Текст книги "Чёрная стезя. Часть 2. Испытание войной"

Глава 7

Слова умирающего Марка Ярошенко не давали покоя Кривошееву много дней. После встречи с обозом он несколько часов лютовал на трассе. Угрожая наганом, грозился расстрелять самолично несколько прорабов и мастеров, на участках которых, по его мнению, работа двигалась медленно. Вернувшись в лагерь, учинил разнос всем подчинённым, кто встретился на его пути. А уже поздно вечером, закрывшись в кабинете, достал из сейфа бутылку водки и, не отрываясь от горлышка, большими глотками опорожнил её. Поморщившись, запустил ложкой в банку говяжьей тушёнки и откусил большой ломоть чёрного хлеба.

Расправившись с закуской, походил из угла в угол четверть часа, потом отправился домой. Но и после приёма «на грудь» легче не стало. Почти до утра сон не шёл, перед глазами стояло смертельно бледное, но довольно счастливое лицо Марка Ярошенко.

«Совесть – не двухсторонняя монета, у неё не может быть чистой и грязной стороны. Совесть не проявляется частями. Она у человека либо есть, либо отсутствует вообще», – монотонно пульсировали слова в затуманенном водкой мозгу. Кривошеев переворачивался на другой бок, и в голову лезли уже другие слова. «Цель твоей жизни – злоба и коварство», – начинал стучать в голове невидимый молоточек.

«Может, в чём-то прав религиозный хохол? – внезапно мелькнула мысль и Афанасий Дормидонтович поразился её появлению. Ему вдруг показалось, будто эта мысль пришла откуда-то извне, кто-то невидимый неожиданно шепнул ему на ухо, подтолкнув к размышлению.

«В чём же он прав? – нарушив ночную тишину, проговорил Кривошеев вслух, обратив взор в темноту. – В том, что я оказался слепцом, не замечающим страданий невинных людей? Покрылся мхом злобы и коварства? Ну уж, дудки! Я делал то, что требовала от меня партия большевиков, партия рабочих и крестьян. Выметал мусор на задворках молодого государства, чтобы жизнь пролетариев стала чище и прекраснее».

«Не надо оправдываться перед самим собой, – вкрадчиво домогался покаяния голос в голове. – Ты делал своё дело рьяно и с особой жестокостью. Тебе были чужды благоразумие и справедливость. Тебя пьянила беспредельная власть над беззащитными людьми, которые не могли дать должный отпор. Ты безжалостно и безучастно штамповал в их судебных делах клеймо врага, будто клеймил животных в стаде. Невинные люди могли лишь плакать от бессилия и молить о снисхождении. Тебя это забавляло и укрепляло ещё больше твою веру в собственную безнаказанность. И вот ты впервые встретил человека, который осмелился сказать тебе правду. Она поразила тебя широтой мировоззрения и искушённостью, напугала неизбежным возмездием. Ты избивал его, пытаясь поставить на колени, сделать его таким же послушным и податливым, какими были все остальные арестанты. Впервые у тебя ничего не получилось. Твой арестант оставался верен своим убеждениям».

«Что это со мной происходит? – встрепенулся Кривошеев и сел на кровати, озираясь в темноте. – С кем это я сейчас разговариваю? Неужели схожу с ума? Этого ещё не хватало!»

Он потёр пальцами виски, снова лёг. Перед глазами вновь появилось лицо Марка Ярошенко с умиротворённой улыбкой.

«Что за наваждение, чёрт возьми! Уж не сотворил ли со мной чего-нибудь напоследок этот сволочной святоша? – не на шутку испугался Кривошеев, вспомнив байки о существовании ведьм и колдунов. Он тяжело поднялся с кровати, зажёг свет, прошёл на кухню.

Весна в этом году изрядно запаздывала. За окном по-зимнему бушевала метель. Ветер завывал в печной трубе, свистел в щелях между брёвен, стучал оконными стеклами.

