Текст книги "Имя Твоё"

Арамиса, он бы смутился в сердце своём, но лишь в сердце, виду не подавая, и высказал бы по адресу так нетактично бередящего воображаемое прошлое: как давно это было, можно было бы сказать снова, если бы отец Дмитрий вообще это за собой признал, но нет, он высказал бы что-нибудь ироничное слегка или циничное потяжелей, и посочувствовал бы тому, кто забивает себе голову подобной глупостью, другим её предписывая, и добавил бы, что не следует прилюдно о своих глупостях так откровенно высказываться, даже если и именно если напоминание было бы сделано в его, отца Дмитрия, адрес, и не ведает отец Дмитрий в период этот, как в пуританстве подростковом оказался, в мыслях чистый, в действиях как всегда, и вот это-то и есть игра, поскольку Арина принимает всё за чистую монету, или делает вид, что принимает, но подлинному соблазнителю серому не стоит об этих тонкостях заботу проявлять и попечение, и они как-то заполняют время, и отцу Дмитрию жаль, что выходные идут к концу, но, с другой стороны, сегодня ещё суббота, а это свидетельство тому верное, что Арина ночью будет здесь, скорее бы эта ночь наступила, и к тому же у него книга есть, и когда Арина уедет, он книгу эту будет читать, а теперь откладывает чтение, и сейчас он счастлив воистину, ночь впереди, а дальше ещё книга, хотя когда будет книга, а Арины уже не будет, счастья нынешнего тоже не найти, ныне так явственно предвкушаемого, поскольку он будет думать вполсилы, книгу читая, о книге, а чтобы эти полсилы могли быть, он в другие полсилы будет думать о том, что его ожидает после прочтения, также испытывая счастье от предвкушения чаемого им, как и ныне, когда он Арине повествует о чём-то, может даже о книге, и так при том, будто он её уже прочёл, чуть свысока, и в то же время условность роли своей с усилием преодолевая, вид делая, будто увлекается весь, и нет никакой намеренности в его касаниях случайных, то приобнимет слегка, то по колену кончиками пальцев дрогнувших проведёт, то прядь волос ей за ухо заведёт выпавшую, Арина смотрит, рот раскрыв, это образно только выражаясь, она же не идиотка клиническая, со ртом открытым сидеть, чтобы слюна стекала, вот удовольствие было бы, на неё такую глядя, ночи ждать. А теперь надо незаметно использовать средство, для покупки которого в аптеке отец Дмитрий потратил столько нервных клеток и запоров нервных, окон и дверей, нет, это не презерватив, их он, напротив, готов покупать при сколь угодном сборище народа, и как можно больше, а затем он даже пытался сделать свои фантазии, к столбу уже не привязанные, и к той, которая на нём привязана, уже не привязанные, сделать их пытался в одиночестве, и само одевание этого гульфика резинового возбуждало его более даже, чем любого рода фантазии, ведь так делают на самом деле те, кто делает так на самом деле, затем надо было выбрасывать, чтобы никто не видел, лучше по дороге в школу, но в ящике стола нижнем держать несколько пачек новых с женщинами голыми, похотливо с упаковок глядящими, чтобы невзначай видела их Арина, а посему с презервативами проблем при покупке не было, равно как и без них не было, а проблемы были со снотворным, которое ныне и надо как-то подсыпать, а как это сделать, вот задача, над которой отец Дмитрий думает, и даже бьётся незримо весьма, хотя нет, не думает, он просто ждёт подходящего момента, карпе дием, что тут думать-то, самое существенное в жизни не требует думания, и тогда он всё исполнит, а сейчас дабы момент нужный предуготовить, он предлагает Арине чашку кофе, или чая, или сока, который заблаговременно купил, когда с книгой домой шествовал, и иногда у него мелькает мысль досадная о том, что Арина, вновь и вновь говорящая: не хочу, что-то не хочется, спасибо, всё равно будет ему сегодня принадлежать, ещё не ведая что это в данном случае значит, но заблаговременно ужасаясь того, что если это неизвестное исполнится, то завтра будет значить что-то нехорошее, надо так говорить просто, это важная вещь, но ведь может всё сорваться, и это-то досаждает, и тогда страх, испытанный им в аптеке, который сам он мог бы назвать раскольниковщиной, окажется понапрасну испытанным, есть ли у вас снотворные какие, говорит тоном нарочито небрежным, будто каждый день покупает, сам