Текст книги "Толмач"

– Ты что, сдурел? – удивился я.

– А что?.. У них много есть, другой повесят.

На балконе я узнал, что Димок в разводе и под судом, все жена-потаскуха виновата. Больше ничего узнать не удалось, потому что в комнату переводчиков ввалилось темное арабское семейство, за ним следовал коллега Хуссейн с горой папок в руках. Помахав мне через балконную дверь, он начал зычным голосом опрашивать небритых мужчин и забитых женщин, к которым жалась смуглая детвора. Сейчас Хуссейн был чем-то похож на своего тезку-тирана, когда тот ведет Военный Совет. Он так орал на перепуганных арабов, что дети подняли плач, и мы поспешили уйти с балкона.

Тилле был не в духе, мельком кивнул, продолжая возиться с компьютером. Долго налаживал диктофон, внимательно изучал паспорт, потом спросил, не включая диктофона:

– Дата въезда в Германию – два года назад. Почему?..

– Въехал как потомок немца-переселенца, по параграфу 8.

– Шварц. Это ваша фамилия?

Димок живо отозвался:

– Это жены-хуры[21]21
  От Нure (нем.) – проститутка.


[Закрыть] фамилия.

– А ваша фамилия как?

– Семёночкин.

– Sе-mjo-nоtsch-kin… Уф, трудно… Китайские даже легче. Недавно вот целая цистерна китайцев сдалась. Как селедки друг на друге, под видом мазута, от Харбина до Берлина, тряслись, трое не выдержали, задохнулись, так с трупами и ехали… Ну ладно, продолжим. Паспорт казахстанский. Срок паспорта истекает в этом году, а срок визы – через три месяца. А въехали вы в Германию вообще два года назад. Что вам тут надо?.. – поморщился Тилле.

Димок важно начал:

– Помогите, спрячьте!.. Я самбо, киксинг, спорт, могу хорошо драться!.. Битте!..

– Где семья?

– Нету жены. Капут. Развод. Разошлись. – И Димок для убедительности раздвинул руки до краев стола. – Я ее муттер-мать прибил. Выпила кровь, сука. Мне тогда еще восемнадцати не было, когда я ее утюгом ухнул. Условно трояк вмазали. Вот и маюсь.

– В чем вообще дело? – не понял Тилле. – Что вам от нас надо?

Димок сгорбился, явно готовясь к исповеди:

– Да как сказать… Где начать… С чего начать, не знаю…

– Что?..

– Не знает, с чего начать.

– Пусть покороче и по существу. Русские любят долго рассуждать. А мне еще на совещание ехать. В чем суть?

– А суть такая, что я всех их мать ебал, фашистов! – твердо ответил на это Димок, стукнув мозолистым кулаком по столу.

Тилле насторожился, услышав знакомое слово:

– Нас ругает? Мы фашисты?

– Нет, семью. Тещу свою.

Димок с горестным видом полез за сигаретами.

– Тут курить нельзя, – предупредил Тилле.

– Тогда выйду. Устал. Волнуюсь. Паузе, битте, – добавил он. – Очень прошу выйти на минуту.

Тилле кивнул и повернулся к компьютеру, бросив:

– Перерыв пять минут! Пусть соберется с мыслями. Он немецкий знает?

– Говорит, на немке был женат. Кое-какие слова знает, – ответил я.

– Ясно. Он просто боится, что ему визу не продлят, раз он в разводе, – предположил Тилле. – Идите, взгляните, что он там делает…

В коридоре мы встали у окна. Димок нервничал, ходил туда-сюда.

– Димок, я тоже что-то не понимаю. Что ты от них хочешь? – Я кивнул на дверь кабинета.

– Развод, суд. Что дальше будет – неизвестно. Виза нужна.

– И ты думаешь, что они дадут тебе политубежище?

– Пробирен[22]22
  От probieren (нем.) – попробовать.


[Закрыть] можно. А что, шансов нет?..

Я пожал плечами:

– Какие могут быть шансы?.. Кто тебя преследовал?..

– Теща!.. Жаль, не добил. Она весь развод и сварганила, сука.

Он плюнул в окно и швырнул окурок – тот попал прямо на капот сверкающей «Ауди».

– Ты чего, ошалел, Димок?..

Окурок тлел. От капота начал подниматься дымок.

– Ничего не будет, спецпокрытие.

В кабинете Тилле включил диктофон и продолжил:

– Родители живы?.. Нет?.. Прочерк. Братья-сестры есть?.. Нет?.. Отлично. В армии служили?.. Нет?.. Почему?.. Освобожден по здоровью?.. Но он же спортсмен?.. А, плоскостопие, понятно… Где работал?.. Слесарь в автомастерской. Запишем… Ну, а теперь расскажите о причинах, почему вы пришли в этот кабинет. Что вам надо?