«Всё, Афанасий Дормидонтович, хватит мучиться. Сегодня ты обязательно отправишься к Лидии. Она вылечит тебя, с ней ты забудешь обо всём на свете».

С этой мыслью Кривошеев достал из стола початую бутыль с самогоном, отлил полный стакан и выпил залпом, словно это была волшебная микстура. Поморщился, через пару секунд протяжно крякнул и взглянул на часы-ходики на стене. Стрелки показывали час ночи. Потом с тоской посмотрел на бутыль с самогоном и со вздохом поставил её на прежнее место. В пять часов предстояло отправляться на службу.

…С Лидией Глушаковой Кривошеев познакомился в Вельске на рынке. Он был в управлении по делам строительства и после получения первой зарплаты на новом месте службы оправился на рынок.

СевДвинЛаг был на полной самоокупаемости и о хорошем питании можно было только мечтать. Каша и жидкий супчик в лагерной столовой осточертели, хотелось прикупить свежего мяса, чтобы повар персонально для него приготовил что-нибудь вкусное. Кроме того, на рынке можно было приобрести самогон. С водкой в лагере были большие проблемы.

Кривошеев не общался с женщинами с тех пор, как расстался с Кирой, благодаря которой и очутился здесь на севере. Последней женщиной была подруга Киры, затащившая его в постель со злым умыслом по наущению всё той же Киры.

Лидия приехала на рынок из деревни, чтобы продать мясо и самогон, который пользовался большим спросом.

Рынок бурлил. Основную массу людей составляли здесь эвакуированные. Они пытались продать личные вещи или обменять их на продукты. Сам не зная почему, но среди множества торговок Кривошеев выбрал именно эту женщину. Возможно, в глаза сразу бросилось её лицо, очень похожее на лицо покойной жены. Он подошёл к ней, поздоровался, весело перебросился несколькими словами и сходу купил всё оставшееся мясо. Бутыль самогона, припрятанная под прилавком, тоже перекочевала к нему в розвальни. Потом разговор непроизвольно продолжился и вскоре, собрав с прилавка свои вещи, Лидия Глушакова уже садилась к нему в сани. В ходе разговора выяснилось, что деревня, в которой жила женщина, находилась неподалёку от дороги, ведущей в лагерь. Кривошеев согласился подбросить её до дому.

В дороге они разговорились. Лидия оказалась одинокой женщиной, на руках у неё была парализованная мать. Муж скоропостижно скончался ещё до войны, а сын на фронте пропал без вести полгода назад.

Кривошеев высадил Лидию на краю деревни – так она настояла.

– Лучше подальше от людских глаз, – сказала она, выбираясь из розвальней. – Раньше наша деревня входила в состав колхоза, а сейчас существует сама по себе. Каждый выживает, как может. Трудоспособного населения было и так-то не густо, а сейчас совсем не осталось. Всех мужиков отправили на войну, бабы отбывают трудовую повинность на строительстве железной дороги. Всем, кто остался, поставили на лето задачу вырастить овощи и заготовить сено. Я тут сейчас вроде как за старосту. Командую стариками, старухами, да инвалидами. Они постоянно ноют, преследуют меня по пятам со своими просьбами и болячками. Лишние сплетни мне ни к чему. А злых языков в нашей деревне хватает.

– Понятно, – ответил Кривошеев, усмехнувшись. – А что, если я надумаю к вам в гости наведаться? Не пустите в дом из тех же соображений?

– Почему же? Пущу, если вы прибудете с добрыми намерениями, – хитро улыбнувшись, ответила женщина и игриво повела глазами. – Ночью-то, под одеялом, кто вас увидит?

– А с лошадью как быть? Она ведь не иголка, в стогу не спрячешь?

– Во двор загоним, он у меня крытый и просторный. А ранним утречком, в сумерках, вы и съедете с моего постоялого двора. Только овса прихватите с собой побольше, чтобы кобыле было чем заняться. А то примется с голоду ржать на всю деревню.

