Текст книги "Жемчужина во лбу"

Ритуал

«Представьте теперь точную копию нашего дома в Кисловодске, выстроенного тем же архитектором в Австрии. „Откройте! Откройте!“ – стучит юноша в дверь особняка и заявляет, что его преследуют воры, шуты, кредиторы, бандиты и… полицейские. Дверь раскрывается, и он входит в огромный, зеленого мрамора, холл с лестницей в глубине, за которой просматривается оранжерея. Между крыльями лестницы на диване располагается дама в пышном шелковом платье с красно-зелеными кленовыми листьями на желтом фоне…»

* * *

– Признайтесь, юноша, кто вы?

– Я – вор.

– Раздевайся, ворюшечка, и ползи. Теперь обворуй и меня! Забери все, что есть ценного на мне.

Он снимает с нее сережки, кольца, браслет, вытягивает бусы. Не зная куда положить, надевает побрякушки на себя.

– А теперь расскажи, что привело тебя сюда.

– Я упал с неба, а если точнее – выпал с дирижабля, а если еще точнее – меня выбросили. Могу рассказать, как все было…

* * *

Молодых человек идет по коридору вслед за старухой в вычурном парчовом платье. Он оборачивается – вокруг никого нет – достает маленький пистолетик и несколько раз стреляет ей в затылок.

– Стреляйте громче, молодой человек, – говорит она, не оборачиваясь, – я плохо слышу.

Он стреляет еще пару раз, она оборачивается неожиданно помолодевшим лицом Патриции Шарм.

– У вас холостые патроны, юноша.

Тот с изумлением смотрит на пистолет.

– Сколько вам заплатили? С вами зло пошутили.

Из кают начинают выглядывать люди.

– Время от времени я должна подвергаться смертельной опасности, – говорит она, приглашая его войти в свою каюту. Два дюжих охранника подталкивают его в спину. – Это очень полезно для омоложения… Вас наняли, – продолжает она в каюте, – чтобы убить меня?

– Нет, это была шутка, – бойко отвечает юноша.

– Наняли, наняли! По моей просьбе. Вы выполнили задание, вот вам деньги, но вы должны понести наказание за то, что подняли руку с пистолетом на женщину в… возрасте! Бросите его в то место, которое он заслужил.

Молодцы хватают юношу и выкручивают руки.

– Все наверх! – орет подвыпивший господин, подталкивая то одну, то другую даму под зад. По узкой винтовой лестнице все поднимаются наверх и выходят на покатую поверхность дирижабля. В разрыве облаков видна верхняя часть замка. Молодцы раскачивают юношу и бросают его в белую мглу. Он падает на верхушку дерева.

* * *

– Теперь меня преследует почитатели Патриции Шарм, желающие отомстить за нее. О, звонят!

Дама поднимает подол своего пышного платья, и юноша ныряет в укрытие. Двери распахиваются, и входят двое полицейских.

– Мадам, к вам забрался вор, – говорит полицейский. – Можно ли нам здесь осмотреться?

– Делайте… делайте, что заходите. Надеюсь, под юбку ко мне вы не будете заглядывать?

– Как можно, мадам!

Полицейские с двух сторон поднимаются по лестнице в оранжерею. Находят сатира в фартуке, надевают на него наручники и возвращаются в зал.

– Вор арестован, мадам.

– Ну, это, пожалуй, не вор, а масон. Видите, фартук на нем?

– Что вор, что масон, все – фармазон.

– Благодарю, господа лицедеи, за представление, – говорит дама, бросая кошелек с монетами на пол. – Разрешаю вам удалиться. Уходите! Все уходите!

– Мы не лицедеи, мадам, а служители закона.

Полицейские подбирают рассыпавшиеся монеты, кланяются и уходят, пятясь задом.

– А ты, Пьеро, можешь остаться.

– Меня жовут… – говорит юноша, появляясь из-под подола с перстнем со светящимся рубином в зубах, – меня жовут Шиндбад.

– Неважно, как тебя жовут, – пародирует она его, – кем нажвала, тем и будешь.

* * *

«В контрасте с черно-белым изображением хорошо бы смотрелся в фильме светящийся красный камень в зубах у юноши».

«И-и… – выражая на лице недоумение, спрашивает пожилая дама в парчовом вечернем платье, – что вы хотели сказать вашим, – делает она круг рукой, усыпанной бриллиантами, – так сказать, фильмом, то бишь видением?»

«Я не делаю фильмы, я создаю ритуалы. В будущем для подобного рода представлений придумают новое слово – инсталляция, а я говорю: «ритуал!»

