Текст книги "Посмертная месть"

Глава VII

Николай Бормотов проснулся с восходом солнца. Стараясь не разбудить преспокойно посапывающую жену, осторожно поднялся с кровати, натянул спортивные брюки и, сунув босые ноги в войлочные шлепанцы, тихонько вышел из дома во двор.

На загляденье ясное утро предвещало солнечный день. С хрустом потянувшись, Бормотов «покачал» бугристые, как у профессионального штангиста, мускулы, выжал стойку на руках и, ловко перевернувшись через спину на ноги, вытащил из-под крыльца двухпудовую гирю. Легко вскинув двухпудовку правой рукой, сначала перекрестился ею, потом принялся жонглировать, будто заправский силовик в цирке. Закончив спортивные процедуры, умылся под рукомойником похолодавшей за ночь водой и лишь после этого вернулся в дом.

Жена еще спала. Безмятежное и красивое лицо ее теперь кривилось такой гримасой, словно спящую душили слезы. «Опять что-то неприятное снится», – подумал Бормотов и весело сказал:

– Вставай, Надежда, поднимайся! Родина-мать зовет!

Надя рывком села на кровати. Стыдливо прикрыв краем простыни обнаженную грудь, она несколько секунд испуганно смотрела на мужа, а когда наконец очнулась ото сна, виновато проговорила:

– Такая чертовщина приснилась – жуть.

– Ты же недавно пела, что казачка Надя черта не боится.

– Во сне все кажется страшнее, чем в жизни.

– Жизнь нынче тоже не подарок… Однако нам с тобой грешно на нее жаловаться.

– Разве я жалуюсь? Меня пугает, как бы сон вещим не оказался.

– Какие бесы тебе снились?

– Да так все…

– Ну, если так, то перетакивать не станем, – Николай подмигнул жене. – Не печалься, Надюха! Двадцать пять лет – такой возраст, когда и жизнь хороша, и жить хорошо! Не я это придумал. Великий пролетарский поэт сказал на заре социализма.

Надя улыбнулась:

– Коля, внешне ты совсем не похож на отца, но по говорливости – вылитый батя.

– Куда мне до него! Мой батя, если заведется, любого политика-говоруна за пояс заткнет. Поднимайся, Надежда! Нас ждут великие дела!

– Который час?

– Счастливые часов не наблюдают. Я пойду управляться по хозяйству, а ты готовь завтрак да провизию на покос. Сено после дождя теперь хорошо просохло.

– Прежде мне надо Буренку подоить.

– Буренку без тебя подою и в стадо спроважу. Кабанов и пернатых тоже накормлю сам.

– Ты почему такой хороший?! – игриво удивилась Надя.

– А потому, дружок, что я жизнь учу не по учебникам, – весело пропел Николай, наклонившись, поцеловал жену в зарозовевшую теплую щеку и вышел из спальни.

Крестьянскую работу Бормотов, не сказать, чтобы обожал, но делал ее с удовольствием. После электровоза, где каждая поездка сопровождалась напряжением нервов, в сельской глуши Николаю казалось, будто он находится в долгосрочном отпуске, когда никто тобой не командует и ни перед кем не надо отчитываться.

На том, чтобы уехать из Кузнецка в село, настояла Надежда, как только они расписались в загсе. Какая причина побудила коренную горожанку принять такое решение, Бормотов разбираться не стал. Удовлетворился ответом: «Там мы не будем ни от кого зависеть. А это такое счастье, что лучше не придумаешь!» О небезупречном прошлом Надежды Николай кое-что знал, но, чтобы не обидеть любимую, делал вид, будто о ее грешках ничего не ведает. Главным в супружеской жизни он считал любовь, все остальное – суетой сует. Перед регистрацией брака Надежда сделала робкую попытку «исповедаться», однако Николай, заметив ее смущение, остановил: «Надюш, что было, то сплыло. А что будет, зависит от нас с тобой и ни от кого больше. Ты любишь меня?» – «Честно, Коля, люблю!» – «Вот и ладушки, будем вместе есть оладушки». – «А не станешь попрекать, что ты у меня не первый?» – «Эка невидаль! Буду счастлив, если окажусь последним». – «Клянусь, верность тебе сохраню до гроба!» Николай улыбнулся: «Вот это здорово!» – «Не веришь?» – спросила Надежда. «Верю». – «А почему же иронично улыбаешься?» – «Вспомнил, как одна находчивая дама ответила упрекнувшему ее мужу: “Да, я давала тебе клятву в верности, но не клялась, что буду верна до гроба”». Надежда смутилась: «Ты все перекраиваешь в шутку». – «С шутками да прибаутками жить веселее». После загса к разговору на эту тему молодые супруги не возвращались.