– Я человек тихий. Но если меня замкнет – тогда все, плохо дело…

Тилле, видя, что опять начинается долгая предыстория, посмотрел на часы и сказал мне:

– Пожалуйста, переводите по предложениям. Может быть, так он будет короче говорить.

– Он говорит, чтоб по предложениям переводить. Говори от точки до точки, пунктиром, – сказал я Димку.

Он кивнул:

– Гоню пунктиром. Женился на русской немке. Баба ничего была. Семья – здоровая, в войну выслана. Но у всех их в паспортах стояло «русский» – и рыбку съесть, и на хер сесть. А я только женился. Вижу – надо что-то делать. Продал хату, дал баксы баблососам из ментовки, они переписали паспорта на немцев, все стали дойчи. Вначале выехали мы с моей нутой[23]23
  От Nutte (нем.) – шлюха.


[Закрыть] и ее сестра с семьей. Там осталась теща – ее мужа, Додика, не выпускали, он в молодости на атомном реакторе полгода буфетчиком работал. Потом выпустили. Вот приперлась эта сучья теща со своим жидом Додиком. Села на социал, вонунг[24]24
  От Wohnung (нем.) – квартира.


[Закрыть] ништяк получила, мебель дорогую купила, себе всякие наряды каждый день с магазина тащит…

Тилле прервал его:

– Пожалуйста, ближе к теме!

– Данке зер[25]25
  От danke sehr (нем.) – большое спасибо.


[Закрыть]. Уже близко. Начала эта обезьяна задаваться. Просит ее моя дура с ребенком посидеть, а у ней времени нет, к парикмахеру спешит. Сама вся лысая, на копфе[26]26
  От Kopf (нем.) – голова.


[Закрыть] кожа розовая, зоб болтается, как у индюшки, в гроб давно пора, а туда же – прически делать, тварь!.. Другой раз попросили с дитем побыть – а она в ответ: вы, мол, женщину наймите, у меня времени нет, педикюрку должна делать. Это ей-то, на ее кривые когти!.. Совсем офашистилась, себя Гердой называет, хотя всю жизнь Надькой в сельпо корячилась… В общем, такие понты. Вот тварь, думаю, ну, я тебя уделаю, обезьяна лысая… Потом с ее жидом сцепился. Этого Додика день рождения был, барана зарезали. Сидим на травке. И стал свояк Ахмед этого Додика подкалывать: «Вы, мол, суки, зачем Христа убили?» А тот Додик вдруг как завизжит: «Да какое вам дело, что мы с одним нашим недоноском сделали?.. Мы со своим евреем разобрались, вас не касается, чего вы нос свой туда суете!» Ферштейн зи?..[27]27
  От verstehen Sie (нем.) – вы понимаете.


[Закрыть] Это Христос-то – недоносок!.. Ну, Ахмедке все равно, у него свой аллах, а мне обидно стало. Дал я Додику по рогам, он – с копыт. Скорая, менты… Еле отмазался…

Тилле давно уже выключил диктофон и с тоской слушал Димка, а тот рассказывал дальше:

– Потом еще Ахмедка этого Додика порезал из-за машины. Три раза ударил мессером[28]28
  От Messer (нем.) – нож.


[Закрыть] в задницу. И домой побежал, в ванной заперся и сидит. Полиция пришла айн маль[29]29
  От ein Mal (нем.) – один раз.


[Закрыть] – он не открыл. Потом Ахмедкин брат, Зубаир, выпивши со свадьбы пришел, ничего не знает, сидит мильх[30]30
  От Milch (нем.) – молоко.


[Закрыть] пьет – он, как водярой нарежется, потом обязательно молоко тринкает[31]31
  От trinken (нем.) – пить.


[Закрыть].Полиция пришла ночью опять. «Где, говорят, Ахмед?» – «Не знаю». – «Хорошо, поищем». Пошли по циммерам[32]32
  От Zimmer (нем.) – комната.


[Закрыть]. А это что?.. Дверь в ванную. «Откройте!» Зубаир видит – правда заперта. Удивился – что такое? Взял по пьянке топор и начал рубить. А там Ахмедка… Увели в наручниках, теперь в кнасте[33]33
  От Кnast (нем.) – тюрьма, заключение.


[Закрыть], суда ждет…

Тилле, горестно вздохнув, проникновенно попросил:

– Короче, пожалуйста!

