Текст книги "Москва Поднебесная"

Крыса

Купив бутылку «Арбатского» красного, Елисей вышел из магазина и встал в тени пыльных деревьев. Протолкнул какой-то палочкой, подобранной неподалёку, пробку внутрь, отчего та издала неприличный звук, и разом из горла выпил половину. После нервно закурил, всё ещё имея перед глазами картину вокзала, заполненного миллионами крыс, и сквозь это жуткое батальное полотно увидел, как к нему приближается сосед Семёныч, тоже явно злоупотребивший накануне. Хотя что скрывать: трезвым Семёныча Нистратов не видел никогда.

– Здарова, сосед! – обрадовался старик, предъявив на свет божий ряд зубов, в котором не хватало нескольких снизу и двух передних сверху.

– Привет, Семёныч!

– Винцо пьёшь? – обрадовался сосед-алкоголик ещё больше, узрев заветную бутыль. Глазки его загорелись, ручки затряслись, а на плешивой маленькой головке резво взметнулись ввысь три волоска, будто антенны, уловившие винный запах.

– Угощайся. – Елисей протянул старику бутылку, и тот, жадно ухватив её, снял с древесного сучка дежурный пластиковый стаканчик. Налив полный, он, смакуя, выпил, блаженно зажмурившись.

– Слыхал? – спросил старик, когда в животе его потеплело. – На вокзале-то что было сегодня…

Свидетель кошмара неопределённо промолчал, и сосед, решивший, что тому ничего не известно, авторитетно поведал.

– Там сегодня одна баба из Воронежа… колдунья… рассыпала зелье какое-то, и со всех окрестностей повылазили крысы. Бешеные все, глаза горят! Обожрались этой дряни и словно ошалели. Трёх человек загрызли насмерть, милиционеру одному откусили ценность главную, повалили Икарус с пассажирами и обгадили всю площадь! – Семёныч деловито замолчал, ожидая реакции на феерический анонс.

– Да? А потом? – подыграл Елисей.

– А потом на них собак напустили, секретных, спецназовских. Морды – во! – Семёныч изобразил пьяный взмах и чуть не упал. – Так они их всех пожрали в момент! Таких, говорят, собачек сейчас в Чечню отправляют, террористов ловить! Я их сам видел… Лошади! – Он закивал сам себе, и с ужасом увидел, как Елисей глотает из неосмотрительно оставленной им на земле бутылки. Старик протянул стаканчик, жалобно сглотнув. Елисей налил тому остатки.

– Собаки эти – помесь волка с овчаркой! – продолжил он, поспешно выпив содержимое одним глотком. – Им ещё колют чего-то, как курам американским, так они вырастают с лошадь! Лошади, точно! – Он как будто засомневался, уставившись в пространство блёклыми зрачками. – А может, с лошадью помесь? Хрен его разберёт…

– Так что, – перебил Елисей стариковские бредни, – крыс и правда всех уничтожили?

– Крыс? Крыс всех!.. – заверил Семёныч, выискивая что-то среди кустов. – Пожрали всех до одной! А, вот она! – старик с неожиданной прытью нырнул в кустарник и так же ловко вынырнул, имея в руках заныканную ранее чекушку водки. С мастерством фокусника одним пальцем он вскрыл бутыль и сотворил из одного стаканчика два.

– Э-э-э… – начал было Нистратов, но Семёныч уже налил в оба и протянул соседу зловонную жидкость.

– На вот, – он достал из кармана застиранных брюк солёный огурец в целлофане и вручил Елисею, как вымпел победителю олимпиады, – закуси! Фирменный посол. Мой! – похвастался он.

«Да чёрт с ним со всем!» – подумал Елисей и, беззвучно соприкоснувшись с соседской пластмассовостью, выпил, откусил мягкий тёплый огурец, попахивающий то ли нафталином, то ли ещё какой дрянью. Он быстро прожевал его, боясь, что после «фирменного посола» его стошнит. Но этого не произошло.

– Хороша! – похвалил сивуху старик, маневрируя антеннами на маленькой головке. – Ты, Елисей Никанорыч, как сам-то? Не видать тебя.

– А-а… – Нистратов махнул рукой, чувствуя, что опьянение возвращается, а с ним в душу возвращаются спокойствие и отрешённость от всех забот.

– Ну, брат, это ты зря! А дочки как, растут? Старшая твоя, смотрю, красавица вымахала, вся в мать! – Старик завистливо скосил на Елисея размытый частым потреблением сивухи мутный глаз.

