Текст книги "Обрывки памяти. Рассказы о войне"

– Что ж, тогда сделайте такое одолжение.

– А статья у нас с вами, товарищ капитан, будет о событиях происшедших на этом самом месте, ровно три года назад.

– Очень интересно, – проявлял корреспондент неподдельный интерес.

– Так вот. Представьте себе: 1941 год, первые дни войны, полчища фашистов взломали нашу оборону на границе и движутся в глубь страны. Глухой хуторок в предгорьях Карпат, наподобие этого. Как-то утром во двор въезжает несколько грузовиков с немцами. Хозяин – вне себя от счастья. Накрывает им шикарный стол, несет сливовое вино десятилетней выдержки, потчует. Все рады, веселятся. Шутки, смех, улыбки. Но тут из леса внезапно выныривает русский танк. Маленький, но очень злой. Он принимается разгонять всю эту богадельню стрельбою из своего пулемета, и еще долго гоняется за фашистами, давя их гусеницами, пока, в конце концов, его не забрасывают гранатами. Потом раненных немцев кладут в уцелевшие машины и увозят на лечение, а погибших с почестями зарывают на краю полянки, ставят им березовые крестики, а русского героя-танкиста обливают бензином и поджигают его растерзанное, полуобуглившееся тело. Затем уходят и те, которым повезло остаться нетронутыми. А хозяин дома спокойно следит за тем, как догорает и рассыпается в прах труп советского танкиста. Но мало того, он еще все эти три года прилежно ухаживает за могилами фашистов, убирает их, цветы приносит.

Выждав паузу, особист плавно повернулся от капитана к украинцу. При монологе старлея глаза у пожилого гуцула с каждой секундой расширялись, и в них наряду с удивлением читалось отрицание. Все сидящие за столом уже покончили с ужином, но никто не решался встать и уйти, боясь этим привлечь внимание особиста.

– Правильно я рассказываю? – испытывающее глядя в расширенные зрачки старика, тихо произнес особист.

– Не так, не так, пан офiцер! З танком все чиста правда, але квiтки не носив. Бог свiдок!

– Не божись, хозяин, ни к чему. Я вон отсюда вижу, что на могилах цветы.

– То не я, то дружина синова, невiстка моя…

– Зови сюда.

– Збожеволiла вона, пан офiцер. Як чоловiка поховала, так в себе i не прийшла.

– А муж где? Где сын твой? Небось, в «Галичину» подался, а? Да и сгинул на чужбине, средь бескрайних русских полей!

Особист явно вошел в раж.

– Шо ти, пан офiцер, на полюваннi вiн застиг.

– На охоте? От чего ж не на рыбалке? Зови сноху сюда!

– Тут я, пан офiцер.

Девушка стояла на крыльце, держась за резные перила.

– Зачем цветы на могилу таскала? – моментально переключившись на нее, рявкнул особист.

Прежде чем ответить, она плавно спустилась по ступеням вниз, мелкими шажками проплыла от крыльца к столу и остановилась в нескольких шагах от старлея.

– Думало, може там, хто про могилу мого Горана поклопочеться…

При этих словах старик тихо и коротко вздохнул, тем особым вздохом, после которого становится ясно: что-то было сказано, чего не должны слышать остальные.

– Картина проясняется, – мягко молвил особист. – Горан в «Галичине» служил?

Девушка, закусив нижнюю губу, мгновение смотрела себе под ноги, а затем, резко развернувшись, стремительно бросилась в сторону леса. Старлей вскочил из-за стола, закричав ей вдогонку:

– Стой сучка малохольная!

Естественно украинка не остановилась, а побежала с прежней прытью. Быстро нагоняя ее, особист готов был вцепиться в мотающуюся из стороны в сторону черную косу, но, ловко увернувшись, девушка избежала рук особиста. В несколько прыжков снова настигнув свою жертву, особист уже не сомневался, что сейчас схватит ее, однако, юркая словно мышь, украинка вновь ускользнула от преследователя.