Димок закряхтел на стуле:

– Да уж куда короче. Ладно. Аллес клар[34]34
  От alles klar (нем.) – все ясно, все понятно.


[Закрыть].Вот пришла как-то эта сучья теща как будто ребенка навестить, а сама все своими аугами[35]35
  От Auge (нем.) – глаз.


[Закрыть] туда-сюда крутит – что, мол, еще нового купили, да за сколько, да зачем?.. Слово за слово, я не выдержал, дал ей по рогам. Она – с копыт. Скорая и так далее…

– Мы-то тут при чем?.. Все это – для уголовной полиции. Дело заведено? – устало спросил Тилле.

– Найн, – твердо ответил Димок.

– Ну и радуйтесь, что в тюрьму не посадили. Других причин для просьбы о политубежище нет?..

– Да вроде бы все…

– Что вас ожидает в случае вашего вероятного возвращения в Казахстан? – задал Тилле дежурный вопрос, который испугал Димка.

– Да уж ничего хорошего. Убьют – и все.

– Добавить ничего не хотите?..

Димок встал и жалобно уставился на Тилле:

– Битте, хельфен зи мир![36]36
  От Вitte, helfen Siе mir! (нем.) – Пожалуйста, помогите мне!


[Закрыть] Помогите! Мне бы пару месяцев перекантоваться, а там срок придет, можно будет на постоянку заявление подавать, адвокат поможет, свой парень, из Джамбула…

– На три месяца у вас и так есть! – отмахнулся Тилле и протянул ему временное удостоверение беженца. – Вот, тут написано, что можете три месяца находиться в территории Германии, пока мы вам отказ выписывать будем.

– Серьезно?.. Ну, ништяк, зер гут. Всего-всего вам!.. – вскочил Димок и полез к Тилле с протянутой рукой – прощаться.

Тилле нехотя ответил на рукопожатие. Потом Димок крепко потряс мою руку и выбежал из кабинета, забыв на столе свое удостоверение.

– Дайте ему. Псих какой-то!.. Ну, мне пора на совещание. За восемь недель третий летучий голландец с курдами из Ирака в Триесте причаливает. Команды нет, одни беженцы. Полюбилась им Германия! Положение серьезное. До встречи!

Димок курил на лестнице. Я дал ему удостоверение и увел на балкон – курить и ждать, пока будет напечатан протокол. А там услышал печально похожие друг на друга истории о том, как Димок за разные провинности снес с копыт все родство, включая самых близких. Отца покалечил за то, что тот не давал ему киндергельд[37]37
  От Kindergeld (нем.) – «детские» деньги, которые в Германии ежемесячно получают родители на нужды своих детей.


[Закрыть]. Мать избил за рысканье по карманам. Сестре сломал ключицу, застав ее роющейся в его кошельке. Палкой надавал бабке по рогам, когда она его в похмелье побеспокоила. А столетнему деду сломал руку, когда тот пытался украсть у него бутылку бира.

– Тебе за все это пожизненно полагается. – Я загасил окурок и вернулся в комнату.

– Да, – согласился Димок, следуя за мной. – Но что делать?.. Если крыша поехала – все, одни рефлексы. У меня удар смертельный. Как у Стрельцова, знаешь?

– Я вообще со спортом не очень-то… Тренироваться всегда было лень…

– Думаешь, я тренируюсь?.. Больше делать нечего! Удар поставил, точки знаю – и все, чего еще надо?.. Любого с копыт снесу, кто пасть шнуровать не будет!

И он, вдруг вспрыгнув на стол, дал ногой по лампе, которая с треском взорвалась и осыпалась.

– Ты что, опомнись! – Я едва успел уклониться от осколков.

Он спрыгнул со стола.

– Сама взорвалась! – и начал собирать осколки.

«Прав Тилле – это настоящий псих!» – подумал я и пошел искать Зигги, чтобы сообщить о взрыве лампы.

В коридоре встретился Рахим – он гнал перед собой черное семейство, подстегивая отстающих гортанными вскриками.

– Работа есть? – подмигнул я ему.

– Слава Аллаху и Саддаму! – возвел он глаза к седьмому небу, куда мешал добраться белый потолок земной тюрьмы.

– И Кабиле с Каддафи, – добавил я и, увидев в глубине коридора Зигги, поспешил к нему.

А Димок, выглядывая из комнаты, крикнул:

– Пусть ганс веник захватит, руками не собрать! Осколки мелкие. Я, если бью, то все, до тода[38]38
  От Tod (нем.) – смерть.


[Закрыть], по рогам – и с копыт!