Через три дня Кривошеев появился в доме Лидии Глушаковой. Всё происходило именно так, как он и предполагал. Соскучившаяся по мужской ласке женщина не отпускала его из своих объятий до утра.

Когда забрезжил рассвет, он, верный своему слову, незаметно покинул гостеприимный дом. Весь обратный путь до лагеря с необычным для себя трепетом вспоминал встречу с этой удивительной женщиной. Вспоминал каждую деталь, каждое слово, каждый жест и взгляд.

В свои сорок семь лет она выглядела гораздо моложе. Но кроме природной красоты Лидия была ещё и прекрасной хозяйкой. В доме царили чистота и порядок. Кривошеев видел, с какой любовью и нежностью она ухаживала за неходячей матерью, как разговаривала с ней, подбирая ласковые слова. Извлекала из-под неё испражнения и улыбалась, когда, казалось, уместнее хмуриться, сердиться или даже ругаться. Стелила чистое постельное бельё и что-то весело напевала себе под нос. Старуха в ответ мычала что-то нечленораздельно, на глазах у неё стояли слёзы.

«Какую же немыслимую выдержку надо иметь, какое неимоверное терпение, чтобы не очерстветь душой, не обидеться на весь мир за неудавшуюся жизнь, – думал Кривошеев. – И это при том, что кроме личных неурядиц на плечах этой хрупкой женщины лежат судьбы совершенно чужих людей. Когда только она успевает управляться со всем? Где берёт силы? Просто немыслимо!»

Потом он приехал к Глушаковой ещё раз, потом ещё. И каждый раз от Лидии исходили понимание, тепло и ласка. К большому удивлению, она не просила от него ничего взамен. Просто смотрела ему в лицо и счастливо улыбалась. Когда он предложил ей деньги, Лидия в категоричной форме отказалась их принять.

«Не забываешь навестить – и слава богу, – сказала она. – Это для меня самое главное. Значит, не безразлична я тебе, и это уже хорошо. А время расставит всё по своим местам».

Что имела в виду Лидия, проговаривая последние слова, Кривошеев так и не понял до сих пор. То ли это шла речь о совместной жизни, то ли о материальной помощи, то ли о чём-то другом вообще – осталось загадкой. Одно стало понятно Кривошееву: он влюбился на старости лет. Влюбился сильно и горячо, так же, как когда-то в молодости, с теми же признаками нежности и привязанностями, с тем же непреодолимым желанием новых встреч.

Кривошеев с трудом дождался окончания дня. Отдав последние распоряжения, он запрыгнул в розвальни, от души хлестанул кнутом кобылу и помчался в деревню. На этот раз он выбрал короткий путь через лес. О нём в прошлый раз рассказала ему Лидия. Санную дорогу пробили возчики, вывозя сено в соседний район. И действительно, в деревне он оказался на полчаса раньше, чем прежде. Когда лошадь остановилась напротив ворот знакомой избы, на улице уже смеркалось. Деревня к этому времени уже опустела.

Завидев гостя через окно, Лидия вышла во двор, открыла ворота.

– С приездом, Афанасий Дормидонтович, – произнесла она радостным голосом. – Как чувствовала, что ты приедешь сегодня: закончила дела в конторе пораньше и сразу бегом домой печку топить.

– Здравствуй, Лида, – ответил Кривошеев каким-то бесцветным голосом, чем сразу насторожил хозяйку.

– Что-то случилось? – спросила она встревоженно, остановив на его лице проницательный взгляд.

– А-а, пустяки, – отмахнулся Кривошеев и принялся распрягать лошадь. – Дел по горло, устал немного. Комиссию жду из Вельска, будут принимать мой участок дороги.

– Пойдём в избу, – сочувствующим голосом проговорила Лидия. – Покормлю я тебя горемычного, да пораньше спать уложу.

Кривошеев развернул морду кобылы к саням, ткнул её в кучу овса.

