Текст книги "Срок для адвоката"

Михаил Кербель
Срок для адвоката

Сердечно благодарю Михаила Унке, Анатолия Петровецкого, Григория Мармура, Анжелику Любченко и Сергея Бурханова за помощь в создании этой книги!

Основано на реальных событиях

Часть 1
Капкан

Джунгли

– Убива-ают! – отчаянный крик запыхавшегося цыганёнка пронзил знойную густую тишину старой цыганской мазанки, в которой Мария Михайчак только что прилегла вздремнуть после обеда.

– Скорее!.. Вашего Борю!.. У пивной бочки!.. На площади… – надрывался пацан.

Этим криком, будто ураганом, Марию вынесло из дома и понесло по улице. Её младшая ладная, гибкая дочь Надья, подметая улицу длинной цветастой юбкой, не отставала от матери. Вторая, старшая дочь Люба, беременная, с огромным животом, семенила за ними.

Подбежав к пивной бочке, они увидели троих парней с испитыми лицами, остервенело избивавших ногами Борю, двадцатидвухлетнего сына Марии. Стараясь кое-как прикрыть израненными руками окровавленную голову, катаясь по земле, он безуспешно пытался уворачиваться от ударов.

Недолго думая, Мария схватила валявшийся на дороге детский велосипед и с рёвом медведицы, спасающей своё дитя, бросилась на озверевшую троицу, нанося удары направо и налево. Ярость матери отбросила нападавших от её сына, которого она сразу же стала пытаться поднимать, чтобы увести домой.

Мария не заметила, как один из подонков – рыжий, приземистый и широкоплечий – с расквашенным ею носом, – держа небольшой нож в левой руке, подходил сзади, чтобы ударить её в спину.

Но зато его хорошо заметила шестнадцатилетняя Надья.

Вмиг, как дикая кошка, она прыгнула сбоку, повисла на уже занесённой для удара руке рыжего и изо всех сил впилась в неё зубами. А когда тот с коротким криком выпустил нож, она нагнулась, подхватила его с земли и в исступлении с размаху…

Удар – клинок, как в масло, вошел в разжиревшую от алкоголя печень гопника. Еще удар – в сердце.

Парень рухнул и остался лежать с ножом, торчавшим из его груди.

Смерть. Страшная и мгновенная. На миг все участники и свидетели драки застыли в оцепенении. А ещё через минуту их всех как ветром сдуло. Площадь опустела.

Но ненадолго. Уже через полчаса она заполнилась жителями посёлка. Тут же притащили откуда-то взятый ещё не обитый материей гроб, в который положили тело убитого. И с этим гробом на руках толпа потекла к центру города, по пути всасывая в себя от всех пивных бочек и распивочных точек десятки и десятки таких же выпивох, даже толком не понимающих, что происходит.

– Смотрите, люди, что делают с нами цыгане!

– Цыгане режут нас, люди добрые!

– Нас убивают среди бела дня!

Неуправляемая, ревущая в несколько сот глоток орда, по пути разбивая ларьки и переворачивая одиноко стоявшие машины, заполнила площадь перед обкомом партии.

Испуганная власть даже не пыталась разобраться. Она тут же объявила народу, что все без исключения цыгане будут сурово наказаны, а расследование начнётся немедленно и будет взято под контроль лично прокурором области.

Это подействовало как на быка – красная тряпка, как сигнал к атаке. Бросив гроб на землю, бунтующая орава ринулась назад, расправляться с цыганами. Но те уже успели исчезнуть. Тогда стали грабить и жечь цыганский посёлок, вымещая злобу на оставшихся беззащитными собаках и кошках.

ТРЕМЯ ЧАСАМИ РАНЬШЕ…

На площади, опустевшей после убийства, Люба, Мария и кое-как поднявшийся на ноги Борис всё ещё никак не могли прийти в себя.

Они со страхом смотрели то на труп, то на Надью, которая, опустившись на землю, обхватила голову руками и тихонько – даже не плакала – выла, не отрывая взгляда от мёртвого тела.

Первой опомнилась Мария – полная, с покрытым глубокими морщинами и слишком тёмным даже для цыганки лицом. В свои пятьдесят пять она выглядела лет на десять старше.

Чувствуя уже привычную боль в левой стороне груди («Опять сердце…»), она, закусив губу, рывком подняла Надью на ноги и, скомандовав голосом, привыкшим к повиновению: «Домой, все домой! Боря, а ты… идти сможешь? – Тот кивнул. – Тогда мухой за дядей Ромой, пусть едет к нам. Да поживей!» – первая посеменила по направлению к дому.