Через год супружеской жизни Бормотов однажды спросил: «Надюша, когда у нас появится вершина любви?» – «Что?» – не поняла жена. «Помнишь, старую песню: и вершина любви – это чудо великое дети», – шутливо пропел Николай. Надежда потупилась: «Детей у меня не будет никогда». – «Почему? Ты разве больна?» – «Я, Коленька, здорова, как лошадь, но по молодости круто залетела», – густо покраснев, тихо ответила Надя. Бормотов без лишних объяснений тему о детях «закрыл» навсегда. За это, по словам Нади, она стала любить его еще сильнее.

Непонятные странности Николай стал замечать за женой в последние дни. То она испуганно вздрагивала, когда в поселок заезжала черная иномарка, которых расплодилось – хоть отбавляй, то вдруг ей начинало казаться, будто в сумерках под окнами дома кто-то крадучись ходит, то снилась какая-то «чертовщина», вроде сегодняшней.

«Надо потолковать с Надюхой по душам. Только бы не ляпнуть ей чего обидного, как прошлый раз ляпнул насчет “вершины любви”», – заканчивая хозяйскую работу, решил Бормотов. Когда он вошел в дом, завтрак уже стоял на столе, а Надежда в летнем ситцевом платье и кружевном передничке хмуро заваривала чайник.

– Хмуриться не надо, лада… – укоризненно пропел от порога Николай.

Надя виновато улыбнулась ему:

– Не могу избавиться от ночного кошмара.

– Что такое страшное тебе приснилось? – усаживаясь за стол, спросил Бормотов. – Выкладывай, в чем проблема?

Надежда села напротив. Потупившись, помолчала, потом вскинула на мужа невеселые глаза и, вроде бы смущаясь, сказала:

– Во сне, как наяву, видела, будто мой заклятый любовник убил тебя.

– Вадим Морев, что ли?

– До тебя, кроме Вадима, у меня никого не было.

– Морев – не гангстер.

– Плохо его знаешь. Кто тебя с ним познакомил?

– Всеволод Красноперов.

– Это, кажется, биатлонист, который волочится за каждой девичьей юбкой?

– Насчет биатлониста – точно. Что касается волочения, то… вместо юбок нынешние девицы стали носить широкие ремни на узких бедрах, – в привычной манере сказал Бормотов и, сразу спохватившись, посерьезнел: – Не понимаю, Надя, почему ты последнее время, как говорится, сама не в себе.

– Душа болит, Коля.

– Что тебя не устраивает в нашей жизни?

– С тобой я счастлива выше всякой меры. Прошлое меня до ужаса пугает.

– Чего комплексуешь? Ну, ошиблась, залетела… не в свои сани. Не ты первая и не ты последняя. С кем по молодости такого не бывает…

– Наивный ты, Коленька, как ребенок. Неужели ничего не знаешь о Вадиме?

– Зачем мне о нем лишнее знать?

– Затем, что это очень самолюбивый и страшный человек. Удивляюсь, как он отпустил нас живыми из Кузнецка.

– Не нагнетай страсти-мордасти.

– Поверь, я достаточно общалась с Моревым и хорошо изучила его подлую натуру. Вадим терпеть не может конкурентов и любовниц подобру-поздорову не отпускает.

– Успокойся. Не так черт страшен, как его малюют. Мы с Вадимом не конфликтовали, разговаривали по-джентльменски…

– Нашел «джентльмена»!