Сачок Савчук

Дорогой друг, в последнем письме ты интересовался, что средний европеец видит и слышит о таинственно-бескрайнем Руссланде?.. Ничего хорошего, могу тебя заверить. Представления самые смутные и тревожные. Не поленюсь дать сколок того, что по германскому «туннель-видению» передают.

ОМОН ломает двери и челюсти, ходит по спинам и головам. Бичи и бомжи на грязных лестницах. Лилово-синие трупы в моргах. Битые рожи блядей в полиции. Тощая средневековая провинция: крыши текут, двери спадают с петель, худые коровы жуют гнилуху, пастух спит в навозной куче. Безрадостные алкаши в кепках набекрень. Рахитичные сироты на голых больничных койках. Кувалдой развороченные унитазы, текущие бачки, вырванные с корнем телефонные трубки. Адские подъезды, где малолетки нюхают клей. Мухи, тараканы, крысы, стаи бродячих собак и кошек. Набитые битком тюрьмы. Дикие сцены в вытрезвителях. Барахолки, толкучки, толчки, тычки. Нищие и калеки. Больницы без воды и света. Кучи мусора. Трещины в стенах атомных реакторов. Ржавый лом в портах, рельсы в бурьяне. Брошенные цеха. Заводы в агонии, среди мертвых станков чумазые типы с мятыми папиросами в зубах мозолистыми лапами забивают «козла». Безумные политики в распущенных галстуках на толстых шеях. Коммунисты в рваных кацавейках, с портретами Ленина и Сталина, вопят что-то беззубыми ртами…

И – водка, водочка, водяра. Всюду, везде и всегда. Каждый уважающий себя немецкий журналист считает святым долгом во время любого репортажа показать крупным планом бутылку и пьющие рты. И каждый уважающий себя бывсовчел тоже считает своим святым долгом обстоятельно поговорить по душам с немецким корреспондентом – ну, а какой разговор по душам без бутылки?.. В общем, еще одна страна олухов, воров, лентяев и недотеп – вздыхает средний бюргер, и словами его трудно разубедить. А на упреки, почему надо показывать только плохое, журналисты оправдываются: «Что делать?.. Там, куда ни направь камеру – всюду одно и то же!..» Насколько все это соответствует действительности – не берусь судить, тебе виднее, ты в ней варишься. В общем, скука, скучища, скукотища. И думать позитивно как-то не удается.

Между прочим, известно ли тебе, что слово «недотепа» происходит от старорусского «тети», то есть «бить», «убивать». Недобиток, значит?.. А слово «наглец» – от «наголо» (бритый, каторжанин)?.. Это я узнал от одной молоденькой аспирантки-голощелки. Сама она из Волгограда, стипендию получила и на год приехала диссертацию писать. Она мне и понарассказала всякого. Знал ли ты, например, откуда слово «толмач» пошло?.. Уверяю тебя, что не от «толма», как ты, наверно, думаешь. Есть тюркская версия – от «тел» («язык»). Есть и европейская: «толмач» – это искаженное немецкое «Dolmetscher»[39]39
  От Dolmetscher (нем.) – устный переводчик.


[Закрыть].

Все может быть. А по-простому толмач – это тот, кто толкует на толковище. Знает толк, толковый парень. Толковник. Толкач. Толмачу на толковище все толки известны. Он и сам толковые вещи проталкивает. Толчется на толкучке в толкотне толчеи. А если даже толком ничего не знает, то все равно толчет воду, пока не выгонят в толчки… Знаешь в Москве Толмачевские переулки возле Ордынки?.. Там, оказывается, пролегала дорога в Золотую Орду, там жили толмачи, которых брали с собой, когда ехали в Орду с татарвой толковать.

Все эти лингвоновости рассказала мне мокрощелка. Какая из себя – еще не знаю, не видел, только по телефону пока говорил. Лишь бы не блондинка с длинными волосами. И без голубых глаз. Блондинок я почему-то с детства не терплю. С короткой стрижкой – еще куда ни шло, но эти аленушкины патлы – избавь. Да и опасно. Длинные волосы крайне непрактичны вообще, а в постели – особенно: все время куда-то лезут, попадают, защемляются, закрывают обзор, сужают кругозор… Так и тянет намотать их на руку, а там и до визга недалеко. В общем, одни проблемы.

