Текст книги "Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления"

Чекисты

Даже тех исследователей, особенно зарубежных, которые признают Макаренко как великого педагога, одолевает смущение, когда они вынуждены упоминать о том, что Макаренко работал в системе ВЧК. У них мозги плавятся от короткого замыкания при совмещении в одном лице двух ипостасей – педагог и чекист. Это, в их глазах, несовместимо.

Что касается сочетания «Макаренко – чекисты», то в нем соседствуют два парадокса. Первый парадокс в том, что никто так не мешал Макаренко, не третировал его, как педагоги. А второй парадокс в том, что первыми помощниками Макаренко были чекисты. Все, что он сделал, – благодаря им. И вопреки педагогам-«олимпийцам».

Не кто-то другой, а именно педагоги добились того, чего добивались несколько лет, – уволили Макаренко, изгнали из колонии имени М. Горького. И что? А все то же: «Мою беспризорную педагогику немедленно „подобрали“… чекисты». «И не только не дали ей погибнуть, но дали высказаться до конца, предоставив ей участие в блестящей организации коммуны имени Дзержинского».

Наших современников почти убедили в том, что ВЧК – это чернота без единого просвета. Внушили, что если есть на белом свете абсолютное зло, то это ВЧК. Представили чекистов как кровожадных преступников, которые только то и знали, чтобы убивать налево и направо.

Антон Макаренко воспринимал их иначе. Он, между прочим, задумал даже роман под названием «Чекисты».

Если вспомнить, соратники и сотрудники Дзержинского не только врагов революции выискивали, не только разоблачали, карали, томили их в тюрьмах и расстреливали, – они держали границы государства, их бросали на самые трудные – чрезвычайные участки народного хозяйства, например, наводить порядок на железной дороге. А еще им было поручено позаботиться о детях-беспризорниках. Если быть точным, они сами напросились на эту очень хлопотливую работу. Еще в 1921 году по постановлению ВЦИК была создана Комиссия по улучшению жизни детей. Ее председателем был назначен Феликс Дзержинский, который «хотел бы стать сам во главе этой комиссии», чтобы «реально включить в работу аппарат ВЧК». В тот же день Дзержинский разослал всем органам ВЧК на местах приказ с предложением, что и как сделать для детей. Эта работа продолжалась десять лет – пока была насущной.

Но, начиная, чекисты очень скоро поняли, что мало отлавливать на вокзалах чумазых подростков и отправлять их в детские дома. Надо как-то прочнее устраивать их в жизни, находить для них наставников, выводить на путь истинный. В конце концов, беспризорники привели чекистов к педагогике. Но не к «обычной» школьной педагогике, а другой, особой, той, которая знает, с какой стороны подходить к малолетним преступникам, на каком наречии с ними разговаривать, как входить в контакт с ними и проникать в их души. Такой педагогики не было. Ее следовало создать. И чекисты принялись ее создавать.

Нет, не с чекистами воевал Макаренко, когда отстаивал свою педагогическую систему. Он воевал с «олимпийцами», с учеными мужами из органов народного образования, которые искали и находили в нем все мыслимые педагогические грехи, главный упор делая на том, что воспитание Макаренко – не советское, не «соцвос».

Не удивительно, что Макаренко не любил ходить в «наробраз». Да и особой нужды в том не было. Все-таки это была чужая контора. Начальство-то у него другое, чекистское. Но педагогические чиновники при случае давали понять, что их права распространяются и на него. И разговаривали с ним свысока, с поучениями и претензиями. Особенно «достал» Антона Семеновича инспектор по фамилии Шарин. Разумеется, Макаренко не могло не раздражать то, что этот «очень красивый, кокетливый брюнет с прекрасными вьющимися волосами, победитель сердец губернских дам», пустослов, к месту и не к месту употреблявший несколько модных терминов, пытался учить уму-разуму директора детской колонии, которая «посреди общего моря расхлябанности и дармоедства стоит, как крепость».

Макаренко было скучно в очередной раз выслушивать набор обвинений, который выставляли ему в наробразе. Будто он наводит в колонии аракчеевскую дисциплину. Что «нужно строить „соцвос“, а не застенок». «Наказания? Наказания воспитывают раба». «Долг? Долг – буржуазная категория». «Честь? Честь – офицерская привилегия»…

Неприязнь друг к другу густела, отношения обострялись. И однажды Шарин счел возможным арестовать Макаренко.

