Текст книги "Пушкин и Натали. Покоя сердце просит…"

Болдинские письма поэта, нам кажется, следует рассмотреть отдельно от предыдущих. Пока поэт путешествовал, был занят сбором материалов к своей работе, встречался с новыми людьми, а семья жила на даче вместе с Екатериной Ивановной, у него не возникало беспокойства в отношении появления Натальи Николаевны в свете.

Но вот наступил октябрь, Пушкины вернулись с дачи, поселились в новом доме. Возобновился «сезон» в петербургском высшем обществе, открылись двери великосветских гостиных, начали приходить приглашения на вечера и балы, от которых тогда не было принято отказываться. Видимо, выезжала и Наталья Николаевна, конечно, не одна, а с тетушкой Загряжской. Пушкин знал, что ее всегда окружает толпа поклонников, и этим вызваны его опасения, что она без него будет вести себя не так, как ему хотелось бы. Поэт был старше своей Наташи на тринадцать лет, и по письмам его чувствуется, что он относился к ней в первые годы как к девочке, которую надо оберегать и постоянно предостерегать. Он был уверен в любви своей жены, но все же ему не нравились некоторые воздыхатели, окружавшие Наталью Николаевну, имена которых он желает знать «по азбучному порядку».

Вполне естественно, что ей, молодой женщине, нравилось поклонение мужчин. Кто может упрекнуть ее в этом? Не надо забывать и того, что сам Пушкин, гордившийся красотой своей жены, охотно вывозил ее в свет, особенно в первые годы.

А. С. Пушкин в Болдине. Художник А. В. Венециан

Многое зависело от настроения Пушкина в данную минуту и от обстоятельств. То он пишет: «Кокетничать тебе не мешаю», то: «Ты кажется не путем искокетничалась» и тут же: «цалую тебя, мой ангел, как ни в чем не бывало». «Гуляй, женка… только меня не забывай».

В 1834 году, когда Наталья Николаевна поехала в Москву к своим родным, Пушкин пишет: «Кокетничать позволяю сколько душе угодно», то есть разрешает ей вдали от «большесветия» вести себя свободнее, зная, что она никогда не переступит установленных норм поведения.

В словаре В. И. Даля, современника Пушкина, слово «кокетничать» означает: строить глазки, жеманничать, рисоваться. Конечно, Пушкин ни на минуту не мог себе представить, что его жена может вести себя подобным образом. В его понимании «не кокетничать» значило вести себя в обществе сдержанно, он требовал от нее «холодности, благопристойности и важности», опасаясь, что живость характера и естественность поведения Натальи Николаевны могут дать повод к осуждению и сплетням в чопорном светском обществе.

Даже Щеголев, давший отрицательную характеристику жене поэта, писал: «В кокетстве раздражала Пушкина больше всего общественная, так сказать, сторона его. Интимная же сторона, боязнь быть «кокю»[48]48
  Cocu (фр.) – обманутый муж.


[Закрыть], не волновала так Пушкина. Эту особенность взглядов Пушкина на кокетство надо подчеркнуть и припомнить при изложении истории столкновения его с Дантесом».

Положение Пушкина в дворцовых кругах и светском обществе было трудное. Великий поэт, гордость России, он был вынужден в силу многих обстоятельств вращаться в этом обществе. Зависть, злоба и недоброжелательность окружали Пушкиных, и каждый неловкий шаг молодой женщины давал повод к пересудам и сплетням. Конечно, не исключено, что, попав в высшее общество, она вначале допускала какие-то небольшие промахи с точки зрения правил «света», строго соблюдавшихся. Вот этого-то и опасался самолюбивый и гордый поэт.

Пушкин создал себе идеал молодой женщины, который он так проникновенно отразил в онегинской Татьяне. Ему хотелось, чтобы его любимая жена походила на замужнюю Татьяну:

 
Она казалась верный снимок
Du comme Il faut…
Никто б не мог ее прекрасной
Назвать; но с головы до ног
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
Зовется vulgar…
 

Здесь мы видим и comme Il faut и vulgar – все то, о чем упоминал поэт в письмах к жене. Но Наталья Николаевна была еще и прекрасна, не было ей равных в петербургском обществе среди самых красивых женщин.