– Жуй давай, труженица, набирайся сил на обратный путь, – сказал он, вовсе не подозревая, что уже совсем скоро отправится назад в лагерь.

Пока Кривошеев ужинал, Лидия убрала за матерью, покормила её с ложки, выпоила кружку чая, уложила спать. Потом перешла в другую комнату, расстелила постель для себя и гостя.

– Иди, ложись, – повелительно сказала она. – Тебе надо выспаться. Вон какие тёмные круги под глазами.

– Я без тебя заблужусь в тёмной комнате, а в постели замёрзну, – пошутил Кривошеев, перехватил её ладонь, поднёс к губам, поцеловал.

– Иди уже, ухажёр, – отстранилась от него Лидия. – Уберу со стола и приду, согрею неразумное дитя.

Через час Афанасий Дормидонтович лежал на спине расслабленный и счастливый, уставившись в потолок бессмысленным взглядом. На плече покоилась голова Лидии.

– Ну, а теперь рассказывай, что стряслось? – прижавшись плотнее, спросила требовательно Лидия. – По глазам вижу, что дело не в комиссии.

Кривошеев внутренне встрепенулся, отметив про себя: «А она не глупая женщина, ей, пожалуй, не соврёшь, как Кире. Не поверит, фальшь почувствует с первых слов. Придётся рассказать всё, как есть. Будь, что будет. Я ведь не преступник какой-нибудь, а представитель исполнительной власти. С будущей женой можно поделиться информацией о своей работе».

Поразмыслив немного, он решил, что покладистая и добрая Лидия может выступить в роли судьи в его непростой службе, его действиях и поступках. Она непременно должна понять, почему настоящий чекист просто обязан поступать жёстко и безжалостно с врагами народа. Кривошеев почему-то не сомневался, что Лидия, выслушав его, посочувствует и будет на его стороне. Эти мысли сулили принести ему желанное облегчение.

Он начал свой рассказ о встрече с обозом доходяг, об оскорбительных словах Марка, но при этом умолчал о своём гневном приказе солдату-ездовому: «Увози этих сволочей отсюда, пусть подыхают в бараке! И никакого им пайка больше не давать! Понял?!»

Излагая биографию политзаключённого Ярошенко, ни словом не обмолвился об истязаниях арестанта в Чусовском КПЗ, о личном холуе Бражникове и его деяниях. Рассказывая об изъятии продовольствия на Украине и создании колхозов, он преподнёс это совсем иначе, чем происходило в действительности. Обошёл стороной зверства и злодеяния отряда чекистов, который сам возглавлял. Из его рассказа следовало, что Марк Ярошенко на протяжении почти двух десятков лет тайно боролся с советской властью, пакостил ей, как только мог. Являясь верующим человеком, враг народа Ярошенко вовлекал несознательных граждан в тайную общину, где проводил религиозные обряды и песнопения. Более того, он изучил философию, труды Маркса, Энгельса и Ленина с той целью, чтобы использовать свои знания во враждебных целях. А в последний год перед арестом занимался саботажем на своей работе.

Закончив рассказ, Кривошеев вздохнул с облегчением. Лежал и с нетерпением ждал, как на него отреагирует Лидия.

Реакция была неожиданной. Лидия убрала голову с его плеча и быстро отодвинулась, будто обожглась. Потом заговорила горячо и торопливо, словно опасалась, что не успеет высказать всех мыслей, зародившихся в её голове, пока Кривошеев рассказывал.