Добравшись до своей мазанки, она первым делом крикнула Любе:

– Корвалолу мне… накапай! – Но, не дожидаясь её и отодвинув вместе с Надьей сундук в сенях, вынула четыре небольших доски пола и по лесенке, кряхтя, спустилась в холодный подвал.

Там скучали несколько мешков картошки с проросшими клубнями. Она развязала один, стоявший в ряду последним, толкнула и опрокинула его на земляной пол.

Картошка разбежалась по полу, и показался плоский увесистый свёрток в голубой клеёнке. Мария подхватила его, выбралась наверх и быстро сунула его Любе.

– Что смотришь? Под юбки прячь. Под живот… Да поглубже. К тебе не полезут. Хотя… Всем уезжать надо. Ты, Люба, с детьми – первая… Своих и Борькиных возьми… ничего, влезете. Надью тоже. И давай в Николаев. К дяде Баро. А второй ходкой Рома нас с Борей и манатками отвезёт. Да смотри… всё, что мы собрали… у тебя теперь. Если с нами что не так… знаешь, что делать. Собирайтесь.

Кое-как превозмогая боль, которая, как ему казалось, сидела в каждой клетке тела, Боря доплёлся до дома дяди Ромы, но, не увидев во дворе старого голубого «Москвича», со стоном опустился на лавочку.

«Надо ждать, – подумал Борис, сознавая, что сейчас он один – надежда и спасение семьи, – из города нужно рвать когти как можно скорее».

Наконец долгожданный «Москвич» возник на горизонте. Борис поковылял к нему, опустился на заднее сиденье, быстро рассказал о происшедшем, и они помчались по направлению к дому Марии.

Примчались… Поздно…

После убийства на площади не прошло и десяти минут, как Лёшка, по прозвищу Молдаван, один из троицы, избивавшей Борю, а по совместительству сексот участкового инспектора, добежав до двери его квартиры, громко забарабанил в неё, зная, что звонок не работает.

Разомлевший от жары и выпитой за поздним обедом водочки, участковый Тетеря, огромного роста и неподъёмного веса краснощёкий лысый мужчина лет пятидесяти, в новых синих трениках и неопределённого цвета майке, открыл входную дверь, обитую коричневой кожей, протёртой в нескольких местах.

– Ты что, чёрт нерусский, охренел? Ты б ещё башкой своей дубовой постучал!

– Гражданин начальник, беда! Цыганы Борька, Надька и старая Мария нас побили! А Надька… Федьку Рыжего… замочила! – еле справляясь со сбившимся от бега дыханием, застрочил Молдаван. – Насмерть убила! Хватать их надо! Сбежит цыганва!

Хмель мгновенно вылетел из круглой башки участкового.

«Убийство на моём участке… Конец квартала… Квартальная премия…» – первое, что промелькнуло в его голове.

– Ладно. Понял. Чеши! – коротко кинул он Лёшке. Тетеря закрыл дверь, подошёл к телефону и позвонил начальнику РОВД домой.

Через две минуты милицейский уазик с рёвом вылетел из гаража райотдела и, поднимая тучи пыли на никогда не знавших асфальта улицах посёлка, помчался к дому Марии Михайчак.

Любе просто повезло. В тот момент, когда машина, въехавшая к ним во двор, резко затормозила и из неё выскочили три милиционера с пистолетами в руках, она как раз забежала по нужде в покосившийся деревянный туалет, притулившийся в конце двора за сараем.

Она слышала крик матери и, рванувшись из-за сарая, увидела, как Надью и Марию повели к машине под конвоем. Уже садясь в уазик, мать оглянулась и, на миг встретившись глазами с Любой, кивнула: «Ничего, дочь… Я на тебя надеюсь…»

Цыганская жизнь – не сахар. И Люба, в свои двадцать два пережившая смерть двух своих мужей, умела собраться в нужный момент. Она не запаниковала, не упала в обморок. Вернувшись в хату и успокоив пятерых плачущих детей, деловито стала собирать вещи, необходимые для переезда.

Вскоре подъехали Боря и дядя Рома. Узнав о том, что мать и Надью увезли, Борис тут же засобирался уходить.

– Ты куда? Мать сказала, чтоб мы все уезжали.

– Я её не оставлю. Ну Надья понятно. А мать? Её-то за что схватили? Ты же знаешь, у неё сердце. Я им всё расскажу. Всё как было. И её отпустят.