– Растут… – подтвердил Елисей, получая новую порцию из чекушки, – куда им деваться. – Тут он вспомнил, что перед нападением тварей Эль Хай так и не успел досказать, что же Нистратову делать дальше. – Слышь, Семёныч, а ты в Зеленограде был когда-нибудь?

– В Зеленограде? – Старик задумался, пережёвывая блёклые полосочки губ. – Был, – вспомнил он.

– Там, говорят, курган какой-то есть?

– Курган? Не, нету! – Семёныч отрицательно закачался.

– Стела там на кургане, говорят, стоит?

– Стела? Стела есть! Стоит! – заверил он и, причмокивая, высосал из стаканчика водку. – «Три штыка» – так, вроде, называется, – прохрипел он.

– Так, так. – Елисей тоже выпил и вдруг решил завтра же поехать в Зеленоград и проверить, что это всё значит, что это за ключ и что он открывает. Но прежде он решил зайти в салон мага с хвостом и всё у него расспросить и про крыс, и про ангелов, и про собаку-оборотня, и особенно про хвост! В организме его появилась какая-то хмельная смелость, глаза загорелись, и он, выхватив у старика чекушку, разлил оставшееся по стаканам. Тут же выпил сам, не дождавшись соседа, и, смяв чужой, столь порой необходимый стаканчик, бросил его на землю перед изумлённым алкоголиком, который панически осознавал, что теряет собутыльника.

– Всё, Семёныч. Привет! – Елисей вышел из-под тени импровизированного летнего кафе и направился домой.

* * *

Дома Елисея встретила жена, которая, посмотрев на него глазами, полными отвращения, горько усмехнулась и сказала, чтоб дочерям он в таком виде не показывался. А сама подумала, что у мужа начался кризис средних лет и что от безделья он спивается.

Елисей прошёл на кухню, съел две холодные котлеты с белым хлебом, выпил стакан холодного и, похоже, скисающего молока, и на цыпочках просочился в спальню, где и уснул тревожным пьяным сном.

В этот раз приснилось ему вот что. Елисей стоял на взлётном поле аэродрома, среди громоздких самолётов, и явственно чувствовал, что находится здесь абсолютно один. Никого из техников или лётчиков на обозримом пространстве видно не было. В окнах здания аэропорта пустовали залы ожидания, замерли на полпути подвижные трапы. Даже ветер замер. Казалось, будто само время против всех законов логики встало, оборвав свой ход.

Елисей начал вертеться из стороны в сторону, силясь хоть кого-нибудь найти живого в этом сюрреалистическом мире, и тут панически осознал, что едва взгляд его касается любого воздушного судна, оно, лопаясь мыльным пузырём, исчезает в неизвестность, не оставляя от себя ничего, даже металлических брызг. Взгляд Нистратова метался от одного самолёта к другому, и всякий раз они исчезали.

Это происходило так быстро, что он не успевал как следует рассмотреть очередного алюминиевого гиганта. Но и остановиться Елисей не мог. Это было похоже на цепную реакцию. Вскоре на поле не осталось ни одного самолёта. Все испарились, будто были секундными голографическими иллюзиями. Елисей увидел, как солнечный свет вдруг потускнел, будто яркость убавили, и, подняв голову к небу, узрел жуткую картину.

Из солнечного круга на синем безоблачном фоне, как из коллекторного люка, высунулась голова крысы. Она смотрела, сверкая красными глазами, в самую душу Елисея, и хищно ухмылялась. Ему сразу стало так страшно, так безысходно пусто, что весь мир представился ему не огромной галактической бесконечностью, а замкнутой сферой с дырочкой, в которую откуда-то льётся горячий свет, всеми воспринимаемый как солнечный и величественный, хотя это на самом деле всего лишь капля, отблеск света настоящего, случайно попавший в ничтожную дырочку из мира действительного, реального. И валяется эта сфера-псевдомир где-то на свалке того, настоящего и великого, а в неё заглядывает грязная злобная крыса.

Тут крыса, на несколько секунд полностью затмив серым юрким телом льющиеся лучи так, что сразу стало вокруг непроглядно темно, прошла огромной тушей и спрыгнула куда-то. Елисей закричал истошно и побежал, не глядя ни на что, спотыкаясь и разбивая себе колени. Так он и проснулся средь ночи, вскочив с диким воплем и разбудив жену, которая, воззрившись на мужа, определила коротко:

– Алкаш!

