Текст книги "Вольф Мессинг. Взгляд сквозь время"

Лили подозрительно глянула на него.

– Ты не хочешь подняться наверх? – спросила она.

Он отрицательно качнул головой.

– Тогда вали отсюда, бродяга! – решительно заявила Лили. – Если тебе негде переночевать, не надо думать, что здесь живут дурочки. Название фокстрота узнаешь, когда заплатишь.

В расстроенных чувствах, под басовитый раскатистый хохот красавицы, сидевший за стойкой, Мессинг выскочил на улицу. Музыканты, словно насмехаясь над ним, грянули во всю мощь. Из окон третьего этажа обрушилась такая лавина звуков, что он зажал уши и бросился наутек.

Отступать было поздно и горько. Скоро Вольф замедлил бег, двинулся степенным шагом, стряхнул невидимую пылинку с добротного костюма, поправил шляпу. Восстановив душевное равновесие, нехотя прикинул, не напустить ли на посетителей этого паскудного заведения толпу призраков. Пусть они, черепастые, костлявые, окружат стойку и посмеются над бандершей, а кто-то из очевидных паранормальных мертвецов составит компанию Лили.

В этот момент Мессинга вновь окликнула Ханни. Ее голос проклюнулся на противоположной стороне улицы. Удачным месторасположение явочной квартиры не назовешь. От звуков музыки можно сойти с ума, но это были такие пустяки по сравнению с тем, что она была рядом, она помнит о нем, она скажет, как называется этот проклятый фокстрот.

Свернув за угол, Вольф обнаружил дом, откуда доносился ее зов. Мрачная пятиэтажная громада в общем строю других таких же громад, более похожих на коммунальные гробы.

Пятый подъезд.

Некоторое время Вольф постоял под арочным проходом. Вынюхивал, высматривал, изучал. Пошли они к черту, этот Рейнхард вкупе с Вайскруфтом! Пусть охотятся друг за другом. Мессинга им все равно не поймать. Неужели он не может побыть часок с любимой женщиной?

Он поднялся на третий этаж.

Позвонил.

Дверь открыла Ханни. Она вздрогнула, на ее лице начертался ужас.

– Что ты здесь делаешь?! Немедленно отправляйся в гостиницу!

Мессинг попытался объяснить, что его изводит уныние, что его неотступно донимает проклятый фокстрот.

Ханни захлопнула дверь.

Он постоял возле двери. На что он рассчитывал? У Ханни был сильный характер – такой, какой ему требовался. Она ни за что не откроет дверь. К тому же партийная дисциплина запрещала ей подвергать опасности товарища, пусть даже это был милый друг. В этом упрямстве была своя логика. Вольф быстро спустился по лестнице, вышел во двор.

Во дворе было тихо, разве что вдали странного вида старичок прогуливал терьера.

* * *

На вокзал Мессинг прибыл часа за три до отправления поезда.

Слишком рано, но оставаться в гостинице не было больше сил. Утром, подписав бумаги о расторжении контракта с Цельмейстером, он вернулся в номер. Достал чемоданы, распахнул их, начал собирать вещи. Потом впал в оцепенение и некоторое время разглядывал пустые полости двух прямоугольных, из хорошей кожи, бегемотов, с которыми ездил на гастроли. Спросил себя – что я делаю? Не сошел ли с ума, собирая эти тряпки? Появиться в Москве с грудой костюмов, с французской парфюмерией – до этого надо было додуматься. Затем выбрал небольшой чемоданчик, уложил самое необходимое, надел лучший костюм и, прикрыв его домашним атласным халатом, вышел в коридор.

Пусто.

Направился к хозяйственной лестнице, спустился в подвал. Издали затуманил глаза прикорнувшему у двери шпику и без всяких помех вышел на улицу. Скинул халат и сунул его в мусорный бак, затем дворами выбрался на соседнюю улицу. На такси добрался до Северного вокзала.

На вокзале расположился в ресторане, у окна, откуда были виден подземный выход на платформу, куда должны были подать международный состав.