Естественность ее поведения, скромность, застенчивость, доверчивость к людям – все то, за что так любил свою Наташу Пушкин, – были яркой противоположностью поведению светских дам, завидовавших ее красоте, надменных и злоязычных, умевших скрывать свои мысли под любезной улыбкой, а за глаза распространявших сплетни и неверно толковавших поведение жены поэта.

Впоследствии, уже после смерти Пушкина, П. А. Вяземский писал Наталье Николаевне: «Вы слишком чистосердечны, слишком естественны, мало предусмотрительны… Красота – это дар, но стоит он немного дорого. Вы – власть, сила в обществе, а вы знаете, что все стремятся нападать на всякую власть, как только она дает к тому хоть малейший повод».

Это свидетельство Вяземского еще раз подтверждает, что именно волновало Пушкина.

«Слишком приметна была она, – писал упоминавшийся уже пушкинист А. Ф. Онегин, – и как жена гениального поэта, и как одна из красивейших русских женщин. Малейшую оплошность, неверный шаг ее немедленно замечали, и восхищение сменялось завистливым осуждением, суровым и несправедливым». Несправедливым…

Пушкин говорил о себе: «Я мнителен, как мой отец». Вот эта мнительность и питала воображение поэта, вызывала порою несдержанность в письмах, заставляла опасаться, что в его отсутствие жена вдруг почему-то изменит свое привычное поведение. Но вспомним, что еще Еропкина говорила о юной Наташе, что она обладала удивительным тактом, умением держать себя, что все в ней было comme Il faut.

Но, возможно, что даже самые невинные поступки жены поэта могли вызвать нежелательные для Пушкина толки и не только в великосветских салонах, но и в гостиных друзей, о чем он и не подозревал. В дальнейшем мы увидим, что сплетни и неверное толкование поведения Натальи Николаевны исходили даже из дома Карамзиных.

Судя по письмам Пушкина 1833 года, Наталья Николаевна очень хотела, чтобы муж поскорее приехал домой. Она ревновала его беспредметно, но, несомненно, ревновала, зная его пылкую натуру. И в письмах к мужу, видимо, преувеличивала свои успехи в обществе, ухаживание поклонников, думая, что это заставит Пушкина быстрее вернуться.

«Не стращай меня, женка, не говори, что искокетнича-лась», – пишет поэт 11 ноября. «К хлопотам, неразлучным с жизнью мужчины, не прибавляй беспокойств семейных, ревности etc. etc.» (6 ноября 1833 года. Болдино).

До женитьбы Пушкин увлекался многими женщинами. В одних он страстно влюблялся (взаимно или безответно, был счастлив или несчастлив), за другими «приволакивался», потом разочаровывался, быстро забывал. Полагаем, что большинство его романов было известно Наталье Николаевне. С его слов.

Увлекался Пушкин петербургскими красавицами и будучи уже женатым. И не без основания Наталья Николаевна ревновала его к графине Надежде Львовне Соллогуб, очень красивой, очаровательной девушке, которой он посвятил в 1832 году великолепное стихотворение:

 
Нет, нет, не должен я, не смею, не могу
Волнениям любви безумно предаваться;
Спокойствие мое я строго берегу
И сердцу не даю пылать и забываться…
 

Во многих письмах из Болдина поэт всячески старается развеять ревнивые подозрения жены: то шутя говорит, что волочится только за семидесятилетними старухами, то уверяет, что невинен, как младенец, и даже называет Соллогуб «шкуркой», полагая таким образом убедить Наталью Николаевну в том, что она во сто крат красивее (хотя «бой-бабой» Наталью Николаевну назвать никак нельзя) и что в отношении к Соллогуб у него ничего нет… Ничего серьезного и не было, кроме временного увлечения молодой красивой девушкой.

Последнее письмо Пушкина к Наталье Николаевне из Болдина датировано 6 ноября 1833 года, в середине ноября он был уже в Москве, а в двадцатых числах – в Петербурге.

«Дома нашел я все в порядке, – пишет он из Петербурга 24 ноября Павлу Воиновичу, – жена была на бале, я за нею поехал, – и увез к себе, как улан уездную барышню с именин городничихи».

Болдинская осень 1833 года была также чрезвычайно плодотворна для Пушкина. Он закончил «Историю Пугачева», написал «Сказку о мертвой царевне», «Сказку о рыбаке и рыбке», несколько стихотворений и, наконец, гениальную свою поэму «Медный всадник». Так что к Наталье Николаевне, как он писал, вернулся поэт с «большой добычей».