Елисей, истекая потом и трясясь, побежал в ванную и долго мочил голову холодной водой, пока остатки ужасного сновидения не испарились из головы окончательно. Больше он заснуть не смог, а только ворочался в полудрёме до рассвета и стонал.

Эллада

– Так! Оставьте меня в покое, молодой человек!

– Но Эллада Станиславовна! – Молодой начинающий пробиваться в Москве сценарист семенил за известной телеведущей. – Ну, ради бога! Молю!..

– У меня эфир через пять минут! – пренебрежительно отмахнулась от худощавого, чуть не плачущего юного архитектора душ Эллада Станиславовна Вознесенская, телезвезда, спешащая на эфир собственного ток-шоу.

Сама она давно забыла о том, как пятнадцать лет назад приехала в столицу из Харькова и так же плача и умоляя помочь, бегала за каждым, кто бы мог поучаствовать в её судьбе. Тогда она не была известной телеведущей Элладой Вознесенской, гламурной светской львицей с ровным, точенным хирургическим скальпелем носиком и пухлыми силиконовыми губками, а была Фросей Петровной Малявкиной, глупой провинциалкой с картофельным шнобелем, маленькой грудью и огромным желанием прославиться. Фрося так бы и осталась никем и ничем, что, в общем-то, было бы справедливо, если бы удача, слава и почёт являлись заслуженной наградой судьбы за талант и дарование. Но в этом мире всё происходит, подчиняясь иному закону. Будь на земле справедливость, самое большее, на что смогла бы рассчитывать Фрося – это должность посудомойки при ресторане «Седьмое небо», расположенном в останкинской телебашне. Но Фросе повезло иначе, и иным талантом она проторила себе дорожку в счастье.

Заняв денег у всех, кого только знала, Фрося обратилась к достижениям пластической хирургии и вышла из-под наркоза почти красавицей. Правда, от прежнего лица в ней не осталось ничего, и даже родная мать не признала бы в ней своё чадо, но Фросе Малявкиной это и нужно было.

Как только с лица сошла послеоперационная опухоль, Малявкина ворвалась юным ветром в жизнь одного известного и весьма авторитетного престарелого режиссёра-драматурга, опьянив его бурей любовных услад, кропотливо заштудированных в течение долгих просмотров порноклассики. Фрося умела всё! Всё абсолютно! И старый ловелас, кастинговавший на своём веку немало актрис и даже иногда (бывало и такое) смазливеньких актёров, был неописуемо приятно удивлён таланту юной шансонетки до глубины… впрочем, не об этом речь.

Естественно, Малявкина стала его любовницей. Мастерство её оказалось единственным действенным лекарством, облегчающим страдания старика, давно терзаемого болезнью простаты. Артистка Малявкина, хоть и не читала наизусть роли и стихи великих поэтов, но языком всё равно окрепла, натруживая его, бедный, еженощно. Режиссёр-драматург блаженствовал, и протеже свою продвигал всё выше. Всё дальше и глубже. И в искусства мир, и в пульсирующий болью сфинктер.

Фрося, по настоятельному его совету, взяла себе псевдоним Эллада Станиславовна Вознесенская, что было, конечно же, разумно, ибо с её прежним именем перспектив в мире шоу-бизнеса не открывалось никаких. Снялась в нескольких картинах с лёгкой подачи своего заслуженного в прошлом любовника и так и пошла по верной, ведущей к успеху дорожке, работая своими силиконовыми припухлостями с каждым влиятельным, заслуженным и народным. В итоге Фрося добралась роли телеведущей различных ток-шоу и концертных программ и прочно там обосновалась. Её знал и любил простой народ, боготворили начинающие карьеру молодые и целеустремлённые. С телеэкранов она искромётно изливалась остроумием и метким сарказмом, предварительно заучив реплики дома, и вообще была в фаворе. Жизнь её удалась.

– Так, всем здрасти! – произнесла Эллада, войдя в студию, но перед этим жестоко хлопнула дверью с надписью «Тихо! Прямой эфир!» у молодого человека перед носом.

– Эллада Станиславовна, Эллада Станиславовна, – затараторил помощник режиссёра, бегая перед ней, как мелкая назойливая собачонка, – у нас изменения в эфире. Тут должен был быть Бабаярский, но…

– Я знаю, кто должен был быть! – нервно огрызнулась телеведущая, подставляя лицо под пушистую кисточку гримёрши.