Заказал легкий завтрак. Хотелось разделить его с Ханни, но правила конспирации запрещали это. Они встретятся в Варшаве – городе, в окрестностях которого Мессинг вырос и в котором дальше Мировских торговых рядов, где отец сбывал посредникам яблоки, никогда не бывал. Жизнь обильно смущает сожалениями всех, кто вырос в нищете, и только с помощью самого прогрессивного в мире учения можно избежать такого рода накладок. Мысль логичная, но не дающая успокоения. Еще несколько часов, и жизнь изменится. Скоро Вольф станет полноценным «товарищем», вольется в ряды борцов за дело рабочего класса.

Денек выдался пасмурный, в ресторане было малолюдно. Самое время поднять настроение редким клиентам. К роялю, установленному в углу зала под раскидистыми пальмами, подошел бледный молодой человек во фраке, сел и заиграл ненавистный Мессингу фокстрот.

Это было слишком.

Мессинг подозвал официанта и поинтересовался, как называется эта танцулька.

– Какая танцулька? – не сразу догадался он.

– Та, которую наигрывает молодой человек.

– Ах эта!.. Фокстрот «Мозамбик», господин.

Конечно, «Мозамбик»!!!

Как же он раньше не догадался!

С глаз упала пелена, Вольф увидел все и сразу, но прежде всего двух сидевших в черном «Опеле» мужчин. За рулем сидел Зигфрид Кёпенник. Из-под арки вышла Ханни, огляделась и направилась к трамвайной остановке. Она выглядела как вполне буржуазная дама: шляпка с вуалью, бархатный жакет, белая блузка, узкая, по моде, юбка.

Ужас сковал Мессинга. Он мысленно крикнул: «Вернись! Спасайся!!»

Ханни не услышала его. Добравшись до перехода, она посмотрела налево, направо и начала переходить улицу. Зигфрид дал газ. Машина с места разогналась до сумасшедшей скорости и настигла Ханни возле самой остановки. Еще шаг, и она стала бы недоступна убийцам, однако ей не хватило этого шага.

Она не успела.

Машина на скорости ударила ее левым бампером. Ханни отбросило на трамвайные пути. Люди на остановке бросились к ней, кто-то побежал к ближайшее кафе к телефону.

Мессинг увидел лицо Ханни. Оно было спокойно, только жизнь почему-то стремительно стекала с него. Ее глаза, любимые голубые глаза, теряли выражение, и на глазах проваливались в некую недоступную и непонятную бездну.

Вольф на всю жизнь запомнил этот взгляд. Ее последний взгляд, угасший очень быстро, на руках у какой-то гражданки, придерживающей ей голову.

Официант, заметив неладное, приблизился ко Мессингу.

– Что-нибудь желаете заказать?

Вольф даже не взглянул на него. Он не видел его. Он вообще ничего не мог разглядеть, перед глазами колыхалась зыбкая муть.

– Что с вами? – испугался официант. – Вам плохо?

За его спиной раздался знакомый голос:

– Не беспокойтесь, сейчас господину станет лучше.

Мессинг прозрел и обнаружил усаживающегося напротив Вайскруфта.

Он улыбнулся и поинтересовался:

– Далеко собрался, Вольфи?

– Тебя это не касается.

Тот кивнул.

– Возможно, но я пришел сообщить тебе печальное известие. Только что Ханну сбила машина. При переходе улицы. Несчастный случай. Она скончалась на месте.

Вольф усмехнулся, ему стало радостно. Теперь он мог отомстить за все сразу, но прежде всего за Ханни.

– Несчастный случай? – переспросил Мессинг.

Вилли кивнул.

– Если не считать, что за рулем был Зигфрид.

Вайскруфт не смог скрыть удивления:

– Полиция пока не выяснила, кто был за рулем.

– А я утверждаю, что за рулем был Кёпенник! Знаешь такого? В котелке с усиками. Его, кажется, Зигфридом зовут. Теперь ему не отпереться. И тебе тоже.

Вайскруфт быстро пришел в себя.

– Твои свидетельские показания, Вольфи, вряд ли кого-нибудь заинтересуют. Полагаю, расследование придет к выводу, что с Ханни расправились ее сообщники, чтобы на суде в Эйслебене она не обвинила их в заговоре с целью захвата власти насильственным путем.

– Это ты сам придумал, или кто-нибудь подсказал?

Вилли пожал плечами.

– Какая разница?