Старик, обхватив голову руками, в безнадеге, уронил ее на крышку стола и зажмурил глаза. Все остальные, не отрываясь смотрели на разворачивающуюся картину с тревогой ожидая, чем же закончится эта погоня.

Добежав до кромки леса и нырнув между жердями ограды, девушка скрылась за еловыми ветвями. Следом за ней в чащу бросился и особист. Через несколько секунд из зарослей донесся пронзительный женский крик, а вслед за ним – на всю округу прогремел выстрел. В то же мгновенье, сидевшие за столом, разом вскочили с мест. Вслед за этим раздались еще несколько выстрелов, частых, но не таких громких. Ответом для этих выстрелов прозвучала целая автоматная очередь. Военные стоявшие по обе стороны от стола в испуге переглянулись, каждый по-своему домысливая развернувшуюся за деревьями картину. На поляну вновь выбежал особист. Перекинув через плечо тело девушки, он бежал к дому. Направленная в сторону леса рука с зажатым в ней табельным ТТ, часто жала на спусковой крючок.

– Хватай оружие, ребята!.. – первым выйдя из ступора, крикнул сержант Высоцкий.

На ходу срывая с плеч автоматы и ставя их на боевой взвод, люди бросились в рассыпную от стола в поисках какого-нибудь укрытия. Капитан несколько секунд стоял на месте, колеблясь в какую сторону ему рвануть, и, наконец, решив для себя что-то, резким движением перевернул стол. Достав из кобуры пистолет, он распластался позади опрокинутого стола. Все же остальные укрылись за стоявшей ближе всего к месту ужина полевой кухней. Те, кто стреляли в особиста и девушку, явно решали: продолжать ли им начатую перестрелку или нет? Этих мгновений хватило, чтобы солдаты ушли в относительно безопасное место, но этого времени не хватило старлею. Выбив обойму во врага и спрятав пистолет, он стремительно несся через поляну к дому, обеими руками придерживая на плече тело украинки. Ее долгая коса путалась у него между ног и затрудняла движение. Новая автоматная очередь, пущенная из леса, заставила особиста упасть на землю. Было не понятно: ранен ли он или просто укрывается от пуль. Выглядывая из-за колеса полевой кухни, Гриша видел, как старлей изменил направление. Теперь он свернул к вросшему в землю танку. До него было явно ближе, чем до дома, и мысленно Гриша одобрил решение особиста. Руками сжимая запястья девушки и, упираясь каблуками сапог в землю, он, передвигался на спине, каждый раз подтаскивая ее за собой. Таким образом, достигнув укрытия, особист отпустил руки украинки и, сложив ладони рупором, прокричал:

– Стреляйте по кустам, сукины сыны! Чего молчите?!

Не видя врага, солдаты ударили в гущу вечернего сумеречного леса. Гриша, высадив обойму из карабина, зарядил новую и готов был уже вновь вступить в соревнования по скорострельности, но Высоцкий остановил его.

– Погоди, боец, – взяв за ложе Гришин карабин, сказал он, – особист руками машет. Давай послушаем.

– Пулемет мне сюда притащите! – вновь раздался голос старлея. – И пакет перевязочный еще…

Ударивший со стороны леса пулевой ливень не дал закончить особисту фразы. Пули забарабанили по баку полевой кухни, в доме со звоном разлетелось несколько окон. Дав еще пару коротких очередей, Высоцкий обернулся к остальным и спросил:

– Кто пойдет?

– Я! – выпалил внезапно воодушевившийся Гриша.

Похоже, его одного радовала разворачивающаяся здесь картина. Сейчас он в душе благодарил судьбу за представившийся случай отличиться. За время тыловой службы в его голове прочно засела мысль о том, что ничего стоящего и опасного на фронте с ним не случится. И тут вдруг такой поворот! Нельзя оставаться в стороне.

– Закурдаев, поможешь ему! – скомандовал Высоцкий одному из своих бойцов. – А вы, орёлики, почему без оружия? – переключил свое внимание он на сидевших без дела штабиста и шофера с «Виллиса».

