Текст книги "Жемчужина во лбу"

* * *

– Гаснет свет, – подсказывает он. – Гул затих, я вышла на подмостки…

– Тяжкий плотный занавес у входа, – начинает Анна, – за ночным окном туман…

– Сотнями биноклями мерцая, сумрак смотрит на тебя… – читает по книге суфлер.

– Холодно и пусто в пышной спальне, слуги спят и ночь глуха. Донна Анна спит, скрестив на сердце руки, – складывает она руки на груди, изображая спящую, – донна Анна спит и видит сны. Чьи черты жестокие застыли, в зеркалах отражены? Анна, Анна, – заламывает она руки, – сладко ль спать в могиле? Сладко ль видеть неземные сны? Из страны блаженной, незнакомой, дальней слышно пенье петуха…

– Я ловлю в жестоком отголоске, что случится на моем веку, – добавляет суфлер.

– Что изменнику блаженства звуки, миги жизни сочтены.

– Я одна, все тонет в фарисействе… – подсказывает суфлер, приставляя ладонь ко рту.

Анна отмахивается от него и продолжает свое:

– Пролетает, брызнув в ночь огнями, черный, тихий, как сова, мотор. Тихими, тяжелыми шагами в дом ступает Командор…

– Зал пройти, не поле перейти!

– Жизнь пуста, безумна и бездонна! Настежь дверь. Из непомерной стужи, словно хриплый звон ночных часов – бой часов: «Ты звал меня на ужин, я пришел! А ты готов?» На вопрос жестокий нет ответа, нет ответа – тишина…

Анна стоит на сцене, оглядывается: никого за ней нет. Она стоит молча. Наконец, разводит руками. Раздается шквал аплодисментов. Раскланявшись, Анна уходит за кулисы.

– Что это?! – возмущается она. – В тексте написано одно, суфлер диктует другое. Сумбур происходит на сцене, а эти дураки аплодируют.

* * *

«Вот вам сюрреализм или нечто вроде того. Не вздумайте отказаться в следующий раз, Анна. В концлагере за подобную дерзость полагалось пятьдесят ударов резиновой палкой, после чего не все выживали. Поскольку мы находимся на переходе в свободный мир, палку можем заменить на более гуманный инструмент – хлыст, например, что не смертельно, но о-очень болезненно. В голом виде, заметьте. Мы попросим Концепцию выпороть вас, а если она не согласится, вы застрелите ее или она вас, ежели вы не согласитесь застрелить ее. Таким образом к окончанию инициации останутся только братья, залогом единства коих будет круговая порука участников. Теперь самая унизительная история, когда-либо бывшая с вами. Начнем с вас, дорогая Анна, поскольку вы задолжали нам истуар. Рассказывайте, если не хотите, чтобы самой унизительной историей для вас стала публичная порка!»

«Хотите, – предлагает Кирсанов, – пока Анна будет вспоминать, я расскажу о преступление, которое она совершила? Бойкий француз, стоя за Анной, направляет ее руку с пистолетом в сторону выходящего из кафе немецкого офицера…»

* * *

– Чуть левее, мадам, – говорит француз и начинает щупать ее. Она с недоумением смотрит на его руку. – Стреляйте, мадам, стреляйте!

Она несколько раз стреляет, но попадает в витрину. Офицер выхватывает из кобуры пистолет и палит во все стороны. Подпольщик, прячась за спиной Анны, несколько раз стреляет, однако промазывает. Когда немец начинает перезаряжать обойму, бросается к машине и уезжает. Офицер стреляет вслед уезжающей машине, но, увидев Анну, которая прижимается к фонарному столбу, восклицает:

– Мадам Караба! Я не верю глаза своим. Какой сюрприз! Я видеть все ваш роль, мадам! Это сон! Я тут отбирать наложник, нет, как это, а… вот – заложник. Я немного говорить по-русски, нихт по-французски. На меня тут напал партизан. Один я застрелить – они увез его на авто. Давайте я понес ваша сумка, мадам. Какой тяжелый дамский сумка.

– Должно быть, в ней пистолет, из которого я вас стрелять.