– Огромная, – ответил Вольф. – Если ты сам придумал, я уничтожу тебя. Помнишь, к нам в Паноптикум привезли экспонат – человека, напоминавшего жабу? У него имелось по два сустава в коленях и локтях, и он мог складывать под собой руки и ноги. Стоило ему присесть, как он становился похож на земноводное, приготовившееся к прыжку. Он, правда, был далеко не слабоумный человек, чего не скажут о тебе. Ты так долго рассказывал мне, какой я даровитый по телепатический части, что теперь я уверился в этом.

Мессинг ударил его мыслью – стоять смирно. Не дергаться. Он сел прямо, затем, пошатываясь, встал, спотыкаясь побрел к выходу. Сзади к Вольфу тут же подскочили два негодяя, один из них ударил его по голове резиновой дубинкой. Какая-то женщина в ресторане вскрикнула. К их столику подскочил официант, за ним не спеша двинулся метрдотель. Вилли Вайскруфт, воспользовавшись тем, что Мессинг взвыл от боли, воспрянул духом и, показав значок, успокоил публику:

– Не беспокойтесь, все в порядке. Задержан террорист. Прошу сохранять спокойствие.

Тупая боль в затылке мешала Вольфу сосредоточиться. Двое сопровождавших Вилли полицейских в штатском подхватили его под мышки, заставили встать. Вилли приблизился вплотную и прошептал, гнусно изменив лицо:

– Веди себя прилично. Это для твоей же пользы. Ты меня понял?

Мессинг кивнул.

Боль проходила. Он собирался с силами, а посему вел себя как покорная овца. Он расплатился, они вышли из ресторана на перрон, дружно направились в сторону подземного перехода. Спустились в переход. В этот момент на вокзале объявили посадку на поезд, следующий до Варшавы.

В переходе Вольф решительно задвигался, потребовал, чтобы его отпустили. Вилли приказал ослабить хватку. Далее Мессинг пошел самостоятельно. Возможно, это помогло ему избавиться от ушиба о пол, который был бы неминуем, если эти остолопы по-прежнему держали его под руки.

На них напали сзади – ударили металлическими прутьями по головам. Они рухнули, как подкошенные. Вилли, на мгновение поддавшись испугу, выхватил пистолет, однако выстрелить не успел. Пуля одного из нападавших настигла его раньше. Вайскруфт рухнул на бетонный пол, а один из тех, кто свалил полицейских, поднял с пола чемоданчик Мессинга, сунул его в руку, затем передал сверток и шепнул:

– Документы и билет. Пятый вагон. До свиданья, товарищ. Удачи.

Он вскинул правый кулак до уровня плеча и потряс им. Вольф ответил им тем же салютом и бросился вверх по лестнице.

В переход спускался какой-то коммивояжер. Еще несколько ступеней, и ему откроются три тела, лежавшие на бетонных плитах. Надо поспешить.

Мессинг выбежал на перрон, бросился к составу. Возле вагона развернул сверток. Сверху лежала фотография Ханни. Это была замечательная фотография, лучше не бывает…

Он протянул билет проводнику. Не теряя присутствия духа, проследовал в вагон. Поднимаясь по ступенькам, поинтересовался:

– Когда будем в Варшаве?

– Ранним утром, господин.

Мессинг многозначительно, с достоинством кивнул, нашел свое купе. Оно было свободно.

Можно было дать волю слезам.

Ранним утром в паровозном дыму, который ветром сносило к составу, Вольф вернулся на родину. Вышел на перрон, некоторое время стоял, прислушиваясь к забытому говору. Родные «до видзення», «дзенькую», «пшепрашем, пан» звучали как приглашение. Он откликнулся на него, обогнул вокзал и вышел на площадь. Взял такси и на вопросительный взгляд шофера в клетчатой пятиуголке, с трудом вспоминая слова, выговорил.

– Пану в Гуру Кальварию. Дорогу знаете?

Шофер кивнул и предупредил:

– Это будет дорого стоить пану.

Мессинг успокоил его:

– Пану по средствам. Гоните.

И он помчался в родные места, в новую жизнь, в которой никогда более не будет ни Берлина, ни Москвы, ни явок, ни оружия.

Ни любви.

Часть II. Покоритель тайн

Тайна есть величайшее оружие современности. Тайна зовет, она владеет умами, управляет массой, позволяет одним жить за счет других. Тайна всесильна и неподсудна… Тайна – сердцевина надежды и последнее убежище негодяев.

