Текст книги "Таинственный город Пропойск"

Степан Семенович

Степан Семенович Козлопузов появился в Пропойске лет пять назад… Случилось так, что убегая от кредиторов бывшей жены, он пристал к одному бывалому охотнику, который, петляющими таежными тропами провел его к центральной части города вольных охотников и торговцев. Степан, будем его так в целях экономии пространства иногда называть, попробовал было заняться нелегким охотничьим ремеслом, но все лесные звери, заслышав его бредущим по лесу, еще за километр, и даже не проявив, толики уважения, даже не разбегались, а просто прятались в кустах и за деревьями, и время от времени подбодряя его криком или рычанием, устраивали для себя потеху, глядя, на то, как он пытается прочитать следы или определить направление выстрела по запаху лосиного помета. Кабаны же вовсе его не замечали, сосредоточенно продолжая подрывать своим стальным рылом слежавшуюся хвою даже, тогда, когда Степан передергивал затвор своего заржавевшего карабина.

За всю свою охотничью деятельность выстрелить ему пришлось не меньше двух раз, после чего обиженный медведь загнал его на маньчжурский кедр, где Степан просидел почти сутки, вспоминая детство, молодые годы и первую любовь, а проголодавшись, даже не побоялся перекусить молодыми побегами этого вечнозеленого дерева.

После этого случая, чтобы не смешить вольный народ, весьма охочий поскалить зубы, он решил сменить свою профессиональную ориентацию. И когда он в пропойский приемный пункт драгоценных металлов, отдуваясь и, сияя, словно новые сапоги ефрейтора Кремлевских войск, приволок целый мешок медного колчедана, с которым трое суток спал в обнимку и тащил его, выбиваясь из сил через Старое ущелье Ленивых Тигров, обдирая колени об острую породу, питаясь мхом и сырыми стрекозами, всерьез полагая, что он открыл золотоносную жилу, ему пришлось крепко задуматься.

Ему было уже за сорок и большую часть жизни он проработал бухгалтером в заготовительной конторе, в связи с этим его будущее в Пропойске представлялось достаточно туманным, а перспектива ночевок под открытым небом принимала все более четкие очертания. В «Пропойской правде», в разделе объявлений о найме на работу он не встретил ни одного касаемо бухгалтеров и ревизоров, похоже этот бизнес в Пропойске не процветал, возможно, потому, что люди верили друг другу на слово, и подсчеты вели в ученических тетрадках химическим карандашом и особо не стремились к совершенству в области учета основных и оборотных средств. Степан Семенович уже решился было пойти работать пивоваром в корейскую артель «Прелый медведь», но в клочке газеты, оторванном для действия необходимого, с точки зрения гигиены, он прочитал объявление о том, что в таможенный отдел городской администрации требуется учетчик.

Похоже, он был единственным кандидатом, так как ему не пришлось особенно долго распространяться о своей профессиональной состоятельности и лояльности к местной власти, и на следующий же день он уже занимался учетом и регистрацией приезжающих граждан, с целью взимания с них въездных пошлин, а так же учетом умерших с целью снятия их с учета и не взимания выездных. В его ведении сосредоточилась вся статистика прироста и убыли народонаселения Пропойска, так как прибывшие в город и проживающие в нем платили пошлины и налоги, и освобождались от оных в случае и на время выбытия из города, перехода в сословие нищих (неплатежеспособных) или в случае завершения своей земной деятельности, о чем своевременно были должны предоставить соответствующую справку. В последнем случае нередко справку формировали сами работники городской администрации, на основании соответствующего акта, который составляли в присутствии понятых и заверяли овальной печатью с изображением уже упомянутого веселого тюленя. Работа пришлась Степану по душе, и он несколько лет благополучно с ней справлялся, и в последнее время довел исполнение своих функций до автоматизма, при этом у него больше появилось времени на размышления, что, к сожалению, не всем идет на пользу, потому как, некоторые индивидуумы в данных условиях приобретают умение делать выводы и строить предположения.

