Текст книги "Жемчужина во лбу"

* * *

Анна стоит в коридоре вагона и смотрит в окно. В клубах табачного дыма мелькают сцены счастливого детства. Героиня в обнимку с младшей сестрой сидит в плетеном кресле в оранжерее. Они поют романс, нечто вроде:

– Налево пойдешь – не туда забредешь, направо пойдешь – никуда не дойдешь, прямо пойдешь – вовсе умрешь! Лучше в тепле у камина остаться вдвоем…

Она качается на качелях с молодым человеком. Ее юбки задираются все выше и выше, а он раскачивает доску все сильней и сильней, она начинает вторить ему, их движения приобретают все более чувственный характер. Наконец, она спрыгивает и в следующем кадре падает в подвенечном платье на руки молодого человека в офицерской форме. Она вырывается и убегает по лугу, оставив в воздухе газовое облако своей фаты, в которой жених запутывается, как птица в сетях.

* * *

Лицо Анны отражается в стекле. Рядом с ней у другого окна стоит кикимора – женщина, обмотанная несколькими изодранными в клочья платками, с винтовкой на плече. Анна наливает из серебряной фляжки коньяк в крышечку и выпивает. Кикимора всем своим видом выказывает желание выпить, и Анна протягивает ей стаканчик. Охмелевшая охранница рассказывает ей, что весь вагон заполнен сокровищами, которые генерал с супругой вывозят из покоренной Германии. Она распахивает двери купе, и на мгновение в лучах заходящего солнца мелькают натюрморты, составленные из антиквариата. В одном из купе сидят застывшие, как манекены, хозяева сокровищ.

– Здесь они спят, – объявляет кикимора, – крохоборы!

Пока Анна осматривает сокровища последнего купе, появляется генеральша и кикимора захлопывает дверь. Анна с сигаретой в руке сидит в набитом антиквариатом купе над низко висящей люстрой, словно в хрустальном венце.

В это время проходят пограничники, и она беспрепятственно попадает в Россию.

* * *

На выходе из вагона Анна попадает в толпу встречающих. Ей вручают огромный букет, подхватывают и начинают передавать из рук в руки. Она плывет среди букетов над толпой. Ее лицо все еще усыпано блестками. Со стороны вагона раздается громкое пение. Толпа останавливается, и все оборачиваются. На выходе из вагона стоит шикарно одетая женщина в мехах. Она поет музыкальную фразу, подтверждая подъем тона движением руки, похожей на матроса, карабкающегося вверх по канату. Анну бесцеремонно опускают, и вся толпа бросается к вагону. Один из встречающих выхватывает у нее букет и возвращается к ликующей толпе. Певицу подхватывают, как только что героиню, и уносят. Из толпы выделяется юноша с двумя букетами. Он бросается догонять незнакомку, возвращается к вагону и вновь пускается в погоню. Неожиданно он видит ее на киноафише.

* * *

Из заднего окна трамвая Анна с сигаретой в зубах смотрит на медленно проплывающую перспективу. С двумя букетами в руках юноша танцует в одиночестве вальс на пустой площади перед афишей с ее изображением. Начинает идти снег. Какая-то девочка выделывает круги вокруг него на трехколесном велосипедике. Он замечает Анну в окне трамвая и машет ей рукой.

* * *

Анна стоит перед фрагментами изразцовой сирены на внутренней кирпичной стене разрушенного дома. Кикимора греется у костра, притаптывает и что-то бормочет. Анна вставляет в рот сирене сигарету и уходит. Кикимора разбрасывает костер штыком и плетется за ней: «Убить ее надо, проклятую! Убить, крохоборку! Убить!» Сирена скептически улыбается им вслед. Анна тянет за вычурную бронзовую ручку и с трудом открывает тяжелую резную дверь со следами былой красоты. При ее появлении в подъезде три мальчика в лохмотьях, играющие в карты на ступеньках, встают, снимают кепочки:

– Наше вам с кисточкой, – и раскланиваются.