Граф Сен-Жермен

Глава I

Вернувшись на родину, Вольф Мессинг обнаружил, что в Гуре мало что изменилось. Было время поспевания яблок, и его отец все также трудился в арендованном у цадика[29]29
  Цадик – в иудаизме праведник; особенно почитание цадиков распространено в хасидизме, одной из ветвей иудаизма.


[Закрыть] саду, все также расхаживал босым, все также допекал братьев, правда, двух меньших. Старший, Хаим, успел обзавестись семьей и тоже трудился на местного эксплуататора.

Вольфа встретили с криками радости, со слезами на глазах, разве что отец, предположив, что он сбежал от своего благодетеля, господина Цельмейстера, некоторое время колебался: заслужил ли сын родительское прощение?

– Даже если и так, – ободрил его Вольф, – разве это помешает тебе обнять меня?

Отец смахнул слезу и торжественно произнес:

– Иди ко мне, блудный сын.

Вольф встал на колени.

Евангельская притча оказалась вполне уместной в семье истового почитателя Талмуда. Даже местный раввин не отверг щедрый дар Мессинга синагоге, правда, в сердцах обругал Авессаломом.[30]30
  Авессалом – библейский персонаж. Третий сын царя Давида, сбежавший из дома после убийства своего старшего брата Амона. Вернувшись, он поднял мятеж против отца, но потерпел поражение и, спасаясь, зацепился длинными кудрями за ветви большого дуба, где его и настигли преследователи.


[Закрыть] Спустя годы, оказавшись на высоте четырнадцатого этажа, я никак не могу понять, что общего между мятежным царевичем и отщепенцем с разбитым сердцем, разве что длинные вьющиеся волосы.

С тех пор в Гуре Вольфа так и называли – Авессаломом или «блудным сыном», а местные ребятишки бегали за ним и кричали: «Мессинг, Мессинг, погадай!»

Вольф отнесся к подобному признанию как к великой чести. Быть блудным сыном своего народа – великая честь.

Две недели он проработал в саду, отдыхал с лопатой и ведром воды в руках. Никто его не тревожил, не разыскивал. Из-за границы не было никаких вестей, и в конце августа, когда отец в преддверии субботы заявил, что Вольфа пора женить, он решил, что отдых закончился, и на следующий день отправился в Варшаву. Хотелось посмотреть город, познакомиться с новостями.

Мессинг гоголем прошелся по Маршалковской, свернул на Аллеи Иерусалимские, добрался до Краковского предместья. Посетил Старо място, отыскал Национальную библиотеку. Полистал берлинские газеты, и нигде, даже в самых бульварных, не обнаружил ни единого слова о происшествии в Моабите, а также о покушении на полицейских чинов на Северном вокзале. В рекламном проспекте Винтергартена ни единого упоминания о В. Мессинге. Это и радовало, и печалило одновременно.

Вечером Вольф отправился по выписанным адресам, где давали представления местные маги и волшебники. Больше других ему понравился Бен Алли, выступавший в Варшавском цирке. Он ухитрялся ловить руками пули, которые ассистент выстреливал в него из пистолета.

Прежде всего, Мессинг отметил, что с точки зрения классовой борьбы это очень полезное искусство. Его очень не хватило Гюнтеру Шуббелю, и, наблюдая за ловкими манипуляциями факира, Вольф с тоской припомнил все, чем была богата его короткая биография.

Отрезвил его голос из зала.

Некий офицер – Мессинг сразу догадался, что это не подставной – вышел на арену и предложил фокуснику за пятьсот злотых выстрелить в него из своего пистолета. Такова Польша – в те годы офицер там считался кем-то вроде наместника Божьего.

Бен Алли поклонился и вежливо ответил:

– Пан офицер! Неужели на моем месте вы согласились бы оказаться убитым за какие-то пять злотых в день?!

Героическое прошлое неожиданно отступило в царство былого или, если точнее, в более достоверное пространство никогданеслучавшегося. Ослабли муки, которыми Мессинг буквально изводил себя: поступи он так или этак, не случилось бы того или этого. Как жить без Ханни? Что о нем подумает товарищ Рейнхард и не сочтут ли в Москве его предателем?