– Но он не приехал, – торопливо продолжил помощник, высовываясь из-за гримёрши, как подглядывающий в женской бане, – и вместо него трое… вернее, двое. С холодильником!

– С чем? – Эллада раскрыла глаза так широко, как только могла. Впрочем, из-за натяжек на лице это было почти незаметно.

– Холодильник у них. Они с ним пришли.

– Кто они? Бизнесмены, что ли? Кто их поставил в эфир?

Помощник закатил глаза, объясняя, что приглашённых проангажировали на самом высоком уровне.

– Так… – задумалась телезвезда. – А о чём говорить с ними? – Она растерялась, абсолютно не чувствуя в себе сил вести передачу спонтанно.

– Вот, – затрепетал помощник, – вот вопросики.

Эллада приняла из рук вертлявого молодого человека карточки. Тут над входом зажглась красная лампочка, означающая, что эфир вот-вот начнётся. Вознесенская посмотрела на себя в зеркало, улыбнулась пластмассово и выскользнула в студию. Прожектора освещали просторный зал, где стояли диванчики для гостей, сверху горело табло, отсчитывающее время до начала передачи. Студия, как всегда, была полна людей, почитающих за счастье быть участниками столь великого действа, как ток-шоу Эллады Вознесенской «Вечера с Элладой». Лица их сверкали счастьем. Сотнями глаз они, как бандерлоги, пожирали своего кумира в сиреневом костюмчике на высоких каблуках.

Эллада окинула аудиторию привычным, полным любви ко всякому зрителю, натренированным взглядом, нежно взяла в руки микрофон, который всегда напоминал ей нечто другое, а именно то, что ей обычно так же нежно приходилось брать в ручки и подносить к лицу, сидя на корточках возле своего заслуженного, и приблизила к пухлым, блестящим помадой губам.

Тут табло отсчитало положенные секунды, и в мониторах раздался голос режиссёра, требовательный и звонкий, как разбившееся блюдце.

– Внимание! Эфир!

На табло загорелась надпись «Аплодисменты», и под музыку, ставшею гимном для многих телезрителей, Эллада, улыбаясь, вышла под свет софитов. Зрители, как дрессированные пингвины, загипнотизированно глядя на табло, хлопали руками, и Эллада, купаясь в этом плеске и получая почти сексуальное удовольствие, начала:

– Добрый день! Добрый день! Дорогие мои! – Рот её растянулся невероятно, будто она хотела вставить в него салатницу. – И снова с вами передача «Вечера с Элладой» и я, её ведущая – Эллада Вознесенская!

Зал взревел. Рукоплесканиям не было предела, казалось, сотни мамаш шлёпают нашкодивших младенцев по розовым попкам и никак не могут остановиться. Глаза аудитории горели, звучала музыка, и режиссёр в ухе Эллады через невидимый наушник давал ей последние указания. Тут табло померкло, и надпись сменилась словом «Тишина». Сразу всё оборвалось, будто в зале сидели не живые люди, а имитирующие их послушные механизмы.

– Итак, уважаемые телезрители и гости студии, мы снова вместе. За окном у нас лето, пора отпусков, и как никогда актуален вопрос, где провести свой отпуск с комфортом для души и пользой для здоровья. – Всё это она читала с экрана монитора, установленного возле камеры, в которую Эллада, игриво сверкая голубыми контактными линзами, произносила текст. – Именно об этом, дорогие мои, мы и будем сегодня говорить! А помогут нам в этом наши эксперты. Итак, встречайте…

Зал, послушный мигнувшему табло, зааплодировал. Снова раздалась музыка, и Эллада продолжила, вглядываясь в карточку, полученную от помощника:

– Гости нашей студии… – Эллада читала текст залихватски, интригующе, не особенно задумываясь над смыслом написанного, что, впрочем, не было для неё в новинку, – бездельник и мечтатель, нигде не работающий, но нисколько не жалеющий об этом, простой парень Василий!

Зал всплеснулся, и под бурные овации вышел угрюмый гражданин в красной кепочке с бутылкой пива в руках. Гражданин сел на диван.

– А также его ангел-хранитель, создание высших сфер, белокрылое дитя небес! – Под аплодисменты ангел вплыл в студию и, нежно улыбаясь, присел на диванчик слева от Василия. Его как будто окружал зыбкий светящийся ореол, но настолько неуловимый, что почти никто этого не заметил. – А также вечно следующий за ними, добрый и впечатлительный… – Эллада сделала паузу, в точности такую, какая была обозначена на карточке, – невероятный холодильник «Samsung»!