– Ты послушай. Когда я сказал, чтособираюсьна тебе жениться, Вадим ответил спокойно: «Дело твое, только учти, чтоНадежда обиды не прощает». Не знаю, какая кошка между вами пробежала, но мне показалось, будто Морев чувствует какую-то вину перед тобой.

– Еще бы ему не чувствовать! Он в душу мне наплевал.

– Забудь.

– Такое не забывается… И вообще сколько живу с тобой, не могу поверить, что так легко вырвалась из гиблого омута. Порою наваливается такая тревога, словно вот-вот обрушится на нас большое несчастье.

– Поменьше вспоминай прошлое, тогда и тревоги не будет.

– Рада бы не вспоминать, да не получается. Ты хотя бы раз заглядывал в «Золотой петушок»?

– С Красноперовым забегал туда пива выпить.

– Видел, какие сумасшедшие деньги там крутятся?

– Меня не столько безразмерные ставки поразили, сколько виртуозно метавший банк голубоглазый негр-крупье. Не помню, то ли Джек, то ли Джим.

– Джон Корягин – блистательный картежный фокусник. Любого шулера может раздеть до нитки.

– Красноперов говорил, что этот банкомет – внебрачный сын хозяйки казино. Где она подцепила такое чудо?

– На Московском фестивале молодежи и студентов. В пятьдесят седьмом году нынешняя хозяйка «Золотого петушка» Алевтина Тарасовна Морева была восемнадцатилетней Алькой Корягиной. За активную комсомольскую работу попала в кузнецкую делегацию. В столице от безделья зафестивалила с каким-то африканским прыгуном. Тот, отпрыгавшись на молодежных состязаниях, ускакал в свою Африку, а голубоглазая Алька, вернувшись в Кузнецк, через девять месяцев, говоря стихами Пушкина, «родила царица в ночь не то сына, не то дочь»…

– Увлекательное кино, – заинтересовался Бормотов. – А Вадим Морев кем доводится хозяйке игорного дома?

– Вадим – младший сын Алевтины Тарасовны. Знающие люди утверждают, что папочка Вадима был «авторитетным» картежником и в среде уголовников Кузнецка «держал масть», то есть контролировал ситуацию. Будто именно он обучил негритенка шулерским приемам, которые с возрастом Джон отшлифовал до совершенства.

– А собственного сына не научил?

– Не успел. Когда Вадиму было около трех лет, папку его убили.

– Кто?

– Убийцу, похоже, и не искали. Одним «авторитетом» в городе стало меньше – милиции легче. Но все соседи Моревых уверены, что организатором убийства была Алевтина Тарасовна. Говорят, от шулера ей осталось большое богатство. Не случайно она, как только наступила пора коммерческих вольностей, сразу открыла казино. Теперь, знаешь, какой мощный поток «грязных» денег в «Золотом петушке» фильтруется?

– Нам-то какое дело до того потока? Мы с тобой пошли своим путем. По твоему же настоянию перебрались из городской бучи в сельскую тишь. Может, ты уже заскучала от здешней тишины?

– Нет, Коля, с тобой я могу жить в любой глуши. Недоброе предчувствие меня угнетает. А сегодняшний сон вообще доконал.

– Не забивай голову пустяками. Полученную информацию обмозгую. В случае угрозы, выражаясь дипломатическим языком, приму адекватные меры. Короче, кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет.

Надежда виновато улыбнулась:

– Прости за бабью слабость. Высказалась, как обалдевшая, и вроде на душе легче стало.

– Почаще высказывайся – совсем легко станет. – Бормотов ободряюще подмигнул жене. – А сейчас переходим от слов к делу. Дружно позавтракаем – и вперед – к победе капиталистического труда!..

…От околицы Таежного по березовому мелколесью до покоса Бормотовых было чуть больше километра. Утро выдалось свежим. Прохладный ветерок вылизывал из низин остатки ночного тумана, а сочная густая трава искрилась крупными каплями росы. Вдали на горизонте над затянутым сиреневым маревом лесом всходило яркое солнце.