Эти вопросы внезапно обросли бородами и, как ни гнусно это звучит, отодвинулись в область мемуарного творчества. Его стезя – ловить пули на эстраде или отыскивать их в карманах простаков-зрителей, но никак не перевозить с места на место.

Пора возвращаться на сцену. С этой целью Мессинг посетил всех известных в ту пору медиумов и ясновидящих. Взгляд у него опытный, проницательности хватало, чтобы обнаружить всякую фальшь или подставу, какой пользовались местные телепаты. Удивительно, некоторые из них в числе новомодных штучек-дрючек освоили идеомоторику, а немногие пользовались и гипнотическим внушением, но соединить все эти премудрости в едином порыве, добавить к этому адскому вареву еще и способность погружаться в сулонг, что способствовало чтению чужих мыслей, пока никому не удавалось. Другими словами, на рынке «мистических» услуг обнаружился зазор, куда он мог бы влезть со своими психологическими опытами. Практика однако показала, что осуществить это начинание в послевоенной Польше было неимоверно трудно.

В ту пору по Европе разъезжали сотни, если не тысячи, всякого рода медиумов, магов, «телепатов», «предсказателей судеб», а в возродившейся Речи Посполитой количество такого рода мошенников на душу населения превосходило все разумные пределы. Польша буквально кишела «ясновидцами», «прорицателями» и «экстрасенсами» всевозможных калибров. Их можно было встретить повсюду – от дешевых балаганов и цирков до светских салонов и польского сейма, более напоминавшего берлинский паноптикум, в котором политические «зазывалы» принимали такие законы, от которых у обывателей мороз шел по коже. Главными ответчиками за все неурядицы и беды Польши оказались евреи. Соотечественникам Мессинга ставили в вину и нежелание «ассимилироваться», и чуждый «паньству» дух наживы, и нежелание нести общественные обязанности.

По трезвому разумению, принимая в расчет домогательства конторы, в которой служил Вайскруфт, Вольф должен был бы как можно быстрее затеряться в этой толпе. К тому же он не совсем доверял и товарищу Рейнхарду – как бы его дружки не притянули Мессинга к ответу за дезертирство и нежелание познакомиться с самим передовым в мире учением? Кто их, революционеров, знает? Возможно, у них там, в Интернационале, в самом деле обнаружилась отчаянная нехватка колдунов, и тот, на самом верху, вдруг вспомнит о несчастном Вольфе, стукнет кулаком по столу и гаркнет на весь Интернационал: «А подать сюда этого самого Вольфа Мессинга!»

С возвращением на сцену была связана еще одна трудность, личного, так сказать, порядка. Мессинг всегда стремился стать лучшим в своем деле, иначе не стоит за него браться. Уважение к себе требовало на каждом выступлении отдавать всего себя публике. Но в таком случае он быстро отодвинет на задний план всю многочисленную свору доморощенных и понаехавших в Польшу «телепатов».

Так оно и случилось – стоило ему дать пару-другую сеансов психологических опытов, как местные власти, не без наводки со стороны конкурентов, одним махом развеяли его страхи. В Гуру Кальварию пришла повестка с требованием к Вольфу Гершке Мессингу явиться на сборный пункт и послужить возрожденной Польше. На призывном пункте его предупредили: «Служить жолнежем Речи Посполитой – великая честь!» – затем обкорнали под ноль и отправили на конюшню ухаживать за кавалерийскими лошадьми.

Стыдно признаться, но в автобиографии, над которой Вольф работал вместе с приставленным к нему журналистом, он назвался санитаром. Ему показалось, что конюшня – это слишком унизительно для всемирно известного мага.

Но это к слову.

В течение нескольких месяцев Мессинг терпеливо ухаживал за лошадьми, как вдруг пришел вызов в штаб, где ему приказали привести форму в порядок. Приказание было более чем абсурдное. Капрал Томашек все эти месяцы утверждал: какую форму ни напяль на Мессинга, даже генеральскую, все равно это будет выглядеть как издевательство над формой. Однако приказ есть приказ, и, вырядившись, начистив сапоги, он вновь явился к начальнику, майору Поплавскому. Как он увидал Вольфа, так его сразу перекосило. Он выскочил из-за стола и, помянув «холеру ясну», «пся крев» и напоследок «матку бозку Ченстоховску, приказал переодеться в штатское и быть готовым оказать услугу «великому человеку».