Гармония

«О чарах, кстати, гипнозе, ритуалах и магии. Вы видите замок на вершине небоскреба под стеклянной пирамидой», – рассказывает Кирсанов в салоне дирижабля, указывая на шпили башенок, прорастающие сквозь стеклянный колпак.

«Кто в нем обитает?»

«Властелин мира, Европы во всяком случае, – отвечает Кирсанов. – Неформальный, разумеется».

«Что за категория?» – спрашивает человек из обслуги дирижабля.

«Должность, скорее».

«Это хорошо, что в Германии находится такой властелин. Приятно чувствовать над собой хозяина, который всем руководит, всеми распоряжается. Как зовут властелина?»

«Мориарти в жизни, доктор Мабузе в кино».

* * *

Человек во фраке с искрой, восседает в круглом зале во главе овального стола:

– Мы все здесь, господа… и дамы тоже… – с раздражением указывает он в сторону женщин, принимающих возмущенные позы, – колдуны и колдуньи, шпионы и куртизанки, авантюристы и мошенники, и прочие и прочие, собрались на первый съезд преступников Европы, чтобы разделить сферы влияния.

– Вы, Мориарти, вульгаризатор – бьет инфернального вида старик тростью в пол, – пошлый буржуазный вульгаризатор, превративший искусство в прозу, в обыденность! В бизнес!

– Не торопитесь с выводами, герр Калигари, мы только еще приступили к обсуждению…

– А вы уже навязываете нам ваши буржуазные взгляды! Я вас сейчас усыплю! – протягивает он руки вперед и делает страшные глаза. – Спи! Спи! С… пи… – но роняет голову и, опираясь подбородком на трость, засыпает сам.

– Видения, господа, – продолжает оратор, – вот с помощью чего… кстати, многие из здесь присутствующих не более чем иллюзии… мы запугаем Европу. Все человечество, – начинает орать он, – мы поставим на колени…

* * *

«Понавели тут гипнотизеров всяких!» – ворчит немец, стряхивая рукой со лба наваждение.

«Во время войны… забыл сообщить… я был летчиком, побывал в плену в замке барона Штрогейма и у его супруги…»

«Не верьте ему, дамы, – перебивает его Гармония. – ни на какой войне он не был, а уж летчиком – и подавно».

«Моя актриса не любит меня, но… уважает».

«Эти истории бесконечны и каждая следующая отрицает предыдущую».

«Но в этом смысл искусства».

«Искусства, но не жизни. Он всегда был обманщиком, создателем миражей и иллюзий».

«Разумеется, на то я и режиссер и всегда был им и буду в трех лицах по крайней мере, поскольку живу несколькими жизнями одновременно, одной из них в Германии. Однажды в юности меня наградил бриллиантовым орденом эмир Бухары, с определенными целями посетивший наш дом в Париже. Я усыпил для него очередную гувернантку, в которую тот влюбился, за что и получил награду бриллиантовый орден и деньги, которые позволила мне после революции окончить Оксфорд. Я едва закончил его, потому, как все свободное время посвящал кино и театру, а также познанию жизни».

* * *

Стоя за кулисами, Кирсанов объясняется в любви к Гармонии, играющей роль на сцене.

– Нет уж, увольте меня, – произносит она фразу, необходимую для очередной сценки, совпадающую с возмущением настойчивым поклонником. – Перестаньте преследовать меня, молодой человек! – добавляет она, обернувшись к нему. – Вы еще слишком молоды для меня.

– Еще? Вы подаете надежду на будущее…

– Нет, нет и нет!

– Вы обронили веер в саду – продолжает он из-за кулис в другом театре, – и я теперь молюсь на него. Хорошо, если бы вы уронили еще что-нибудь. Расческу или подвязку.

Гармония дает ему пощечину, что вызывает шквал аплодисментов в зале, и переходит на поляну перед замком, где происходит дуэль.

– Не занимайтесь ерундой, господа! Займитесь чем-нибудь другим!

– Чем? – спрашивает один из них.

– Народом, скажем, или еще чем-нибудь общественно-полезным.

– Народом… – хмыкает дуэлянт, – вот еще ерунда, – и протыкает зазевавшегося противника.

– Разрешите пройти, господа, – говорит юноша.

– Пожалуйста, – отвечает дуэлянт, вынимая шпагу из груди оседающего противника.

Юноша проходит и слышит за собой стук падающего тела.

– Ну, хорошо, – говорит она, подходя к краю сцены, – что вы хотели мне сказать?