– О, какой вы остроумный, мадам. Вы уловить мой акцент, я проводить вас домой…

* * *

«Я снимал эпизод в прошлом году в Париже, когда уже шли бои на улицах с партизанами, что придало фильму достоверность».

«Достоверность того, чего не было?»

«Преступление совершено на ваших глазах, оно же и оправдано».

«Чем, позволю спросить?»

«Мнимостью. Не верь глазам своим».

«А также и ушам».

«Житейская логике здесь входит в противоречие с отсутствием оной в искусстве».

«Приемлемое объяснение. Теперь самое унизительное происшествие в вашей жизни, мадмуазель».

«Стою я, опираясь спиной на витрину магазина на Монмартре. В свете фонаря медленно идет снег. На мне только блузка и юбка. Передо мной останавливается мужчина в цилиндре и плаще а ля Макс Линдер и предлагает сигарету…»

* * *

– Мадмуазель, не хотите походить на поводке с полчаса? За ужин и сотню франков в придачу.

Анна закуривает от его зажигалки, затягивается и киваю в знак согласия. Он надевает ошейник.

– Какой мерзавец, – говорит она спокойным голосом.

– Вы обо мне? – спрашивает клиент.

– Нет, о том, кто все это придумал.

– Вы о Боге, мадмуазель? – осведомляется он вкрадчиво.

– Нет, о том, кто придумал.

– Соблазн должен войти в этот мир…

– Но горе тому…

– Кто сегодня не ел ничего.

Анна с ошейником иду по улице на поводке.

– Здравствуйте… здравствуйте, – раскланивается фрачник со знакомыми.

– Не кусается? – спрашивает дама, бесцеремонно поднимая пальцем Анну за подбородок.

Она продолжает невозмутимо курить.

* * *

«И что?»

«Ничего: съемки фильма мерзавца Кирсанова».

«Да? Я уж подумал, вы подрабатывали таким образом в свое время. А почему мерзавца? Впрочем, понятно. Чем герр мерзавец нас позабавит?»

«Анна подходит к резным дверям с изображением какого-то страшного зверя с поднятой лапой, другая лапа – на щите…»

* * *

– Поцелуй его! – раздается голос и в ее спину упирается трость Кирсанова.

Анна подходит к зверю, приподымается на цыпочки и целует, кокетливо приподняв ногу: двери распахиваются. Он берет ее под руку и вводит в зал, заполненный людьми в карнавальных костюмах. Царственного вида старуха в сверкающем блестками платье встречает их с распростертыми объятиями.

– Милая Анна, – говорит старуха, – мы давно уже ждем вас. Вы Кирсанов, не так ли?

– Он прибудет попозже, – говорит он и прикладывает палец к губам.

– Он прибудет попозже, – повторяет старуха, – прекрасно. Мы вас ждали два дня, подождем еще пару часов.

Все смотрят на них, но раздаются звуки фанфар. В зал входят герольды с трубами, слуги в камзолах вносят кресло, похожее на трон, с выступающей короной над спинкой. За ним следует человек в пышном карнавальном одеянии со скипетром, он бьет им трижды по полу и объявляет:

– Господа, это кресло, на котором Кирсанов должен был с нами сидеть на приеме сегодня. Увы! Мы не сможем увидеть его! Вместо себя он прислал этот трон. Придется довольствоваться лицезрением места, на котором в муках творчества родились его замыслы. Будем снисходительны к причудам гения – примем его таким, каков он есть.

На некоторое время воцаряется молчание, затем раздаются удары скипетра, герольды трубят в свои трубы и слуги уносят кресло. Раздаются аплодисменты, все поздравляют режиссера с удачной шуткой. Анна выходит с ним на террасу.

– В следующий раз твоя карьера закончится.