Повод: Макаренко без ведома ведомства принял в колонию бездомного пацана. Ведомство о том не ведало, но знал Особый отдел, знал и даже требовал принять. Дошло до того, что Шарин вызвал милиционера, который увел педагога в кутузку. А сам собрал комиссию и поехал в колонию. С обыском. Но с обыском ничего не получилось. Колонисты, грозя отколотить, прогнали «гостей» за ворота. И навострились спасать своего Антона. Правда, к тому времени Макаренко выпустили, и он вернулся в Куряж.

На первый взгляд, Макаренко никак не вписывался в систему ВЧК-НКВД. Виталий, родной брат – белый офицер, эмигрант, живущий где-то во Франции. Жена Галина Салько – дворянка, из рода Рогаль-Левицких. Исключена из партии – не прошла чистку. И это ни для кого не секрет: Антон Семенович добросовестно перечислил все свои «грехи» в анкете работника НКВД. К тому же и сам – беспартийный. С такой биографией – какой из него чекист? Скорее человек с подозрительным прошлым. Интеллигент, и вне НКВД не заслуживающий доверия, а он – внутри.

Да, шли годы, а Макаренко оставался внутри «системы». Это, заметьте, через годы возбудило подозрительность некоторых потомков, которые уже в наше время стали допытываться: почему? Допытываются как раз те, которые ищут «всю правду» о Макаренко.

Вопрос исчерпывают два ответа. Первый – очень простой: Антон Семенович Макаренко был хорошим педагогом, чего не могли не видеть чекисты. И они не хотели расставаться с эффективным работником. Несмотря на изъяны его анкеты. Все-таки есть анкета и есть человек. Чекисты, разумеется, предпочли хорошего человека хорошей анкете. Второй ответ – не явный, но важный: и среди чекистов хорошие люди – не редкость. В том числе и «там», наверху.

Даже Гетц Хиллиг, в симпатиях к чекистам не замеченный, о начальнике НКВД Украины с 1923 по 1937 годы В. А. Балицком позволил себе такие слова, как «просвещенный и высокопорядочный чекист». Балицкий, как и Дзержинский, остро воспринимал страдания бездомных детей в лихую годину революции и гражданской войны. И когда он узнал о деятельности Макаренко, стал ему помогать. Покровительствовать! Согласитесь, это звучит интригующе: главный чекист Украины – покровитель педагога Макаренко. Но какая в том интрига? Никакой. Макаренко лучше других помогал чекистам в работе, которая им поручена. И которая, к тому же, им по душе. И дело дошло до того, что чекисты подготовили коммуну «под Макаренко»: всё – пожалуйста, только работай.

Из первых рук: «Наш дом выстроили чекисты Украины за счет отчислений из своей заработной платы». «Чекисты Украины вовсе не были так богаты, чтобы строить дорогой завод, большие корпуса. Все дело в том, что чекисты обладали очень небольшими средствами, собранными путем вычетов из их жалованья. Они вложили в дело другой капитал».

Другой капитал? А какой? Что имел в виду Макаренко?

Из первых рук: «Они реализовали новые представления о человеке, позволяющие беспризорного поставить в первые ряды общества».

В. Н. Манцев, Ф. Э. Дзержинский, В. А. Балицкий. Фотография 1920 года

Конечно, на рубли или червонцы из жалованья не построить новейший завод, оснащенный новейшим импортным оборудованием. Наверное, чекисты, действительно, использовали и другую «силу своего коллектива», другой капитал – их возможности в те годы уважались всеми. Но – вдумаемся – на что они «отвлеклись» от своих прямых дел: на завод для детей. На завод – для детей! Но завод – не игрушка. И может ли государство позволить себе такие забавы в такое время?.. Оказывается, может.

Из первых рук: «В конце декабря 1927 года наш дом был готов и оборудован. Были расставлены кровати, в клубах повешены гардины и закончены художниками уголки. В библиотеке на полках стояло до трех тысяч книг, в столовой и на кухне все было подготовлено, и сам Карло Филиппович был на месте. Кладовые были наполнены всем необходимым. И только тогда, когда все это было готово, в коммуну приехали первые коммунары».