Под изумлённые аплодисменты публики в студию лениво протиснулся холодильник и прошёл, покачиваясь, к дивану, таща за собой, как хвост, шнур электросети. Он подошёл к дивану и, оттолкнувшись неведомо чем от пола, завалился на кожаную мягкую мебель.

Эллада заморгала часто-часто, как стробоскоп, глупо улыбнулась и уставилась на гостей, не зная, что делать дальше. В зале послышались перешёптывания и удивлённые смешки.

Эллада полистала карточки, но подсказок не обнаружила: все они были пустыми. Режиссёр в наушнике молчал, и Вознесенская, вдруг вспомнив, с чего обычно начинается встреча гостей, торжественно произнесла:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, – ответил Василий. Ангел слегка поклонился, а холодильник, приоткрыв дверцу, приветственно мигнул лампочкой изнутри.

– Итак, пора отпусков, – Эллада взяла инициативу в свои руки, – а как вы, Василий, проводите отпуск? Я думаю, всем очень интересно будет это узнать. – Она повернулась к зрителям, которые непременно захлопали.

– Я люблю море, – чистосердечно признался Василий, глотнув пива и блаженно облокотившись на спинку мягкого кожаного дивана, вытянув скрещённые ноги.

– Да, море – это чудесно!.. – согласилась Эллада, вспомнив фразу из какой-то прошлой передачи. – А вы? – обратилась она к ангелу.

– Я пребываю в вечной неге и любви, – ответствовало белокрылое создание, – а потому не утруждаюсь, и отдыхать мне ни к чему. Всё, что я делаю, приносит благость мне и моему Отцу-создателю.

Эллада кивнула и, повернувшись к холодильнику, открыла было пухлый рот, но тут из чрева бытового прибора донеслось гулко:

– Мне по душе стоять в тени, у розетки, и чтоб журчало внутри.

Вознесенская скривилась в пластмассовой улыбке и, обернувшись к камерам, нашла приятную перемену на экране монитора с подсказками: тот радостно мерцал вопросом.

– А скажите, пожалуйста, – прочитала Эллада, – до каких пор бездари и проходимцы будут довольствоваться незаслуженными благами, а те, кто по-настоящему достоин признания и любви, прозябать в бесславии?

Эллада, слегка выпятив нижнюю губу, состроила глубокомысленную гримасу, и у всех, кто сидел за экранами телеприёмников, и капли сомнения не возникло, что вопрос выстрадан, пережит и прочувствован ей самой глубоко.

– До тех пор, дорогая, пока всякие Фроси Малявкины, нелепые, глупые и амбициозные дуры, будут пудрить с экранов телевизоров мозги обществу, послушно хлопающему в ладоши по сигналу сверкающего табло, – ответил Василий и утонул в новой волне бушующих аплодисментов.

Эллада Вознесенская, услышав своё почти забытое имя из уст гостя, удивилась и насторожилась, и если бы кто-то из зрителей был более внимательным, то, наверное, смог бы уловить сверкнувшую в её глазах искорку интеллекта, которая, впрочем, тут же погасла, поглощённая мерцанием монитора, озарившегося новым вопросом.

– Но что в связи с этим мы можем изменить? – прочла Эллада и улыбнулась, пытаясь осознать, куда запропастился режиссёр, и почему в программе фигурирует её тщательно скрываемое ото всех настоящее имя.

– Я полагаю, – включился в разговор задремавший было «Samsung», – мера должна быть радикальной и жёсткой.

Он встал так же неведомо, как и сел, и покатился по периметру студии, сияя в лучах софитов, как айсберг в мерцании северных звёзд. Подъехав к большому экрану, который с самого начала передачи однообразно показывал заставку ток-шоу «Вечера с Элладой», холодильник дотронулся до него, и экран на секунду померк, а затем включился, и все увидели на нём знакомый силуэт останкинской башни, что находилась напротив телецентра.

– Да, именно, – поддержал Василий, кивнув красным козырьком, – мы можем изменить на данном этапе только эту башню.

Эллада с интересом наблюдала за происходящим, рот её открылся сам собой, и микрофон, балансируя возле пухлых губ, теперь как никогда напоминал что-то непристойное.

– Приступим? – спросил ангел, вспорхнув с дивана, чем вызвал всеобщий синхронный шумный вздох. Он подлетел к экрану и, улыбаясь чисто и чудесно, завис над ним, слегка помахивая крыльями…