– Отнюдь, любезная Анна, отнюдь! Чем страннее, тем лучше – запомни! В свое время в России мой дядя придумал игру: найдет, бывало, человека с подходящей фамилией, – скажем, Малевич – и велит ему что-нибудь намалевать на холсте. Вечером предъявляет пачкотню на лицезренье гостям, восхищается шедевром, говорит о новом направления в искусстве. Назавтра в газетах: сам Кирсанов ввел нового гения в свет! Попробуй возрази – заклюют! Дядя называл это «внедрением мовы» – то есть дурного вкуса, если не сказать ерунды. Именно он ввел Маяковского в общество – в мае! Был большим шутником! Нам дают деньги на фильм… о твоем посещении России, кстати. Вот твоя доля, – протягивает Кирсанов ей пачку денег. – Ты должна провести с ним сегодняшний вечер. Иди! Ночь начинается…

Анна берет пачку и держит в поднятой руке.

– Что-то не так? – спрашивает режиссер.

Анна швыряет деньги за балкон. На мгновение открывается замок на отвесном склоне горы над озером.

– Мерзавец!

* * *

«Представьте зал со стеклянным куполом в виде пирамиды на вершине высотки. Перед камином сидит лысый толстый человек во фраке с эспаньолкой на лице. Он бросает в огонь пачку за пачкой из кучи денег, лежащих на ковре…»

* * *

– Подбрасываю горючее в топку паровоза Европы… – зажмуривается толстяк, как кот на солнцепеке, – и в мире происходят непредсказуемые изменения. Я виртуоз в своем деле, а вы?

– Моя фамилия Кирсанов.

– Мне о вас говорили. Вам нужны деньги на фильм?

– Да, на фильм «Европа с изнанки».

– Для чего нам смотреть на изнанку?

– Чтобы увидеть все в истинном свете.

– Нам, богатым людям, нужно видеть только то, что позволяет нам стать еще более богатыми.

– Вы и так богаты без меры.

– Это у бедности есть предел, а у богатства его нет. Что вы можете предложить в качестве компенсации за деньги, выброшенные на ветер?

– Я изобрел машину для заглядывания в прошлое. Хотите взглянуть?

– У меня нет необходимости заглядывать в прошлое. Прошлое мои борзописцы меняют по моему усмотрению, а будущее я сам создаю. Вот если бы вы показали живую сирену или нечто вроде того…

Кирсанов вынимает из шляпной коробки человеческую голову и кладу ее на стол.

– Меня зовут Орфей, – говорит голова.

– Какая разница, как тебя зовут, – заявляет банкир. – Как он языком ворочает при отсутствии теле?

– Посредством философского камня у него в голове. Орфей, расскажи что-нибудь или стихи прочитай.

Орфей закатывает глаза вверх и начинает декламировать:

– О, если бы у тела женского лишь нагота была, доступная для созерцания и формы, гармонии всех сочленений подчиненные, да гладкость кожи, нежность и упругость, пригодная для осязаний, но не было бы плоти, болезнями подверженной и тленью, и стонами лишь выражали восхищенье, и не было бы мненья своего! О, если б было так…

– Ему-то зачем, – спрашивает банкир, – ни рук, ни ног не имеет, не говоря уже обо всем остальном, а все туда же!?

– Поэзия не имеет практического применения, – поясняет Кирсанов.

– Покупаю, – объявляет банкир.

– Я не продаюсь, – заявляет голова.

– Все-е продается, – машет рукой банкир, – все… Вот вам чек на сто тысяч фунтов стерлингов. Положите фетиш в стеклянную колбу, там, на столе перед зеркалом. Будет лежать под стеклом и гостей потешать россказнями.

– За чудо всего лишь сто тысяч? Вы – шутник, господин банкир.

– Фокусники! – восклицает банкир. – Мое состояние, вот настоящее чудо! Вы властелин мира иллюзий, а я вот этого мира, – топает он ногой в пол.

* * *

«Наивный человек! Властелин тот, кто усилием воли творит чудеса. Банкир попросил показать «живую сирену… цитирую… или нечто вроде того». Я – показал, он заплатил за показ. Не моя вина в том, что артефакт исчезнет уже через час. «Видения… цитирую… не имеют практического применения».

«Ничего унизительного мы не увидели».