– В машине осталось, товарищ сержант, – за обоих ответил штабист.

– Ползите к машине, чтоб я вас тут без оружия не видел!

Гриша не слышал, какой получил ответ Высоцкий. Разом оттолкнувшись ногами от земли, он сделал кувырок через голову (спасибо учителю физического воспитания – вымуштровал на совесть), и вновь очутившись на земле, по-пластунски пополз к «Студебеккеру». Позади, сквозь выстрелы и звяканье вражеских пуль по котлу полевой кухни, Гриша слышал пыхтение ползущего следом трофейщика. Когда они оба заползли за грузовик с противоположной стороны от той, что была направлена к лесу, Закурдаев сложил ладони ковшом, и сильным рывком забросил Гришу в кузов через борт. Оказавшись там, солдат осмотрелся. Среди немецких карабинов, автоматов, катушек с проволокой, радиостанций, стальных шлемов, подсумков для боеприпасов и шанцевого инструмента саперов, он отыскал торчащий приклад ручного пулемета. Выдернув из кучи наваленных скопом винтовок длинную ноздреватую трубу немецкого МГ-42, Гриша перебросил ее через борт грузовика. Внизу послышался глухой удар и человеческий всхлип.

– Чего там? Ушиб? – осведомился Гриша.

– Ты поосторожней, браток. Предупреждай, – послышалось в ответ.

Пошарив еще среди трофеев, Гриша обнаружил железный прямоугольный ящик с оттиском распростершего в разные стороны крылья орла, взгромоздившегося на свастику. Ящик сильно смахивал на те цинки, в которых хранятся ленты к советскому Максиму. Ухватив его за ручку, солдат крикнул:

– Предупреждаю!

Внизу можно было различить звук отползающего тела.

– Бросай! – донеслось оттуда.

Железный ящик полетел на землю вслед за пулеметом. Взявшись руками за борт грузовика, Гриша ловко выпрыгнул из кузова. В том же порядке, в котором они двигались сюда (Гриша направляющий, трофейщик замыкающий), они двинулись обратно. Двигая впереди себя ящик и повесив за спину пулемет на ремень, Гриша не жалея сил полз к полевой кухне. Вернувшись к импровизированному очагу сопротивления, они застали штабиста лежащим пластом на земле. Гриша даже не сразу понял, что тот уже мертв. В его сознании не укладывалось, как может умереть человек, который минуту назад говорил, двигался, чувствовал и переживал. Пуля угодила штабисту в переносицу, ровно в то место, где встречалась его правая бровь с левой. Еще один из трофейщиков зажимал рукой сочащуюся из плеча кровь.

– Ефрейтор! Чего рот раззявил? Перевяжи! Бери автомат его. Ему он теперь без надобности, – сыпал команды Высоцкий.

– Как думаешь, сержант, снайпер работает? – спросил его Маркелыч, кивнув на сраженного штабиста.

– Вряд ли, – отвечал тот, – случайно угодила. Принесли пулемет? Хорошо. Двигай к особисту браток.

Гриша смотрел на застывшее лицо штабиста и не сообразил, что обращаются к нему. Переведя свой затуманенный взгляд с мертвого штабиста на сержанта, он часто и мелко замотал головой.

– Не маши, не маши, – словно ожидая отказ Гриши, стал настаивать Высоцкий. – Назвался клизмой – полезай куда следует. Теперь уж поздно головой мотылять!

Обведя беглым взглядом всех сидевших вокруг бойцов, Гриша понял – никто не побежит к этому танку кроме него. В голове его, словно молнии, мелькали мысли: как заставить себя? Как перебороть? Как выскочить из этого весьма надежного укрытия на открытое пространство, сплошь наполненное снующими пулями? А может рискнуть? Вот сейчас… уже скоро… нет еще немного… не могу… страшно… меня застрелят… вот сейчас… сейчас… сейчас… ааааааааааааа!!!!!