Шагавшая рядом с Николаем Надежда, поежившись от холодка, застегнула «молнию» курточки-ветровки. Снизу вверх глянув на высоченного мужа, восторженно сказала:

– Какая здесь суровая красота! Правда же, Коль?..

Бормотов поправил на плече вилы с граблями и вместо ответа громко запел:

 
Здесь у нас туманы и дожди,
Здесь у нас холодные рассветы…
 

Надежда тотчас подхватила мелодию:

 
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты…
 

Незаметно дошагали до выкошенной накануне проливного дождя луговины. Запоследние три солнечных жарких дня кошенина высохла так, что сгребать ее пришло самое время. За работу взялись споро, без раскачки. Перебрасываясь шутками, незлобиво подтрунивая друг над другом, задолго до полудня не только сгребли весь укос, но и уложили духмяно пахнущее разнотравьем сено в похожие на невысокие стожки копны. Завершив дело, Бормотов размашисто воткнул вилы в землю, кистью руки вытер вспотевший лоб и весело скомандовал жене:

– Перекур с дремотой!

– Я лучше грибы поищу, – сказала Надя. – На кошенине видела симпатичные груздочки. Жаль, корзинку из дому не прихватили. Собирать не во что.

– Перевяжи ворот застегнутой куртки и складывай грузди, как в мешок, – посоветовал Николай, укладываясь на бок в тени под копной.

Денек разгулялся на славу. В знойном мареве дрожала синева неба. Не смолкая стрекотали кузнечики. Под их бесконечную песню Бормотов быстро задремал. Очнулся он от далекого, вроде бы испуганного крика: «Коля-а-а!!!»

Вскинув голову, Николай увидел стремительно бегущую по выкошенной луговине жену. Подбежав к нему, Надежда показала рукой на березовый лес в дальнем конце луга и, запыхавшись от быстрого бега, с трудом проговорила:

– Коля… там… мужик…

– Ты, девушка, не на грабли наступила? – улыбнувшись, пошутил Бормотов.

– Там… мертвый мужик… – опять через силу выдохнула Надя.

Николай, присвистнув, вскочил на ноги:

– Замысловатый сюжетик! Придется посмотреть…

…Одетый в железнодорожную форму низкорослый мужчина, скрючившись на правом боку, лежал в неглубокой ямке под растопыренным корневищем вывороченной березы, упавшей поперек узкой проселочной дороги с разбитой колеей. Приглядевшись к заросшему сероватой щетиной почерневшему лицу, Бормотов обернулся к стоявшей за его спиной жене и негромко сказал:

– Это же Олег Люлькин… Помнишь, смесяц назад оставлял у нас неисправные «жигули»?

– Тот хотя и невысокий, но симпатичный мужчина был, а этот… кошмар, – еле слышно ответила Надя.

– Наверное, давно здесь лежит.

Надежда потянула мужа за руку:

– Бежим скорее домой. Не зря сегодня страшный сон видела. Предчувствие меня не обманывает.

– Не егози, бегунья, со своим предчувствием. Вот оно чем закончилось.

– Боюсь, Коля, что это только начало…

Глава VIII

В кабинет районного прокурора Бирюкова ворвался оперуполномоченный уголовного розыска Слава Голубев и, едва поздоровавшись, возбужденно заговорил:

– Антон Игнатьич! Дежурному милиции из Таежного по телефону сообщили, что там обнаружен труп вроде бы Олега Люлькина. Надо срочно собирать опергруппу! Криминалист Тимохина через пять минут будет здесь. Дело за прокуратурой и судмедэкспертом.

Бирюков указал на стул возле приставного столика:

– Посиди, остынь. Олег Люлькин – это хозяин «жигулей», оставленных неизвестными лицами у бензозаправки?

– Так точно! – усаживаясь, выпалил Слава. – Знаешь его?

– Только по оперативной сводке происшествий. На угонщиков не вышел?

– Подозреваемых вычислил быстро, но не могу их отыскать. Будто в воду канули! Теперь, судя по обнаруженному трупу, банальный угон придется переквалифицировать в убийство с целью завладения автомашиной. Такие преступления, сам знаешь, расследует ваше ведомство.