На основании анализа статистических данных, к которым Степан Семенович имел прямое касательство и свободный доступ, вывод можно было сделать, мягко говоря, неоднозначный. Временной период, который Степан мог анализировать равнялся восьмидесяти годам, все данные до этого периода были ему не доступны, более того ни где и не у кого, он не нашел исторических свидетельств того, что город существовал более восьмидесяти лет. Во всех документах, которые проходили через него, Степан не нашел ни одного упоминания даты основания города, исторических ссылок и дат рождения до этого периода, то есть в городе, судя по документам, не могло существовать людей, которые родились в нем, и были старше восьмидесяти лет. Он решился обсудить это с коллегами, но не нашел ни какого понимания, – одним это было совершенно не интересно, другие обвинили его в том, что вместо того, что бы работать он лезет куда не надо, а третьи просто наливали стакан самогона, пахнущего малиной и оленьими рогами, и предлагали выпить и не заморачиваться по пустякам.

Каждый год, согласно методической инструкции по ведению учета городского населения, в начале января месяца сводился баланс численности населения города с учетом всех прибывших, убывших и отошедших в мир иной под джазовые композиции, исполняемые местным любительским оркестром и за такую плату, за которую не отказался бы сыграть сам Диззи Гиллеспи со своими ребятами.

Первый, самый ранний документ, восьмидесятилетней давности, говорил о том, что Пропойск, в то время был населен сорока тысячами граждан, и судя по тому, что более ранних документов Степан Семенович Козлопузов не нашел, то он, не без оснований предположил, что с таким количеством населения Пропойск и зародился именно, как город. Далее, просматривая все последующие годовые балансы за всю историю этого славного населенного пункта, можно было отметить следующее: в течение сорока последующих лет численность населения города неуклонно возрастала, и за сорок лет городского бытия достигла ровно восьмидесяти тысяч, после чего кривая опять пошла вниз, неуклонно стремясь к исходному значению. Степана Семеновича, мягко говоря, удивило – во-первых: ровное количество нулей в показателях численности населения, сорок и восемьдесят тысяч, через сорок лет! Для таких показателей нужно было сильно постараться! Только не понятно – кому и зачем? И, во-вторых, огромную заботу на его не сказать могучие плечи возложило то обстоятельство, что самый первый документ о численности населения Пропойска, через месяц должен был справить свой восьмидесятилетний юбилей, а вместе с документом и сам город, если не вскроются иные обстоятельства, которые похоже к этому не спешили…

Более того, численность населения любимого города в соответствии с последующими подсчетами после своего пика, равного восьмидесяти тысячам, начала неуклонно сокращаться, и к определенной дате, которая, нужно сказать, уже просматривалась, должна была достигнуть своего первоначального значения, то есть сорока тысяч жителей. Не нужно говорить о том, что дата юбилея и дата достижения сорокатысячной отметки упорно стремились совпасть! Похоже, в ближайший месяц что-то должно было произойти, причем это «что-то» реально могло просто-напросто завершить городскую историю в расчетное время, и не факт, что при этом все городское гражданское население осталось бы по-прежнему веселым, здоровым, и страшно сказать, – живым!

И это только часть, того что взволновало наблюдательного и сообразительного Степана Семеновича Козлопузова простого учетчика налоговой службы. Не меньше данных статистического анализа динамики численности народонаселения Пропойска его озадачила городская коммунальная служба, а вернее почти полное отсутствие таковой. Вот, например, водоснабжение и канализация. Во всех городских домах из кранов исправно текла горячая и холодная вода и всех пропойчан это, похоже, устраивало и не заставляло задаваться лишними вопросами, по крайней мере, так, как бедного Степана.

Когда он спросил своего непосредственного начальника, о том, кто ведает водоснабжением, то в ответ получил полстакана самогона и достаточно убедительное наставление, которое сводилось к тому, что не стоит беспокоить начальство по таким маловажным вопросам, (по правде сказать, вместо словосочетания «маловажные вопросы» прозвучало иное слово, более короткое, но не менее емкое). Дальнейшие расспросы коллег и знакомых привели его на окраину города, где стояло небольшое одноэтажное сооружение, которое все называли водокачкой, но это еще более озадачило не по годам пытливый ум Степана Семеновича, потому что в этом здании по его наблюдениям никогда не зажигался свет, и, что еще удивительней, – в нем не было дверей, тех самых, которыми люди иногда имеют привычку пользоваться, чтобы зайти в здание или выйти из него куда-либо. Вообще это здание не подавало признаков, какой – либо жизнедеятельности. Касаемо канализационных сбросов, для всех Пропойчан, ситуация была предельно элементарной, – все куда-то уходило! Открыл затычку в ванной, нажал на рычаг смывного бачка и все – «Прощай дерьмо!», дела в порядке, все уплыло! Но не для въедливого Степана Семеновича, его неотступно мучили вопросы – где канализационные коммуникации? где очистные сооружения? Где же, наконец, сантехники? И как же все, связанное с притоком воды и оттоком нечистот, может работать без этих ребят в промасленных телогрейках, с гигантскими разводными ключами, торчащими из нагрудных карманов, и выражением крайней озадаченности на лице, которое практически всегда приносило им соответствующие дивиденды?