Вцепившись обеими руками в железный ящик, Гриша пущенным из пушки ядром вылетел из-за полевой кухни. Антон Игоревич, учитель по физическому воспитанию в школе, был бы сейчас доволен им. Никогда еще Гриша не бегал стометровку с таким потрясающим результатом. Кажется даже тяжеленный ящик и бивший по спине МГ стали невесомыми. Не добежав до танка нескольких шагов, солдат споткнулся о кочку, и остаток пути преодолел на животе. Как раз в этот момент, грамотно пущенная с упреждением вражеская очередь, прошла у него над головой. Встав на четвереньки, Гриша проковылял до танка и укрылся за его надежной броней. Старлей тут же снял с него пулемет, раздвинув сошки и уперев их в землю, дал по лесу несколько очередей. Оттуда донеслись команды на немецком языке, и огонь заметно стих. Повернув лицо к Грише, особист сказал:

– Либо сегодня твой счастливый день солдат, либо у тебя очень маленькая голова.

Гриша не мог отдышаться. Пот заливал его глаза, сердце выпрыгивало через глотку, по подбородку, как у быка катилась слюна, и не было сил, чтобы смахнуть ее. Посмотрев на лежащую рядом украинку, он заметил, что грудь ее замотана неровными лоскутами располосованной нижней рубахи. Похоже, пока старлей ждал пулемет, пытался оказать первую помощь девушке. Из под перевязки, наложенной прямо сверху сорочки с украинской вышивкой на рукавах, проступало алое пятно.

– Недобитки к своим прорываются, – не оборачиваясь к Грише, сказал особист. – Рядом с дорогой шли, чтоб не на виду и с пути, так сказать, не сбиться. А тут она из кустов на дозор их выскочила, один в нее и пальнул. Я его вроде ранил, а второй по мне из автомата…

В этот момент девушка тяжело застонала и зашевелилась.

– Глянь, как там она, – бросил старлей через плечо. – Если надо еще перевяжи. Бинты принес?

– Нет, товарищ старший… я нижним бельем, как вы…

Приблизившись к украинке, Гриша на секунду замер. Никогда не приходилось парню вступать с девушками в столь интимные «отношения». Гриша разорвал сорочку украинки от ворота к пупку. Глазам его открылись крепкие девичьи груди. Даже кровоточащая огнестрельная дыра не могла обезобразить видимой им красоты. Но, тут же упрекнув себя за не вовремя нахлынувшую страсть, Гриша, как смог промыл рану из фляжки, а затем туго перевязал.

– Ну, как она? – услышал он голос особиста.

– Наверное, легкое задето, товарищ старший лейтенант. Кровь розовая и пузырится…

– Не мудрено, что задето. Перевязал?

– Так точно.

– Ничего, солдат, еще немного осталось, сейчас совсем стемнеет. В темноте к своим уйдем.

– Слышь, старлей? – раздался голос Высоцкого, в пылу боя, перешедшего на панибратский тон с особистом. – Хохол говорит: справа не обойдут. Там ущелье, они его не перелезут. Смотри, как бы слева не подобрались! Со стороны дороги!

– Понял тебя, сержант! – прокричал особист. – Гуцулу благодарность передай от меня!

Послав несколько очередей в сторону, откуда предположительно могли обойти их немцы, старлей потянулся в карман за портсигаром. Прочерчивая дорожки в сгущавшихся сумерках, полетели очереди трассирующих пуль. Затем огонь раздался с утроенной силой. Танк загудел от непрерывного потока сыпавшихся на его броню пуль. В перерывах между стрельбой было слышно, как мычит в хлеву перепуганная корова, а ей своим многоголосием вторят козы и овцы.

– Черти паршивые! – выругался особист. – Да сколько же их там? Не меньше полуроты. Против нашего-то сборного отряда. Каково?