– Не сказать, а показать, – говорит он, подходя к ней сзади, и на глазах ахнувшего зала разрывает платье на груди.

* * *

«Как оказалось, во сне, который приснился и ей, в чем упрекала впоследствии. Она постоянно жаловалась, что я навеивал ей эротические сны. Чем же еще заниматься в окопах? Ни в каких окопах я, разумеется, не был, но так говорится. В конце войны, будучи летчиком, летал с английским генералом из Афганистана в Бухару. Генерал предлагал ввести английские войска для защиты от большевиков, но эмир отказался, хотя и встретил нас, как королевских особ. Я использовал опыт пребывания в Бухаре в гостях у эмира Бухарского, чтобы с участием Гармонии Брамс и Патриции Шарм снять фильм…»

Нечаянные чары

«Датская киноактрисы Гармония Брамс и Патриция Шарм, – рассказывает Кирсанов в салоне дирижабля, – бегут от ужасов гражданской войны в Бухару. Эмир присылает за ними поезд со своим личным вагоном. По пути на них нападают красные. Белые офицеры, охраняющие поезд, переводят дам в кочегарку паровоза, а поезд отцепляют. Паровоз ускоряет ход, а вагон эмира остается на разграбление большевиков».

* * *

В вагон входит человек в круглых очках с бритой головой и подвижным лицом с крючковатым носом, похожим на клюв хищной птицы. Он приподнимает стекла очков вверх, и одну пару вниз, оставляя два стекла посередине, создающие ощущение шести глаз. Он берет со стола украшенную бисером сверкающую ткань и, пропуская ее сквозь пальцы, роняет на пол.

– Красота, – говорит один из солдат.

– Хм, красота, – говорит Шестиглазов и проводит пальцем вокруг.

Два его охранника из ручных пулеметов расстреливает роскошную обстановку вагона.

– Вы лучше занимались бы тем, что вам поручили, а не смотрели по сторонам. Опять упустили, – морщится Шестиглазов, с отвращением отпихивая попавшуюся под ноги голову. – Расстреляйте каждого десятого из… оставшихся в живых, – указывает он адъютанту на солдата, сказавшего о красоте, – в назидание за плохую работу.

* * *

– Жаль красоты, – говорит адъютант, выходя из вагона. – В том смысле, что ценности можно продать.

– Красота развращает людей, – говорит Шестиглазов. – Она не нужна. Красота пережиток прошлого. Она требует денег, чтобы ее покупали. Спрос рождает предложение. Необходимо разорвать замкнутый круг. Нужно уничтожать всю красоту на земле.

– Всю? И красоту заходящего солнца? – указывает помощник на заходящее солнце.

Шестиглазов делает знак рукой, и его пулеметчики, задевая верхушку бархана, стреляют в закат.

– Не подчиняется?

– Пока, – говорит Шестиглазов. – Солнце, склонись! – достает он часы на цепочке и стучит по циферблату. – Даю полчаса!

– Вы победили.

– Мы осажденная крепость… как всегда… на которую смотрят в лорнеты, монокли, пенсне, телескопы, бинокли, очки, перископы и… микроскопы. Действуя с военной беспощадностью, зная о том, что наступит всеобщая социалистическая война, и при гораздо большем оружии, чем можно учесть и раздать для обучения взрослого населения без различия пола и возраста даже, мы в силах одолеть изъявления усталости и колебаний и укрепить себя в сознательной выучке, став как светоч для всех в горниле кровопролития.

– Умно, ох как умно!

– У нас хватит денег, экспроприированных у преступных элементов, скрывающих золото, серебро, ювелирные изделия… и антикварные, вывозимые под видом посольского инвентаря дипломатами для растления жен и дочерей угнетенного класса, чтобы купить паровозы, машины, станки, на которых мы сделаем танки, орудия и броненосцы, чтобы отвоевать у них впоследствии все, чтобы уничтожить в горниле пролетарской ненависти последние следы феодализма и мракобесия.

* * *

«В знак особого благоволения эмир приглашает Гармонию Брамс и Патрицию Шарм на прием в свой гарем. Придворный геомант ведет дам по залу со свисающими с потолка стеклянными клетками в форме шестигранных китайских фонарей. В них – наложницы. При появлении гостей, они, изнывая от страсти, принимают всевозможные позы чувственного характера».

* * *

– Милые дамы, сюрприз, – объявляет эмир и щелкает пальцем. – Ваш режиссер!

– Глаза б мои не смотрели, – закатывает вверх глаза Гармония, и отворачивается. – Как же ты мне надоел, – заявляет она, когда он подходит к ней и целует в щеку.