Еще более интересно обстояло дело с электроснабжением, – все выключатели исправно замыкали и размыкали электрические цепи, лампочки светились, бытовая техника разных производителей выполняла свою нелегкую работу, но почему-то в домах неуемный Степан Семенович не обнаружил привычных электросчетчиков и распределительных щитов. Линия электропередачи привела его опять-таки на окраину города к двухэтажному зданию без окон и дверей, которое горожане уважительно называли – «Подстанция», при этом похоже, что вопрос, откуда берется электроэнергия на этой самой подстанции ни кого не интересовал.

А с утилизацией мусорных отходов вообще творились какие-то чудеса! В городе Пропойске и ближайших его окрестностях не было мусорной свалки, и по началу, Степан Семенович предположил, что мусорные подводы увозят его подальше в лес, чтобы в городе не плодились вороны и крысы, но за четыре года своего проживания в Пропойске он не увидел ни одной телеги с мусором! Процесс его утилизации был покрыт мрачной тайной, которая опять же, похоже, интересовала только одного Степана. В каждом пропойском дворе имелась площадка для сбора мусора и отходов, оборудованная некими металлическими ящиками примерно метр по всем направлениям с крышками, куда благоприличные жители домов сносили все, что им не очень нужно, предварительно уложив сие в пакеты различных размеров, – и все! Куда мусор девался из ящиков – неизвестно, но ни кто не видел, чтобы они были когда-либо переполнены.

Однажды случай приблизил Степан Михайловича к разгадке этой страшной тайны. Темной летней пропойской ночью ему не спалось, решив, что запах внутренностей селедки из мусорного ведра мало способствует здоровому засыпанию, он вышел во двор с соответствующим пакетом и, подняв крышку ящика, благополучно закинул пакет в его металлическое чрево, и было уже двинулся домой, как внезапно отчетливо услышал какое-то механическое бурчание, – внутри ящика проходила какая-то работа, было слышно, как под действием невидимой силы мусор прессуется и перемещается. Постояв пару минут, Степан открыл металлическую крышку – ящик был пуст! Почему-то он этому уже не удивился, и уже тогда в его способной ко многому голове мелькнула мысль о какой-то «системе», разум стал работать направленно, и новые факты стали собираться в проложенное русло. Конечно, чему тут удивляться? – город всасывает в себя мусор, как хамелеон мух, а внутри, в смысле под землей, происходит его переработка, и наружу уже выходят полезные продукты, как то, хозяйственное мыло, рогалики с маком, и прорезиненные сапоги с фетровой подкладкой для начинающих охотников. На это раз Степан уже ни к кому не стал приставать с расспросами, понимая, что это не только и бесполезно и чревато привлечением к его персоне нездорового интереса.

Но все-таки наибольшее впечатление на Степана произвела история с подвалом. Прожив какое-то время в своей маленькой съемной квартире, он вдруг заметил, что она постепенно становится все теснее и теснее, дело в том, что с течением времени Степан Семенович постепенно прибарахлялся. В его каморке, а именно так бы назвал его комнату, человек, долгие годы проживший в полногабаритной квартире, постепенно появлялись, стул, с крутящимся сидением, металлическая подставка для цветочных горшков, тумбочка, которая помимо того, что служила хранилищем постельного белья и полотенец, могла быть использована, как полигон для принятия пищи, конторка в стиле первой половины XIX – го века, за которой Степан Михайлович мог писать стихи, стоя, пара чемоданов, кои он использовал вместо шкафов, и многое другое, которое, несмотря на меньшие габариты, свободного пространства все-таки не прибавляло.