Анна стоит перед черной обгорелой дверью с изощренной резьбой и нажимает на два десятка кнопок, но за дверью тишина.

– Не старайтесь, – говорит мальчик, отбивая чечетку, – они не откроют. Воруют электричество и боятся электрика. Всех боятся.

– Как же быть?

– Для вас, мадам, – говорит мальчик, – я готов открыть все двери нашего мира и даже того, если вы захотите.

– Хм! – удивляется Анна.

– Я – олицетворение старого мира в эпоху исчезновения, если не сказать – истребления. Мы, люди старого мира, смирились. Смирение – самое странное, что может быть на свете, не так ли?

Он подходит к двери, вставляет в львиную пасть запал, поджигает шнур и отводит Анну за угол на лестницу. Раздается взрыв, и двери распахиваются. Под звуки торжественного марша Анна входит в переднюю. Дым рассеивается, и перед ней предстоят обитатели коммуналки, стоящие перед дверью. Следует немая сцена.

– Вы – не из налоговой инспекции? – осторожно спрашивает один из обитателей.

– Как видите.

– Откуда же вы тогда?

– Из Парижа.

Анна вырывается из галдящей толпы на кухню со стенами, окрашенными сверху донизу ядовито-желтой краской. Посредине стоит большой кабинетный стол старинной работы, заставленный кухонными принадлежностями, у стен – газовые плиты с черными контрастными полосами гари до потолка.

– Да, мы помним вашу сестру, а как ее звали?

– Маша… Маша Карабасова.

– Да, Машу мы помним, а фамилию – нет. Вы что-то путаете. Если хотите, пройдите туда по коридору, метров через двести повернете налево, минут десять ходу и снова налево, потом еще. Там спросите Машу, которая жила здесь до войны. Мы не ходим туда уже несколько лет, слишком далеко, можно заблудиться. Желаем удачи, счастья…

– Здоровья детям, процветания мужу. Если встретите Машину соседку, плюньте ей в рожу. Вам не нужно плевать, вы только скажите. Нас просила соседка… наша соседка. Ее сейчас нет дома. Она спекулирует на улице. Мы обещали сходить еще в прошлом году, но не можем собраться – слишком далеко, можно заблудиться.

* * *

Анна идет по коридору. Какой-то задумчивый человек рассказывает:

– Когда приходили меня арестовать, я спрятался под кровать, и меня не заметили. Отбросили матрас, смотрят на меня через сетку и не видят.

– Это что, – начинает рассказывать другой обитатель коридора. – Однажды остановили меня на мосту, а я рукавом закрылся, и меня не заметили.

– Кто не заметил?

– Да это неважно, главное – не заметили.

– Черная кошка, – говорит неожиданно появляющаяся девочка лет десяти-двенадцати на трехколесном велосипеде с высоко поднятым седлом и рулем. – Черная кошка его не заметила.

На ней вуаль, разукрашенная бисером. Время от времени она выезжает на своем велосипедике из темноты и пристально смотрит на героиню. Когда Анна пытается к ней обратиться, она прижимает палец к губам и уезжает.

– Не желаете ли вы совершить преступленье? – спрашивает она, в очередной раз проезжая мимо.

– Зачем? – изумляется Анна.

– Все хотят совершить преступленье, не так ли?

– Нет, не так.

– Все хотят, но скрывают – каждый свое.

Обрывая фразу, она уезжает, на ходу опуская в карман пальто героини пистолетик.

– Cумеете ли вы избежать соблазн, – говорит она на очередном повороте коридора, – совершить, преступление? Сомневаюсь. Вы не выбросили пистолет из кармана, оставили. Значит, готовы к убийству, не так ли?

Не ожидая ответа, она уезжает. Анна на мгновение задумывается, вспоминая.

* * *

Девочка делает круги вокруг нее на велосипеде. Анне приходится вертеться, чтобы ей отвечать.

– Вы не склонны? – спрашивает девочка.

– К чему?

– К разным склонностям.

– Нет.

– Сомневаюсь: все склонны к чему-нибудь странному. Значит, вы – исключение. Странно…

– Однажды на киностудии… – начинает рассказывать Анна.