Завод ФЭД – картинка. Длинное трехэтажное здание с четырьмя ризолитами и линейными окнами – в духе конструктивизма, вырвавшегося на «короткую» свободу в те годы. Ничего подобного этому заводу в мировой истории не происходило. Заглянем туда, рассмотрим все подробно.

«И на заводе, и в спальнях, и в клубах, и в столовой вас обязательно поразит какая-то совершенно исключительная опрятность и нарядность этого особого мира – мира до конца социалистического. Все здесь блестит и радуется: безукоризненный паркет, зеркала, блестящие никелем и чистотой станки, правильно сложенные детали и полуфабрикаты, портреты, гардины и цветы, солнечные пятна на каждой стене, сверкающие улыбки молодежи, снова цветы и снова улыбки».

«Да, это совершенно новый мир. И это мир – рабочий».

В. А. Балицкий

Пока «в кресле» сидел Балицкий, у Макаренко не было никаких профессиональных проблем. Он был недоступен «олимпийцам», завистникам и доносчикам. 1936 год, арест бывшего начальник отдела, в котором работал Антон Семенович, – Л. Ахматова. И он на допросах назвал Макаренко в числе членов «троцкистской террористической организации». Казалось, опасность – у порога. Следующий шаг – арест. Все – предопределено. Но еще в силе Балицкий. Он приказал вычеркнуть фамилию Макаренко из протокола допроса и тем спас человека, имя которого облетит весь мир.

Однако через год «в список» попадет сам Балицкий, и его тут же расстреляют. Наверное, гибель Балицкого натолкнула Макаренко на невеселые размышления. Может быть, и до этого у Антона Семеновича были поводы для сомнений, но расправа над Балицким подводила под ними черную черту. Как бы то ни было, но Макаренко отказался от романа о чекистах.

Да, Макаренко работал в ВЧК-НКВД. Да, он работал у Дзержинского. А кто он, Феликс Дзержинский? Железный человек, не знающий жалости и сострадания? Кровожадный нарком, будто сорвавшийся с цепи? Упивающийся чужими страданиями террорист? О нем много написано всякого разного. Теперь пусть он сам скажет о себе в разные годы, откровенно и сокровенно.

«Я так хотел бы познать красоту в природе, в людях, в их творениях, восхищаться ими, совершенствоваться самому, потому что красота и добро – это две родные сестры».

«Везде страдания, тяжкий труд и нужда».

«Я видел и вижу, что почти все рабочие страдают, и эти страдания находят во мне отклик».

«Я не умею наполовину ненавидеть или наполовину любить».

«Я хотел бы обнять своей любовью все человечество, согреть его и очистить от грязи современной жизни».

«Не стоило бы жить, если бы человечество не озарялось звездой социализма, звездой будущего».

«И когда небо безоблачно, вечером заглянет ко мне за решетку звездочка и как будто говорит тихонько, когда, забывшись, я как бы вижу живую улыбку Ясика и его глаза, полные только любви и правды».

«Я все еще ношу кандалы».

«Я всегда любил детей. С ними чувствовал себя сам беззаботным ребенком, с ними мог быть самим собой».

«Только детей и жаль! Я встречал в жизни детей, маленьких, слабеньких детей с глазами и речью людей старых, – о, это ужасно! Нужда, отсутствие семейной теплоты, отсутствие матери, воспитание только на улице, в пивной превращают этих детей в мучеников, ибо они несут в своем молодом маленьком тельце яд жизни, испорченность. Это ужасно! Я страстно люблю детей».

Ф. Э. Дзержинский

«Часто, часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я».

«Я нахожусь в самом огне борьбы».

«Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше».

«Мы вовсе не собираемся уничтожить всех тех, кто раньше был капиталистом. Наоборот, мы приглашаем их к себе на службу, но при этом говорим: „Будьте честными, не вносите в наши ряды развала, и вы будете уравнены со всеми трудящимися“».

«Кольцо врагов сжимает нас сильнее и сильнее, приближаясь к сердцу. Каждый день заставляет нас прибегать ко все более решительным мерам».

«На нас двинулся весь мир богачей».

«Прошу проверить обоснованность всех арестов».

«Я не могу быть председателем ВСНХ – при таких моих мыслях и муках».