– Кто звонил из Таежного?

– Тамошний житель Николай Бормотов. Он будет ждать нас за околицей поселка и покажет дорогу, по которой можно проехать к месту обнаружения трупа.

Бирюков нажал одну из кнопок внутреннего селектора.

– Слушаю, Антон Игнатьевич, – сразу ответил следователь Лимакин.

– Петр, срочно вызывай Бориса Медникова. Поедем в Таежный, там труп, – сказал Бирюков.

– Кроме доктора надо Голубева с Тимохиной…

– Голубев у меня. Тимохина скоро подойдет.

– Понял, выполняю.

Минут через сорок после этого разговора восьмиместный милицейский УАЗ со следственно-оперативной группой во главе с прокурором Бирюковым уже подъезжал к Таежному. Высокого молодого мужчину в спортивных брюках и клетчатой рубахе с засученными до локтей рукавами увидели в полукилометре от околицы поселка. Он стоял у обочины асфальтированной дороги возле съезда с нее на проселок.

– Николай Бормотов? – приоткрыв дверку УАЗа, спросил сидевший позади шофера Слава Голубев.

– Да, – ответил мужчина.

– Присоединяйтесь к нашей компании и показывайте, куда путь держать.

– Вот по этому проселку километра полтора лесом надо ехать, – втискиваясь в УАЗ, сказал Бормотов.

– Не засядем среди леса в непролазной грязнухе?

– Нет. Раньше здесь на легковых машинах запросто гоняли.

– Теперь не гоняют?

– Буря недавно повалила поперек дороги здоровенную березу, которую никак не объехать. Кстати, под вывороченным корневищем той березы и лежит Олег Люлькин.

– Уверены, что это именно он?

– Если бы сомневался, не говорил.

Прокурор Бирюков, обернувшись к Бормотову, сказал:

– По-моему, этот проселок ведет к селу Раздольному…

– Туда, почти на Кузбасскую трассу выводит. Здесь всего-то до Раздольного километров пять, не больше. А по пути, недалеко от поваленной березы, находится пасека раздоленского кузнеца Ефима Одинеки.

– Антон Игнатьевич, – обратился к Бирюкову Лимакин. – Надо заехать в Таежный за понятыми.

– Заедем, – ответил Бирюков.

…Согласились без долгих уговоров в понятые два худощавых пенсионера. Один из них – с похожей на большой одуванчик белой головой, едва усевшись в УАЗ, оживленно заговорил с Бормотовым о сенокосе. Другой – с морщинистым лицом – равнодушно уставился в окно, словно ничего на свете его не интересовало.

УАЗ осторожно съехал с асфальтированной дороги на проселок и, расплескивая застоявшуюся в низинках после дождя воду, покатил, как по просеке, между густо разросшихся берез вперемежку с чуть подкрашенными желтизной осинами. Затормозили метрах в пятидесяти от упавшей поперек проселка березы, где в засохшей грязи виднелись глубокие следы буксовавшей легковой машины. Судя по придавленной колесами траве на обочине и раскрошенному на кромке леса трухлявому пню, водитель легковушки пытался объехать перегородившую путь березу, но, не отыскав достаточного просвета между деревьями, с трудом развернулся на узком проселке иуехалназад, к Таежному.

– Вот где дверцу люлькинских «жигулей» подломили, – показывая на пень, сказал Тимохиной Слава Голубев.

– Возьмем пробу и сравним с гнилушками, застрявшими в поврежденной дверке, – ответила эксперт-криминалист.

– А вон там, Лен, – Голубев показал на изъезженную при развороте машины грязь, в которой были видны не только отпечатки ребристого протектора автомобильных покрышек, но и крупные следы, похоже, мужской обуви, – можно сделать отличные гипсовые слепки.

– Слепками займемся позднее, – сказал Бирюков. – Вначале надо осмотреть труп.