* * *

Она идет по павильону с изображением голубого неба на потолке. К ней приближается человек в восточном полосатом халате со скалой на плечах. Увидев ее изумленное лицо, он движением плеч подбрасывает свою ношу, и она взмывает вверх. Он успевает вынуть зажигалку, поднести к сигарете в ее застывшей руке, вернуть зажигалку в карман и подхватить скалу.

* * *

– Она оказалась бутафорской, надувной, представляешь?

– Как и все в жизни, – заявляет девочка.

– Ну, зачем же так мрачно.

– Вы рассказали мне детскую сказку, чтобы подчеркнуть, что вы взрослая, а я нет, но это не так. Взрослый тот… к тому же сокрыли свое преступление… кто готов на поступок. Приятно иметь власть над людьми, а еще лучше над такой, как вы, – красивой, независимой и гордой! Что же вы не спросите, как меня зовут? Гекуба, понятно?

Девочка заезжает за портьеру и говорит, высунув голову:

– Аудиенция закончена

* * *

Анна идет по коридору и заходит в первую попавшуюся дверь. В просторной пустой комнате с отверстием на потолке горит костер. На обоях изображена пустыня. Человек в изодранных лохмотьях, предполагающих изначала сочетание полосатого бухарского халата и камзола, сидит, поджав ноги на разостланной на полу карте. На лбу у него красный камень. Рядом с ним подзорная труба на треноге, в которую он время от времени заглядывает. Ему приносят письма, он кладет их в конверт, ставит сургучную печать и бросает в огонь. Письма сгорают и, превращаясь в черных голубей, вспархивают из огня и улетают.

– Кого ищешь? – спрашивает он героиню.

– Сестру.

– Давно не виделись?

– Тридцать лет.

– Ты не сестру, ты мечту ищешь. Найдешь сестру – потеряешь мечту. Смотри в таз!

Анна наклоняется над черным фаянсовым тазом с водой. На дне лежат раковины, бусы, монеты, часы с цепочкой, в воде плавает золотая рыбка. Отражение лица героини колеблется в воде.

– Что видишь?

– Ничего не вижу: рябит.

– Тогда слушай, – говорит человек, и в красном камне у него на лбу вспыхивают искры в ритме его слов, – судьба у тебя там, где арбуз. Ковер на стене, арбуз на столе! Полоска к полоске: зеленые с темными, как на ковре. Внутри – красное, а семечки черные. Что наша жизнь? Узор! Полоска туда, а эта сюда… Иди туда, не знаю куда. Сестру не найдешь – себя обретешь, а найдешь – в тот же день потеряешь. Иди! Три дороги впереди: одна ложная, другая мнимая, третья к смерти ведет. Все по ней ходят. Иди, дура, иди!

* * *

Романтического вида юноша берет ее за руку, и они молча идут по коридору.

– Куда вы исчезли? Я видел вас на вокзале с букетом цветов над толпой, потом все смешалось, и вы вдруг исчезли. Вы так похожи…

– На певицу, которую все на самом деле встречали?

– Разве вам не говорили? Вы похожи на Анну… Анну Карабасову. Как вас зовут?

– Анна.

– Какое совпадение! Вы похожи и вас зовут Анна! Я обычно влюбляюсь во всех женщин, похожих на Анну… в певицу, к примеру, в ее голос, – вернее. Она чем-то похожа на вас, может быть, красотой, элегантностью. Судя по вашему элегантному виду, вы живете в уюте и роскоши.

– Несколько часов назад я имела квартиру, работу и деньги; сейчас у меня только то, что на мне.