– Не верю я, Афанасий, ни одному твоему слову. Всё, о чём ты рассказал сейчас – один в один происходило и в нашей деревне. И продразвёртка бушевала, и коллективизация была вместе с кулаками, а потом, откуда ни возьмись, враги народа вдруг повыскакивали, как черти из табакерки. Всё это происходило на моих глазах. Только не видела я среди чекистов сердобольных людей. И ты не жалел людей, заставляя их признавать несуществующую вину. Враки это твои. Тебе очень хочется покорить моё сердце, но ты не учёл одного: я живой свидетель тех событий. Собственными глазами видела, как чекисты зверствовали, забирая последние крохи хлеба у многодетных семей. Позднее мне пришлось хоронить тех детишек, у которых отняли последний кусок хлеба. Они умерли от голода. Свежи в памяти и аресты. В тридцать седьмом арестовали председателя колхоза. Вина его заключалась в том, что в тот неурожайный год он не смог выполнить план хлебосдачи государству. Мой родственник видел его лицо после допроса. Живого места не было на лице после «занимательной беседы», как ты соизволил выразиться. Наш председатель тоже отрицал свою вину, как и твой Марк Ярошенко. Хотел добиться справедливости во что бы ни стало.

Лидия поднялась на кровати, переместилась на край и села, свесив ноги. Повернувшись вполоборота к Кривошееву, спросила:

– И знаешь, кто этот председатель?

– Кто?

– Мой дядя. Только его не успели осудить и отравить в лагерь. Дядя не выдержал издевательств над собой и в гневе ударил кулаком следователя. Его насмерть забил следователь. Тогда-то маму и хватил удар. Пять лет уже она лежит парализованная, благодаря таким правильным чекистам, как ты. Вот так-то, добрый вы наш Афанасий Дормидонтович.

Кривошеев лежал ошеломлённый, уничтоженный, лишённый возможности что-либо возразить в ответ. Ещё несколько минут назад он допускал возможность услышать в ответ пару нелестных слов в свой адрес, но, чтобы такое…

– Молчишь? – после длительной паузы продолжила Лидия. – И правильно. Не нужно меня в чём-то переубеждать и доказывать, что ты хороший и добрый человек. Ты можешь оправдываться перед самим собой, но только не передо мной и теми людьми, которым ты сделал больно.

– Но, как же тогда… – начал было говорить Кривошеев, и осёкся.

– Ты хочешь спросить, как я решилась на отношения с тобой, зная, что ты сотрудник НКВД? – продолжила за него Лидия.

Кривошеев промолчал и даже не кивнул в знак согласия. Он сам не знал, о чём хотел спросить. Не мог поверить, что всё кончено, так и не начавшись по-настоящему. С этой минуты он стал для Лидии чужим, ненавистным человеком.

– Сама не могу объяснить. Ты мне понравился сразу: видный мужчина, обходительный. Вот я и подумала: а вдруг ты моя судьба? Вдруг мне выпало запоздалое бабье счастье? На твоём мундире не было расписано твоё прошлое. Ты вполне мог оказаться штабным работником, успешным офицером НКВД. Вот я и решила не упустить свой шанс, узнать тебя поближе. Сегодня поняла, что совершила непростительную ошибку, укладываясь с тобой в одну постель. Пойми, не смогу я больше принимать от тебя ласки. Страшно мне с тобой. Ты в моих глазах превратился в кровавого жандарма. Пахнуло от тебя сейчас запахом тюремной камеры. Уходи и забудь дорогу в мой дом.

Лидия встала, набросила на себя халат и, низко опустив голову, перешла в другую комнату, где лежала парализованная мать. В избе установилась полнейшая тишина.

Кривошеев не вскочил с кровати, не бросился вслед за Лидией, чтобы остановить её, схватить за плечи и объяснить, наконец, что это его работа, что он не жандарм, а честный чекист, преданный партии и народу, и вести себя иначе с врагами народа ему нельзя, не позволяет партийная совесть. А главное – он любит её по-настоящему и готов жениться.

Но поступить так было выше его сил. Он не способен был уступать женщинам и просить у них прощения.

Кривошеев поразился откровенности и смелости женщины. Поразился причиной этого горячего всплеска. Если подобные обвинения исходили от Марка Ярошенко – ему было понятно: осужденный затаил обиду и мстил словесно при каждом удобном случае. Но что толкнуло Лидию на такой поступок? Женщину, в отношении которой он не сделал ничего пагубного? Он удивился разительным переменам в характере Глушаковой, произошедшие в один миг и не мог ничего понять. Лежать в кровати было бессмысленно. Кривошеев встал и принялся одеваться.