На буханье особистского пулемета, у немцев стал отвечать, точно такой же МГ. Очевидно, в арсенале фашистов имелись зажигательные патроны, так как вскоре стала разгораться, успевшая подсохнуть, скошенная во дворе трава. Стоявшая у дома прошлогодняя скирда сена, вспыхнула в один миг. Набегавшая было темнота, разом отступила до границ леса. Поляна оказалась освещена бликами пылающей копны, а враг все так же оставался невидимым. Но это почему-то не испугало особиста.

– О, и спички не надо доставать, чтобы прикурить, – беззаботно зашепелявил он со вставленной в зубы папиросой. – Огоньку они нам подбросили – будь здоров.

Высадив остаток ленты во тьму, старлей поднял раскаленный пулемет, отполз с ним подальше за танк, а затем прикурил от дымящегося дула своего МГ.

– Ты не знаешь, солдат, чего они так к нам прицепились? Ну, пугнули нас и шли бы своей дорогой, внимание не привлекали. Наверное, больно кашу ты ароматную сварил. «Не уйдем» говорят, «пока каши русской не попробуем», – пробовал подбодрить Гришу особист своими нелепыми шутками.

Открыв ящик, он приготовился зарядить в цилиндрическую коробку пулемета новую ленту, однако, растерянно замер. Весь его задор внезапно, как рукой сняло.

– Ты когда этот ящик сюда тащил – внутрь заглядывал? – спросил он Гришу.

– Нет, – почуяв недоброе, слабо ответил тот.

– Зря, – перевернул ящик вверх дном особист.

Из него на землю посыпались гаечные ключи всевозможных размеров. Вместо цинка с патронами Гриша принес набор немецкого автомобилиста… Ах эта извечная опрометчивость, так свойственная молодости! Гриша был готов провалиться сквозь землю, от отчаяния его охватившего. Ну, что стоило ему заглянуть там, в кузове, внутрь этого проклятого ящика?

– На, – протянул особист один из ключей Грише, – можешь в фашистов кинуть – авось разбегутся…

В этот момент у немцев снова послышались команды, отдаваемые охрипшим голосом. Спустя мгновение, почти разом на поляне разорвались несколько ручных гранат. Поднятая ими пыль от сгоревшей травы, создала некое подобие пелены. Вражеская цепь разом выскочила из леса. Передвигаясь короткими перебежками, немцы шли полукольцом, один конец которого начинался у края дороги, а другой, должен был упереться в раскорячившийся танк. Их действительно было не менее полуроты, как и предполагал старлей.

– Все, на прорыв пошли, – хмуро сказал особист. – Бери девку и тащи ее под танк, схоронитесь под дном, могут не заметить.

– А вы, товарищ старший?..

Особист в ответ лишь достал из кармана пистолет, вставил в него новую обойму и передернул затвор. Однако внезапно огонь погас в его глазах. Полный решительных действий взгляд сменила потаенная улыбка, вызванная какой-то свежей задумкой, нечаянно посетившей особиста в критическую минуту.

– Эй, сержант! – во всю глотку прокричал он. – Высоцкий! Стреляй по машине! Слышишь?!

– Не понял, старлей! – раздалось в ответ.

– Им машина нужна, чтоб до фронта с ветерком! Боятся, что пешком своих не догонят! Понял теперь?! Взрывай «Студебеккер»! Это приказ!

Ответом был дружный ливень пуль, обрушившийся на радиаторную решетку и капот «Студебеккера». Грузовик несколько раз вздрогнул, когда в скаты его колес попадали пули, и он оседал на глазах. Лобовое стекло сначала лопнуло, а затем и вовсе высыпалось. Из-под крышки капота повалил густой пар. В одно мгновение машина оказалась выведенной из строя.

– А теперь насыпьте им, ребята! – срывая связки, горлопанил снова воодушевившийся старлей. – Пусть знают, что русские не сдаются!