– Господину Пилсудскому? – поинтересовался Вольф.

Пан Поплавский остолбенел.

– Кто проговорился?! – заорал он.

– Вы, господин майор, – сознался Мессинг.

Майор выпучил глаза и некоторое время тупо рассматривал Вольфа. Чтобы снять напряжение, тот добавил:

– Вы изволили помыслить, как бы я в присутствии маршала не нанес ущерб вашей чести. Далее вы изволили помыслить, что начальник государства известный самодур, а кто в Польше начальник государства, как не господин Пилсудский?

Его тираду начальник встретил глубокомысленным вопросом:

– Ну?

Пришлось успокоить офицера:

– Ни слова о нашей части! Мессинг никогда и никому не выдаст военную тайну.

Майор несколько расслабился.

– Жаловаться будешь?

– Никак нет, господин начальник.

* * *

Дело, каким Мессингу предложил заняться хозяин Польского государства, было настолько деликатного свойства, что даже с высоты четырнадцатого этажа он не сразу решился рассказать о нем. Знаменитые личности вправе надеяться, что после смерти некоторые ненужные детали их частной жизни останутся в тени. Это законное желание всякого исторического человека, но в данном случае Вольф не видел причин умалчивать о происшествии, тем более что, касаясь других, не менее известных людей, он вынужденно вскрыл такие нелицеприятные для них подробности, так что делать исключения для создателя новой Польши не видел оснований. К тому же случай со старшей дочерью пана Юзефа ничем не умаляет его честь и достоинство Польского государства. Наоборот, этот рассказ как нельзя лучше характеризует излюбленную Мессингом и заталкиваемую вам, читатель, в мозги идею о том, что всякого рода «измы» невластны над человеком, если только он не поддастся их сладкоголосому пению.

Методы, которыми пользовался Пилсудский, мало чем отличались от тех, с помощью которых Ленин и Сталин основывали республику рабочих и крестьян, а вот результат оказался прямо противоположным. «Сть» социальной справедливости в интерпретации советских вождей рассыпалась в прах, а вот «изм» патриотизма (скорее, несуразного национализма), которым руководствовался пан Юзеф, живет, здравствует и до сих пор сладострастно досаждает Европе гонором и поучениями, а ближайшим соседям неистовым желанием свести счеты за все прошлые, настоящие и будущие обиды.

Действительно, о какой справедливости можно говорить с револьвером в руках? Не лучше ли обратиться к согласию, на основе которого можно добиться понимания даже с поляками, если вести себя достойно?

Вернемся, однако, к пану маршалу[31]31
  Юзеф Пилсудский (Маршал Пилсудский) сам присвоил себе это звание. Несмотря на сопротивление сейма, он издал приказ: «звание первого маршала Польши принимаю и утверждаю». В 1920 принял маршальский жезл из рук солдата Яна Венжика.


[Закрыть]. По дороге Мессинг усиленно пытался догадаться, с какой стати его вырвали из конюшни и везут к первому в Польше человеку. Он перебрал в уме всякие возможности, вплоть до участия в доставке оружия на германской стороне, но ответа не нашел. Что касается оружия, его в таком случае отправили бы прямо в дефензиву[32]32
  Дефензива (defensywa) – контрразведка и тайная политическая полиция в Польше в 1918–1939 годы.


[Закрыть], а никак не в Сулеювек, где располагалось имение первого в Польше человека.

Мессинг оставался в неведении, даже когда его ввели в роскошную гостиную. Здесь было собрано высшее, «придворное», общество. Военные были блестящи, дамы роскошны. Хозяин вырядился в подчеркнуто простой полувоенный костюм без орденов и знаков отличия.

Встреча была обставлена как психологический опыт на запоминание цифр, их деление и умножение, на котором Вольф набил руку в Германии.

Перемножив несколько шестизначных чисел и поделив их, Мессинг получил в ответе «тринадцать», что вызвало неожиданно бурные и неоправданно долгие аплодисменты.

Затем Вольфа проводили в кабинет, где маршал предложил ему сесть и расспросил о его прежнем и нынешнем времяпровождении. Насчет службы в армии он отозвался в том смысле, что быть «жолнежем великой Польши – великая честь для всякого, рожденного на нашей земле», и многозначительно глянул на Вольфа. Тот горячо поддержал его в этой убежденности, тем самым открывая возможность для дальнейшего разговора.