«Почти совсем не выхожу из моего кабинета – здесь работаю, тут же в углу, за ширмой, стоит моя кровать. В Москве я нахожусь уже несколько месяцев. Адрес мой: Б. Лубянка, 11».

Я думаю, Дзержинский и Макаренко, встретившись в доверительной беседе, хорошо понимали бы друг друга, – первый чекист и первый педагог страны.

Известно, что после коммуны Макаренко оказался в Киеве, в органах НКВД. Он стал чекистом-чиновником. В том было мало радости. Удовольствие было разве что от того, «как закопошился и начал расползаться „Олимп“, спасаясь от едких порошков чекистской дезинфекции». Он неожиданно поднялся над «олимпийцами». И имел удовольствие увидеть их страх и растерянность. Да, признавался Макаренко, он не испытывал никакого сострадания к «Олимпу», к этому «гнезду бактерий, несколько лет назад уничтожившему мою колонию». В сущности, это были его враги. И не только его.

Очень скоро Антон Семенович написал рапорт об увольнении, сославшись на то, что «в административном аппарате польза от него ничтожна». И это была правда.

В начале 1937 года он уехал в Москву.

По легенде, в один из летних дней 1927 года Антона Семеновича вызвали в Кремль. Педагога принял сам Сталин. Разговор был об очень секретном и далеком от педагогики деле – о создании центра подготовки разведчиков и диверсантов. Провожая, вождь дошел с Макаренко до открытых дверей своего кабинета, и потому последнюю фразу слышали люди в приемной. Сталин сказал: «Вам не станут мешать. Однако помните, что от вашей работы во многом будет зависеть безопасность страны».

Я не знаю, встречался ли Макаренко со Сталиным. Не исключено, что встречался. Если разговор был не для всех, потайной, то, естественно, о своем визите в Кремль Макаренко мог умолчать. Как бы то ни было, секретное подразделение как будто вошло в состав колонии. Поселилось в ней. Не уверен, что это хорошо. Не думаю, что Антон Семенович был в восторге от такого соседства. Впрочем, сведения об этой странице в жизни Макаренко скупы и не дают сказать о ней что-то определенно.

Однако говорят, что воспитанники Макаренко работали за рубежом, в том числе с Рихардом Зорге в Шанхае.

Антон Макаренко сотрудничал с властями? Сотрудничал. И знался со Сталиным? Может быть, и знался. А что – нельзя? Надо всегда и везде – против своего государства?

Это – другое время. Это – 1927 год. Сталин еще не тот, каким станет через десять лет. Страна, после небывалой в мире революции, жила верой в себя, в свое будущее, в своих вождей. И Макаренко, как все, был уверен, что если где-то что-то не так, в том вина властей на местах, а не кремлевских вождей. И надо всего лишь, чтобы в Кремле об этом узнали, – и сразу же будет наведен порядок.

Страна надеялась, что на этот раз, наконец-то, впервые в мире, в России восторжествует справедливость, которую она выстрадала в войнах и революциях…

То, что произошло в России в 1917 году и позже, Макаренко принял без восторгов, но сочувственно. Социалистический идеал был ему близок. Но одно – идеал, а другое – реальность. В ней многое отталкивало. Однако я не согласен с Гетцем Хиллигом в том, что Макаренко скрывал свои политические убеждения. Будто он «мог производить впечатление, что является истинным приверженцем советского строя». Нет, я думаю, что Макаренко не из тех, кто «производит впечатление». Если же согласиться, что он вел двойную игру, то разваливается весь его образ. Это будет другой человек.

Молодые годы остались в памяти у Макаренко в унылых тонах – захолустье, глушь, серое небо, скучные безнадежные дни… Он чувствовал себя на обочине жизни, в то время как «сама дорога была предоставлена господам. Они мелькали мимо нас в каретах и колясках, блистали богатством, красивыми платьями и красивыми чувствами». «Это была мерзкая жизнь». «Это была та жизнь, которую мы научились по-настоящему ненавидеть только теперь, после Октября». Еще о прошлом: «Когда я перелистываю страницы моей жизни, в памяти возникают ужасающие годы беспросветной реакции, наступившей после 1905 года».

Если у кого-то есть сомнения по поводу того, как сильно Макаренко верил в революцию и социализм, то в этом смысле сомневаться не в чем. Есть, как говорится, документы. Авторские. Личные свидетельства. Прямые. Без обиняков.