– Её и так отпустят. Надье не поможешь. А мать отпустят. И если она сказала нам ехать, значит, надо ехать, – настаивала Люба.

И тут, к удивлению Любы, её невысокий, полноватый, всегда добродушный брат голосом, не допускающим возражений, отчеканил:

– Молчи, женщина! Я – мужчина. Я решаю, что надо делать, а чего не делать. А ты забирай всех детей, и ехайте в Николаев. Заберу мать – мы к вам будем.

Люба не успела даже открыть рот, как Боря исчез из хаты, как будто его и не было.

Солнечным майским днём в юрконсультацию к Марку Рубину как снег на голову свалился Юра Пригоров, чемпион по пивным баталиям в студенческом общежитии, где они когда-то жили вместе.

Теперь Юра был одним из лучших следователей в Николаеве – городе, где Марк уже три года работал адвокатом.

Они давно не пересекались, и Марк, радуясь встрече, предложил пообедать в небольшом кафе.

– Марк, а ты знаешь, какие байки мне про тебя долетели?

– От кого?

– От ребят из УВД по твоему району.

– И какие же? Лают, небось?

– Да не, наоборот. Говорят, что ты адвокат, который прёт напролом, не боится ни бога, ни чёрта! Или преувеличивают? – с хитринкой в глазах улыбнулся Юра.

– В каком смысле? Бога, вообще-то, почитать принято, – улыбнулся и Марк.

– Конечно, конечно. Я просто хотел сказать, что ты берёшься за дела, от которых другие отказываются. И даже от телекамер не отворачиваешься!

– Это да. На журналистов и телевизионщиков внимания не обращаю.

– И что, от гиблых дел никогда не отказывался?

– Да брось ты, Юра. Мало что болтают. Бывало, и отказывался.

– Так, значит, всё-таки бывало?

Марк кивнул.

– Ну например? – не отставал Юра.

– Как-то раз ко мне обратилась клиентка с просьбой защищать её брата. Мужик, уже отсидевший восемь лет за изнасилование малолетней, выйдя, женившись и имея троих детей, снова напал на двенадцатилетнюю девочку, ловившую рыбу на канале. Представляешь, сволочь?! Но она так сопротивлялась, что её шортики он смог стянуть только до колен. А потом, бросив на землю, забил её ногами до смерти и, чтобы скрыть убийство, швырнул тело в канал. Сначала признался, рассказал подробно, а потом стал всё отрицать. Ко мне пришла его сестра. Коллеги её как увидели, дёрнули меня в сторону и шепчут: «Марк, ну тебе везёт! С тебя поляна! Это ж богатейшая тётка в городе!»

– Посмотрел я постановление о привлечении его в качестве обвиняемого, и так противно стало… Отказал ей, короче. Так она пристала как банный лист. Предлагала золотые горы. Я ни в какую. А моя коллега, пока я на обед ходил, обработала её по полной. Убедила, что поможет брату, и взялась вести это дело.

Представляешь, дура! Я случайно оказался в областном суде на вынесении приговора. Как и предполагал – смертная казнь. А если человек заслуживает защиту, то мнение других мне неважно, – закончил Марк.

Юра довольно улыбнулся:

– Тогда нормалёк. Есть дело прямо для тебя. Я уверен, что Мария, пожилая цыганка из Херсона, мать-героиня, которую обвиняют по двести шестой, части второй, твоей защиты заслуживает.

– А что, в Херсоне адвокатскую коллегию закрыли? Зачем ей николаевский адвокат понадобился?

– Понимаешь, в Херсоне это дело имело слишком большой резонанс. Там бунт был. Местные адвокаты отказались. Несколько цыганских семей сбежали в Николаев. На меня вышла Люба, дочь Марии, а я подумал о тебе. Встреться с ней, поговори.

И хоть Марк не обольщался насчёт образа жизни цыган: гадают, подворовывают, вытягивают на улицах и вокзалах из людей деньги обманом, хотя многие уже вели оседлый образ жизни, работая кузнецами, на заводах и особенно много в колхозах, но когда дело касалось отдельных людей, попавших в мясорубку следствия, ни национальность, ни род занятий для него не были важны.

Человек в беде, и его нужно выручать.

– Мать-героиня и особо злостное хулиганство? Как-то не вяжется… Не звучит… Ну хорошо. Пусть приезжают завтра в консультацию к одиннадцати часам.