Прочитать его мысли Мессингу не удавалось – пан Юзеф был крепкий в отношении своих мыслей человек. Это был старый волк, вставший на путь революционной борьбы еще в позапрошлом веке. Вместе со своим старшим братом Брониславом и Александром Ульяновым он участвовал в покушении на Александра III. Ульянов был казнен, Бронислав пошел на каторгу, а пан Юзеф, «по малолетству» проходивший на процессе как свидетель, отправился в ссылку. Набравшись опыта в террористических «боевках», он как рыба в воде чувствовал себя в океане политических интриг. Влюбившись в детстве в цифру «тринадцать», Пилсудский был верен ей до гроба. Он был убежден: судьбы людей решаются на небесах и, следовательно, их можно прочесть. Надо только обратиться к опытному астрологу или провидцу. Из всех вождей, с которыми Мессингу довелось встречаться, а их, поверьте, было немало, Пилсудский отличался редкой, даже гневливой, бескомпромиссностью в отношении врагов. Даже Виссарионычу было далеко до него. Сталин редко давал волю чувствам и уничтожал противников в силу «исторической необходимости», или «в назидание другим». Пан Юзеф почти всегда действовал под влиянием страстей, а более высокого чувства, чем стремление увидеть Польшу «от можа до можа», он не знал. Суровая реальность – с одной стороны возрождавшаяся Германия, с другой – набиравший силу Советский Союз – сводила желание к мечте, но кто сказал, что мечта – это блажь? В любом случае вследствие нехватки реальных возможностей Пилсудский был более других склонен выслушивать мнение специалистов, разбирающихся в пространстве невозможного.

Даже в балаганном варианте, которого придерживался Гитлер!

Поверьте, попытка разобраться в том, что обычные люди называют чертовщиной, – это, скорее, один из способов как можно более точно учесть возможности непознанного, схватить то, что под маской «вероятного» обычно ускользает от объятий анализа. Мало кому известно, что не только Гитлер или Пилсудский прибегали к советам «ясновидящих», но и Уинстон Черчилль занялся политической деятельностью только после совета с известным ясновидящим графом Гаммонэ. Не чуждался мистики и Виссарионыч, ученик небезызвестного Георгия Гурджиева[33]33
  Георгий Гурджиев (1872–1949) – греко-армянский философ-мистик и «учитель танца». Учение Гурджиева посвящено росту сознания человека в повседневной жизни. Современные исследователи указывают на то, что Иосиф Сталин хорошо знал Гурджиева. Оба учились в одной семинарии в Тифлисе. В те годы молодой Джугашвили стал фактически «духовным учеником» Гурджиева и даже жил одно время у него на квартире.


[Закрыть], однако выверт его мышления заключался в том, что и в запредельном Виссарионыч прежде всего искал подвох, направленный лично против него, Иосифа Джугашвили[34]34
  По утверждениям некоторых авторитетных свидетелей перед началом контрнаступления под Москвой над позициями советских войск, благословляя их на бой, на самолете провезли икону Владимирской Божьей матери, а части, формировавшиеся в Средней Азии давали клятву на мощах Тамерлана, гробницу которого вскрыли в Самарканде 21 июня 1941 года.


[Закрыть]. Он не доверял никому и ничему, порой даже техническим изобретениям, подозревая, что конечной целью изобретателя является убийство вождя. Удивительно, но такого рода «изм» или «заскок» помог ему справиться с кучей всяких других «измов», однако лишил простоты и трезвости ума, особенно необходимых в старости.

Скоро разговор заметно потеплел, и маршал поведал Мессингу неприятную историю, в которой оказалась замешана его дочь.

– Или всем нам только кажется, что это неприятная история, – многозначительно добавил пан Юзеф, намекая, на чем именно следовало сосредоточить внимание.

– Если вы изволили обратить внимание на развязного молодого человека штатской наружности, который так и лип к моей Малгожате, возможно, вы поможете мне составить мнение об этом субъекте. Предположительно, он прибыл из Северо-Американских штатов. Рекомендации самые наилучшие, от известных и уважаемых людей. Впрочем, и слухи о нем самые добрые: он богат, у него собственная паровозостроительная компания, его дядя сенатор, не будем говорить, от какого штата. На родину вернулся по зову сердца, а также для выяснения некоторых вопросов, касающихся наследства. И тут на беду, не знаю чью – его или мою – он встретил мою дочь.