Засевшие за полевой кухней солдаты перевели огонь своих стволов с машины на противника. Немцы, явно не ожидавшие такого фортеля с грузовиком, заметно поубавили наступательный пыл. Высунувшись из-за башни танка, особист высадил во вражескую цепь последнюю пистолетную обойму, тем самым, внеся свою скромную лепту в общее дело обращения врага вспять. Фашисты наконец-то дрогнули. Отстреливаясь на ходу, они мелкими группами исчезали во мраке, средь густых ветвей вековых елей. Копна прошлогоднего сена почти совсем догорела, поляна погрузилась во мрак. Стрельба полностью стихла, но еще долгое время никто из солдат не решался нарушить голосом наступивший покой.

– Бдительности не теряй, – глухо просипел особист Грише. – Останься с нею, я сейчас тебе в помощь бойца пришлю. Перенесете ее к дому.

Низко пригнувшись к земле, старлей убежал в темноту, а в ушах Гриши все еще стоял его осипший голос. «Хороший он все-таки мужик», думал про себя Гриша, «если б не он с Высоцким на пару, как бы все закончилось? И зла, похоже, он не помнит, за ящик этот не стал ругать».

– Где ты тут?.. – послышался в темноте чей-то шепот.

– Да здесь я! – так же тихо отозвался Гриша.

В появившейся из мрака фигуре, парень с трудом узнал ефрейтора со штабной машины. В руках тот сжимал солдатскую шинель.

– Ну, как ты? Цел?

– Ага.

– А у барахольщиков еще одного убило, того помнишь, с которым ты до «Штудыбэккера» бегал?

– Закурдаев, кажется?

– Точно, вот его и убило. Он еще потом к машине бегал, за патронами. Два раза благополучно, а на третий раз не добежал… И шоферу ихнему ногу наскрозь продырявило…

– А старшина мой жив?

– Ага.

– А старик?

– Старик живой! Да такой геройский оказался! Закурдаев ему как из первой ходки карабин немецкий приволок, так дед с ним ловко управляться стал, видать навык имеет с прошлых лет.

Беседуя, солдаты осторожно погрузили раненную украинку на простеленную шинель, и аккуратно понесли к дому. У порога их встречал охающий хозяин.

– Сюди, хлопцi, сюди!.. Ох, моя ягiдка, за що ж менi горi таке?.. Матерю Божа хiба ж я згрiшив стiльки, що ти так суворо караеш?..

Солдаты внесли девушку в дом и вместе с шинелью положили на кровать, а сами вышли, не став мешать старику ухаживать за невесткой. Раненый шофер со «Студебеккера» уже был перенесен к фундаменту дома, а согнувшийся над ним Маркелыч, делал перевязку. Сюда же были перенесены и оба трупа, накрытых сверху шинелями. Неподалеку на корточках сидел Высоцкий со своим раненым в плечо солдатом. Привалившись спинами к обомшелому фундаменту, они молча курили. К ним присоединился ефрейтор из штабной машины. А у самого «Виллиса» в полголоса переговаривались капитан и особист.

– Не достойно вы себя вели, товарищ капитан, – угадывалось сиплое шипение старлея из СМЕРШа, сохранявшего с корреспондентом, соответствующий субординации, уважительный тон.

– Поймите меня правильно… – несся в ответ, сбивчивый лепет капитана, судя по всему, так и просидевшего все время за перевернутым столом, – это первый бой мой,.. я до этого участия не принимал,.. в подобного рода…

– Вот и плохо, товарищ капитан! Война уж три года идет, а вы все за столами отсиживаетесь! – напирал старлей, имея в виду и канцелярские столы и конкретный стол, за крышкой которого прятался сегодня капитан.

– Товарищ старший лейтенант, я хочу попросить вас…

– Эй, ефрейтор! – прервав обращение капитана и проигнорировав его неоконченную просьбу, произнес особист. – Освободи заднее сиденье от газет. Женщине нужна срочная медпомощь, в санбат ее сейчас повезешь.

– Есть! – ответил шофер, давно понявший, кто здесь истинный командир.