– Спасибо, Марик. С меня бутылка. Будет нужна помощь, звони.

На следующий день точно к назначенному времени в здание юрконсультации, где работал Марк, вошла беременная женщина, на вид лет двадцати пяти, с большими карими глазами на довольно красивом смуглом лице, в яркой многоцветной и просторной цыганской одежде, не скрывавшей её огромный живот, золотых серьгах и таких же золотых браслетах на обеих руках.

Она вела за руку двух девочек-двойняшек, примерно лет пяти.

– Здравствуйте! Вы Рубин? – спросила она.

– Проходите, присаживайтесь, – показал Марк жестом на стул.

– Меня Люба зовут, – присев, представилась цыганка.

– Очень приятно, Люба. Слушаю вас внимательно.

– А как рассказывать, коротко или подробно? А то рассказывать мне долго, если подробно, – печально улыбнулась она.

– У меня время есть. Чем подробнее, тем лучше. Главное, правдиво.

Её рассказ потряс.

Эмоционально, ярко и образно Люба нарисовала жуткую и беспросветную картину жизни цыганского племени в одном из посёлков Херсона на протяжении многих лет. Признаться, Марк даже не подозревал, чтобы в советское время такое было возможно.

На окраине города Херсона, что в полутора часах езды от Николаева, расположились несколько посёлков, которые называли «самозахват» или «самозастрой».

В этих посёлках хозяева кое-как слепили дома, домики или их подобие из самана, ракушечника, глины или фанеры. Кто-то со временем узаконил строение, а кто-то – нет.

Один из таких полулегальных посёлков был разделён надвое улицей. По одну сторону улицы жили цыганские семьи, по другую – полукриминальный сброд, которого в том посёлке было большинство.

Весь город знал – они постоянно враждовали друг с другом. Эта вражда сопровождалась кровавыми драками. Иногда насмерть. И жертвами почему-то в большинстве случаев были цыгане. Ни правды, ни управы на распоясавшихся подонков найти было невозможно.

У Любы убили первого мужа, от которого у неё двое детей, а потом и второго, от которого она беременна сейчас.

Все жалобы в милицию оказывались у участкового, которого регулярно «подкармливала» и с которым постоянно выпивала шпана. Ни просьбы, ни слёзы не помогали. Виновные оставались безнаказанными. И такие случаи были не в одной семье.

Цыгане всерьёз подумывали о переселении в другое место, а некоторые, в том числе и семья Любы, даже поставили дома на продажу. И даже цыганский барон ничего не смог сделать, только разводил руками.

Несколько дней назад Люба чуть не умерла от страха после того, как её мать Мария спасла своего сына Борю от пьяных разбушевавшихся соседей, а её сестра Надья, предотвращая убийство матери, вонзила нож в сердце нападавшему.

– Закрыли сестру Надью. Статья – убийство. Арестовали маму Марию. Статья – особо злостное хулиганство. И даже брата Борю посадили – злостное хулиганство. Нападавшая на него пьянь «сделана» потерпевшими… – со слезами на глазах закончила Люба.

«Правосудие во всём своём блеске! Таким оно было. Такое и есть. Будет ли иным? Вряд ли…» – пронеслось в голове Марка.

Слух о случившемся в Херсоне мгновенно перелетел границы страны и достиг «вражеских» голосов.

И вот уже самый вражеский из них – «Голос Америки» – на все лады склоняет и спрягает «славную» советскую действительность, добавив немало седых волос руководителям Херсонской области, не говоря уже о тех наказаниях, которые посыпались на них из Киева и даже из Москвы (доложено самому Андропову!). Не за сам факт убийства, а за то, что допустили волнения в городе!

Больше всего Люба переживала за мать. Она и так часто болела. Перенесла инфаркт. А в тюрьме здоровье уж точно не поправишь.

Марк заключил с Любой договор на защиту Марии, но это ещё не всё.

То, что здесь передано вкратце, Люба рассказывала на протяжении двух часов, приводя многочисленные примеры физических и моральных обид цыганам на этой забытой богом окраине Херсона, где закон начинался и заканчивался на участковом милиционере, щедро подкармливаемом и делившемся со своим начальником РОВД.

Многочисленные попытки изменить положение жалобами в районную и областную прокуратуру успеха не имели. Жалобы возвращались начальнику милиции и участковому. Реакция была соответствующей. Цыганам доставалось ещё больше.

Слушая Любу, Марк не раз вздрагивал, как будто сам переживал все те ужасы, которые выпали на долю её семьи и соплеменников.