Утверждение Николая Бормотова о том, что обнаруженный под корневищем вывороченной березы мертвец – не кто иной, как Олег Люлькин, подтвердили лежавшие в нагрудном кармане форменного пиджака водительские документы и старое удостоверение железнодорожника с пожелтевшей от времени фотокарточкой. Следователь Лимакин, морщась от смердящего запаха, стал осматривать другие карманы потерпевшего. Они оказались совершенно пустыми. При наружном осмотре трупа и одежды никаких признаков насильственной смерти выявить не удалось. Когда следователь начал писать протокол осмотра, а судебно-медицинский эксперт стянул с рук резиновые перчатки, Голубев спросил:

– Что, доктор, и сказать нечего?

– Не напрягай, сыщик, мозги чужими проблемами. У тебя своих по горло, – пробурчал судмедэксперт. – Стоило угонщикам машины зарыть покойника, и ты до выхода на пенсию не нашел бы его. Попробуй ответить на пустяковый вопрос: почему они не сделали этого?

– Потому, что у угонщиков не было лопаты, – быстро сказал Слава.

– Любопытно, но верится с трудом. По твоей опрометчивой версии выходит, будто Люлькин ездил без привычного каждому порядочному шоферу инструмента?

– Представь себе, без… И топора в багажнике «жигулей» не было.

– Зарывать могилку топором не так ловко, как лопатой.

– Не зарывать, Боря. Если бы имелся топор, угонщики срубили бы парочку-тройку вон тех березок, – Голубев показал на подлесок, – и шутя объехали бы буреломину. А без топорика им, наверное, полсуток пришлось здесь по грязи елозить, чтобы развернуться. При буксовке уйму бензина спалили.

Стоявший рядом белоголовый, как одуванчик, понятой вдруг смущенно заговорил:

– Извините, ребятки. Возможно, не в свое дело влезаю, но относительно упомянутого вами топора могу сообщить совсем недавнюю историю… – «одуванчик» глянул на рослого Бирюкова: – Как, товарищ прокурор, являясь понятым, имею ли я право высказать собственную точку зрения по топорному вопросу?

– Пожалуйста, высказывайте, – ответил Бирюков.

– Спасибо за разрешение, – понятой живо показал на поваленную березу. – Не далее как в полукилометре от этого препятствия находится пасека бывшего раздоленского кузнеца Ефима Иваныча Одинеки. Чтобы вам было понятно, это мой свояк. Точнее сказать, жены наши – родные сестры. Родня близкая. Не то, что седьмая вода на киселе. В прошлом году Ефим Иваныч оформился на пенсию и теперь постоянно проживает возле ульев, где построил хороший зимовник. Мужик он общительный. Часто меня приглашает в гости. Последний раз я гостил у него на прошлой неделе в среду. Пока утром шел туда, краем леса вдоль дороги набрал корзинку груздей.

– Какой дорогой шли? – спросил Бирюков.

– А тут одна дорога. Вот эта самая, где мы находимся.

– Никого в пути не видели?

– Нет, ни души. Утро было ясное. Птички пели. Собирая грузди, малость мимо пасеки не прошел. Спохватился, когда зимовник увидел. Ефим Иваныч обрадовался. Мигом обед сгоношил, а для аппетита выставил из погреба на стол запотевший жбан медовухи. И так мы со свояком увлеклись разговором, что не приметили, как вечером дождик ливанул. Чтоб не опрокинуть в темноте стаканы, Ефим Иваныч зажег фонарь. Аккурат в это время заявились на пасеку два промокших до нитки парня. Физической комплекцией вроде разные, а одеждой одинаковые, словно инкубаторные цыплята. И штаны, и черные рубахи точь-в-точь похожие.

– Дак, может, их не двое, а всего один был? – с мрачной подковыркой изрек морщинистый понятой.

«Одуванчик» живо повернулся к нему:

– Как всего один?

– А так, Миха, что от медовухи у тебя в глазах задвоило.

– Ничего подобного! Это ты, Васеня привык употреблять напитки, от которых один глаз – на Кавказ, а другой – на Север. Медовуха же главным образом по ногам бьет. Иногда прытко вскочишь из-за стола, а ноги в коленках – фиг!.. Подкашиваются, язва их подери, будто ватные.

– Что привело тех парней на пасеку? – возвращая рассказчика к прежней теме, спросил Бирюков.