Но, к сожалению, тех материальных благ, на которые рассчитывал Пушкин, это ему не принесло.

Лето в Полотняном Заводе

В начале декабря 1833 года Пушкин представил своему «венценосному цензору» «Историю Пугачева» и «Медного всадника». Через Бенкендорфа он обратился к царю с просьбой разрешить печатать «Пугачева» в казенной типографии за свой счет и выдать ему для этого ссуду в 20 тысяч рублей с обязательством погасить ее в течение двух лет. Император позволил издать книгу, но потребовал изменить название: не «История Пугачева», а «История пугачевского бунта». Пушкин рассчитывал выручить за книгу 40 тысяч и, погасив часть долга казне, а также расплатившись с неотложными частными долгами, иметь какую-то сумму свободных денег. «Медный всадник» пропущен не был. Император потребовал переделать ряд мест в поэме. Пушкин отказался.

Указом от 31 декабря 1833 года Пушкин был неожиданно пожалован в камер-юнкеры – «подарок» императора к Новому году.

«…Вот тебе другие новости, – пишет Пушкин Нащокину, – я камер-юнкер с января месяца. Медный всадник не пропущен – убытки и неприятности! За то Пугачев пропущен, и я печатаю его на счет государя. Это совершенно меня утешило; тем более, что, конечно, сделав меня камер-юнкером, государь думал о моем чине, а не о моих летах – и верно не думал уж меня кольнуть» (середина марта 1834 года).

Пушкин пишет Нащокину о своем камер-юнкерстве в очень мягких тонах (и обратим внимание, через два с лишним месяца после события), не желая в письме выразиться более откровенно, зная, что друг и так все поймет. А в своем Дневнике он писал 1 января 1834 года: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но Двору хотелось, чтойы N. N. танцовала в Аничкове». 7 января Пушкин встретил в театре великого князя Михаила Павловича, который поздравил его с новым званием. «Покорнейше благодарю ваше высочество, – записывает Пушкин в Дневнике, – до сих пор все надо мною смеялись. Вы первый меня поздравили». Полагаем, это было сказано в уверенности, что будет передано царю…

Камер-юнкер – маленькое придворное звание, которое обычно давалось молодым людям. Так, например, Дмитрий Гончаров, брат Натальи Николаевны, получил его в 1829 году, когда ему исполнился 21 год. Подобная «милость» императора, конечно, была оскорбительной для поэта. Н. А. Смирнов в своих «Памятных заметках» рассказывает: «Пушкина сделали камер-юнкером; это его взбесило, ибо сие звание точно неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно было дано, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену».

Общеизвестно, что Николай I увлекался Натальей Николаевной и ухаживал за нею «как офицеришка», по выражению Пушкина. Возможно, императору и хотелось видеть ее на придворных балах. Но нам кажется, не это главное в камер-юнкерской истории. Пушкин пишет, что «Медный всадник» не пропущен. Не было ли «пожалование» Пушкину этого маленького чина местью Николая I за «Медного всадника», за «Ужо тебе!»? «Кто ты такой? – подумал император – как твой Евгений, осмеливаешься бунтовать? Я унижу тебя и раздавлю копытом своего коня». Николай I прекрасно понимал, что значит камер-юнкерство для великого поэта. Пушкин, конечно, жестоко страдал на этих придворных балах и приемах (а отказываться от приглашений было нельзя, мы увидим далее, как реагировал царь на то, что Пушкин не явился во дворец в день его именин) среди увешанных звездами и лентами генералов и камергеров в своем «полосатом кафтане», который ненавидел до глубины души. Так что появление Натальи Николаевны при дворе, мы полагаем, не первопричина, а следствие. Но император также хорошо знал, что его ухаживание за женой поэта не нравилось Пушкину…

В 1834 году Пушкину предстояла напряженная работа по подготовке к изданию «Пугачева». Кроме того, ему пришлось хлопотать о залоге отцовского имения. Безрассудное хозяйничание Сергея Львовича, который всецело доверился управляющему, обворовывавшему его и разорявшему крестьян, привело к тому, что имение должны были описать за долги. Пушкину, в надежде спасти родителей от полного разорения, пришлось взять управление имением на себя. Но ничего, кроме неприятностей, это ему не принесло.

В начале года Пушкин получил письмо от своего друга Нащокина: он извещал о своей женитьбе на Вере Александровне Нагаевой, с которой поэт познакомился в 1833 году, когда она была еще невестой Павла Воиновича. Пушкину девушка очень понравилась, и он советовал другу непременно на ней жениться.

