что слишком большие силы были заинтересованы в его освобождении. Но чем чёрт не шутит? Отведут на берег моря, шлепнуть и кинут в воду. Скажут, что утонул при бегстве. Даже когда его этапировали в «Казачью лопань», он не предполагал, чем всё кончится. Вначале он даже не знал, куда его вообще везут в плотно запечатанном вагоне – на восток или на запад. Потом уже по солнцу сориентировался.

Поэтому в Москве Костя всегда ощущал на себе груз этой давней истории. Но когда ему предложили возглавить группу, которая направлялась в восточную Украину, где назревал военный конфликт, он не минуты не колебался. Правда, Ирка испугалась и долго плакала в последний вечер. Ночь у них получилась скомканная в прямом и переносном смысле. В прямом – потому что от простыней ничего не осталось, а в переносном – потому что они просто не выспались от её истерик, любви, секса и слез. Тогда он понял, чтоо никакого француза не было, а было его обостренное воображение.

Утром Костя сбежал с громадным облегчением. А теперь всё чаще думал о Ирке. Женить или не женить? Чёрт его знает? – думал он. Вроде как она искренна и любит меня до безумия. А с другой стороны… Его пугала Иркина способность к сценам, хотя её шикарный ноги, похожие на тюленей, ему по-прежнему нравились. Может, постепенно переделаю под себя, наивно думал он. Надо основательно почитать Фрейда и Юга, в универе я как-то пропустил этих авторов. Почему-то он был уверен, что классики психоанализа помогут ему разобраться в личной жизни.

* * *

Бензин слили из «BMW», и Костя, который плохо знал город, то и дело спрашивал у Игоря, куда рулить.

Инстинктивно Игорь Божко стремился отъехать от квартала ППУ подальше, поэтому они поехали проспектами, которые шли перпендикулярно улицам.

Чёрт знает, может, у них там снайперы сидят? – подумал Костя, крутя баранку. Потом они выскочили на улицу Артема, напротив стадиона «Локомотив» и свернули направо в центр. Дорога оказалась свободной, хотя две недели назад пиндосы здесь учинили большую бойню – сожгли автомобильную пробку. Теперь об этом напоминали лишь груды искореженного металла на тротуаре под обгорелыми тополями да выбитые окна в домах справа. Памятник Бубке устоял, только шест погнулся.

На пересечении с проспектом Мира, как раз там, где с одной стороны находилась кафешка «Украинские стравы[35]35
  Стравы – блюда (укр.).


[Закрыть]», а по диагонали от него – «Царь-пушка», им казалось, что опасность миновала и можно вздохнуть с облегчением, но в этот момент их нагнал чёрный «джип-чероки» и с пронзительным визгом перегородил дорогу.

– Чёрт!.. – выругался Костя.

Его заслуга состояла в том, что он не заглушил двигатель и что «газель» стала боков по отношению к «джипу», а это давало некоторое преимущество в плане обзора. Видно, те, кто сидели в «джипе» были очень уверены в себе.

Все застыли, как парализованные, в ожидании развития событий. За тонированными стеклами ничего не было видно. Однако как только передняя дверца со стороны пассажира с щелчком приоткрылась, Игорь ударом ноги распахнул боковую дверь и высунул ствол ПКМ, клацнув при этом затвором. Сашка судорожно дернулся со своим АК-74М. Но Игорь зло и резко произнёс:

– Сиди, не рыпайся!

Костя бросил взгляд на зеркало заднего обзора: Завета, кусая губы, забилась за ящик в углу, Игорь, сидел, упершись ногами в стенки салона, и у него было хищное лица с нехорошим оскалом, как у хищного зверя. Сейчас он их всех убьёт, на фиг, понял Костя.

Дверь «джипа» всё-таки открылась, и из-за неё появился тот, кого он ожидал увидеть меньше всего – начальник следственного отдела Каюров, который участвовал в допросах, когда Костя сидел в сизо Севастополя.