Через полчаса запряжённая кобыла, недовольно фыркнув, вытащила розвальни на улицу.

Луна на небе была полной и особенно яркой. Морозный воздух пощипывал на лице кожу. Кривошеев запахнул ворота, взглянул в окно комнаты, где должна была находиться Лидия. Желтоватая глазница оконного проёма была пуста. Глушакова даже не удосужилась проводить его взглядом.

Кривошеев почувствовал, как в нём начинает закипать неудержимая злость на весь окружающий мир. Злость на Лидию, на Марка Ярошенко, который явился причиной краха в любовных отношениях, на свою неблагодарную службу, на Киру, по чьей милости его сослали сюда. Он завалился в сани и стеганул кобылу кнутом. Та с места пошла крупной рысью. Кривошееву этого показалось мало, он принялся неистово хлестать лошадь по крупу. Длинный сыромятный кнут со свистом рассекал морозный воздух. Кривошеев успокоился только тогда, когда кобыла перешла в галоп.

«За что они все так ненавидят меня? – горячей волной пульсировал вопрос в голове. Под „они все“ Кривошеев подразумевал Марка Ярошенко, Лидию, старика Федота Воробьёва в поезде и напуганную женщину Варвару вместе с ним. Перед глазами промелькнуло ещё с десяток лиц, дела которых ему довелось вести, как следователю. Они, что, все праведники, чистенькие, незапятнанные кровью, а я, стало быть, подлец, жандарм?! От меня несёт тюремным запахом? А чем ещё, чёрт возьми, может пропитаться офицер НКВД, которому по долгу службы выпало соприкасаться ежедневно со всяким сбродом? Французскими духами будет от него веять? Разве один я такой в системе внутренних дел страны? Вы думаете, другие офицеры как-то иначе исполняли долг чекиста? Гладили по головке врагов государства и уговаривали их не пакостить молодой стране советов? Да как вы можете обвинять меня, честного и неподкупного чекиста? Что вы вообще знаете о моей работе, какое право имеете обсуждать мои действия? Как бы повели себя на моём месте вы, обвинители хреновы»?

Лошадь неслась бешеным галопом, сани прыгали на промёрзших снежных ухабах, но Кривошеев, распалив себя до белого каления, казалось, не замечал ничего вокруг.

«А не послать ли мне их всех к чёртовой матери! – мелькнула спасительная мысль. – Что если я завтра же напишу рапорт на имя начальника управления с просьбой отправить меня на фронт? Все проблемы решатся одномоментно. Раз выродок Марк-богомол считает, что я действительно покрылся слоем грехом, как дерево мхом, то пусть это дерево срубят на войне фашисты. И тюремный запах улетучится, и я для некоторых личностей стану не жандармом, а боевым офицером. Еще посмотрим, кто из нас отрыжка дьявола, а кто настоящий патриот своей родины».

Кривошеев так глубоко ушел в себя, что не сразу заметил, как кобыла перешла сперва на мелкую рысь, а потом и вовсе остановилась, нервно поводя мордой по сторонам и раздувая ноздри.

«Что за чертовщина»? – пронеслось в голове Кривошеева, и он интуитивно огляделся по сторонам. В первый момент его глаза не увидели ничего подозрительного. Дорога по-прежнему была пустынна, яркий свет луны освещал её на сотню метров впереди. Кобыла неожиданно заржала и принялась перебирать всеми четырьмя ногами на месте. И тут среди мелколесья, тянущегося вдоль санного пути, Кривошеев увидел движущиеся тени.