Пожалуйста: «Октябрьская революция внезапно открыла передо мной невиданные просторы для развития свободной человеческой личности, открыла богатейшие возможности в моей воспитательной работе».

Пожалуйста: «Мы – те, которые вступили в трудовую жизнь в 1905 году, воспитывали нашу мысль и волю в учении марксизма, в борьбе Ленина и партии большевиков».

Ему не все нравилось?

Не все. А кому и когда нравилось все? Суть в другом – негатив, который он видел в новой жизни, был для него поводом не для злорадства, а для горечи.

В изъянах, ошибках и прорехах нового строя он видел не желанное средство для борьбы с социализмом, а, наоборот, повод для его улучшения и утверждения.

А. С. Макаренко, 1905

Антон Семенович без запинок пользовался советской риторикой. Он не противился, если бы его называли большевиком, но – беспартийным. В партию он не хотел. Потому что, да, не все в ней нравилось. Но главное, он, как, кстати, и Владимир Маяковский, не хотел себя связывать партийной дисциплиной. Он предпочитал самостоятельно распоряжаться своей судьбой и приносить пользу своей стране на своем месте, а не на том, куда пошлет партия. На этот счет Антон Семенович высказался прямо: он «предан до отказа», но не вступает в партию, «потому что так удобнее работать». Вообще он не был человеком публичного активизма, не был трибуном митинговых стихий, не из тех подручных, которые всегда на подхвате и всегда, действительно, – под рукой.

На самом деле, Макаренко был связан с советским строем и социализмом гораздо теснее, чем может показаться. Потому что без советского строя и социализма немыслима его педагогика.

Максим Горький

Антон Макаренко воспитывал «пацанов». Это ясно. Простите, но кто воспитывал самого Макаренко? Если признать, вслед за всем миром, что он велик, то кто воспитал великого человека?

Да, конечно, родители. Наверное, в характере Антона Семеновича были такие черты и черточки, которые привились ему от матери и отца. К сожалению, у нас нет никакой возможности выяснить, что именно Антон «взял» у родителей. Что-то взял. Не мог не взять. Что-то интимное, тонкое, теплое… И – глубокое, но – не публичное.

Однако, я допускаю, что-то очень важное родители не дали сыну. Или он пренебрег тем, что имели отец с матерью. А потом всю жизнь ему этого, родительского, не доставало. Могло случиться и так, что в душе Макаренко – неосознанно – затаилась обида на родителей. За что-то. За привязчивые болезни. За обличье, которое ему досталось… Кто знает…

Родители А. С. Макаренко – Семён Григорьевич и Татьяна Михайловна. Кременчуг, 1913

Осмелюсь сказать, что родителям было трудно с Антоном. Сын вел себя не так, как им хотелось бы. Они его плохо понимали. Он рос необычно. Он не давался им. Весь – внутри, а вовне – ершистость, вроде бы ему не присущая. Вдруг объявил, что – женится. Отец – против, негодует. Конфликт. Размолвка.

Долгая. Почти на всю жизнь.

У молодого Макаренко, кроме родителей, были другие – и более глубокие – воспитатели.

Книги – они стояли между сыном и родителями. И они стали его главными воспитателями.

Он сам: «Батько мой был человеком старого стиля, он учил меня на медные гроши, впрочем, других у него не было. Учили меня книги».

Книг было много. Среди других – Антон Чехов. Макаренко не мог пройти мимо него. До поры до времени «стоял» на Чехове. Но чему мог научить Чехов? Прощанию с прошлым? Грусти листопада? Провожанию уходящего? Томлению в сладком тумане? Чехов никуда не звал. Он и сам не знал, куда идти. И надо ли идти куда-то. Ведь если идти, то вперед, а что впереди – неизвестно.

Может быть, Антон Павлович Чехов был мудрее всех и раньше других понял, что все в жизни тщетно, однако молодой Макаренко был настроен иначе. Исподволь в нем зрело чувство протеста. Стремление что-то изменить. Как-то в этой жизни определиться. Понять, где какие стороны. Где солнце восходит и где заходит. Почему наступает ночь и неизбежен ли рассвет? И однажды он прозрел. Он пришел к Горькому. Или Горький пришел к нему.