Будучи под сильным впечатлением от её рассказа, он понял, что не сможет оставаться спокойным, не сможет ждать долгих месяцев следствия, суда, обжалования приговора. Марк решил действовать немедленно.

Поэтому он тут же засел за написание пространной жалобы в Центральный комитет Коммунистической партии Украины на имя Первого секретаря ЦК КПУ.

Каждый тезис этой жалобы Марк подкреплял реальными фактами беззакония, творящегося в Херсоне, сообщёнными Любой. Писал, ещё будучи во власти эмоций, и когда прочитал написанное своим коллегам, те одобрительно закивали головами:

– Молоток, Марк!

– Хорошо сделано!

– Отправляй! Удачи!

На следующий день Люба привезла свидетельства о смерти двух её мужей и целую кучу прокурорских и милицейских отписок, а также справки о болезнях её матери Марии, копии которых Марк приложил к своей теперь уже документально мотивированной жалобе, которую Люба решила сама отвезти в Киев, в ЦК КПУ.

Если бы он только мог представить, к каким последствиям это приведёт!

Через некоторое время Марк решил съездить в Херсонскую областную прокуратуру, чтобы отвезти ордер на защиту Марии.

В Херсоне Марк очутился впервые. Такой же зелёный, пыльный и жаркий южно-украинский город, но чуть поменьше Николаева.

Зайдя в прокуратуру, заглянул в кабинет, на двери которого висела табличка: «Начальник следственного отдела Верноруб», и, увидев пожилого, небольшого роста мужчину за печатной машинкой, спросил:

– Добрый день! Я адвокат из Николаева. Скажите, пожалуйста, кто ведёт дело по цыганам?

Следователь поднял голову, оторвав взгляд от машинки:

– Владимир Мудко.

– Что? – чуть не подпрыгнул Марк. – А вы не знаете, он случайно не Харьковский юридический окончил?

– Случайно Харьковский, – улыбнулся следователь.

– А где его кабинет? – спросил Марк, чувствуя, как у него каждая клеточка выбивает туш и пляшет от радости.

– По коридору налево.

– Благодарю! – кивнул Марк и поспешил дальше по коридору.

Вот и кабинет с табличкой: «Следователь по особо важным делам Мудко В. Г.».

Марк смотрел на новенькую табличку, а видел картинки своего недавнего прошлого, видел себя – студента, пришедшего из армии, и своего институтского товарища – широкоплечего брюнета с уже лысеющей крупной головой и глубоко посаженными серыми глазами – Володю Мудко.

Вспоминал…

Они учились в соседних группах, на лекциях сидели рядом, и все четыре года учёбы Володя представлял Марка своим другом.

Хотя, вообще-то, парень он был немного странный, и однокурсники его не любили. Большую часть времени он проводил в библиотеке, упорно изучая трактаты индийских философов, притом что юридические науки давались ему не очень.

Но это бы ещё ладно, а вот то, что он потом пытался изображать из себя человека необыкновенного и разглагольствовать о своих «глубоких» познаниях индийской философии в студенческом общежитии (когда надо и не надо), ничего, кроме насмешек, у ребят не вызывало. Сначала безобидных, а потом всё обиднее и обиднее. И это вошло в привычку.

Марку стало жаль Володю, и он не раз защищал его, как бы взяв под свою опеку. Постепенно насмешки в адрес Мудко поутихли. И тот не упускал возможности выразить свою признательность, называя Марка своим «единственным и лучшим другом».

Эта признательность возросла во сто крат, когда однажды он сломал ногу и не мог ходить. И Марк, высунув язык, оббегал чуть ли не весь Харьков, пока не нашёл ему костыли.

Он в течение двух месяцев ежедневно носил Володе еду в комнату, пока тот не смог двигаться самостоятельно. И конечно, после этого словами его благодарности можно было оклеить все стены их института.

Мудко был родом из Харьковской области, и, потеряв с ним связь после распределения, Марк был уверен, что Володя работает в своём родном краю. Вот почему услышав, что он здесь, в Херсоне, да ещё и ведёт дело по цыганам, Марк так обрадовался. С другом ведь работать и приятнее, и легче.

Тяжёлый стук каблуков с подковками, разрубивший тишину коридора, оборвал воспоминания. Марк обернулся – вот он, Володька. Во всей своей красе! В модной оранжевой рубашке с короткими рукавами на чёрных кнопках и… с распростёртыми объятиями.