И весьма кстати он вовремя обнаружил в своем договоре об аренде жилого помещения пункт, который сообщал, что во время проживания по указанному адресу, он имеет право пользоваться кладовкой, которая располагается в подвале его дома в ячейке №25, с восьми утра до восьми вечера. Захватив договор, он пошел к управдому за ключом от ячейки №25, который, тот, похоже, вообще не хотел отдавать. Степан Михайлович долго ждал, пока управдом, огромный мужчина с усами, похожий на моржа без клыков, матерясь и потея, ковыряется своими огромными пальцами в маленьких ящичках, в которые они помещались только по очереди, делая вид, что он ищет ключ. Наконец, устав ждать, он попросил управдома сообщить ему свои имя и фамилию, для составления жалобы о халатном отношении к своим обязанностям, которая завтра же будет на столе у городского главы. Моржеподобный управдом пробурчал что-то неласковое в свои усы, но ключ тут же нашел, при этом сообщив, что общий замок в подвале открывает код «343», причем он иногда не срабатывает.

Когда, код сработал Степан не без труда отыскал свою ячейку №25, плутая по темным подвальным коридорам, постоянно спотыкаясь о деревянные ящики, которые, как будто специально были везде разбросаны, что бы затруднить передвижение порядочным людям, к коим Степан Семенович на тот момент, имел честь себя причислять.

Несмотря на то, что он взял с собой фонарик, найти нужный номер ячейки оказалось совсем не просто. Часть дверей оказалась вообще без номеров, на других вместо номеров были какие-то, рисунки, изображающие то жучка, то огурчик, ягодку, слона, других персонажей в этом духе – на подобии тех, какие рисуют на кабинках в детских садах. «Это для дебилов», почему-то подумал Степан Семенович, и продолжил поиски, и только в третий раз, пройдя по одному и тому же маршруту, он остановился напротив полуистлевшей дощатой дверки без номера. На предыдущей дверке, малостойкой к разрушению от влаги розовой краской, был нанесен номер «24», который был уже едва заметен.

Когда, не без труда справляясь с ржавым замком, Степан открывал заветную дверь, воображение рисовало романтические картины, ему представлялось, что за ней можно будет обнаружить, по меньшей мере, вход в сказочный театр, в который так стремился попасть Карабас-Барабас, что чуть не погубил Буратино. Однако вместо театра за дверью он обнаружил пространство не более двух кубических метров в объеме наполовину заполненное необычными предметами из чьей-то прошлой жизни.

Среди прочего в ячейке были обнаружены лыжи, подбитые оленьим мехом, пара казацких папах с красным верхом, несколько пар валенок различных размеров, шапка-ушанка с кокардой в виде тюленя, (все перечисленное значительно пострадало от моли), комплект альбомов для марок с надписью «Филателия СССР», чучело пингвина, кожаные мокасины, украшенные неровной надписью фломастером от руки – «Рита», сломанные ходули, настольная детская игра «Поймай Дюймовочку!», пара маскарадных масок в виде Чипполино и доброго медведя, изрядно поношенные балетные пуанты, дырявый самовар, на котором почему-то зеленой краской было написано: «Елкин – гнида!», не наточенные фигурные коньки, шелковое знамя с надписью «Зайчихинское ГПТУ народных промыслов №108», полуистлевшее сиденье от унитаза, стопка книг по кулинарии и авиаспорту в картонном переплете на голландском языке, самогонный аппарат, выполненный в виде писающего мальчика, хоккейные вратарские щитки, изготовленные из лосиной шкуры, а так же ряд предметов, о назначении которых трудно было сразу догадаться, таких, как например рабочий комбинезон с молниями вместо пуговиц, и вшитым меховым бюстгальтером.

Степан Семенович не решился предать весь этот антиквариат в неизведанные недра мусорного ящика, тем более, что использование писающего мальчика по прямому назначению снизило бы затраты на приобретение спиртного, которые в последнее время возросли до критической отметки, а потому он решил просто навести внутри порядок и благополучно оформить в ячейке и свое скромное представительство.

На следующий день Степан Семенович с мешками в правой и левой руке спускался в подвал с целью поместить в ячейку часть предметов домашнего обихода, которых по его предположению в ближайшие лет десять он не хватится. Однако на этот раз сбылось пророчество моржеподобного управдома, то есть код «343» общую дверь в подвал почему-то не открыл.