без ума от страха, ведь сейчас, того гляди и скажет эта аптекарша, вылитая школьная учительница, только в достойное место террариумное стеклом прилавка упрятанная людьми добрыми: смотрите-смотрите, он хочет соблазнить свою двоюродную сестру младшую, подсыпав ей снотворное, которое я ему, подлецу, не продам, однако же нет, она спрашивает дурацкое и не в тему, внимание видимо отвлекая, дабы к себе расположить и поймать понадёжнее, иначе зачем об этом спрашивать: у тебя рецепт какой-нибудь имеется, он, естественно, знающий, что для такого рода покупок рецепт необходим, говорит: нет, и она ему предлагает травяные чаи успокаивающие, сборы разные, но как заставить Арину эту гадость пить, ведь пока заставишь, она так возбудится в подозрениях своих, что ни одни чай не поможет, и потому отец Дмитрий говорит, что чаи у него различные уже имеются для целей этих и не только, а от горла например тоже есть, но они не особо помогают от бессонницы, а потому надо именно таблетки, насколько можно более сильные, которые, в то же время, без рецепта ему были бы любезны продать, и вопрос цены не вопрос никакой, и она ему даёт что-то, и, к счастью, таблетки эти оказываются маленькими, и их, ежели растолочь успеть, мало растворять надобно, но, к сожалению, у этих таблеток такой горький вкус, будто они от поноса, а не от бессонницы, и узнаёт эти подробности отец Дмитрий в тот же самый день, как их покупает: он приходит, разгрызает одну, и фантазирует о том, что предстоит; конечно же, он не чувствует ничего усыпляющего, но он и не должен, у него всё обстоит в данном отношении очень даже наоборот, будто возбуждающего чего хватил, шпанской мушки, к примеру, которую он тоже как-то, значительно позже, купит, но в тот же вечер подарит их той, ради которой купил, не используя по назначению, ибо она сама окажется так похотливо настроенной, что он их ей подарит за ненадобностью, перед этим, правда, отпив этой жидкости солоноватой сам, уже для себя, но это будет лет через восемь, и мушку он не собирался использовать тайным образом, дело в освоении наследия маркиза по имени Донасьен Альфонс Франсуа, и ничего личного, да в желаниях партнёрши его, а ныне нет, сейчас все иначе,

Жульетта сегодня не подаётся, может быть Лолита, но отец Дмитрий не любит Арину, хотя искусство трудное нимфолепсии уже знает неплохо, и не будет того сомнительного собеседника, говорю: дождь перестал, а не где ты её достал, никто планов не раскроет, пока он просто убеждает Арину что устал, а так как он устал в самом деле, но не в том смысле, в каком убеждает, а в том, в каком можно стать огрызком от яблока, к коему прикоснулись зубы ожидания, и потом предлагает отец Дмитрий напоследок попить чая и покурить, Арина не курит пока, но всегда присутствует при этом деле, а когда он её курящей встретит, она будет уже замужем, и ни Лолитой, ни Жульеттой, лишь Эммой Бовари разве что, но пока он говорит, что будет пить чай, даже если она не хочет, она соглашается: и мне тоже налей, и сердце сейчас из груди вырвется, и отец Дмитрий невольно касается его не слева, но справа, не потому что у него аномалия и сердце справа, а потому что в правом нагрудном кармане таблетка помещается, он дает Арине загодя для этой цели альбом заготовленный с фотографиями, коих она ещё не видела, а сам идёт на кухню чай готовить: бросает таблетку в чашку, начинает её мять усердно, но тихо, чтобы не громыхала ложка о дно, сколько раз он это продумывал в мыслях, но тут выходит на кухню отец его, и тоже собирается чай пить, а посему отец Дмитрий бросает в стакан кусочек лимона, таблетку дабы, всплыть пытающуюся, прикрыть им, хотя Арина ничего о лимоне не говорила, а потому он и себе делает то же самое, без таблетки разве что, и тщательно сахар мешает, лимон такой силой раздавливая, которая явно для него избыточна, в надежде таблетку уничтожить, и если будет горечь, то быть может она от лимонной корки, куда же ей деваться, а тут ещё сама Арина выходит, неужто она альбом посмотрела, нет, ей там скучно и она решила его здесь досмотреть; отец Дмитрий своё раздражение молчанием скрывает, чему естественным прикрытием присутствие отца его служит, и сердечный стук переходит в дрожь ручную, и тогда хоть хорошо, что отец уходит, начинает говорить