«Ты не можешь вообразить, мой друг, как обрадовался я твоему письму… С первых строк вижу, что ты спокоен и счастлив… Наталья Николаевна нетерпеливо желает познакомиться с твоею Верою Александровною, и просит тебя заочно их подружить. Она сердечно тебя любит и поздравляет… Говорят, что несчастие хорошая школа: может быть. Но счастье есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному, какова твоя, мой друг; какова и моя, как тебе известно. Конечно мы квиты, если ты мне обязан женитьбой своей – и надеюсь, что Вера Ал. будет меня любить, как любит тебя Наталья Николаевна» (середина марта 1834 года).

Счастье есть лучший университет… Какие прекрасные слова. В этом «университете», женившись, учился Пушкин. Если до сих пор он думал только о себе, о своей работе, то теперь должен был заботиться о семье, и эти новые для него обязанности пробудили в нем новые чувства – мужа и отца, придали свежие силы для творчества. То, что создал Пушкин в тридцатые годы, полностью убеждает в этом.

«Нынешняя зима была ужасно изобильна балами… – пишет Пушкин Нащокину в том же письме от середины марта. – Наконец, настало последнее воскресенье перед великим постом. Думаю: слава богу! Балы с плеч долой. Жена во дворце. Вдруг, смотрю – с нею делается дурно – я увожу ее и она, приехав домой – выкидывает. Теперь она (чтоб не сглазить) слава богу здорова и едет на днях в калужскую деревню к сестрам, которые ужасно страдают от капризов моей тещи».

Еще в 1833 году Наталья Николаевна собиралась навестить родных. Чтобы поправить здоровье жены после выкидыша, Пушкин решает, чтобы она провела с детьми все лето у Дмитрия Николаевича в Полотняном Заводе.

В половине апреля 1834 года Наталья Николаевна выехала в Москву. Пушкин остался на лето в Петербурге: работать в архиве (служба) и готовить к печати «Пугачева».

«Что, женка? Каково ты едешь? Что-то Сашка и Машка? Христос с Вами! Будьте живы и здоровы и доезжайте скорее до Москвы», – пишет Пушкин вдогонку жене 17 апреля.

«Душка моя, посылаю тебе два письма, которые я распечатал из любопытства и скупости (чтоб меньше платить на почту весовых денег), также и рецепт капель. Сделай милость, не забудь перечесть инструкцию Спасского и поступать по оной. Теперь, женка, должна ты быть уже около Москвы. Чем дальше едешь, тем тебе легче; а мне!..[49]49
  Многоточие в подлиннике.


[Закрыть] Сестры твои тебя ждут, воображаю вашу радость; смотри, не сделайся сама девочкой, не забудь, что уж у тебя двое детей, третьего выкинула, береги себя, будь осторожна, пляши умеренно, гуляй понемножку, а пуще скорее добирайся до деревни…» (19 апреля 1834 года).

«Ангел мой женка! Сей час получил я твое письмо из Бронниц – и сердечно тебя благодарю. С нетерпением буду ждать известия из Торжка. Надеюсь, что твоя усталость дорожная пройдет благополучно, и что ты в Москве будешь здорова, весела и прекрасна. Письмо твое послал я тетке, а сам к ней не отнес, потому что рапортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи, под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим теской; с моим теской я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плеть обуха не перешибет…» (20 апреля 1834 года).

Письмо это – свидетельство близких, душевных отношений между мужем и женою. Но откровенность, с какою пишет Пушкин о царях, ему даром не пройдет, мы увидим это в дальнейшем.

Дети Пушкина. Рисунок Н. И. Фризенгоф из альбома Натальи Николаевны Пушкиной

В Москве Наталью Николаевну ждали Александра, Екатерина и Дмитрий Николаевич, приехавшие с Полотняного Завода встретить сестру. Пасхальные праздники они провели вместе в Никитском доме.

Виделась ли Наталья Николаевна с больным отцом – не известно, полагаем, что да, если тогда не был период его запоя в связи с пасхальными праздниками. Наталья Ивановна не приехала в Москву, не желая встречаться со старшими дочерьми, с которыми была в ссоре.