Степан Семенович посмотрел на часы, они наглядно показали, на тот момент восемь часов и пять минут пополудни, то есть если следовать букве закона, если можно назвать законом расписание посещений подвала, он должен быть уже, как пять минут закрыт для посетителей. Степан решил, что для него легче будет нарушить эти суровые правила, что впрочем, не предусматривало каких-либо санкций со стороны управдома, чем тащить мешки на свой этаж, чтобы потом опять спускать их обратно в подвал.

Поэтому он со всем усердием, приобретенным на бухгалтерской работе набросился на кодовый замок, перебирая одну за другой цифровые комбинации, близкие к исходной. Через полчаса замок, похоже, не выдержал истязаний и открылся просто так, без всяких комбинаций. Довольный не напрасно потраченными усилиями, Степан Семенович распахнул дверь, и в первое же мгновение понял, что лучше бы он этого не делал…

Подвала за дверью не было! То есть того подвала, в котором побывал Степан Семенович в последний раз, того самого подвала, захламленного ящиками из под портвейна, с торчащими в разные стороны обрезками труб, где располагалась его ячейка, набитая всяким барахлом, вместо всего этого он увидел длинный коридор, освещенный матовым слегка голубоватым приглушенным, непонятно откуда исходящем, светом. При этом он никак не мог определить его размеры – высоту, длину и ширину, но явно, что в том месте, где им была открыта дверь, коридор не начинался и не заканчивался, но можно было рассмотреть то, что в перспективе стенки сужаются и постепенно сходятся вместе, и где то вдали соприкасаются одна с другой уже под острым углом.

Простояв еще несколько мгновений, Степан Семенович услышал шум, исходящий из открытой перед ним двери, – казалось, что там внизу, за стенами этого длинного коридора работают тысячи каких – то механизмов, производя однотонное жужжание, на подобии автоматических ткацких станков или линии запечатывающей бутылки с газированным напитком «Бодрость». Степан захлопнул дверь, повесил замок, притащил обратно свои мешки, оставив их посреди комнаты, сел за стол и за двадцать минут, глядя в одну точку, выпил бутылку водки почти без закуски и песен, после чего, позабыв надеть пижаму, уснул в кресле.

Вопрос пропойского кладбища для Степана Семеновича уже не стал загадкой. Как и во всяком другом городе в Пропойске люди умирали, причем в последнее время гораздо большем количестве, чем рождались. Как принято, усопших хоронили, отпевали и отыгрывали, чем весьма успешно занимался вышеупомянутый местный любительский оркестр под управлением бывшего балалаечника оркестра русских народных инструментов при Брянской городской филармонии (нужно сказать, что инструментом он владел действительно виртуозно, так что одной рукой мог исполнять «Мурку», а другой перевешивать золотой песок, при этом он ни разу не ошибся, ни слева, ни справа).

Была в Пропойске и своя похоронная контора, называлась она «Счастливый случай», – почему именно так? – никто не знает, сам основатель этой компании некий гражданин Мурадов уже воспользовался услугами своего детища, и унес с собой эту тайну. Как бы там ни было, предприятие успешно работало много лет без нареканий и приносило стабильную прибыль своим учредителям. Однако, Степана Семеновича заинтересовал вовсе не процесс погребения усопших и действа связанные с ним, а нечто иное, именно размеры пропойского кладбища.

Скромное кладбище славного города занимало собой площадку размером не больше одного квадратного километра и было сплошь утыкано похожими памятниками друг на друга, которые все были произведены камнерезами «Счастливого случая» из гранита и серого мрамора, причем, распространенной темой художественного оформления, которых был опять таки знаменитый пропойский тюлень, только на этот раз вместо кружки с пеной наружу, он держал внушительных размеров стакан, а подлещика, в руке заменила толстая свеча, освещающая, его по-прежнему довольную морду.

Но Степана Семеновича мало проникся художественной фантазией тружеников «Счастливого случая», и проведя небольшую экскурсию по местному кладбищу, он уже без удивления для себя отметил, что не увидел ни одной могилы с датой захоронения более десяти лет назад. Не нужно было быть семи пядей во лбу, что бы подсчитать, – если бы на этом кладбище производились захоронения с момента основания города Пропойска, зафиксированного в документах, то оно должно было бы занимать площадь минимум в пять раз большую, чем в настоящее время. Степану Семеновичу почему-то пришел на память процесс очистки мусорного ящика во дворе его дома.