Еще возникла у меня с этой аспиранткой грызня по поводу ударений. Я в разговоре, говоря о рыбе на волгоградском базаре, сказал: «Рыби́на». Она меня поправила: «Ры́бина». Тогда я ответил: «А волчина, домина, дубина, скотина?» Она выпаливает: «Соломина, горошина, телятина, говядина». Я ей в ответ: «Оленина, свинина, парусина, балерина!» Она опять за свое: «Трещина, хижина, родина». А я в ответ крою: «Древесина, лососина, витрина, машина, личина, стремнина, гробина, мужчина, дурачина». Так и не решили, где в таких словах ударение ставить. Думаю, я выиграл у наглой мокрощелки этот спор.

Потом из-за другого суффикса поссорились. Она говорит: «Я не ворожея́, чтобы знать, когда у вас свободное время». А я поправил: «Вороже́я». Как она возмутилась!.. «Нет, надо говорить ворожея́, потому что “швея”, “змея”!» Я тут же отбрил: «А камея, ассамблея, аллея, траншея, идея, затея?» Она уже ничего не нашла и кричит: «Струя!.. Сбруя́!..» – «Что, сбруя́?.. Ни хуя!» – вырвалось у меня. А она обрадовалась: «А вы сами сейчас где в этом плохом слове ударение поставили?..» Я было испугался – ударение-то на «я», тут сомнений быть не может, но потом сообразил, что слово в родительном падеже стоит, а мы об именительном спорим (не зря у меня в школе твердое «четыре» по русскому было). Так что и эту баталию я у лингвоковырялки выиграл. Как считаешь?.. Тебе, охотнику за рифмами, лучше знать, где ударения ставить.

Работа в лагере есть, беженцы понемногу просачиваются. Конечно, не так обильно, как хотелось бы толмачам. Но вот недавно целое семейство с Украины пожаловало. Бирбаух, стукнув печатью по обходному, кивнул:

– Много работы сегодня у всех. Видите, грустные какие! – указал он на понуро сидящих в приемной людей и сделал свой вывод: – Да уж, конечно, мужик без денег – что бык без рогов!

– Они не из-за денег грустные. У них другие причины.

Бирбаух усмехнулся, с сомнением покачал кудлатой головой:

– Да?.. Будь у них деньги – тут бы не сидели! У кого деньги – сидит в другом месте! – поднял он толстый палец. – И я бы тут не сидел, будь у меня деньги…

– А где бы сидел?

– А там, где тепло и марку уважают, – мечтательно произнес он, расчесывая жирной отечной пятерней безволосую грудь в разрезе рубашки. – Где вечный рай и отпуск!

– Тогда на остров Пасхи надо, там тепло и туземцы задницы листьями коки подтирают.

– Вот-вот, – просунул он мой лист под стекло. – Или на Гавайи.

Я заглянул в приемную. Много глаз уставилось на меня. Угол темнел от курдов. Две семьи. Курчавые арабовидные дети играют под стульями с вагончиками. Рядом три щуплых китайца смотрят в никуда. И тихая испуганная обычная семья – муж, жена. Между ними – сын. Забитость во взгляде. Плохо крашенные волосы жены. Старый маникюр. Мой контингент. Бывсовлюди. Я кивнул им:

– Из России?

Мужчина привстал:

– Оттуда. 3 Украины. Против Кучмы.

Курды затихли. Китайцы, не поворачивая стриженых голов, скосились на нас. Муж в кожанке и джинсах, дороден и широк. Белобрысый мальчик тихо катает по стулу грузовик, испуганно поглядывая на шумных курденят. Жена – увядшая, но тоже дородная, сильно крашенная, с шиньоном (такой взбивают перед танцами на селе). Губы и глаза грубо нарисованы. Чем-то похожа на обрюзгшую бабу с лубка, на располневшую матрешку. Но одета в мини-юбку, которая едва налезает на ее толстые ляжки в серых чулках. Черная блузка расшита желтыми блестками.

– Я ваш переводчик, буду помогать вам объясняться. Из Киева? – пожал я их потные и холодные руки.

– Из Запорожжя.

– Хорошо. Я сейчас узнаю, как там дела.

– Аха, аха, – закивали они, а тихий мальчик, мельком взглянув на меня, тоже кивнул белобрысой головой:

– Аха.

Тут вошла переводчица Линь Минь, старая седая карга-китаянка, с которой у меня были не очень дружественные отношения после того, как я сказал ей, что китайцам, такой древней и мудрой нации, не пристало есть собак, что это варварство и собака лучше человека, а многие люди – хуже собак. На это она ответила, что, во-первых, собак едят только в Северном Китае, где одни горы; во-вторых, она лично собак не ест; ну, а в-третьих, во время войны в Ленинграде съели не только всех собак, но многих людей, она точно знает. На это я возразил, что такое случилось по вынудиловке («Вы же знаете, кто осадил Ленинград?.. Не будем сейчас и тут уточнять…»), а вот китайцы устроили из собак праздник желудка, да еще бьют их палками до смерти, чтобы мясо нежнее было. И за это их следует исключить из Лиги Наций и самих бить палками. На это карга повысила свой китайский голос. Я тоже в долгу не остался. В общем, поцапались.