Пушкин писал жене 28 апреля 1834 года: «Что делать с матерью? Коли она сама к тебе приехать не хочет, поезжай к ней на неделю, на две, хоть это и лишние расходы и лишние хлопоты. Боюсь ужасно для тебя семейственных сцен. Помяни господи царя Давида и всю кротость его!»

По-видимому, числа 7-8 мая Наталья Николаевна с детьми выехала к матери в Ярополец. Опасения Пушкина относительно «семейственных сцен» оказались, однако, напрасными. Радость свидания с дочерью после трехлетней разлуки и с внуками очень тепло выражена Натальей Ивановной в письме к Пушкину от 14 мая 1834 года:

«Прежде чем ответить на ваше письмо, мой дорогой Александр Сергеевич, я начну с того, что поблагодарю вас от всего сердца за ту радость, которую вы мне доставили, отпустив ко мне вашу жену с детьми; из-за тех чувств, которые она ко мне питает, встреча со мной, после трех лет разлуки, не могла не взволновать ее. Однако, она не испытала никакого недомогания; по-видимому, она вполне здорова, и я твердо надеюсь, что во время ее пребывания у меня я не дам ей никакого повода к огорчениям; единственно, о чем я жалею в настоящую минуту, – это о том, что она предполагает так недолго погостить у меня. Впрочем, раз вы так уговорились между собой, я конечно не могу этому противиться.

Я тронута доверием, которое вы мне высказываете в вашем письме, и, принимая во внимание любовь, которую я питаю к Натали, и которую вы к ней питаете, вы оказываете мне это доверие не напрасно, я надеюсь оправдывать его до конца моих дней.

Дети ваши прелестны и начинают привыкать ко мне, хотя вначале Маша прикрикивала на бабушку.

Вы пишете, что рассчитываете осенью ко мне приехать; мне будет чрезвычайно приятно соединить всех вас в домашнем кругу.

Хотя Натали, по-видимому, чувствует себя хорошо у меня, однако легко заметить ту пустоту… которую ваше отсутствие в ней вызывает. До свиданья, от глубины души желаю вам ненарушимого счастья. Верьте, я навсегда ваш друг»[50]50
  Курсив наш. – И. О. и М. Д.


[Закрыть].

До сих пор это письмо почему-то не привлекало должного внимания в пушкиноведении. А между тем оно очень важно прежде всего для характеристики отношения Натальи Николаевны к Пушкину, а также и самой Натальи Ивановны к зятю.

Очевидно, Пушкин, опасаясь «семейственных сцен», писал теще о недавней болезни Натали и просил ее поберечь, вот почему Наталья Ивановна пишет, что не даст дочери никакого повода к огорчению.

Как мы видим, она хочет отправить письмо побыстрее, чтобы не дать повода Пушкину беспокоиться о семье. Это несомненно сделано под влиянием его письма, которое, к сожалению, до нас не дошло.

Большую роль в улучшении их отношений сыграли дети. Наталья Ивановна очень любила всех своих внуков, и Пушкиных и Гончаровых, что надо, конечно, учитывать, давая характеристику этой женщине.

Уже неоднократно говорилось о натянутых, порою даже враждебных отношениях Натальи Ивановны и Пушкина и до свадьбы, и первое время – после. Нет слов, характер у нее был тяжелый. Не привлекательны такие ее черты, как эгоизм, скупость, граничащая с ханжеством религиозность. Все это так. Имевшиеся до сих пор в распоряжении исследователей документы по большей части свидетельствовали о дурных сторонах ее характера.

Но рисовать Наталью Ивановну только черными красками вряд ли было бы справедливо. Были и у нее свои хорошие стороны. Мы познакомились с никогда не публиковавшимися ее письмами (всего более двухсот) за разные годы, вплоть до 1848 года, года ее смерти, в основном к старшему сыну Дмитрию Николаевичу. По ним можно судить о Наталье Ивановне несколько иначе. Несмотря на некоторые эгоистические стороны ее характера, обращает на себя внимание стремление Натальи Ивановны поддерживать мир в семье. Об этом она неоднократно пишет сыну Дмитрию и его жене Елизавете Егоровне.

«Мир между своими – первейшее благо, милость божия почиет на семьях, живущих в добром согласии, дай бог чтобы мы все ее удостоились».

…«Любите друг друга настоящей любовью – и милость божия дарует спокойствие вашему семейству, этого я желаю прежде всего». Как близко перекликаются эти слова с пожеланиями ненарушимого счастья Пушкину и Наталье Николаевне.