«Вместо того, чтобы самому гоняться за властью и деньгами, я позволил Фортуне распоряжаться собой, совершив в юности унизительный ритуал подчинения ей во сне, а по прошествии лет наяву. После вопросов, которые обычно задают участники церемонии новому брату при вступлении в орден Кинжала и Розы о верности ордену, о согласии отдать свою жизнь на заклание или кого-нибудь вместо себя и прочие глупости, соответствующие моменту, Фортуна приступила к исполнению весьма унизительного ритуала, для которого эвфемизм еще не придуман – посвященные, впрочем, знают, о чем идет речь. Несмотря на то, что происходящее являлось лишь воспроизведением на экране сновидения, ритуал был соблюден, и я мог бы занять место властелина, если не мира, то Европы, во всяком случае, но отказался, чтобы стать режиссером».

«Вундеба! – восклицает генерал. – Манифик! Вот то, что надо! Чем закончился сон?»

«Просыпаюсь и… что же я вижу!?»

«И… что?»

«То, что во сне, то и наяву!»

Спящая красавица

«Представьте, теперь, что вам снится сон. По трамвайным путям между двумя рядами красных стволов соснового леса в Сокольниках идет генерал: какое-то время вы будете смотреть на мир его глазами. Трамвай останавливается и задним ходом возвращается. Двери раскрываются. Вы берется за поручни, но получаете удар электричеством. Девочка подает руку: „Не держитесь за поручни. Мы специально ток подвели, чтобы любопытные дальше порога не шли“. Вы заходите и с удивлением осматриваете оранжерею в трамвае, из которого вынули сидения, а вместо них поставили статуи и вазы с цветами».

* * *

– Не удивляетесь, – говорит девочка. – Мы снимаем кино… так мы всем говорим… подбираем натуру для фильма. На самом деле мы здесь живем. Моя фамилия Мнишек, а имя Зарина. Чтобы стать самой известной из всех неизвестных знаменитостей мира, я сбежала из дома… из Ташкента далекого. Папа, его сослали в Ташкент, город хлебный, как говорили тогда, был поляком из бывших, а мама в местном театре нашлась. Она в свое время в гареме эмира Бухарского нахваталась привычек гаремных и мне привила, соответственно. Я жила как в раю, но в провинции разве прославишься, и вот я в столицу отправилась.

– А кто твоя спутница, деточка?

– Моя спутница актриса французская Карабасова Анна. Она села в Берлине на поезд по сюжету фильма Кирсанова – режиссера известного – и заснула, а проснулась в Москве. Возможно, еще не проснулась. Никак не вернется домой. «Спящая красавица». Сказку французскую помните? Красавица в зеркало все на себя там смотрела-смотрела и досмотрелась, яблоко из вазы взяла и из зеркала сама себе подала, а та, дура, взяла. С другой стороны, кто не возьмет: вспомните Еву! Красавицы вообще не очень-то осмотрительны, особенно когда осматривают свои достоинства в зеркале, чтобы с подругами сравниться – не в их пользу, разумеется, даже если сами не очень, а эта красавица писанная! Пером Шарля Перро, если помните. Определенно, гусиным. Откусила кусочек яблока и уснула онерическим сном.

* * *

Анна идет по коридору коммуналки. Ее догоняет роллс-ройс, она поднимает руку. Кирсанов во фраке, цилиндре и плаще а-ля Макс Линдер открывает дверь и жестом приглашает ее. Они едут по коридору, проезжают украшенные мрамором холлы и, наконец, въезжают в огромную, как заводской цех, коммунальную кухню со стенами, окрашенными свежей оранжевой краской с полосками гари у газовых плит.

– Эй, поселянин, – обращается Кирсанов, упираясь тростью в грудь одного из обитателей кухни, – где это мы оказались?

– Не знаю, как вас по имени отчеству…

– Можешь звать меня сэр, – говорит Кирсанов, доставая из машины бутылку шампанского и два бокала. Они чокаются и выпивают.

– Премного благодарен, товарищ… э… сэр.

– Стало быть, мы у товарищей. Рассказывайте, – обводит Кирсанов круг тростью, – как вы дошли до жизни такой?