– Но у вас есть еще красота, имя и прошлое, а у меня даже этого нет. Я не знаю, кто я и сколько мне лет. Когда в детстве… это я помню… родителей арестовали, мать велела забыть мое имя. Меня взяли соседи, но вскоре их тоже арестовали. Все, кто брали меня, предлагали забыть мое прежнее имя и отчество. Я забывал… забывал, наконец, все позабыл и стал куклой у дочери маршала. Она увидела меня на улице, указала на меня пальцем. Охранник забрал меня в лимузин и отвез в особняк. Она играла со мной, переодевала, ставила в угол и брала с собою в постель – тогда-то я и узнал различие между мужчиной и женщиной. Она сама была куклой, большой белой куклой с дебильным лицом. Отец ее очень любил, называл нас Пьеро и Мальвина – он был из бывших, и его тоже арестовали. Я забрал Мальвину с собой в коммуналку и теперь мы живем в опечатанных комнатах – таких сейчас много – пока не приходят жильцы с ордерами. Я прочел много книг и дневников в этих комнатах, все понимаю про жизнь и теперь вот сличаю: для изучения нравов хожу по гостям. Чтобы быть принятым в свете, нужно построить «свинью». Все по жизни идут, как тевтонцы, – «свиньей», все разбиты на ложи и в них уважают лишь тех, кто допущен во внутренний круг, всех других презирают: богатые бедных за то, что бедняги бедны, а те в свою очередь – их за пороки. Но богатые совершенны в пороках, а бедные неинтересны во зле.

– Блаженны нищие духом.

– Но нищие духом богаты своей добродетелью, а бедные просто бедны без особых пороков и добродетелей тоже. Попадаются, впрочем, весьма интересные виды богатых среди бедняков – богатые духом гордыни. Приглашают вас в гости, а сами уходят, оставят соседку, чтобы гостям говорила: ждите, придут через час или два. Нас нужно ждать, ибо мы ценность, утверждают тем самым они, а вы так… ерунда. Они, конечно, не говорят так и, быть может, не думают даже, но ощущают и действуют так. Но более всего меня привлекает лицезренье пороков на сцене. Человек – существо физиологическое, актеры пьют водку, икают, потеют, но их персонажи – вот кто созданья эфира. Сцена для меня нечто вроде сна наяву. Когда звучит голос со сцены, мне мнится, что я превращаюсь в певицу и, в ней пребывая, проникаю в сон Анны в Париже, похищаю ее и лечу на воздушном шаре в эфире…

– Вот кто, оказывается, тревожит меня по ночам в сновиденьях!

– Вам снятся такие же сны? Поздравляю! Значит, вы тоже способны к пребыванью в эфире.

– Что же Анна не мнится тебе… без посредства певицы?

– Для медитации нужен источник душевных волнений. Необходимо поэтому быть постоянно влюбленным. Обычно я поджидаю в подъезде. Подъезд – та же сцена, не так ли? Она появляется, и я представляю, что она и есть Анна… Теперь вы понимаете, как я имею возможность видеть вас, Анна. Вы не обижайтесь, что я и вас ставлю вас на место божественной Анны. Я даже представил, как она проникла инкогнито к нам из Парижа, чтобы сокровища разыскать или сестру, и я вам – то есть ей – помогаю.

– Я понимаю тебя и согласна стать Анной, тем более ей и являюсь.

– Вы уже входите в роль. Определенно: у вас есть актерский талант. Но вам нравится та, на которую вы так похожи? Вы ее знаете? Все ее знают.

– Я знаю ее, как себя: иногда она меня раздражает, но, в сущности, я ее обожаю.

– Правда? Я рад за вас: редкая женщина отзывается хорошо о другой. Вы – исключение. Я ради вас принес себя в жертву однажды. В моей жизни был один человек: страшный, ужасный, инфернальный человек, очень вежливый и очень воспитанный. Все тянулись к нему, словно бабочки к лампе, и всех, кто был ближе, он обжигал. Во время войны был разведчиком, Гитлер пожал ему руку однажды. Во всяком случае он рассказывал так о себе. Я служил у него моделью для античного бога. Он показывал мне иностранные журналы с фотографиями из немецких фильмов. Я увидел в одной из них вас, вы поправляли чулки…

– Пикантная штучка, – говорит Анна (в промелькнувшем кадре она поправляет застежку чулка на сквозняке, раздувающем платье), – из фильма «Здравствуй, Лунная Фея».

– Вы видели «Лунную Фею»?

– Она, как и я потерялась во времени, ибо сотворена из материи сновидений…

– Расскажите тогда, что вы запомнили в фильме.

– Как ее выгнали со съемочной площадки. Анна… представьте… стоит на лестничной площадке с колоннами и стенами из коричневого мрамора…

* * *

– Будем снимать сцену ожидания, – говорит Кирсанов, подталкивая к ней другую актрису. – Для вас это будет проверкой. Вы – соперницы: ждете любимого человека. Он выберет одну из вас и с ней зайдет в свою квартиру. Начинайте ждать, идиотки!

Анна опирается спиной о стену из коричневого мрамора и медленно сползает вниз, выпрямляется, переворачивается, скользит руками по мрамору. Партнерша вторит движениям соперницы. Они начинают впадать в истерику. Внизу открывается парадная дверь, соперницы застывают на своих местах в неестественных позах. Появляется человек во фраке с дамой в шубе, одетой на голое тело, с перьями на голове. Девушки начинают плачут.

– Не то, не совсем то! Заберите у нее реквизит! – приказывает Кирсанов.

Ассистент снимает с нее шляпу, срывает платье и толкает ее в спину. Она почти падает с лестницы. Анна в комбинации спускается по лестнице, сверху падает ее платье. Она подхватывает его  и открывает дверь на улицу.

– Стой! – кричит Кирсанов. – Это входит в игру! Будете сниматься в фильме «Здравствуй Лунная фея».

* * *

– Мне нравится, – говорит юноша, – как вы входите в роль моей Анны. Я не спрашиваю, где вы видели «Фею», это неважно, главное – то, что вы включились в игру. Может быть, вы читали статью с описанием фильма?

– Я понимаю теперь твой порок. Ты не знаешь, кто ты и не хочешь узнать, у тебя не хватает мужества стать кем-нибудь. Пытаешься скрыть свою сущность в лучах чужой славы, а своей не рискуешь достичь. Есть такая категория – теннисный мальчик при знаменитости: вечно мелькает перед глазами, нагибается за мячиками, подает лимонад, сплетничает за спиной у кумира, интригует, но никогда не становится личностью! Ты еще молод, но все уже спуталось в твоей голове и душе. Для тебя источник волнений не в личности женщины или ее красоте, а в той маркировке, которое лживое общество ставит на круп очередного кумира, как тавро на животное. Блеск софитов тебя ослепляет и ты, как и все, не в состоянии уже отличить подлинное от мнимого. Ты талантлив, однако несчастен, но счастье…

– Состояние счастья длится мгновенья, все остальное в жизни, – может быть, не несчастье, но и не счастье, не так ли?

– Счастье – пошлость, поверь мне, если длится годами.

– Я много бродил по коммуналке, но не видел счастливых людей. Коммуналка – она бесконечна, как Ад, но есть в ней места, где можно увидеть райский сад. Наяву…

* * *

Юноша заводит ее в просторный шкаф. Он снимает доску, вынимает два кирпича. В окошке открывается тропический сад, который оказывается оранжереей французского посольства, а за ней анфилада комнат, заполненных гостями, одетыми по моде двадцатых годов. Юноша, сидящий за ее спиной, расстегивает пуговицы у нее на пальто…

* * *

Анна замечает себя среди гостей с подносом в руках. Мастер натюрмортов, который сидел перед ней в поезде, срывает со стола зеленую бархатную скатерть, взмахивает ею, как матадор, и вновь застилает стол. Сверху он укладывает женщину в костюме восточной танцовщицы, добавляет к ней вазу с цветами, веер и трость, дает две-три секунды полюбоваться созданной композицией и меняет ее. Наконец, выдергивает скатерть и оставляет висеть натюрморт в воздухе. Ассистент выводит из-за портьеры женщину в платье из бабочек. Мастер делает пасы: бабочки вспархивают и возвращаются, вновь создавая иллюзию платья.