Прошло три года с тех пор, как дочь вышла замуж. Много воды утекло за это время и многое изменилось. Изменились и взаимоотношения тещи с зятем. Как женщина неглупая, она поняла все благородство и бескорыстие своего зятя, в полной мере оценила его безграничную любовь к дочери. А поэт, отзывчивый на все доброе, не замедлил откликнуться. «Наталье Ивановне я уже писал, – сообщает он жене в письме в Ярополец от 30 апреля, – поцелуй за меня у нее ручки и скажи много нежного». Княгиня Е. А. Долгорукова свидетельствует, что Наталья Ивановна «полюбила Пушкина». Нет сомнения также, что ей импонировали и слава великого поэта и близость его и дочери ко двору.

Судя по письму Натальи Ивановны к Пушкину, Наталья Николаевна рассказывала матери о своей семейной жизни, об отношении к ней мужа, о том, что она с ним счастлива. «…От глубины души желаю вам ненарушимого счастья. Верьте, я навсегда ваш друг» – эти слова в устах Натальи Ивановны говорят о многом. Тон письма Натальи Ивановны, искренний и сердечный, по-видимому, является отражением письма Пушкина к ней и тех разговоров, которые вели мать и дочь после трехлетней разлуки.

К этому письму Наталья Николаевна сделала приписку. Это единственные строки, известные нам, адресованные ею мужу:

«С трудом я решилась написать тебе, так как мне нечего сказать тебе и все свои новости я сообщила тебе с оказией, бывшей на этих днях. Маминька сама едва не отложила свое письмо до следующей почты, но побоялась, что ты будешь несколько беспокоиться, оставаясь некоторое время без известий от нас; это заставило ее побороть сон и усталость, которые одолевают и ее и меня, так как мы целый день были на воздухе.

Из письма Маминьки ты увидишь, что мы все чувствуем себя очень хорошо, оттого я ничего не пишу тебе на этот счет; кончаю письмо, нежно тебя целуя, я намереваюсь написать тебе побольше при первой возможности. Итак, прощай, будь здоров и не забывай нас.

Понедельник 14 мая 1834. Ярополец».

Приписка Натальи Николаевны – всего несколько строк – не дает нам возможности судить о ее письмах к мужу вообще. Отметим, что написано оно по-французски, но если к брату Дмитрию она почти всегда пишет, употребляя обычно принятое и в отношении родственников французское «vous» (вы), то здесь мы видим, что мужу она и по-французски писала «ты». А надо сказать, что французское «ты» носит оттенок значительно более интимный, чем русское. Несомненно, что некоторая сдержанность тона объясняется тем, что это была приписка к письму матери, очевидно, сделанная по ее настоянию, и Наталья Николаевна, зная, что эти строки будут прочтены матерью, не чувствовала себя свободной в выражении своих чувств.

Наталья Николаевна прожила у матери, по-видимому, недели две. Несомненно, она была рада повидаться с ней, снова увидеть места, где бывала не раз в детстве и юности. Пушкин послал жене в Ярополец четыре письма. Они полны нежной заботы и беспокойства о ней.

«Без тебя так мне скучно, – пишет он 18 мая, – что поминутно думаю к тебе поехать, хоть на неделю. Вот уже месяц живу без тебя; дотяну до августа; а ты себя береги; боюсь твоих гуляний верьхом. Я еще не знаю как ты ездишь; вероятно, смело; да крепко ли на седле сидишь? Вот запрос. Дай бог тебя мне увидеть здоровою, детей целых и живых! Да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно когда лет 20 человек был независим. Это не упрек тебе, а ропот на самого себя. Благословляю всех Вас, детушки».

Упоминание Пушкина о «гуляньях верьхом» дает основание предположить, что в Яропольце Наталья Николаевна вместе с Надеждой Григорьевной Чернышевой, увлекавшейся верховой ездой и всегда окруженной молодежью окрестных поместий, совершали прогулки в парках и рощах. Возможно, что тогда же был в Яропольце и Захар Чернышев и познакомился с Натальей Николаевной.

В этом же письме, в начале его, Пушкин сообщает Наталье Николаевне, что одно из его писем «попалось полиции и так далее». Он предупреждает жену, чтобы она никому не показывала их: «Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жизни». Поэт имел в виду, вероятно, не только письмо свое от 20 апреля, посланное в Москву, но и вообще все письма, опасаясь, что открытая, бесхитростная жена будет говорить о том с Натальей Ивановной и с родными, а через них это может пойти и дальше. Что такое «и так далее» в пушкинском предупреждении, мы сейчас увидим.