отец Дмитрий о сердце своём больном, и это правда, оно у него больное изрядно, он на учёте у кардиолога состоял, а потом должен был бы у невропатолога, но не стал, и вспоминает случаи забавные о болезнях сердца, и всё, что ему известно, и всё, что ему неизвестно додумывает, от йоги до взрыва сердца: а что, такое бывает, не веришь что ли, и внимание Арины уже отвлечено вполне от его рук дрожащих, да и руки успокоились, когда на них никто не смотрит, она пьёт чай, а он следит за ней, леденцы предлагает приготовления домашнего, что значит: вкуснейшие, но и подгоревшие, и потому может быть и вкуснейшие, один раз даже нож был сломан, когда блин сковородный леденца на кусочки мыслимых размеров он раскалывать пытался, теперь с этими целями лишь отвертка применяется, домашние и горькие, специально, он такие любит, но Арина чай пьёт, а леденцы почти не ест, и горечь их во рту не ощущает, стало быть, но говорит при этом: голова болит, вот удача, и отец Дмитрий ей предлагает таблетку анальгина, но не пить её, а разжевать, чтобы действеннее было, а то так бывает, если с больной головой ляжешь, то и проснёшься с такой же больной, а не с такой же вообще, вот умора, если бы с другой, что она и делает, и тогда горечь, во рту образованную, чаем запить пытается, и выпивает оный залпом почти, отец Дмитрий курит пока, уже иного рода дрожь испытывая, берёт Арина лимон, вынимает его ложечкой и восклицает: что это, где спрашивает отец Дмитрий так издалека, что не стоило дурацкими вопросами о чашки содержимом его оттуда отвлекать, да вот, и в ложке таблетку ему протягивает, чуть лишь уменьшенная она там, но целёхонькая как назло: не знаю, не знаю, интересуется отец Дмитрий, дай посмотрю, смотрит и говорит: странно, ерунда какая-то, но не выбрасывает это в ведро мусорное, что было бы правильнее, дабы от улик избавиться, но ведь избавление от чего-то намеренное делает это уликой, а потому к мыслям о преступлении совершённом или задуманном приводит, а отец Дмитрий против таких мыслей в голове Арининой, и возвращает ей ложку с белым комочком таблеточно-продолговатым, повторяя: странно-странно. Арина не говорит ничего, а берет этот комочек в руку, подносит ко рту, вот триумф, понюхала и откусила половину, глотай же, глотай, выплёвывает в чашку обратноэ и вердикт выносит: я знаю что это, вот провал, но откуда, откуда, и что же, спрашивает отец Дмитрий, будто ему это в самом деле интересно, такова роль его, это зернышко от вишневой косточки, горечь страшная, говорит она, хм, говорит отец Дмитрий, и правда похоже, и разгрызает вторую, оставшуюся половинку: да, это определённо оно, говорит он, не сплёвывая однако, но откуда оно здесь, спрашивает Арина, не у отца Дмитрия, а риторически весьма, поскольку понятно, что он этого знать не может, хм, опять говорит отец Дмитрий, не знаю, но интересно, а теперь надобно спать ложиться, странно, странно, и они отправляются спать укладываться, он в свою комнату, она в свою, между ними дверь, которую они не закрывают никогда, поскольку при засыпании раздельном имеют обыкновение поговорить перед сном совместно, каждый в своей кровати лёжа; на сей раз отец Дмитрий говорит недолго о чём-то, что сам не понимает, близится время, и говорит с притворным зевком, что засыпает уже, на что Арина говорит, что тоже что-то устала, и на это несмотря, ещё долго тоже о чём-то болтает, может и недолго вообще, но сейчас неимоверно долго, а отец Дмитрий бурчит невразумительно: угу и угу поначалу, а затем перестаёт и не отвечает ей вовсе, поскольку надо вид сделать, что спит, хотя и не видит его никто, а потому он не вид делает. а слуха не допускает, хотя и кажется ему, что Арина может стук сердца его услышать, дыхание не может, он загодя дышит лишь ртом открытым, беззвучно, и не спит конечно, ожидая, пока Арина не просто смолкнет, но и заснёт покрепче, и никакого возбуждения нет у него, кроме нервного, но вот долго тишина уже длится, как ему мнится, и остаётся поверить лишь, что так оно и есть, и тогда едва кровать его скрипнула. это оттого, что он встал резко в одно движение, выпрыгнул, если говорить точнее, чтобы она не скрипнула более, к двери уже подошёл открытой, слышно уже образом прекрасным весьма Арины дыхание ровное, но он не торопится в комнату