«Волки!» – догадался он и обомлел. Тени осторожно скользили между деревьев и уже через несколько секунд Кривошеев увидел первого зверя. Это был рослый поджарый волк. Проваливаясь в снегу, он направился к дороге. Вслед за ним из кустов появилось ещё пять волков. Вожак вышел на дорогу и остановился совсем близко от перепугавшейся лошади. Остальные расставились по обе стороны дороги. По их поведению можно было безошибочно определить, что стая очень голодна и ради выживания готова вступить в смертельную схватку.

Постояв недвижимо считанные секунды, волки медленно двинулись навстречу взмокшей от бега лошади. Они по очереди вытягивали морды, жадно вдыхая в себя запах лошадиного пота.

Кривошеев, будто заворожённый, наблюдал за картиной происходящего, не в силах пошевелиться. Потом его рука машинально потянулась к кобуре, он медленно извлёк из неё револьвер.

Он не успел выстрелить. Кобыла дико заржала, вскочила на дыбы, затем резко рванула в сторону и ринулась в лес. Кривошеев чудом удержался в розвальнях. Вожжи выпали из рук и волочились по снегу. Снег был глубоким, кобыла по брюхо утопала в нём. Храпела, загнанно дыша, с бешеным взглядом металась из стороны в сторону. Наконец, сани наскочили на пень, и остановились. Лошадь забилась на месте, упала на задние ноги, потом, издав безумное ржание, поднялась. Развернувшись на девяносто градусов, рванулась из последних сил. Раздался треск сломанных оглоблей, сани развернуло, они взметнулись вверх и Кривошеева выбросило на снег. Перед глазами мелькнул конец сломанной оглобли и падающие на него сани. В следующий миг свет в глазах померк, Кривошеев потерял сознание.

Когда очнулся – сразу почувствовал сильную боль в ногах. Приподняв голову, увидел: полоз перевёрнутых саней лежал поперёк обеих ног чуть ниже колен. Снег вокруг головы был окровавлен.

«Оглоблей шибануло по голове», – смекнул он и провёл ладонью по лицу. Она была вся в крови. Затем Кривошеев попытался вытянуть ноги из-под саней и взвыл от нестерпимой боли. У него потемнело в глазах.

«Переломаны обе ноги!» – с ужасом подумал он. Превозмогая боль, приподнял туловище и сел, затем оглянулся назад. Его глаза округлились от страха. Навстречу ему двигались три волка. Двое из пяти, которые были на дороге, наверно, погнались за лошадью. Седой вожак, медленно переступая ногами, подкрадывался к Кривошееву со спины, двое других обходили сбоку.

«Наган! Где мой наган!?» – лихорадочно мелькнула спасительная мысль. Кривошеев посмотрел по сторонам и в двух метрах от себя увидел небольшое отверстие в снегу. Вероятнее всего, это был след от выпавшего при падении нагана. Чтобы ползком добраться до нагана, нужно было освободить ноги. Согнувшись вперёд, Кривошеев ухватился за полоз и, напрягая мышцы до предела, попытался приподнять сани. Сил хватило лишь на то, чтобы полоз чуть приподнялся, а потом опять опустился на прежнее место. Кривошеев взвыл от дикой боли, но рук не расцепил. Собрав воедино всю свою волю, он с безумным воем рванул полоз вверх и резко дёрнул ноги на себя. Ему удалось высвободиться. Обессиленный, в полубессознательном состоянии он распластался на спине.

Пока Кривошеев кричал и стонал, высвобождая ноги из-под саней, волк сидел неподалёку на поджатом хвосте, водил носом, вдыхая воздух с запахом крови, и ждал. Потом, когда человек затих и перестал шевелиться, волк встал, оживился и смело шагнул вперёд. В следующий момент он присел, со всей силой оттолкнулся от земли и прыгнул на грудь жертвы. Острые клыки волка вонзились в горло Кривошеева…

Драма в тайге произошла на сутки раньше кончины Марка Ярошенко. А седьмого марта состоялась приёмка в эксплуатацию участка железной дороги Коноша – Вельск.