Последним из того, что подвигло Степана Семеновича Козлопузова к решительным действиям, стало появление «черных пиджаков».

Приезд

Иван Ивановича Сушкина Михал Иванычу показал первый же попавшийся пропойский прохожий. Ожидая Пашу в городе, и что бы не умереть с голода, Иван Иванович подрядился продавать единственную в городе газету «Пропойская правда» вразнос. Одно время она называлась «Вечерний Пропойск», но владельцы одноименного ресторана подали жалобу городскому судье, по поводу того, что газета использует их торговую марку, и городской судья решил вопрос в пользу владельцев ресторана, однако не удовлетворил их иск в части взимания с газеты компенсации за время использования бренда, аргументируя это тем, что «Вы, суки, итак уже совсем зажрались!».

После редакционного собрания по предложению представителей пропойского пролетариата, которые принимали участие в собрании на правах представителей городской общественности было принято решение, оформленное протоколом, о том, что газета будет называться «Пропойская правда» и будет иметь левый уклон, при этом почему-то не уточнялось от чего.

– Иван Иваныч, здравствуйте! Я к вам… От Паши Веревкина…

До Пропойска Михаил Иванович добирался дня четыре. День ушел на перелет с учетом времени проведенном в аэропортах и маршрутках, потом километров двести его вез автомобиль, пока не кончились проездные дороги и еще два дня он ехал на толстой низенькой кобыле за нанайцем проводником по полудиким таежным тропам с рюкзаком за плечами.

Последняя часть маршрута доставила ему немало удовольствия, впечатлили красоты амурской тайги. Порой кроны зеленых великанов закрывали небо, так что даже днем было сумеречно, или наоборот, когда они проходили ущелье Шести Хохлов, солнце светило до того ярко, отражаясь от светло желтой скальной породы, что приходилось одевать темные очки. Они переправлялись через живописные речки или небольшие ручьи, то текущие чинно и солидно, так что вода казалась маслом, то бурлящие перекатами на низких порогах до белого кипения.

Хорошо было вечером посидеть у костра, глядя, как быстрые языки пламени облизывают дно закопченного медного чайника, слушать, как лес, превратившийся в темный занавес, и ненадолго умолкший после заката, вновь начинает оживать ночью, разговаривая на разных языках. Михаилу Ивановичу нравилось даже есть лапшу с рыбными консервами, приготовленную на костре вместе с корейскими приправами, и порошком из корня женьшеня, который нанаец Саша очень рекомендовал, демонстрируя, при этом руку, согнутую в локте со сжатым кулаком.

В средине сентябре было необыкновенно тепло, поэтому общее впечатление от путешествия портили тучи кровососущих насекомых, против которых химические репелленты оказывались бессильными, зато постоянно приходилось отгонять ежей, которые пытались их слизать, а то и сожрать весь тюбик. Благо, что проводник Саша, демонстрируя свое расположение, дал Михаилу Ивановичу пучок какой-то травки, и комары почти оставили его в покое, что-то жалобно пропищав рядом, они улетали дальше утолять свою жажду крови к лосиному лежбищу.

Перед отправлением в путь Михал Иваныч очень беспокоился о деньгах, которые вез для Ивана Ивановича. Он собственноручно из плотной матери сшил пояс, который представлял из себя, нечто в роде фартука со множеством кармашков для денег и двумя парами завязок с тыльной стороны и тесемками справа и слева, которые набрасывались на плечи, как у бюстгальтера, с тем чтобы весь пояс не сползал вниз и не затруднял впоследствии мочеиспускание.

У Михал Ивановича, когда он в первый раз завязывал завязки, ушло на это около часа, особенно много сил было затрачено на формирование бантиков, которые так и не получились, поразмыслив, Михал Иванович решил, что он завязывает не купальный лифчик, и ему не до красоты, поэтому пояс был затянут на простые крепкие узлы и уже больше не снимался до самого приезда в Пропойск.

При упоминании знакомого имени Иван Иваныч широко улыбнулся, отложил пачку газет на бордюрный камень, и как своего старого друга обнял Михал Иваныча, и Михал Иваныч отплатил ему тем же жестом, что сразу расположило их друг к другу.