Теперь мы холодно поздоровались. Она заглянула в приемную, что-то щебетнула, китайцы кивнули и остались сидеть. По дороге в комнату переводчиков я кисло спросил, как у нее дела и появились ли уже китайцы из цистерны, о которых рассказал Тилле.

– Да, – ответила она (ее немецкий был тоже с бубенцами и колокольчиками, китайская музыка). – Под видом мазута привезли.

– И сколько времени этот мазут везли?

– Долго. Они не знают уже сами.

– А как они там ели и… в общем, все остальное?.. Путь не близкий от Харбина до Берлина…

– Едой запаслись, а для остального заранее в полу дыру вырезали, – скупо сообщила она.

Тут появился Зигги. Он был в белых джинсах, шел танцующей походкой, с наушником на одном ухе.

– Горячо сегодня? Много работы?.. – улыбнулся он, зачесывая назад и без того зализанные бриллиантином вихры и бросая папки на стол.

– Да, да, – согласились мы. – Очень хорошо.

– С китайцами работает сегодня Шнайдер, его пока нет. Русские тут?.. К Марку пойдете.

– Там целая семья. С кого начинать?

– С мужа, с кого же еще? – удивился Зигги.

– А что, с жены нельзя? – удивился я его удивлению.

Зигги важно объяснил:

– В принципе, можно. Но если муж скажет, что его жена безграмотна, ничего не знает и всю жизнь со двора не выходила, то мы слушаем только его одного. Надо уважать законы шариата! – блеснул он умным словом и стал мазать чернилами каток (из свободно висящего наушника рвался тяжелый рок).

– А если муж и жена – одна сатана, почему два дела заводят? – вздохнул я, раскрывая дела.

Зигги секунду подумал.

– Потому что в разное время сдаться могут: вначале муж, а следом жена. Или наоборот. Но, кстати, я лично вообще считаю, что каждый должен за себя говорить. – Он прекратил натягивать вторую перчатку и серьезно посмотрел на меня. – Что значит – она со двора не выходила?.. Она же не корова, а человек, на простые вопросы отвечать может?.. Пусть расскажет, как бытовая жизнь шла, что делали, как жили. Мы человека ведь на всю жизнь принимаем – не должны разве знать, кого берем?..

– А что можно узнать из этих вопросов? Много информации не возьмешь… – возразил я. – Она будет говорить, как муж прикажет, – и все.

– Много чего можно узнать, если сравнивать, – уклончиво ответил Зигги, выключил магнитофончик, стащил с головы наушники и ушел в приемную, сказав напоследок: – Просмотрите дела. Я его сейчас приведу.

фамилия: Савчук

имя: Иван

год рождения: 1962

место рождения: г. Запорожье, Украина

национальность: украинец

язык/и: украинский / русский

вероисповедание: православный

Дата въезда – пять дней назад. Паспортов нет. Я начал просматривать второе дело, жены, но не успел – появился Зигти, а за ним покорно тащилась вся семья.

– Отпечатки и фото сразу у всех возьму, – объяснил он мне, направляясь к станку и с треском вскрывая кассету для поляроида.

Притихшая семья в растерянности стояла посреди комнаты, загораживая ему дорогу к аппарату.

– Чего это он? – с испугом пролепетала женщина, наблюдая за порывистыми движениями Зигги.

– Вы садитесь, – указал я ей на стул. – Он фото снимать будет, для паспорта вашего, беженского.

– Что, так сразу и дают все?.. – уставились на меня две выцветшие ягодки глаз, когда-то голубых, теперь потухших, грязно-серых.

Она с трудом протиснулась к столу, кое-как села боком и теперь пыталась затолкнуть под стол толстые ноги, скованные нелепой коротко-узкой юбкой.

– Нет, не так сразу, – ответил я, думая: «Надо же столько ума иметь – мини-юбку на такое место напяливать!.. И блестки эти дурацкие, как на деревенских танцах!..»

Тихий мальчик, не отпуская грузовичка, стоял рядом с матерью. А Савчук-папа плотно сел на стул и расправил плечи. Кожанка на нем была добротная. Да и туфли ничего. После щелчка аппарата он сказал:

– Хотово. Давай, мамко! – и помахал жене.