к ней, а к дыханию прислушиваясь, ждёт, пока собственное сердце его успокоится, настраивает себя на лад равнодушия, и тогда дрожь нервная сменяется дрожью от холода, ибо он в трусах одних и носках разве что, которые заведомо не снял, чтобы ступни к полу не приклеивались, а то их когда поднимаешь, они звук издают характерный как ладонь потную сжимаешь разжимаешь, и помнить к тому же надо, что возможно придётся ретироваться образом самым неожиданным, в общем, носки вещь незаменимая, да и трусы не будут излишними, и вот когда начинает мёрзнуть уже, то ступает к Арине в комнату, говоря про себя: вот я и в греха обители, и всю ночь баланс ему придётся почти невозможный выдерживать между дрожью нервной и ознобом, лишь при переходе от первой ко второму и обратно дрожь исчезает, но это к слову, а стоит ныне над Ариной спящей отец Дмитрий и дрожь нервную пока согнать не в силах, не может равнодушие восстановить в правах его, а без него никуда, захлёбывается душа его волнением, и сердце из горла ухает, что особо чувствуется, когда рот открыт и слюну даже сглотнуть нельзя, ибо будет громко; так пройдёт ещё немного времени, Арина даже перевернётся на другой бок, и лишь тогда успокоенный этим отец Дмитрий сможет позволить себе над нею склониться. Преодолены многие замковые переходы, и вот теперь Амбросио наконец-то оказывается в спальне, где во плоти образ располагается, вдохновляющий к изображению святой Розалии, только бы она не проснулась, и поэтому понемногу начинает простыню, тело коей прикрыто её вожделенное, от этого самого тела высвобождать не спеша, можно вытягивать медленно из-под ноги, которая простыней почти сама обернулась, но тогда движение должно быть равномерным, иначе щёкотно станет, а можно резко, и отец Дмитрий применяет эти стратегии совместно, и применение это в прямой зависимости от дрожи рук его находится, ежели дрожат не сильно, первая, во всё остальное время вторая, да, сколько таких случаев уже было в его жизни долгой в замках этих роскошью своей поражающих посетителя нетребовательного, к коим Амбросио не относится, и красавицы таяли в его объятиях, вы настоящий Казанова, метафора, призванная демонстрировать одержание победы над холодом их сердец, так и видишь сердца красавиц свежезамороженные: вам какое, сэр, вон то, на полкило, вот самка ведь была, что верно то верно, сэр, и не говорите, а ещё лучше следующее за объятиями созерцание кавалером незадачливым лужицы, недоумение вызывающей, как простая снежная баба, и лишь морковка в руках Казановы, вот и применяйте её, подлец, по прямому назначению, надеюсь, вы не собираетесь её кушать, это же замечательная морковка, что за мысли, серьёзнее, коллега, серьёзнее, э-э, ватс хэппен док, когда простынка извлечена, её надобно теперь резко поднять, но не всю же, нет, её надо поднять с ног на спину возложив, и даже ноги не столь любопытная сейчас часть созерцательная, сколь то откуда они, из леса вестимо, отец слышишь рубит, хорошо, что отец в другой комнате, замковая стража преисполнена доверия к гостю хозяев, у него отличные рекомендательные письма от самого герцога, и бдительность стражи спит сильнее стражи, склоняется отец Дмитрий над ногами её загорелыми, но здесь всё так разложено, что ничего не поделаешь, надо повернуть её на спину или на живот, с боковым возлежанием, позвольте так выразиться, просто невозможно работать, отец Дмитрий Амбросио время на размышление тратит, торопиться ведь некуда, вы ведь сегодня никуда не торопитесь, я совершенно свободна, тихо ложится рядом с кроватью, чуть под неё подкатываясь, ох уж этот Вьетнам Вьетнам, Рэмбо завидует и готовит пельмени сейчас, зависть эта его понятна, вот про пельмени не очень, отец Дмитрий улыбается и готов песню уже спеть, а какую, ему самому было бы интересно, никогда же не знаешь точно, что само споётся, берёт из-под кровати уже отец Дмитрий рукой плечо сестры своей Арины и к себе тянет оное, а руку, как это требуется в лучших традициях жанра им самим придуманного, убирает, и лишь с раза третьего удаётся всё задуманное, поздравляем вас, вы выиграли, но к этому времени хоть впору встать и попросить её через пробуждение, дабы она повернулась как надо, а то я измучился здесь уже, невозможно, она поворачивается, как хорошо