Пан Юзеф пристукнул кулаком по столу.

– Короче, он сделал предложение Малгожате. Девчонка от него без ума. По-английски шпарит, не остановишь. Злотые водятся. Вести себя умеет, но, пан Мессинг, вы должны понять чувства отца – два месяца назад никто слыхом не слыхивал об этом хлопце. Меня не покидают сомнения.

– Что показала проверка? – спросил Мессинг.

Маршал пригладил усы.

– Так, так, хороший вопрос, пан Мессинг. Никаких компрометирующих данных. На все запросы ответы положительные. Однако сердце подсказывает…

Он не договорил – встал из-за стола, подошел к окну.

– Сердцу надо верить, пан маршал, – подтвердил Вольф.

Пан Юзеф с размаху шлепнул кулаком о ладонь.

– То и я считаю, но как быть, если он появился в нашем доме точно тринадцатого июля!

– Вы верите цифрам? – удивился Мессинг.

– Более чем. Июль – седьмой месяц, а тринадцать меня никогда не подводило. Что будем делать, пан профессор?

– Продолжим сеанс, пан маршал.

* * *

Гостям объявили, что начинается второе отделение. На этот раз было объявлено чтение мыслей, для чего необходимо спрятать некий предмет, который предстояло найти медиуму.

В составе группы наблюдателей Мессинга вывели в соседний зал и плотно прикрыли двери. Как только таинственная вещица была спрятана, его ввели обратно.

Вольф сразу обратил внимание на указанного ему молодого человека, сидевшего возле молоденькой Малгожаты. Он держал себя вызывающе. Громко объявил, что «его не проведешь» и «такие штучки в Штатах исполняют все, кому не лень». Мессинга покоробило «кому не лень» – слишком по-польски, чтобы стать употребительным за океаном, даже в среде иммигрантов. Вообще, во время психологических опытов привходящие обстоятельства порой не только помогают, но и решают дело, особенно это касается тех, кто вызывающе себя ведет по отношению к медиуму. Чаще всего за бравадой скрывается неуверенность в себе или боязнь разоблачения. В данном случае о неуверенности и речи не было. Из «американца» густо перло стремление поскорее «завершить дело».

Во время поиска таинственного предмета, Вольф задался вопросом, «какое дело» спешит закончить заморский гость? Ниточку сумел обнаружить, когда его индуктор, жена одного из присутствовавших генералов[35]35
  Индуктором была супруга адъютанта Пилсудского, Мечеслава Лепецкого.


[Закрыть], подвела поближе к «американцу». Мессинг не упустил момент и наклонился к нему. Горячее место он обнаружил стразу – что-то таилось во внутреннем кармане мошенника. Расческа? Нет. Карты? Нет. Наркотики? Нет. Что мнущееся, исписанное. Письмо? Нет. Исписанное, но не мнущееся. Документ? Да-да, что-то официальное…

Теперь можно было продолжить поиски таинственного предмета, которым оказался золотой портсигар. Мессинг обнаружил его за портьерой, на подоконнике. Простота задания была обговорена в кабинете хозяина.

Сразу после аплодисментов «американец» начал прощаться. Пан маршал вопросительно глянул на Вольфа. Он шепнул ему:

– Прикажите посмотреть, что у него во внутреннем кармане.

Пан Юзеф дал знак. На выходе «американца» зажали с двух сторон и проверили внутренний карман. Там лежал пяток фальшивых паспортов.

«Американца» арестовали. Он оказался аферистом высокого полета, разыскиваемым многими полицейскими службами Европы.

Пусть читатель не подумает, что «натпинкертонство» стало чуть ли не второй профессией Мессинга. Вольф рассказал об одном из немногих случаев, происшедших со мной на долгом жизненном пути. Расскажет и о других. И еще: никогда в жизни Мессинг не сотрудничал подлым образом ни с полицией, ни с какими бы то ни было частными или государственными организациями сыска, хотя предложения такого рода ему делались неоднократно. Все, за что он брался, исполнял на свой страх и риск, на свою личную ответственность, используя главным образом свои способности и стремясь исключительно к торжеству справедливости.