Она потянулась из-за стола, оправила юбку и плотно уселась на заскрипевший стул, а я подумал, что муж мог бы и посоветовать жене одеться поскромнее, если она сама не понимает, что не в ресторан явилась, а в лагерь. Впрочем, мое дело – переводить. И все. И от советов воздерживаться.

В музгостиную начали заглядывать китайцы, их привела Линь Минь. Они оторопело смотрели на большую белую дебелую бабу с полуголыми толстыми ногами. После щелчка она, краснея, встала со стула и протянула руки со старым маникюром и дутым золотом на узловатых пальцах. И Зигги поочередно брал ее за каждый палец, опускал его на станок, а потом ловко вкручивал в лист. Китайцы бесшумно встали возле стен и смотрели куда-то в свое дао.

– Все. Теперь вы с мальчиком подождите в приемной, – сказал Зигги.

– Стоп! – остановил я ее. – Тут вопрос с фамилиями… Я сравнил обе папки. Значит, фамилия мужа Савчук, а фамилия жены – Савченко?.. Это правильно записано или в полиции спутали?

– Ну як же… Я – Савчук, а вона – Савченко. Людка не хотила, Савченко краще, каже… – ответил муж.

– Свою девичью оставила, – добавила жена. – У нас пол-Запорожья или Савченки, или Савчуки. Савченко на левом берегу Днепра живут, а Савчуки – на правом, – пояснила она, после чего удалилась с ребенком в приемную, а мы с Савчуком пошли на второй этаж к Марку, у которого я еще не был.

Я с трудом нашел его кабинет. В самом конце коридора, возле кофеварки и ксерокса. Кофеварка была неисправна, от нее время от времени исходил поносный шум. Кабинет у Марка оказался маленький и темный. Все стены завешаны плакатами, календарями, дипломами и снимками (в основном из серии «Марк на море», «Марк в отпуске», «Марк на теплоходе»). А сам Марк был едва виден за горой папок на столе.

– Давно не встречались, – поправляя очки, осклабился он мне, а Савчуку важно кивнул на стул: – Садитесь вон туда.

Он возился с диктофоном и спрашивал у меня, как дела, как успехи, а сам исподтишка поглядывал на Савчука, который смотрел на него, как белая мышь на очковую змею. Савчук-папа был полноват, брюшко вылезало из-под короткой кожанки. На пальце назойливо блестел перстень с черным камнем.

Перехватив мой взгляд, он встревоженно спросил:

– Может, снять до бису?

– Поздно уже. Да и зачем?

Марк тем временем просматривал папки.

– Спросите у него, почему он просит убежище? – вдруг попросил он меня.

Савчук растерялся:

– Так то ж не я… То жинка моя… Я простой человик, а вона институты кончала и в депутаты полизла. Вот и отримали… – он развел длинными руками. – Достал нас Кучма, спасу нет.

– Ах, вот как, интересно. Обычно жены следуют за мужем, а тут, значит, наоборот. Надо ли это так понимать, что у вас лично причин просить убежища нету? – сверкнул Марк очками оторопевшему Савчуку.

– Ну як же ж… А це ж?.. А мамка?..

– Что за «мамка»? – уловил Марк знакомую фонетику. – Ваша мать тоже тут?

– Нет, это он так жену называет, – объяснил я.

– А, ничего, это пусть, а то я испугался, что и родителей уже привозить начали. А у сына вашего есть отдельные причины просить политубежище?

– У сына? – теперь удивился уже я. – Какие могут быть причины у шестилетнего ребенка отдельно от родителей?

– А вот могут, – Марк торжественно откинулся на спинку кресла. – Когда царь Ирод приказал убить всех младенцев и семья Иисуса бежала в Египет, то только у Иисуса была личная причина просить убежище в смежной стране: ведь он был младенец, а именно младенцев было велено убивать, заметьте, не взрослых. А у его матери Марии и приемного отца Иосифа этих причин не было, потому что их лично царь Ирод не приказывал убивать. Как родителей, их, конечно, могли сделать в Египте опекунами, но с ограниченным сроком визы…

И Марк довольно заулыбался. Савчук, открыв рот и ничего не понимая, сидел в затишье, а я принял к сведению эту притчу: действительно, у Иисуса была веская причина покинуть родину. Но не менее веская была – и вернуться, когда настало время.

– Выходит, Христос потом сдал свой паспорт беженца и добровольно вернулся? – сказал я.

– Хотя знающие люди его предупреждали, чем это может кончиться, – поддакнул Марк. – А кстати, почему у этих господ нет паспортов?..