священникам в века средние было доступ иметь неограниченный к душам своих молоденьких прихожанок, ведь душа как водится без тела не подаётся никогда, даже служителю Господа, и посему овладение телом вернейший способ душой овладеть, проигнорировать оную значит, и отец Дмитрий явственно ощущает запах сырости подземелий средневековых и вонь мест тамошних отхожих, прямо в камерах пыточных находящихся, не моется никто и не убирает, и отвратительно холодно становится ему, но тут же запах мяса жареного и вина вкус отличного, не в пример тому, что Арамис пил в разных трактирах, за ужином в замках княжеских, и обхождение любезное, и пьяно-уютно ему делается, на полу лёжа под кроватью Арины, что же к делу, новое извлечение простыни, и как всё это неважно в сравнении с величественностью чувства, им испытываемого, вот ноги её, и тут отца Дмитрия волнение неожиданное охватывает, что это с вами, падре, ничего дочь моя, продолжай: что с тобой друг отца сделал затем, когда ты к нему в комнату после ужина поднялась, и, как ты говоришь, отец не возражал, нет что вы, падре, глаза опускаются робко весьма, вот ведь шалунья, наоборот, он пригрозил мне, что побьёт меня, если я друга его ослушаюсь и не исполню всё, чего бы он от меня ни потребовал, даже если просьбы его покажутся мне, краснеет чертовка, немного необычными, волнение поборовши через настроение на холод совершённое, отец Дмитрий склоняется над темными ногами, соблазнительно контрастирующими на простынях белых, и перед самым его лицом оказывается трусиков её парус белый, в просторе моря голубом.

Аккуратным никогда таким отец Дмитрий не был наверное, об аккуратности при том не заботясь нисколько, и так следовать делу, на теле в данном случае сосредоточенном, когда оно изменяет делающего себе под стать, и при этом нет даже возможности для мыслей рода: нравится или не нравится, вот жить как следует, нравится или нет, Арина, проснувшись, не будет этому внимать и вряд ли выбор уважит, к чему бы он ни привёл, тем более думать не следует ныне: понравился бы ей отец Дмитрий или нет, об этом он в одиночестве может пофантазировать, а теперь действия время, раздумий лишённое, и если уж здесь оказался, ввязался как можно иногда слова повернуть, то ничего не остаётся того кроме, чтобы делать делаемое лучше, это знает отец Дмитрий, решительности преисполненный, стоит на коленях над Ариной так, что одна нога её промеж его коленей уходит туда, куда он и не смотрит, потому как склоняется низко и даже ещё ниже над этим парусом, но не набирает в лёгкие воздуха, дабы направить его в дали морские, нет, воздуха здесь явно недостаточно будет, он лучше кораблем пьяным, от пыток средневековых и роскоши, захмелевши довольствоваться будет той лужей чёрной, где детская рука челн пускает слабый, погоди, Рембо, дружище, рука отца Дмитрия не такая уж и детская, а челн и вовсе не слабый, настолько, что даже высвободить его пришлось, но пускать его в плаванье никто не собирается, и никакого мотылька это не напоминает, молот в руках гномов пожалуй, нет-нет, не до Мории теперь безвременно погибшей, аккуратно резинку, вдоль ноги загорелой идущую, трусиков отводит отец Дмитрий на другую сторону, рукой оставшейся не упираясь ни во что, только коленями, дыхание её чуть сбивается, но это чуть лишь, и вот перед ним то, чего ради этот поход многотрудный преодолевался; отец Дмитрий руку отводит свою и невольно челн свой неслабый и небабочковидный руками двумя сжимает, и до того доволен он ныне успехом своим, что даже не торопится склониться над сокровищем, с трудом таким извлечённым на свет, Бен Ган, а где же золото, вон оно, я его перенёс в пещеру, пойдёмте покажу, но волнение успокоено, не без воспоминаний о Джиме Хопкинсе и Пятнице с козами его, а коли так, то склоняется отец Дмитрий и смотрит. Смотрит долго, и нравится ему весьма то, что видит он, хотя что там кажется, два пальца вместе сложи, так там то, что меж ними окажется, то да не то, здесь всё нежнее, хочется схватить и нежно сжимать, может быть даже поцеловать, но рисковать так нельзя, будет затем гарантированно и безопасно время, утром, не так долго спустя, через месяца два, они будут лежать с сестрой в постели одной, она только что проснувшаяся, под простыней, он давно уже