Буквально через час после встречи они сидели в ресторане «Вечерний Пропойск» и, официант, в белом, покрытом легким, едва заметным слоем фритюра, смокинге нес второй графинчик необыкновенно прозрачной, слегка разбавленной водки на стальном никелированном блестящем подносе, покрытом белоснежной салфеткой, на уголке, которой с хитрым прищуром улыбался уже до боли знакомый тюлень.

Иван Иваныч не утирал слезы, крупные, как гусиная дробь, и они беззвучно падали в тарелку с креветками. В зале, кроме Иванычей было еще несколько посетителей, почти все курили, но запаха дыма почти не чувствовалось, он уходил в вентиляционный отвод, которым был оборудован каждый столик, негромко играла музыка, что-то вроде старинных контрреволюционных песен, лениво сновали официанты, готовясь к пятничному вечеру, который вскоре должен быть начаться, и как обычно, во что-то вылиться.

Обеденный зал ресторана был оформлен в классическом стиле, в классическом для старинного русского трактира с претензией на роскошь, – мебель в основном из мореного дуба была покрыта толстым слоем темного лака и слегка отливала красноватым цветом, в громоздких забранных в резное дерево, зеркалах отражались высокие окна, завешанные тяжелыми портьерами из темно-зеленого бархата, украшенные фигурным шитьем, мелькали белокрылые официанты со сверкающими подносами в руках, на которых аппетитно поблескивали графинчики больше с прозрачным содержимым, подсвечивая розовые ломтики копченой семги, часто уложенные на длинной узкой тарелке, или играли лучиками в маслянистых грибочках слегка политых сметаной вместе с покрошенным ярко-зеленым луком.

Михал Иваныч разлил по рюмкам содержимое графина и, глядя в пол, пробасил:

– Ну что, давай, Иваныч… За Пашку!

– Вечная ему память, – отозвался Иван Иванович. И, не чокаясь, они в очередной раз выпили за Пашку, и, закусив бутербродами с маслом на котором горели рубинами кетовые икринки, опять замолчали. Так они сидели уже часа полтора и все больше молчали, однако, не забывая наполнять рюмки и шевелить вилками то балык муксуна, то сырный салат, то удивительно острую капусту, посоленную местными корейцами, которая называется «чамча». Михал Иваныч не тяготился этим молчанием, с Иван Иванычем, он чувствовал себя так, как будто знал его уже далеко не первый год…

Несколько часов назад Михаил Иванович наконец таки снял с себя денежный пояс, при этом испытал такое блаженство, какое возможно испытал Сизиф, когда ему разрешили принять душ. Они с Иваном Иванычем сняли один номер на двоих с двумя широкими кроватями в местной гостинице, с оригинальным названием «Дальний Восток».

Внезапно разбогатев, Иван Иваныч начал шиковать и сорить деньгами, – из китайского магазина ему доставили костюм и пару комплектов белья, он все это оплатил даже не распаковав, так же в номер по лифту заказов был поднят ящик дорогого чешского пива, потом был вызван парикмахер, который Иван Иваныча подстриг и привел в порядок его жидковатую бородку. После этого Иван Иванович надолго задумался, о том, куда еще потратить деньги? – он сосредоточенно чесал затылок и вопросительно смотрел на Михаила Ивановича, пока тот не хлопнул его по плечу и сказал: «Не переживай Иваныч, что-нибудь придумаем!». И они, причесавшись, и зачистив туфли, пошли в «Пропойские вечера», где в данный момент Иван Иванович что-то насыпал в свою маленькую охотничью трубку.

На горячее они заказали ребра изюбря, запеченные с грибами, и любимых Михал Иванычем, карасей тушенных в сметане. Когда под, только что принесенные официантом, блюда они выпили еще по одной рюмке, слегка раскрасневшийся Иван Иваныч, неожиданно возможно даже для самого себя сказал:

– Бежать отсюда нужно, Иваныч, и поскорее!

Михал Иваныч, аж поперхнулся, он отложил вилку, вытер руки салфеткой, и пристально глядя на Ивана Иваныча, спросил:

– Куда бежать Иваныч, да и зачем?

– Из города бежать, что-то тут должно случиться я чувствую…