– Вы отлично владеете русским, – удивляется эмир. – Вы датчанка?

– Наполовину. Отец у меня датчанин французской генерации, а мать русская.

– Понятно, тогда понятно. Теперь вы, мадмуазель! – обращается эмир к Патриции. – Мы все знаем роли Гармонии. Расскажите теперь о себе. Говорят, вы превзошли Мату Хари в коварстве!

– Мюзидору, скорее, и только в кино. В богатый дом в предместье Парижа, – начинает рассказывать Патриция, – является женщина под вуалью, – чтобы продать в рабство подругу, задолжавшую деньги…

* * *

– Говорят, вы скупаете ценные вещи, картины и…

– Статуи, – говорит хозяйка дома.

– А людей вы скупаете? – сдергивает посетительница покрывало, и в зеркалах, заполняющих холл, отражается обнаженное тело Патриции.

– Как же ее можно использовать? В качестве женщины, разве что?

– Для курьеза! Берете?

– Разве что из курьеза, – говорит хозяйка и щиплет ее за щеку.

* * *

«Хозяева дома покупали ее из курьеза, но она вскоре подчиняет их своей воле. Будучи цирковой актрисой, выступающей в роли женщины-змеи, она принимала немыслимые позы, производя ужасающее впечатление на свидетелей. Патриция становится на руки и скручивается так, что превращается в нечто вроде сирены или гарпии. Обтянутое в чешуйчатое с золотистым отливом трико тело затейницы под гипнотическим воздействием твердеет и металлизируется. Статую продавали на аукционе, а ночью Патриция оживала и обворовывала очередного владельца. Фейяд объявляет конкурс на роль Мюзидоры в фильме „Вампиры“. Побеждает актриса, которая наиболее точно воспроизвела танец авантюристки. Снимаясь в роли Мюзидоры, она появляется в закрытом с ног до головы прозрачном кружевном трико. Чтобы ее не узнали, она появляется в обществе под густой вуалью. Влюбившись в Гармонию Брамс, следует за ней в Россию…»

* * *

– Что это было? – спрашивает эмир, вставая. – Я все увидел. Как называется то, что увидел?

– Нечаянные чары, – поясняет Кирсанов, проводя полукруг рукой, как бы включая присутствующих в сюжет.

– А, понятно, – кивает головой эмир, – забавно, забавно. Затейливо, во всяком случае.

– Ваше величество, – подходит к эмиру один из придворных, – разрешите обратиться. Неприятная новость.

– Моя лошадь заболела или гарем объявил забастовку, – говорит эмир, оборачиваясь к Кирсанову, – как это модно сейчас в Европе?

– Не столь страшная весть, однако, достаточно неприятная…

– Говори, не тяни!

– Посол из Совдепии.

– У нас есть преступники в зиндане?

– Разумеется, преступники всегда имеются.

– Казните двух-трех!

* * *

– Быть беде, – говорит про себя английский посол.

– Почему он велит казнить своих преступников, а не пришлых? – спрашивает его Гармония.

– Высшая степень раздражения у его величества, коей, в сущности, либерал.

– Хорош, либерал!

– По меркам востока, мадам.

* * *

– Предлагаю пари, – говорит геомант после ухода эмира. – Я соблазню вас за десять минут.

– Вы привлекательны, не спорю, – отвечает Гармония, – боюсь только, после всего сказанного о ваших особенностях, у вас нет шансов на успех.

– Не соглашайтесь, – кричат из своих клеток наложницы, – он вас обманет!

– Вы боитесь?

– Отнюдь! – заявляет Гармония, достает из сумочки браунинг и кладет рядом с собой. Раскинув руки по спинке дивана, она смотрит на него и снисходительно улыбается.

– Восточная мудрость гласит, – медленно с расстановкой начинает говорить геомант, – если шакал выпивает луну из бассейна в саду Словоохотливых Роз, он становится принцем на час.

– На час… – еще иронично вторит Гармония, но ее голос уже плывет.

Она замирает под пристальным взглядом чародея, ее голова откидывается назад, и она несколько раз вскрикивает от неожиданного наслаждения.

– Я ненавижу свою плоть, ненавижу! – восклицает Гармония. – Это она победила меня, а не вы!

– Вы должны переспать с тем, на кого я укажу.

Гармония с ужасом взирает на украшенный каменьями халат эмира, уроненный им на ковер.

– Нет, – качает головой геомант. Он притягивает ее за бусы к себе и шепчет что-то на ухо.