Письма Пушкина перлюстрировались полицией, одно из них, от 20 апреля, которое мы уже приводили выше, было даже передано императору. Узнав об этом, Пушкин был глубоко оскорблен и возмущен тем, что его интимная переписка с женой становится известна не только III отделению, но и царю.

Поэт долго не мог успокоиться («был зол, не на тебя, на других»), поэтому его письма так холодны и сердиты. Позднее он пишет ей: «На того я перестал сердиться, потому что toute reflexion faite[51]51
  toute reflexion faite – как поразмыслишь (фр.),


[Закрыть], не он виноват в свинстве его окружающем. А живя в нужнике, поневоле привыкаешь к (…) и вонь его тебе не будет противна, даром что gentelman. Ух, кабы мне удрать на чистый воздух» (11 июня 1834 года).

Не рассчитывал ли Пушкин, что и это письмо дойдет до императора…

В конце мая Наталья Николаевна простилась с матерью, обещав ей заехать еще раз на обратном пути в Петербург, и поехала на все лето к брату. 29 мая Пушкин адресует ей письмо уже в Полотняный Завод.

«…Ты спрашиваешь, что я делаю. Ничего путного, мой ангел. Однако дома сижу до 4 часов и работаю. В свете не бываю… Хлопоты по имению меня бесят; с твоего позволения, надобно будет кажется выйти мне в отставку и со вздохом сложить камер-юнкерский мундир, который так приятно льстил моему честолюбию и в котором к сожалению не успел я пощеголять. Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе; и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства. Вот тебе и мораль. Ты зовешь меня к себе прежде августа. Рад бы в рай, да грехи не пускают. Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне? Что мне весело в нем жить между пасквилями и доносами?

Ты спрашиваешь меня о Петре? Идет помаленьку; скопляю материалы – привожу в порядок – и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок… Тетка меня все балует – для моего рождения прислала мне корзину с дынями, с земляникой, с клубникой – так что боюсь поносом встретить 36-й год бурной моей жизни. Сегодня еду к ней с твоим письмом. Покамест прощай мой друг. У меня желчь, так извини мои сердитые письма».

История с перлюстрацией, трудное материальное положение, заботы об имении родителей, причинявшие ему много хлопот, – все это приводило Пушкина к мысли уехать на некоторое время в деревню, чтобы на свободе отдохнуть и заняться литературным трудом. Петербург ему стал гадок. И он не сомневается, что жена его поддержит.

Наталья Николаевна интересуется, как идет его работа по истории Петра I. Говоря о «медном памятнике», Пушкин имеет в виду обстоятельства установки памятника Петру (1744 г., скульптор Растрелли): его неоднократно переносили с места на место. Это также намек на значение его произведения, которое будет жить непоколебимо в веках.

Как и многие другие, это письмо говорит о том, что жена была Пушкину самым близким человеком, с которым он делился всем, что у него на душе, «что придет на сердце». Но вторжение властей в его частную жизнь, даже в переписку с женой, произвело неизгладимое впечатление на поэта.

«Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство a la lettre[52]52
  Буквально (фр.).


[Закрыть]. Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности (inviolabilite de la famille) невозможно: каторга не в пример лучше. Это писано не для тебя… Не сердись на холодность писем. Пишу скрепя сердце» (3 июня 1834 года).

«Милый мой ангел! Я было написал тебе письмо на 4 страницах, но оно вышло такое горькое и мрачное, что я его тебе не послал, а пишу другое. У меня решительно сплин. Скучно жить без тебя и не сметь даже писать тебе все, что придет на сердце. Ты говоришь о Болдине. Хорошо бы туда засесть, да мудрено. Об этом успеем еще поговорить. Не сердись, жена, и не толкуй моих жалоб в худую сторону. Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога. Но ты во всем этом не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, не смотря на опыты жизни» (8 июня 1834 года).

Камер-юнкерский мундир, связанность службой, необходимость занять деньги в казне для печатания «Пугачева» – все это не давало покоя поэту. Видимо, Наталья Николаевна написала мужу, что трудности семейной жизни являются причиной его зависимости, что не женись, он был бы свободен и счастлив. «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив», – отвечает Пушкин.