– Рубин, Марик! Вот это да!

Они крепко обнялись и долго хлопали друг друга по спинам. Наконец прошли в кабинет.

– Ну ты даёшь, Вовка! – радостно воскликнул Марк. – Три года живём бок о бок и не знаем об этом?! Не встречаемся семьями, не пьём водку, не ездим на рыбалку? Как же так, а? Я думал, ты в Харькове остался. А ты что, тоже не знал, что я в Николаеве?

– Марк, ты будто не знаешь, какая у нас загрузка. По пятнадцать дел в месяц. Я ребёнка своего почти не вижу. Да и не знал я, что ты тут, рядом. Тебя же в Западную Украину направляли, нет?

– Да. Но я на последнем курсе женился, жена из Николаева, поэтому перераспределили сюда. Ну а ты как? Говоришь, ребёнок. Сын? Дочка? Сколько лет?

– Дочка. Два годика.

– А у меня сыну – четыре. Живёшь в Херсоне?

– Нет. В Белозёрке. Час езды от Херсона.

– Так, ладно, и когда семьями встретимся? Хоть на твоей, хоть на моей территории?

– Запросто, Марик, встретимся, конечно. Вот чуть разгребусь с делами… – и вдруг без всякого перехода совсем другим тоном: – А ты по цыганскому делу приехал?

«Откуда узнал? – мелькнула мысль. – А, наверное, следователь сказал, у которого я о нём спрашивал».

– По цыганскому. Вот ордер на защиту Марии. Слушай, а что это тут у вас, в Херсоне, происходит? Женщина, мать-героиня, спасая сына, разгоняет шпану детским велосипедом, и за это вы её арестовываете и вешаете вторую часть статьи двести шестой?! Ну какое к чёрту особо злостное хулиганство? Как мог быть детский велосипед «предметом, специально приспособленным для нанесения телесных повреждений»? До семи лет лишения свободы! Что за бред, Вова? Здесь вообще двести шестой и не пахнет.

– Марк, ты многого не знаешь. Многого! Тут такая заваруха вокруг этого дела. Бунт же был! Народ обезумел от цыганского беспредела. Приказано с самого верха «топить» цыган по полной программе! К нам каждый день поступают десятки звонков от «трудящихся» города узнать, не спускаем ли мы дело на тормозах. Народ, Марик, крови хочет! Цыганской крови!

– Я понимаю. Но ведь ты же юрист. Ты-то, Вова, хоть сам понимаешь, что Мария сидеть не должна?

– Я понимаю, но этого мало. Дело на контроле в прокуратуре республики. Я о нём докладываю прокурору области каждый день. А ты понимаешь, каким будет суд?! Телевидение, пресса! Да они тебя живьём сожрут вместе с твоей Марией!

Ну, телевидения и прессы Марк как раз и не опасался. Ему уже не раз приходилось в ходе судебного процесса менять общественное мнение. Но тут случай особый.

Город пережил абсолютно новое для того времени явление – настоящий бунт горожан против цыган. Фактически поддержанный властями.

«А ведь он прав. После того как западные голоса смешали с грязью, а украинская власть уже получила разнос из Кремля, конечно же, и прокуратура, и суд будут под таким давлением, что шансов на победу у меня раз два и обчёлся, – с горечью подумал Марк, – и даже Верховный суд Украины мне не поможет. Он против воли Москвы уж точно не пойдёт».

– Послушай, Вова, но ты ж нормальный парень. Мы же с тобой четыре года были одна команда. Мария – старая больная женщина. И мы-то с тобой знаем, что она невиновна! Ну что, мы допустим, чтоб её посадили? Да ещё и на семь лет?

Мудко встал из-за стола, подошёл к двери кабинета, открыл её и выглянул в коридор. Затем плотно прикрыл дверь, придвинул свой стул поближе и полушёпотом произнёс:

– Слушай, старик, Люба, клиентка твоя, предлагала мне кое-что, – и он продемонстрировал характерный жест, потерев несколько раз большой и указательный пальцы правой руки друг о друга. – Ну, я, конечно, её послал. Сам понимаешь, как цыганам доверять можно. Да и вообще…

– Взятку? – таким же полушёпотом спросил Марк.

– Ну…

– Идиотка! Правильно, что погнал её. Нам ещё этого не хватало.

– И я так думаю, – кивнул Володя.

Они ещё немного поболтали, Марк оставил свой адвокатский ордер, и, договорившись созвониться и встретиться семьями, они по-дружески расстались.