Анна в шикарном вечернем платье, с сигаретой на длинном мундштуке ходит по кухне от стола к столу, бесцеремонно заглядывая в кастрюли и лица. Она подходит к мальчику в круглых очках с раскрытой книгой на груди. Надпись на обложке гласит: «Удивительные приключения маркиза де Караба в стране Дураков». Анна берет его за подбородок.

– Мальчик, а мальчик, ты знаешь, кто я? Я знаменитая актриса всех времен и народов Анна Карабасова, а ты кто такой?

– Я в прошлом рождении Наполеон, – он надевает треуголку.

– Или торт.

– Может быть.

– Мальчик, а мальчик, я тебя съем. Ой, что это я горожу! Какая-то странная роль или мне снится все это, – она обводит полукруг мундштуком. – Скажи-ка мне, где я и кто ты?

– Я тот, с кем вы сочетаетесь браком через несколько лет… или уже сочетались когда-то… в ином измерении времени и места, в коем мне будет столько же лет, сколько и вам, мад-муазель или дам.

* * *

– Вот она все спит и спит… из одного сна переходит в другой. Проснуться не может – потерялась во снах. Видите, все курит и курит. Не знает, что делать, как жить. Во сне ведь опасно… Анна идет по улице, а ее обгоняет отбивающий чечетку молодой человек. На нем белый костюм, на голове канотье, в руке легкая трость, а на плече черный котенок. Он вертит тростью, снимает шляпу и картинно раскланивается перед проходящей дамой. Несколько раз он догоняет Анну, но всякий раз его отвлекает очередная прохожая. Наконец, он возвращается к ней и показывает нож с выскакивающим лезвием…

* * *

– Это что? – спрашивает Анна, прикасаясь пальцем к острию ножа.

– Это? – удивляется молодой человек ее непониманию. – Это? Это ограбление. Придержите киску, мадам.

Он кладет ей на плечо котенка, запускает руки в карманы ее пальто и останавливает свой танец, с удивлением разглядывая добычу: в одной руке у него пистолет, в другой франки. – Ты кто… шпионка? Шпионов уважаю! – и он возвращает ей пистолет.

– Одну минуточку, – делает он несколько танцевальных па перед проходящей мимо красоткой, кладет ей кошку на плечо, запускает руки в сумочку и, вытанцовывая чечетку, что-то говорит ей на ухо. Рассовывая деньги по карманам, он возвращается к Анне.

– Пардон, мадам, еще одно мгновение, и я к вашим услугам.

Возвращается к ограбленной барышне, раскланивается:

– Целуем ваши ручки, мадмуазель. Не плачьте, вы такая молодая, красивая, у вас еще все впереди, – забирает котенка и присоединяется к героине.

– Позвольте вас вознаградить, мадам.

Он набрасывает ей на шею украденные бусы, берет под руку и уводит.

– Прошу! – он подводит ее к двухстворчатой резной двери с изображением Гермеса.

– Что это? – спрашивает Анна, входя в комнату, заставленную антиквариатом. – Кто ты?

– Меня зовут Танцующий Пират, а это… это малина.

Молодой человек становится на фарфоровый поднос, лежащий на полу, и отбивает на нем чечетку. Неожиданно поднос начинает подниматься вместе с ним в воздух. Он делает несколько пируэтов и кружится вокруг нее…

* * *

Анна просыпается на постели, застеленной красным шелковым покрывалом, на ней – все тот же молодой человек. Они оба одеты. Анна с удивлением смотрит на него, приподнимает шляпу, которая лежит у него на спине, и видит под ней воткнутый нож. Она хватает его с перепугу за волосы, чтобы отстранить от себя, но голова отделяется от тела. На лице – черная маска с блестками. Она срывает маску: на нее смотрят глаза манекена, а из отверстия в шее просыпается золотая пыльца.

