Текст книги "Мистериум. Полночь дизельпанка (сборник)"

– Наросты, появляющиеся в нашем городе, – из стекла… На погибших людях – стекло… Да уж… И странно, и жутко. Давайте так, Лауфер… Напишите все это в виде объяснительной записки или, еще лучше, рапорта экспертизы, я проверю факты, ну, там, поползаю с рулеткой под ливнями и молниями, измерю Наросты и ширину улиц, поучаствую вместе с вами при сожжении очередных предметов одежды, думаю, сегодняшние мертвецы уже доставлены в больничный морг и ждут своей очереди… Потом навещу архитектора… Подключим Штейблица, уж его-то шеф послушает…

– Вы думаете?

– Даже не сомневаюсь, Штейблиц подчиняется магистрату только формально, его настоящее начальство сидит куда более высоко…

– Ах, бросьте, я вовсе не о том! Вы думаете – такая возня имеет какой-то смысл? Ковыряться в пепле, измерять улицу, собирать какие-то бумажки?

За окном громыхнуло. Перед входом погас еще один фонарь. Часы на ратуше пробили двадцать восемь раз подряд. Похоже, молния попала в механизм, и он дал сбой.

Лауфер отщелкнул крышку карманного хронометра, и убедился, что сейчас всего лишь полночь и уж никак не то самое запредельное время, что пытались сообщить городу центральные часы…

– Что вы предлагаете? – продолжал инспектор. – Все бросить, закрыться в кабинетах, убраться по домам и там пересидеть до лучших времен?

– Я ничего не предлагаю, просто мне кажется, что уже никаких времен: ни лучших, ни худших – для нас не осталось. Видите аквариум? Тот, что на столе? Вы знаете, Мирабо, он не всегда был пустым. Совсем недавно в нем жила пара золотых рыбок и плевалась камушками со дна во все стороны, за что я не люблю золотых рыбок. Они постоянно пытаются изменить что-то в аквариуме. Вдобавок по каким-то причинам золотые рыбки не любят растения по соседству, и я подарил их кому-то из врачей. До золотых рыбок тут жили данио, поверьте, это очень красивые рыбы. Бывают пятнистыми, бывают полосатыми, с синим отливом и с красным… Они не портили растений. Но я их тоже отдал.

– Почему?

– Слишком беспокойно себя ведут. Мечутся, гоняются друг за дружкой… Это увлекательное зрелище, когда наблюдаешь его время от времени, но когда у тебя рядом постоянное мельтешение полос и пятен, синих и красных, то очень быстро утомляет… Хотя бы растения уживались с ними весьма удачно… Еще раньше здесь плавали сомы, рыбы-лиры, и рыбки-попугаи, которые в период нереста окрашивались во все цвета радуги…

– Извините, что перебиваю, все это увлекательно, Лауфер, но… К чему вы все это рассказываете? Возможно, в другое время я бы не задавал таких вопросов и разгадал ваши метафоры самостоятельно, но из сорока восьми часов я спал не больше четырех, да и то урывками, так что сделайте скидку на мое интеллектуальное истощение. Вот убейте, но я не понимаю, к чему вы клоните. Золотые рыбки. Синие рыбки. Красные. Сомы. Попугаи какие-то и растения… Моя любимая рыба – карась, желательно не в аквариуме, а на сковороде. Можно под сметаной. Да-да, не смотрите так, я еще и не ел все это время, и теперь, кажется, начал заговариваться…

– Все просто. Наш мир – тот же аквариум. А мы рыбы, заселяющие его сегодня. Вчера на нашем месте были другие рыбы, завтра будут третьи или уже десятые. Кто знает… Впрочем, это неважно. Вы абсолютно правы. Вам нужно хотя бы часик поспать, а я пока развлеку шефа, повторив рассказ про архитектора и стеклянные слезы, как я назвал находку из крематория…

– Вы меня прямо спасаете, Лауфер. Если получится поспать хотя бы полчаса, я буду просто счастлив.

– Ну вот и замечательно. Полчаса спокойствия я гарантирую. Вам ведь в таком состоянии все равно, где и в какой позе спать? Оставайтесь в моем кабинете. Здесь вас точно никто не потревожит…

– Да-да, спасибо… Мне бы только чуть-чуть…

Мирабо плюхнулся в кресло, скрестил руки на столе и уронил на них голову. Он заснул мгновенно.

В шкиперском клубе висел густой табачный туман, разбавленный запахами имбирного пива и жареных сосисок. По старой традиции часть доходов от лова шла на содержание Пивного Маяка – этого последнего приюта бывших морских волков: шкиперов и механиков, просоленных до самых ногтей, и аэролоцманов, обеспечивающих точный выход на лов, что к старости почти всегда оборачивалось потерей зрения. Простые моряки, работающие на ваерах, длиннющих тросах, к которым крепятся рыболовные тралы, довольствовались заведениями попроще. Им только предстояло стать счастливчиками, способными за один сезон лова прокормить себя, свою семью и весь город на год вперед. Да еще так, что оставалось для торговли с другими городами.

Обычно здесь царил разгул морской души и старых традиций. Мелькали морские наколки – драконы, спруты, якоря. Слышалась особая морская речь, густой бас отставного боцмана с военного монитора требовал к столу очередную пару пива, и молодой капитан обмывал золотые якоря с крыльями – он впервые вывел на лов летающую лодку и до сих пор светился счастьем, которое не смыли первые шторма и первые неудачи. И плевать, что за окнами льет как из ведра и ветер сбивает с ног, плевать на молнии и раскаты грома. И так было всегда.

Но не в этот сезон штормов.

Молчание. Быстрое перекидывание взглядами, будто что-то постыдное. Веселье – разве что напускное. Драконы и спруты попрятались под длинными рукавами рубах, которые обычно закатывались по самые плечи. Там, в море, им не бывало так страшно, как сейчас, в родном и привычном до боли городе. Потому что все куда-то рухнуло и стало меняться. Непривычные разговоры мелькали над столами и жались по углам. