Текст книги "Тектоника власти"

Несмотря на все демократические институты, спецслужбы достаточно свободны в своих действиях, как внутри страны, так и за рубежом. Аллен Даллес в своём фундаментальном труде «Искусство разведки» написал: «Самое последнее, на что мы можем пойти, – заковать в цепи нашу разведку»[74]74
  Dulles A. The Craft of Intellegence. N.Y., 1963. Р. 264.


[Закрыть].

Поведение бывшего директора ФБР Джеймса Коми после выборов 2016 года очень характерно. Будучи формально подчинённым Трампу, он, тем не менее, участвовал в кампании против Президента, организованной «глубинным государством». ЦВВ жёстко защищает параметры своего проекта, с инакомыслящими не церемонятся. Для этого используются не только спецслужбы, но и налоговое управление США – IRS. В частности, его жертвой не раз становилась компартия США, имущество которой арестовывали. Госдеп и служба иммиграции и натурализации отказывают тысячам «неблагонадёжных» в выдаче паспорта, хотя по хельсинкским соглашениям США обязались защищать свободу передвижения и даже наложили санкции на СССР (пресловутая поправка Джексона – Веника) из-за запрета эмиграции.

В 1978-м году создан специальный секретный суд, который ежегодно даёт тысячи разрешений ФБР и АНБ на проведение электронного наблюдения. Любая гласность отсутствует. Общественного контроля нет. В 1995-м году этот закон был расширен (закон о наблюдении за иностранной разведывательной деятельностью). Этот суд может давать разрешение спецслужбам вторгаться в закрытые помещения с целью изъятия документов и улик без получения разрешения обычного суда, без уведомления объекта наблюдения и без составления описи изъятых предметов. При этом даже подозрения в совершении преступления необязательны. Основанием могут служить связи субъекта, которые, по мнению спецслужб, представляют угрозу национальной безопасности США. Спецслужбы используются ЦВВ для жёсткого управления политическим пространством страны. ФБР долгое время реализовывало Counter Intellegence Program, целью которой была нейтрализация организаций, представляющих угрозу американскому проекту.

Особенность американской системы власти в том, что её верхний этаж абсолютно выведен за пределы правового поля и общественного воздействия. Конституционное регулирование начинается с предпоследнего этажа – представительной, судебной и исполнительной властей. Люди, находящиеся на вершине социальной власти, никем не избираются и передают власть по наследству. Их власть основана на обладании собственностью и финансами, и потому-то они имеют возможность передавать свою власть наследникам. Их жизнь закрыта для прессы. Способы реализации их власти неформализованы и абсолютно непубличны. Но при этом верховная власть США не стремится к сосредоточению в своих руках всех функций управления.

Похожая ситуация в Великобритании, которая хотя и имеет иную форму правления, но в современных условиях также управляется узкой прослойкой финансовой элиты, неподконтрольной обществу. В Великобритании ситуация усугубляется ещё и тем, что писаная Конституция отсутствует.

Характерной чертой англосаксонской модели является то, что верховная власть занимается стратегическим управлением и контролем над общими параметрами системы и, как правило, не вмешивается в дела оперативной власти и сферу саморегуляции.

Контроль осуществляется, прежде всего, через кадровую политику. И здесь значительную роль играют НПО. Как свидетельствует Григорий Высокинский, «существуют открытые и скрытые, легальные и нелегальные формы контроля правящей элиты над политической. К открытой форме, в частности, можно отнести контроль через чиновников из “мозговых трестов”, “фабрик мыслей” большого бизнеса, перешедших на работу в государственный аппарат на ключевые посты»[75]75
  Высокинский Г.В. Указ. соч. С. 17.


[Закрыть]. На ключевых должностях в государстве, крупном бизнесе, общественном секторе, СМИ оказываются люди, по своим убеждениям абсолютно лояльные социальной системе, доказавшие эту лояльность всей своей биографией. Соответствующим образом руководители подбирают себе сотрудников. Массовое проникновение диссидентов в политические, медийные и другие структуры практически исключено, а отдельные «выскочки» быстро маргинализуются и удаляются. Формально, к примеру, в американских СМИ цензуры нет, но вопрос лояльности решается как раз кадровой политикой.

Сочетанием указанных мер гарантируется, что плюрализм не расшатывает базовые параметры.

В кадровой политике применяется принцип «вращающейся двери», что означает переход в бизнес госслужащих, и наоборот. Если внимательно посмотреть биографии чиновников высокого уровня США, то становятся очевидными особенности их карьерного пути. Поработав на государственной должности и зарекомендовав себя лояльным и эффективным сотрудником, такой человек переводится в бизнес-структуру. Ему дают возможность заработать определённый капитал, решить житейские проблемы, после этого вновь забирают на госслужбу и в случае успешной работы через некоторое время вновь дают «подкормиться» в какой-либо частной компании, чаще всего в роли консультанта. Обеспечивая уровень материальных благ, соответствующий новой должности. И так – до самых высот. Например, известная у нас как советник по национальной безопасности в администрации Буша-младшего Кондолиза Райс в своё время входила в советы директоров таких компаний, как Carnegie Corporation, Carnegie Endowment for International Peace, Charles Schwab Corporation, Chevron Corporation, Hewlett-Packard, Rand Corporation, Transamerica Corporation, William and Flora Hewlett Foundation, KQED, Вещательной компании Сан-Франциско. Среди чиновников высшего уровня США коррупция незначительна, и на госдолжностях получают они умеренно. Но система «вращающейся двери» позволяет обеспечивать им достойный уровень жизни, что укрепляет лояльность по отношению к ЦВВ.

Оперативное управление передано на «нижние этажи»: уровень федеральной государственной власти в лице Конгресса, Президента, Верховного суда, органов власти отдельных штатов и власти на местах – в США, уровни центральной и местной власти – в Великобритании. Именно на этих этажах используется принцип плюрализма, действительно задействующий рычаги реальной демократии и одновременно создающий иллюзию причастности народа к выработке государственных решений. В англосаксонской модели власти граждане имеют право участвовать в избрании ряда этажей власти, но это право не касается высшего центра, ограничивается нижними этажами – парламентом и т. д. Неверно утверждать, что в США, как и в Великобритании нет демократии. Но она ограничена и управляема.

Перечисленные свойства предопределяют наличие широких полей саморегуляции в общественной, политической, экономической жизни. Глубина директивного управления ограничена. Верховная власть вмешивается в общественные процессы, лишь, когда они начинают угрожать существованию самой модели. Последний наглядный пример – победа «несистемного» кандидата Трампа. Овладеть одной из ветвей государственной власти не означает взять верховную власть. Ситуация с Трампом лучше всего доказывает, что верховная власть находится не в руках Президента и даже не внутри государственной власти, а вне её, в руках совсем других людей. И эти люди, используя все ветви власти, быстро загнали Трампа в рамки, отведённые Президенту США, и, по умолчанию, но весьма наглядно показали, где находится центр американской верховной власти. И что он есть!

Констатируя наличие ЦВВ в США, я не утверждаю отсутствие политического плюрализма в этой стране. Американская политическая жизнь богата событиями и разнообразна в своих проявлениях. Она динамична, буквально кипит. Сталкиваются мнения в СМИ, проходят яростные, на грани фола, многочисленные дебаты кандидатов, каждый день собираются митинги и пикеты под стенами Белого дома и Капитолия, шуршат лоббисты в Конгрессе. Каждая предвыборная кампания – настоящее шоу, причём не только в переносном, но и в прямом смысле слова. «Креативят» политтехнологи, имиджмейкеры делают образы кандидатов. К политической борьбе подключают звёзд ТВ и кино. Разнообразна палитра мнений, широк круг обсуждаемых вопросов. Идёт жесткая взаправдашняя борьба по бюджету и налогам, по организации здравоохранения и образования, наконец, по правам женщин и харассменту. Шумные по форме, пёстрые по содержанию политические кампании и вправду могут создать впечатление, что все политические решения в США – плоды плюрализма, принимаются в результате открытого столкновения политических сил в рамках демократических процедур. Нелепо отрицать факт, что в большинстве случаев так и происходит. Но не по всем проблемам. Есть круг вопросов, которые никогда не ставятся и даже не затрагиваются системными публичными политиками. Это форма собственности и социальная структура, основы политической системы, форма правления и государственное устройство, имперский характер внешней политики. Эти вопросы составляют прерогативу верховной власти и не могут быть предметом игры политических партий. Попытки несистемных сил поставить их в политическую повестку жёстко пресекаются. Эти вопросы и образуют поле политического консенсуса. Поэтому я не отрицаю принятия решений на основе плюрализма в США. Я обосновываю его ограниченный характер, несмотря на всю широту.

За счёт наличия сильного центра власти, адекватного баланса стратегического и тактического управления и широких полей саморегуляции организация публичной власти в англосаксонских странах доказала свою высокую эффективность, позволяющую динамично развивать систему и при этом избегать масштабных кризисов.

Европейская модель – «всадник без головы»

Казалось бы, к рассмотренной выше модели можно отнести и другие западноевропейские страны, так как они принадлежат к единому западному миру. Однако я бы назвал европейскую модель «всадником без головы», так как Центр верховной власти находится не только вне конституционного поля этих стран, но и вообще за пределами этих стран. Западная Европа после Второй мировой войны оказалась, по сути, оккупированной англосаксами. Они формировали политическую систему западноевропейских государств, а план Маршалла только усугубил эту зависимость. А в связи с глобализацией европейцы оказываются под ещё большим контролем через различные интеграционные процессы. Исключение, быть может, составляет Швеция, бывшая нейтральной в ходе обеих мировых войн, и, благодаря этому накопившая ресурсы, и сумевшая в значительной степени сохранить самость своей политической системы.

Отдельного разговора заслуживает Франция. Характерной чертой её властной системы является перманентная борьба между национальными силами и «атлантистами». Благодаря де Голлю и его последователям, вплоть до начала нынешнего века (президентства Ширака), Франции удавалось во многом сохранять свою самостоятельность. Де Голль конституировал Центр верховной власти в лице Президента Французской республики. Но приход ориентированных на США Саркози, Олланда, Макрона последовательно размывает этот центр и саму французскую политическую идентичность. Показательно сокращение срока полномочий президента с 7 до 5 лет. Попытки национальных сил взять реванш к успеху не приводят, в том числе и потому, что патриотически настроенные французские политики, входящие в элиту и способные стать лидерами национальных сил, были дискредитированы (Доминик Стросс-Кан, Франсуа Фийон). С большой долей вероятности можно предположить, что спецслужбы англосаксонских стран приложили к этому руку. А принять в качестве лидера национальных сил такую яркую, но находящуюся на периферии политического спектра фигуру как Марин Лё Пен, французы пока не готовы.

Кстати, после президентских выборов 2016 года «Национальный фронт» и его лидера так же подвергли жёсткой маргинализации со стороны сторонников атлантической солидарности.

Так же особого разговора заслуживают Япония и Индия, для которого в этой книге место найти сложно. Замечу только, что Япония во многом сохранила национальную элиту, и её ЦВВ находится в недрах бессменно правящей либерально-демократической партии. Но в условиях жёсткого оккупационного режима он не может быть полноценным, поскольку Япония вынуждена следовать в фарватере американских интересов. Что касается Индии, то долгое время стратегическая власть там концентрировалась в партии ИНК, бессменно правившей многие годы. Именно партия Ганди – Неру привела страну к независимости и предопределила её самостоятельное развитие на десятилетия. Однако в последние годы Центр верховной власти также размывается не без участия американских «друзей», жизненно заинтересованных в подключении Индии в пояс стран, призванных сдерживать Китай.

Коммунистическая модель

Коммунистическая модель характеризуется следующими чертами:

– Центр верховной власти публичен, однако участие населения в его формировании формально, де-факто он формируется элитами, «партия и её руководитель вне критики»;

– разделение функций между верховной и оперативной властями декларируется, но на практике не реализуется;

– разделение властей на уровне оперативной власти отсутствует, граждане на деле не участвуют в формировании её органов, нет легальной оппозиции;

– государственная власть доминирует над экономической, политическая партийная власть доминирует над всеми ветвями власти;

– отсутствует сфера саморегуляции как таковая.

Как ни парадоксально, но коммунистические модели с точки зрения верховной власти оказываются более прозрачными, чем гордящиеся своей открытостью западные демократии. Хотя Центр верховной власти так же находится вне государства (в партийных структурах), но зато он – в поле правового регулирования и об его деятельности граждане регулярно и даже настойчиво информируются («партия заботится о людях»). В этих конструкциях ядром власти выступает единственная партия, а её лидер находится на вершине пирамиды публичной власти. Но её руководящая и направляющая роль закрепляется в Конституции (СССР, КНР, КНДР, СРВ, Куба). А деятельность самой партии регулируется внутренними, но при этом даже показными публичными нормами. Власть, за некоторыми исключениями (КНДР), не передаётся по наследству. И при всех условностях партийная власть формируется на основе выборного начала. Если в либеральных демократиях экономическая власть подчиняет государственную, то в коммунистических странах партия контролирует и государственную, и экономическую власть. Коммунистическая модель вроде бы тоже предполагала разделение стратегических и тактических функций власти: партия брала на себя определение целей развития, подбор кадров, контроль параметров системы, формирование идеологии, а оперативное управление должны были осуществлять так называемые советские органы (Совет Министров и исполкомы разного уровня в СССР). Были исписаны многочисленные тома по разделению ответственности партийных и советских органов власти. Но на практике партийные органы подминали и подменяли советские и управляли каждой мелочью: директивное планирование в экономике, жёсткая цензура в сфере культуры и массмедиа, партийное руководство общественными организациями и даже личной жизнью (инминбан – народные группы в КНДР). Разделить функции верховной и оперативной властей в коммунистической модели не получилось.

Характерной чертой коммунистической модели является её тотальность и отсутствие значимого пространства для саморегулирования общества и реального, не декларативного участия граждан в управлении. Негативным следствием этого становится неумение реагировать на возникающие вызовы и торможение социально-экономического развития.

Это привело к краху СССР и ориентированных на него стран социалистического лагеря. Вовремя осознавшее пороки и извлекшее уроки китайское руководство видоизменило и продолжает видоизменять коммунистическую модель. Существенно расширяется сфера саморегулирования в экономике, частично в духовной и частной жизни, но контроль в политической и медийной сферах остаётся по-прежнему жёстким. Центр социальной власти остаётся в Политбюро, при этом китайцы своеобразно решают одну из проблем тоталитарных (или лидерских) режимов – отсутствие ротации элиты. По-прежнему отвергая многопартийность и политический плюрализм, руководство КПК в кадровой политике использует принцип коллективного руководства, который включает и механизм коллективной смены руководства. Этот принцип, по мнению китайских коммунистов, «позволяет отказаться от способа передачи высшей единоличной власти от одного человека к другому, самостоятельного назначения себе преемника – практики времён Мао Цзедуна»[76]76
  Ху Аньган. Система коллективного руководства в Китае. М., 2018. С. 13.


[Закрыть].

Вождистская модель

Вождистская модель, как правило, возникает в странах «догоняющего развития». В элите появляется группа, осознающая отставание собственной страны, низкий уровень благосостояния населения. Одержимые патриотическим чувством, они выдвигают из своей среды национального лидера, который мобилизует нацию. Идеология, как правило, в такой модели не является самодостаточной. Не общество подчинено идеологии, а идеология – лишь один из инструментов мобилизации народа для создания «великой» страны.

Характерными чертами вождистской модели являются:

– слияние верховной и оперативной власти в одном центре;

– формальное разделение властей и ограниченное участие граждан в формировании власти, легальная оппозиция существует, но шансов прийти к власти не имеет;

– центр власти публичен, но не подконтролен, возможность его критики есть, но она ограничена;

– в системе социальной власти государственная власть имеет приоритет;

– сфера саморегуляции достаточно широка в экономике, но ограничена в политической и духовной областях.

Вождистская (лидерская) модель стран, осуществляющих догоняющее развитие (Турция, Азербайджан, Сингапур, Малайзия, Индонезия и другие) является близкой к коммунистической модели. Она также характеризуется доминированием государственной власти над экономической, так как национальный бизнес в этих странах слаб и не способен играть главенствующую политическую роль. Но, в отличие от коммунистических режимов экономическая власть, сохраняет некую самостоятельность. Доминирует в системе социальной власти государственная власть.

В вождистских режимах лидер замыкает подчас на себя не только стратегию, но и тактику, временами даже упраздняя пост премьер-министра (берёт функцию на себя). Сфера саморегулирования присутствует, но жёстко ограничена. Публичная власть в таких режимах воплощена в госструктурах, прежде всего, в фигуре главы государства и подчинённой ему иерархии. Институционализация власти в этих режимах от общества не скрыта: прописана в Конституции и других нормативных актах. Легитимация власти происходит через всеобщие выборы Президента. Но в силу жёсткого контроля верховной власти над ресурсами (экономическими, медийными) они редко бываю конкурентными. Альтернативные кандидаты не допускаются посредством административного ресурса. Поэтому выборы чаще всего являются лишь формальностью.

Характерной чертой вождистских режимов является жёсткий контроль над общественной жизнью. Как правило, существует легальная цензура. Отсутствует плюрализм, как на стадиях стратегических решений, так и на оперативном уровне. Такие модели показывают свою эффективность на короткой исторической дистанции, когда не ставится задача собственного стратегического целеполагания, а берётся известная успешная социально-экономическая модель в качестве цели. Общество не ищет новой цели, а волею вождя мобилизует ресурсы для рывка к поставленной цели.

Монархическая модель

Монархическая форма правления сохранилась в ряде государств Европы, но фигура монарха в них имеет символическое значение. Впрочем, так же, как и в Камбодже и Таиланде. В современных условиях реальная монархическая модель существует только в некоторых арабских странах (Саудовская Аравия, Катар, Кувейт, ОАЭ, Иордания, Марокко, Бахрейн и Оман). Её отличительными признаками являются:

– Центр верховной власти сосредоточен в руках монарха и его окружения, он публичен, но критике не подлежит;

– верховная власть находится в государственном поле, но ограниченно регулируется правом;

– разделение властей не признаётся даже на уровне оперативной власти, органы власти либо вообще не избираются, либо участие подданных в их формировании крайне незначительно;

– сфера саморегуляции ограничивается экономикой;

– государственная власть доминирует, но в своих действиях направляется властью духовной.

С точки зрения организации публичной власти арабские монархии похожи на вождистские режимы, но, если в вождистских режимах источником легитимации (опираясь на классическую классификацию Макса Вебера) является харизма вождя, то в исламских королевствах – сакральный характер власти правителя. Арабские монархии показали довольно успешный пример адаптации архаической формы правления к задачам современной модернизации, хотя они в большей степени ориентированы на сохранение социальной стабильности, нежели на рывок (как вождистские режимы), тем не менее, добиваются значительно успеха в прогрессе своих обществ. Конечно, они опираются на почти неисчерпаемые природные ресурсы, прежде всего запасы нефти, которые отсутствуют в большинстве стран с вождистскими режимами, но отрицать эффективность их использования нельзя.

Иранская модель

Считаю необходимым отдельно выделить иранскую модель, поскольку, с одной стороны, она представляет собой уникальный для властных отношений пример откровенности описания в Конституции всех аспектов системы власти в Иране, а с другой – эффективность этой модели, поскольку она позволила сохранить стабильность иранского общества и его развитие в условиях беспрецедентного внешнего давления в течение 40 лет. Иранская модель интересна ещё тем, что имеет определённые черты сходства с англосаксонской. Но при этом выявляется одно интересное отличие: те элементы, которые в англосаксонской модели скрыты и непубличны, в Исламской республике от общества не скрываются.

Характерными чертами иранской модели являются:

– публичность Центра верховной власти, он является государственной структурой и находится в поле правового регулирования, при этом он не избираем населением;

– принцип разделения властей существует, органы оперативной власти избираются населением, реальная оппозиция может и приходит к власти в результате легальной политической борьбы;

– духовная власть доминирует над государственной и экономической;

– сфера саморегуляции достаточно широка в экономике, ограничена в политической и медийной сферах и практически отсутствует в духовной сфере.

Принятая в ноябре 1979 года Конституция Исламской Республики Иран предельно полно, максимально честно и открыто описывает всю систему организации социальной власти, не оставляя места для недомолвок. Те элементы системы власти, которые в англосаксонской модели тщательно скрываются, здесь публично предъявлены. Прежде всего это касается наличия самого Центра верховной власти. Апологеты англосаксонской модели тратят огромное количество усилий, отрицая само существование Центра верховной власти в своих странах. Люди, персонифицирующие этот центр, их жизнь и деятельность полностью закрыты для общества, так же, как и их влияние на политическую, экономическую и медийную сферы жизни общества. В Иране – наоборот! Конституция фиксирует рахбара Центром верховной власти.

Идеологи англосаксонской модели отвлекают внимание от порядка передачи по наследству верховной власти финансовыми олигархами, акцентируя выборные начала формирования исполнительной и законодательной властей. Конституция Ирана не скрывает внутриэлитного выбора Центра верховной власти, формулируя принцип преемственности правления имамов. В англосаксонской модели координирующее и направляющее воздействие Центра верховной власти на законодательную, исполнительную и судебную власти, а также на СМИ категорически отрицается, хотя для беспристрастного исследователя это воздействие очевидно. В иранской же модели это воздействие публично и закреплено конституционно. В статье 57 иранской Конституции говорится: «Управление Исламской Республики Иран осуществляется законодательной, исполнительной и судебной властями, которые функционируют под контролем абсолютного правления религиозного Лидера и согласно нижеследующим статьям Конституции». Таким образом, в Исламской Республике «нет двоевластия», о котором иногда пишут в нашей литературе[77]77
  Чиркин В.Е. Глава государства. Сравнительно-правовое исследование. М., 2013. С. 61.


[Закрыть]. Верховная и оперативная власти разделены: верховная власть принадлежит рахбару, а оперативная – Президенту, меджлису и судебным органам. В свою очередь, на уровне оперативной власти действует принцип разделения властей, как и в западных странах. И это разделение в Иране институционализировано. В той же 57-й статье Конституции говорится, что законодательная, исполнительная и судебная власти независимы друг от друга.

Причём, как и в англосаксонской модели, при формировании оперативной власти используется институт выборов: «В Исламской Республике Иран управление делами страны осуществляется с опорой на общественное мнение путём выборов Президента, депутатов Меджлиса исламского совета, членов советов и т. д., либо путём референдума, которые проводятся по вопросам, определённым в других статьях этой Конституции» (ст. 6). А в статьях 62-й и 114-й закрепляется вполне демократический принцип прямого тайного голосования при выборах Президента и Меджлиса. Эти статьи не декларативны, в Иране существуют политические партии и реальная конкуренция между ними.

Двумя важнейшими функциями верховной власти во всех моделях является модерирование кадрового состава политиков и медийной сферы. В западных обществах это модерирование категорически отрицается, хотя его проявление встречается весьма часто, о чём мы писали выше. Это воздействие завуалировано и в других моделях власти. Пожалуй, только иранская Конституция говорит об этом со всей откровенностью. Так, Президентом Исламской Республики может быть выдвинут только человек, чьё соответствие конституционным требованиям подтверждено до выборов советом по охране конституции и одобрено лидером страны (ст. 110, п. 9). Другими словами, нелояльные элементы отсеиваются ещё на стадии выдвижения. В западных странах неблагонадёжные также не имеют шансов высоко подняться по политической лестнице, они быстро маргинализируются и выбрасываются из политической системы. Но, естественно, публике об этом не говорят. В Иране же всё предельно откровенно. Что касается СМИ, то иранская Конституция уникальна тем, что она, пожалуй, единственная, в которой есть глава (12-я), посвящённая телерадиовещанию. Функция модерирования телерадиовещания со стороны центра власти также открыта в статье 175-й: «Назначение и отстранение от должности председателя Организации “Голос и образ Исламской Республики Иран” осуществляется лидером страны. Контроль над деятельностью этой организации осуществляется советом, состоящим из представителей Президента, главы судебной власти и Меджлиса исламского совета (по два человека от каждой из ветвей власти)». В отношениях верховной власти и СМИ Иран выглядит честнее, чем гордящиеся своей свободой слова Соединённые Штаты, поскольку вводит в конституционное пространство способы и методы воздействия верховной власти на СМИ. А в так называемых демократических странах подобное воздействие осуществляется тайно и гораздо жёстче.