* * *

– Если во сне так опасно, наяву – и подавно. Не успеет она выйти на улицу, как ее арестуют и поведут к ловеласу известному. Он высматривает ее из машины своей сквозь стекла пенсне своих пристально, чтобы ее прапировать, а она не желает. Ох, как я ее понимаю! Приапировать, надо же, а?! Можно эвфемизм какой-нибудь употребить поприличней: сурсик совершить или еще что-нибудь, а не так откровенно. На улице ей появляться нельзя: ее сразу узнают. Трамвай пришлось экспроприировать, нет, умыкнуть и в нем поселиться, чтобы не арестовали из-за отсутствия паспорта. Приходится ездить по парковой зоне, чтобы подальше быть от людей. Можно было бы жить в коммуналке, но у тамошних жителей обязательство перед правительством – доносить друг на друга. Не все, правда, доносят, но многие. Можно сказать, большинство.

– Как же вы мне доверились?

– Вам, персонажам, я доверяю. Я вас своим персонажем считаю, потому в трамвай и впустила, чтобы историю вашу послушать. Не каждый день можно генерала на трамвайных путях наблюдать без машины. Вы по городу бродите, чтоб от ареста спастись. Разве не так?

– Может быть.

– Все, что вижу и слышу, я в записную книжку вношу: вот сюда, – стучит она пальцем по голове, – а потом в другую эпоху, лучшую, если такая наступит или мы въедем в нее, сделаю фильм, а вы его можете прямо сейчас посмотреть…

– Наверное, я в нем сейчас и играю.

– Правильно, сами того не подозревая. Времени нет, как вы знаете. Не знаете, нет? Вот и узнали. Жизнь есть сон, – указывает она на афишу с названием пьесы Кальдерона.

– Скорее, театр, – обернувшись впервые, мрачно поправляет ее Анна, стоящая у окна на задней площадке.

– А вот и театр, – говорит генерал. – Моя жена в нем играет. Спасибо, что подвезли. Мне сюда.

– Вы в театр, а мы остаёмся в кино.

Сестры Карабасовы

В вагоне-ресторане поезда Берлин-Париж сидит Анна в элегантном платье. Перед ней расположился Кирсанов с набором ювелирной мишуры. Он переставляет драгоценности, составляя затейливые орнаменты на столе. Анна смотрит на окно соседнего поезда с табличкой Берлин-Москва и по ее щеке стекает слеза.

– Пока мы здесь распиваем шампанское, моя сестра голодает в Москве.

– Если судить по пассажирам московского поезда, им живется не так уж плохо, – отвечает Кирсанов.

В купе соседнего поезда стоит перед окном генерал, на его плечо опирается шикарно одетая женщина, за их спинами видны канделябры, вазы, парчовые ткани, ковры.

– Добыча победителей, – говорит Кирсанов. – Разрешите ваши бусы, мадам, на секунду. Сейчас мы тоже сотворим пещеру Аллядина.

Он вынимает у нее из шляпы шпильку с брошкой и двумя-тремя движениями составляет на блюде с раком натюрморт.

– Что мне сказать вам по поводу вашей сестры? Летом 43-го года немецкий офицер предложил мне на улице обменяться супругами в шутку. К моему удивлению моя ревнивая супруга… перед тем мы с ней ссорились… вдруг подошла к нему и молча взяла его под руку. Немец, который оказался большим французом, чем я, подтолкнул под зад свою подругу – очаровательную польку, и мы разошлись. Обмен занял не более трех минут. Характер моей новой возлюбленной оказался покладистым, но сумма огорчений осталась прежней, ибо не было мужчины, с которым она бы мне не изменила. Прошло четыре года с той поры, и вот я приехал в Берлин, чтобы вернуть законную супругу в обмен на ветреную польку. Немец был столь любезен, что даже не возражал против моего присутствия в доме на правах второго мужа к обеим, пожелавшим у него остаться, дамам. Я возвращаюсь ни с чем в Париж и все думаю: выиграл я или все проиграл? Вот что я хотел сказать вам по поводу вашей сестры.

Он поднимает вуаль, вытирает ей слезы:

– Закройте, мадам, на секунду глаза, – выдувает ей блестки на лицо из коробочки и прилаживает пару камешков под глаза вместо слез. – Теперь открывай.

Кирсанов держит брошку в поднятой руке, завораживая Анну исходящим от камня сиянием. Соседний поезд трогается. Анна встает, выходит на перрон и на ходу заскакивает в московский поезд.