– Именно топор им требовался. Дескать, забуксовали на проселке. Надо бы лесину срубить, чтобы под колеса сунуть, а топора нету. Ефим Иваныч по-хозяйски ответил, мол, у него лишних топоров не имеется для раздачи каждому встречному. Один из парней, худощавый и к тому же заметно выпивший, взъерепенился. Дескать, не дашь топор по-хорошему, заберем силой. Такой ультиматум задел Ефима Иваныча за живое. Он хотя и пенсионер, но закалку имеет кузнечную и кулаки пудовые. Поднялся мой свояк во весь могучий рост и сурово предупредил задиру: «Насчет силы помолчи! Могу так врезать по макушке, что у тебя на заднице штаны лопнут». Паренек сунул руку в карман. Вроде бы ножик или пистолет хотел оттуда выхватить. А другой парень, который здоровее, сгреб дружка в охапку и вынес из зимовника. Куда парни после этого подевались, не знаю.

– Долго вы гостили на пасеке?

– Двое суток. В пятницу утром отправился от свояка домой в Таежный.

– Этой же дорогой шли?

– Конечно. Когда вот сюда дотопал, сразу догадался, где искавшие топор забуксовали. Постоял, поглядел на оставленные ими следы и сделал вывод, что парни либо напились в стельку, либо, скорее всего, в шоферском деле ни бельмеса не кумекают. Я до пенсии сорок лет шоферил и вполне авторитетно утверждаю: развернуться здесь на легковушке – пустяковое дело в любую погоду. Надо только плавно реверсировать. А они, дурни, газовали напропалую. При таком форсаже можно и на сухом асфальте буксануть, – «одуванчик» глянул на молчаливо слушавшего шофера милицейского УАЗа. – Молодой человек, какое ваше мнение на сей счет?

– Такое же, – сказал шофер.

– Лично вы развернетесь здесь на УАЗе без мурцовки?

– Запросто.

– Чувствуется, профессионал! А те парнюги, могу биться об любой заклад, ни черта не смыслят в вопросах управления автомобилем.

– После пасеки они нигде не попадались вам на глаза? – спросил Бирюков.

– Нет, в последние дни я из Таежного никуда не гастролировал. Это жинка окрестила меня «гастролером» за то, что двое суток прогостил у свояка.

– А этого мужчину, ради которого мы сюда приехали, раньше не встречали?

– Вроде бы встречал… – понятой вопросительно посмотрел на Бормотова. – Коля, кажется, ему я помогал советами, когда он менял шаровую опору у «жигулей». Помнишь, с месяц назад это было в твоем дворе? Или ошибаюсь?

– Нет, Михаил Матвеевич, не ошибаешься, – ответил Бормотов.

– Значит, память меня не подводит! Но как мужик сюда попал и почему мертвый, объяснить не могу.

– Когда шли с пасеки домой, его не было под березой? – вновь спросил Бирюков.

– Может, и был. Я не совался под березовые коренья. Честно сказать, шагал от Ефима Иваныча навеселе. Грибов не искал, по сторонам головой не крутил. Вот лишь на месте буксовки из шоферского интереса тормознулся.

– Кроме топора парни еще чем-нибудь интересовались на пасеке?

– Конечно, выпивка наверняка их интересовала, однако завести об этом разговор они не успели.

– Имею в виду другое: не спрашивали, где можно проехать в Новосибирск, в Кузнецк или еще куда-либо?

– В отношении дорог вопросов не было. Лопату, о которой товарищ доктор упоминал, тоже не просили. Только топор интересовал парней.

– Михаил Матвеич, – вклинился в разговор Слава Голубев, – задиристый паренек щербатым был?

Понятой неопределенно пожал плечами:

– В зубы ему я не заглядывал. При свете фонаря не все подробности видны. Но то, что паренек был пьяным, это факт неоспоримый.

– А в кармане у него действительно какое-то оружие имелось?

– Утверждать не могу. Возможно, на испуг хотел взять, однако замашка была такая, будто всерьез намеревался пырнуть Ефима Иваныча.