В Иране существует ограниченный политический и идеологический плюрализм. Здесь опять же отметим предельную честность иранской Конституции. Красная линия Основного закона – исламская идеология: «Все гражданские, уголовные, финансовые, экономические, административные, культурные, военные, политические и другие законы и установления должны быть основаны на исламских нормах. Эта статья приоритетна по отношению к другим статьям Конституции, а также законам и установлениям, причём заключение по поводу соответствия законов исламским нормам выносится факихами (исламскими правоведами) Совета по охране Конституции и исламских норм» (ст. 4).

Конституция в преамбуле закрепляет принцип плюрализма в деятельности СМИ, говоря о «конструктивном столкновении различных мнений и идей». В статье 24-й говорится, что «пресса свободна в публикации материалов». Статья 26-я закрепляет свободу политических партий и других организаций. Эти нормы – действующие, и плюрализм существует, но практически в каждой норме прописаны ограничения на основе исламской идеологии. Конституция требует от СМИ «служить распространению исламской культуры» и «решительно воздерживаться от распространения деструктивных и антиисламских явлений». Свобода прессы ограничивается случаями, «когда они наносят ущерб основам ислама или общественным правам» (ст. 24). А политические партии и другие организации не должны нарушать принципы «национального единства, исламских норм и основы Исламской Республики». Западные либеральные критики используют идеологические ограничения ислама для обоснования якобы недемократичности власти в Иране. Но вся «вина» иранской Конституции лишь в том, что в ней идеология страны и идеологические ограничения прописаны. Западные политологи отрицают наличие официальной идеологии в своих странах, но, на самом деле, либерализм давно превратился из философского учения в жёсткую идеологию. Политики, партии, СМИ, НКО должны строго следовать нормам либерального катехизиса. Отступникам грозят неминуемые, хотя и неформальные санкции. Лицемерность западной модели по сравнению с честной иранской проявляется в том, что реально существующая идеология и идеологические репрессии в западном обществе в законах не упоминаются, публично отрицаются и существуют, по сути, вне рамок правового поля.

Если отвлечься от идеологии, иранская модель во многом похожа на англосаксонскую. Как и в англосаксонской модели, в Иране удалось добиться разграничения функций верховной и оперативной властей, в отличие, скажем, от коммунистической и вождистской моделей. Это позволяет добиться достаточно динамичного развития при одновременной устойчивости к внешним воздействиям.

Так же, как и на Западе, в Иране существует реальная политическая борьба и справедливые, достаточно честные выборы. Также достаточно развита сфера саморегуляции. Скептики возразят, что плюрализм в Иране, свобода СМИ, отбор кандидатов жёстко ограничены исламской идеологией и контролем со стороны совета, но парадокс в том, что в западных демократиях свобода слова, политический плюрализм так же жёстко ограничены либеральной идеологией, но, в отличие от Ирана, ни в конституциях западных стран, ни в других законах эти ограничения не прописаны, равно как и жёсткий внутриэлитный отбор, который проходят кандидаты в президенты, премьер-министры, депутаты и т. п. Англосаксонский истеблишмент контролирует выдвиженцев пожёстче, чем рахбар. Но об этой роли истеблишмента в Основных законах – ни слова! В конституционном праве есть понятия реальной и фиктивной конституций. Чем меньше юридическая конституция соответствует конституции фактической, то есть, реально существующим правилам, по которым живёт общество и на основе которых складываются фактические общественные отношения, тем она фиктивнее. С этой точки зрения, Конституция Ирана выгодно отличается от конституций западных стран: она гораздо более соответствует естественному положению вещей и потому более реальна, чем «демократические» конституции западных стран, в значительной мере фиктивных.