От «капитана из столицы» не поступило никаких возражений по поводу отданного особистом приказа. Ефрейтор быстро выбросил пачки газет, занимавших заднее сиденье на землю, и, не включая фар, завел мотор. В это время старлей продолжал раздавать указания:

– Высоцкий! Вам придется оставаться с ранеными здесь, я вышлю за ними транспорт и попытаюсь связаться с вашим непосредственным начальством. Составлю подробный рапорт о происшедшем бое, не волнуйтесь ответственность за ликвидированную машину и трофеи на вас не ляжет. Стерегите украинца. Так, старшина! Теперь вы. Задерживать вас не вижу смысла, так что можете следовать дальше. Желаю успешно нагнать свое подразделение. Кобыла-то ваша уцелела?

– Жива, родимая! – отвечал расчувствовавшийся от слов особиста, Маркелыч. – Как стрельба зачалась, так она к хлеву рванула, чувствует скотина другую животную. Так всю дорогу в хлеву и хоронилась.

– Ну, что ж, утром можете выступать. И еще. От имени особого отдела дивизии, всем проявившим стойкость и мужество в борьбе с фашистскими оккупантами, выражаю благодарность!

– Служим Советскому Союзу! – ответил за всех вскочивший на ноги Высоцкий.

Старлей вошел в дом и через некоторое время вынес оттуда на руках раненную украинку. Та пришла в сознание и что-то слабо бормотала идущему следом свекру.

– Потерпи, моя дитинка, потерпи рiдна, – ласково утешал ее старик. – Там тебе виходять, знову станеш на ноги…

– Садитесь в машину, товарищ капитан, – бросил особист корреспонденту, неуклюже жавшемуся рядом с «Виллисом». – Следите в дороге, чтобы женщине не стало хуже. Ефрейтор, можешь включить фары, немцы уже далеко, не стали бы они терять столько времени впустую. Я поеду впереди на мотоцикле.

Гриша в последний раз бегло взглянул на побелевшее лицо украинки. Глаза и рот ее были полуоткрыты. Старик продолжал суетливо бегать вокруг машины, заходя к ней то с одного боку, то с другого. Когда шум моторов «Виллиса» и особистского мотоцикла исчезли в невесомом ночном воздухе, к Грише подошел старшина.

– Ох, и свезло нам с тобой, Гришка! – радовался он. – Считай, что легко отделались.

– Ничего себе «легко отделались»! – возразил ему Гриша. – Представляю, как нас сейчас с тобой ребята проклинают, голодные ведь все. А зампотыл? Он же нас живьем за угробленную кухню съест!

– Ничего, рапорт напишем, чай выделит нам новый котел на колесах, хотя лучше б клячу нашу прихлопнули, вместо кухни. Главное, что сами невредимы, Гришка!

– Это так…

– Ну, ты ляг, прикорни на пару часиков, до утра время еще есть, а с рассветом тронемся. Пойду тягловой силе нашей сенца поищу, может, не все сгорело. Мы-то поели, а скотина не жрамши. Покемарь, вон и сержант своего бойца на боковую отправил. Я с ним в карауле останусь, как-нибудь ночку скоротаем за куревом да разговорами.

– Высоцкий? – растягиваясь на своей шинели и укрываясь шинелью старшины, спросил Гриша, услышав о сержанте трофейщиков. – Правда, он хороший мужик, Маркелыч?

– Поди, будешь хорошим, если с первого дня воевать, да не так как мы с тобой при кухне, а всю дорогу на передовой.

– И особист тоже…

– И особист ничего оказался, спервоначалу-то я подумал, что гад он, шкура, а потом-то он себя геройски проявил. Ну, спи, спи…

Гриша натянул край шинели на ухо и еще раз взглянул в ту сторону, откуда получасом ранее наступали немцы. «А лес все такой же, и даже ничуть не изменился он, и ели эти тоже» – подумал Гриша напоследок, перед тем как заснуть. «Ошибаешься парень» – кивали под легким ветерком ему ели своими макушками, «мы уже другие, теперь на нашей коре запечатлелся и ты. И тебя теперь мы будем помнить…»

Май – Июнь 2010