– Для подзарядки энергии чудотворения, – объявляет мастер, – необходима жертва особого рода. Нужно выбрать из всех здесь присутствующих самую слабую и беззащитную. Вас или, может быть, вас? – дамы пугаются, но он машет головой. – Нет, не подходит.

Ассистент выводит Анну из толпы и объявляет:

– Господа, эта женщина бросила свою сестру на произвол судьбы в России!

Улыбка гаснет на лице Анны и по ее щеке стекает слеза.

* * *

Анна стоит под люстрой в обнимку с младшей сестрой. В соседнем зале матросы вкатывают пушку: раздается выстрел. Двери с нахмуренным ликом античного божества разлетается в щепки. Трое офицеров вынимают пистолеты, против них выстраивается шеренга матросов с винтовками. Некоторое время они стоят неподвижно, затем все начинают спокойно и деловито стрелять. Несколько матросов падают, затем: один за другим – офицеры. Мать Анны вынимает из прически шпильку и пытается уколоть матроса. Он воспринимает это, как игру, и начинает штыком рвать ее платье. Она делает резкий выпад и натыкается на штык. Перед Анной появляется матрос: «Эх, яблочко, куды ты котишься…» – и, отбивая чечетку, приближается к ней. Она прячется за статую Афины. Бронзовые веки на лице статуи поднимаются, под ними эмалевые вставки огромных глаз, руки с хрустом шестеренок приходят в движение. Статуя сворачивает голову матроса, его повернутое назад лицо мгновенно становится белым, как у клоуна, а изо рта стекает струйка крови. Тело матроса отваливается и опадает, а статуя на экране застывает с головой в руках. Тело проваливается в люк, который тут же захлопывается. Веки на лице статуи опускаются. Анна хватает за руку сестру, бросается к окну, ступает на ветку, но та вырывает руку и возвращается. В комнату врываются матросы. Анна уходит по ветке в осеннюю листву.

* * *

Анфилада комнат богатого дома. Анна в платье служанки с белым передником медленно скользит по перилам круговой лестницы с подносом в руках. Юбки развеваются колоколом, открывая ноги в черных чулках. Пока она спускается, человек во фраке, поднимается вверх. Он снят в нормальной скорости, и медленное скольжение служанки воспринимается снисхождением с небес. (Она же сидит в зале маленького кинотеатра и наблюдает за своими действиями в роли служанки на экране. Время от времени изображение заволакивается дымом от ее сигареты). Фрачник подставляет руку и останавливает скольжение служанки. Она с вопросительным выражением на лице смотрит на него. Не отнимая руки, он начинает говорить монолог о презрении:

– Никто еще не превзошел меня в искусстве презрения к прочим. Изучив все оттенки презрения, от исступленной ненависти до беспредельного высокомерия, я пришел к идеалу простого презрения. Я просто презираю всех и вся, и вас в том числе, безо всякого повода. Надеюсь, вы меня понимаете?

Служанка, приставив палец к подбородку, со вниманием слушает.

– Да, понимаю… подержите, пожалуйста.

Она отдает ему поднос, бьет по щеке… у него вылетает монокль из глаза и попадает в бокал… забирает поднос и съезжает по лестнице вниз в зал, где идет прием. Хозяйка дома расхаживает с бокалом по комнате, рассуждая о тончайших оттенках презрения.

– Презренье кто-то выдумал и выдумал для всех! Но тот, кто его выдумал, сделал так, как хотели все те, кто отмечен стремлением возноситься над всеми, и даже над теми, кто, занимая высокое положение в обществе, не желает воспользоваться изобретением – по глупости и благородству души. Значит, тот, кто его выдумал, выдумал его не для всех, но для тех, кто хотел!

Она ходит по комнате так, словно служанка отсутствует, и той приходится все время отступать в сторону. Их передвижения напоминают своеобразный танец. Когда служанка не успевает в очередной раз увернуться, хозяйка щиплет ее за зад. Стоит только Анне расправить спину и стать, невольно выпятив грудь, с широко расставленными ногами и руками на талии сзади, как раздается голос хозяйки:

– Не принимай горделивых поз, милочка! Ты – не в борделе!