– Вкрали, хадюки. Одна баба по дороге зперла, – ответил Савчук-папа. – Все одне к одному! Эх, бог не карае, не карае, а як карнэ, так и срацю не пиднемешь!

– Одна баба сказала, одна баба украла, – поморщился Марк. – А другие документы есть?

– Та у мамки, тьфу, Людкы, спытать надо. Можэ, и есть каки папэры.

– Папэры! – покачал головой Марк и со вздохом принял таблетку (на столе отдельной стайкой белели порошки и пилюли). – Ну ладно, по порядку. Прошу вас назвать себя, сообщить ваше последнее место жительства до выезда за пределы родины.

Савчук-папа набычился и обстоятельно облокотился о стол:

– Савчук Иван. Родився в Запорожжя, вулиця Пэрвомайска, будинок 11, квартыра 5. В 1979-м кончил школу. Пошел в армию, был в ХДР…

– О!.. В ГДР?.. Немецкий знаете?..

– Нет. Нас з казармы не выпускали. Потом вернулся. На заводе пять лет пахал. Рыбачив три хода…

– Куда ходили?

– В Норвехию и Африку.

– Бывали в этих странах? Сходили на берег? – навострил уши Марк.

– Не, з корабли не выпускалы. В 1990-м женився на Людци. Дочка родилась…

– Дочь?.. Вы же с сыном приехали? – поворошил Марк папки. – Где данные дочери?.. Почему нет данных дочери?

– Та мене не питав нихто… – поджал губы Савчук.

– Где сейчас дочь?

– С мойими старыми, дома. От стрессу витходить.

– От какого стресса?

– Ну, допэкли нас дюже… Дочь у шоку.

Марк сделал скептически-удивленную мину:

– Если дочь в шоке, то ее надо в первую очередь сюда привезти. Не так ли?..

– Как привезешь?.. Она ж у шоку…

Марк покачал головой:

– Логикой эти люди не отличаются. Выпишите на лист данные дочери и точный адрес, где она сейчас. Все надо проверить… Консулаты наши на всем экономят деньги, а то многое уточнить можно было бы на месте… – Марк злобно сверкнул очками. – Скоро совсем заэкономят нас всех насмерть. Вы знаете, во сколько стране обходится содержание одного беженца? Это такие суммы!

На это я предложил, почему бы не давать эти деньги чиновникам и милиции на местах, в России, чтобы они сами там искали? Послать им фото с отпечатками, да заплатить за каждого тысячу-другую марок – так на местах менты сразу все найдут: и место рождения, и адрес, и всех живых и мертвых родственников из-под земли выкопают, уверяю вас! И Марку эта мысль так понравилась, что он тут же поспешил записать ее на бумажке, чтобы обсудить с начальником лагеря.

Папа-Савчук покорно переждал наш диалог, потом продиктовал еще раз свой домашний адрес и продолжил:

– Мы, когда поженилися, спочатку у меня жили. Когда Людкы ридня помэрла, мы ее хату продалы и на автостанци кафе виткрылы. «Ирыска» называлось, – вдруг широко улыбнулся он. – Хороше кафе было. Сихареты и горилка. Зачем с жрачкою связываться?.. Тама санстанция, там пожарка, плиты, вытяжкы, сантэхника… А тута ничего не надо: зашел, тяпнул и сел в автобус. Тилькы успевай бутылки открывать. А нам копийка капае.

– И много капало? – осведомился Марк. – В месяц, в среднем?

– Да було трохы… Покы ця катавасия не пошла, с Кучмой и вообще… Зря мамка в эту политику влизла. Говорив я ей – не надо, не лизь! Люди горилку пьють, вареники идять – чого тоби ще?.. Нет, полизла, упряма – так, мол, бизнес лучше поставлю. Она у меня баба огрызанистая… А я що?.. Гроши-то за ее батькив дом были?.. Ее фирма. Ось поставила бизнес, холи-боси по лахерям ходым.

– А в чем вообще суть проблемы?

– А в том, что не туды свой нос сунула, куды надо. Да пусть она лучше сама вам расскажэ. Я на их митингах не был, в кафе цилыми днями сыдив на касси.

– Значит, вы не знаете, за что вы преследуетесь? – уточнил Марк.

– Из-за жинкы. За то, что она с такими связалась, яки против сволочи Кучмы… Да яй ничо не знаю. Знаю только, что она достукалась: и кафе забралы, и ее чуть не знасиловали, и меня зкалечылы, и дочку побылы. – И Савчук опустил глаза к столу. – Що ще надо?.. Вы ее саму спросите, она вам бильше расскаже.