вставший, в одежде и поверх простыни, и у отца Дмитрия не будет мыслей никаких на этот счет, напротив, он будет чрезвычайно увлечён чем-то, и увлечение это было такого рода, отвлечение от которого вызывает раздражение яростное и справедливое, но увидит отец Дмитрий, как Арина, полагаясь видимо на незаметность своего деяния, под простынёй делать себе будет ритмично такое, от чего, однако, ни дыхание её не участится, как это в фильмах разного рода для детей запретных бывает, которые в миг этот ложью обнажённой обернутся, ни глаза её не закатываются от наслаждения, но, напротив, она будет весьма живо, не мертвее обычного, беседу их поддерживать, смеяться даже, и, тем не менее, продолжать, и это наблюдение отца Дмитрия настолько поразит, что пройдёт ещё немного времени, пусть и много, но всё равно пройдёт, и навсегда вскоре сгинут все фантазии, к столбу привязанные и наследники их многочисленные, бездна внезапно открывшаяся и, всё шире зияющая, со временем наблюдений над страстями незаметными, бездна не страсти, но простой похоти банальной, как чая попить, междудельной, поглотит все мечты, и миры возможные невозможными станут, и даже отрыжки это поглощение не вызовет, но это после будет, дней через шестьдесят начнётся, а нынче он пока смотрит, дыхание Арины ровное как шоссе новое, по которому они недавно выезжали к реке для купания, здорово зимой лето вспоминать, жить хочется, куда приятнее, чем зиму летом, и неожиданно Арина тут спрашивает, так что каменеет отец Дмитрий, над ней нависающий: ты что делаешь, и отец Дмитрий ошарашен, мягко сказано, но у слов нет такой твердости, чтобы сказать подобающе в данном случае, и ему смешно стало неимоверно: на четвереньках над нею, в руках сжавши молот Тора некрупного, он так и говорит, голосом, однако, дрогнувшим: вот, трусы с тебя снял и разглядываю тебя, Арина отвечает: понятно, и дыхание её мирно и ровно снова доносится до слуха. Долго ещё лежит отец Дмитрий на кровати своей, угрызениями мучимый, не совести, но провала своего, ходит беспрестанно курить, по дороге между делом повторяя всё над Ариной спящей как прежде, но уже без предосторожностей излишних, и уже даже при зари свете новой, не опасаясь, что проснётся, ведь всё равно теперь, когда пойман уже, и рассмотрел всё, и пальцами даже касался нескромно весьма, и будь скульптором, к утру мог бы и сваять, не глядя всё там, но никакой страсти уже не было, и лишь чувства приговоренных к казни литературных персонажей, перемежаемых с воображением его тут же созданными, вспоминаются ему, и чувствование их настоящее, с разницей той разве что, персонажей взаправду не казнит ведь никто, а его утром кошмар такой ожидает в подлинности своей непререкаемой, что лучше бы казнили взаправду: Арина расскажет всё, не смолчит. И лишь на миг озарён был ум измотанный отца Дмитрия догадкой, которая впоследствии и оказалась подтверждённой: Арина спросила во сне, ничего не памятуя о виденном и спрошенном, и, понятное дело, об отвеченном тоже не памятуя, но это подтвердится утром, а пока случай таков, что может и не подтвердится никогда, а потому отец Дмитрий доводит себя, после шестой сигареты выкуренной за ночь и колокола церковного из недалекого монастыря к заутрене зовущего, до изнеможения полного, говорит себе: да какая мне к чёрту разница, какое мне до всего этого дело, и это выражение бессилия полного силами достаточными его одаряет, будто источник в пустыне забил, или точнее как Гудвин Льву дал смелости выпить, спасибо Гудвин великий и ужасный, силами достаточными одаряет, чтобы уснуть, и отец Дмитрий в самом деле засыпает. И когда Арина, ни о чём не помнящая из в ночи событий развернувшихся, утром встанет, то ей придётся одной смотреть сказку по телевизору о Кащее Бессмертном, после ласки утренней недолгой, и лицо её будет сонным, и сказка будет неинтересной, она её наизусть знает; будь здесь брат её, они бы вместе её посмотрели так посмотрели б, он всегда что-то придумывает, иногда ради комментариев звук полностью отключает у телевизора, и тогда видишь осуществление воочию новой сказки, на ходу рождающейся, и уже воплощённой на экране, ей это очень нравится, но если у него сердце больное, и ему так хочется, то пусть выспится, и спит отец Дмитрий, как убитый спит.