Она разворачивается и уходит. В его руке остаются бусы – нитка лопается, и бусинки рассыпаются. Она заходит в оранжерею со статуями между кустами. Солнечные лучи, проходящие сквозь витражный стекла оранжереи, отражаются в колеблющейся воде бассейна, наполняя зал радужным изменчивым светом. Наложница показывает в танце недвусмысленные знаки.

– Нет, нет и нет! – машет руками Гармония и отворачивается к изразцовой стене с раковиной у дивы в руке.

– Становись на колени и проси прощения, – требует геомант.

– У кого?

– У стены.

Она сползает по стене и приникает губами к раковине:

– Нет, нет, нет и нет…

* * *

«Геомант руководит происходящими интригами, создавая для развлечения эмира бесконечный спектакль, а ваш покорный слуга снимает его на пленку. „Составителю самой изощренной интриги, – объявляет геомант, – предлагаю приз Хрустальная Гармония – вазу в виде женской головки из горного хрусталя, обладающую по древнему поверью способностью зачаровывать всякого, кто к ней прикоснется“. Побеждает Гармония Брамс фактом своего присутствия при дворе. Гармония мечется ночью по комнате, не в состоянии заснуть. Несколько раз приближается к вазе, протягивает руку и отдергивает ее. Наконец, набрасывает на нее покрывало, но через некоторое время вскакивает с постели, срывает тонкую ткань и медленно приближает губы к холодному лику хрустальной чаровницы. На мгновение ей кажется, что лицо оживает. Она вскрикивает и убегает в комнату Патриции. Геомант приглашает всех на ритуал наказания „беспутницы“. Он бьет хрустальную красотку тростью по лицу. Сверкающий бисер два-три мгновения висит, словно роса на паутине, в воздухе, после чего узоры стягиваются к центру и превращаются в кустистый канделябр, затем – в букет причудливых цветов и в вазу вновь».

* * *

По ступенькам мраморной лестницы поднимается Гармония в пышном подвенечном платье, которое она, не надевая, прижимает к себе. На верхней площадке лестницы восседает на диване Патриция с маской Кощея в руке.

– Приближайся, – раздается голос режиссера, – роняй свое платье…

Гармония швыряет платье на пол.

– Но этого не было в сценарии!

– Это повод лишний раз показать тебя в нижнем белье на экране. Переступай через платье, поднимайся по лестнице.

– Скажи, Аламед, – спрашивает Гармония, – зачем ты постоянно принуждаешь меня играть сцены подобного рода? Я играю, потому что актриса, но в жизни – нет, не играю!

– Скажи-ка, дорогая, ведь недаром Москва, захваченная большевиками, на разграбленье отдана?

– То Бог, а то твои прихоти!

– Не кажется ли тебе, что все происходящее вокруг не жизнь, а репетиция того, что предстоит еще снять.

– Зачем ты отдал меня геоманту?

– Ты же влюбилась в него!

– Он влюбил меня в него посредством гипноза, но я испытываю чувства к нем только тогда, когда он находится рядом. Я здесь прочла книги ваших ортодоксальных святых, и все они в один голос называют все это, – делает она полукруг рукой, – прелесть. Ложь – то есть!

– Правильно – прелесть.

– Еще сказано: отдай Богу богово, а кесарю – кесарево.

– Если отдать Богу богово, то на земле ничего не останется, самой земли не останется. Что останется кесарю? А человек сам себе кесарь и бог. Зачем, спрашивается, Богу создавать женщину столь привлекательной, что ею прельщаются даже ангелы?

– Любовь возвышает, а порок убивает.

– От перемены пола партнера ничего не меняется.

– Нельзя сводить возвышенное к низменному.

– Что есть возвышенное? Мысль уходит вверх, но никогда не может достичь конца бесконечности. Не лучше ли облагородить…

– Порок?

– Соединив его с добродетелью.

– Несоединимые явления!

– Все соединимо, – говорит Кирсанов, – все! Особенно в кино. Он разворачивает ее к зеркалу и, стоя за ее спиной, начинает расстегивать пуговки у нее на груди.

– Это еще для чего? – делая удивленное лицо, спрашивает она и поднимает руки как бы для защиты, но не препятствует, ожидая ответа.

– Для иллюстрации тезиса, дорогая Гармони о соединении моего порока с твоей добродетелью.

– Нет… нет… о, нет! – разворачивается она к нему лицом и делает движение рукой, как отталкивая нечто исходящее от него. Он целует ее в ладонь и вновь разворачивает к зеркалу.

– И не закрывай глаза, я хочу видеть отраженье моего порока на твоем лице, преисполненном добродетели во гневе…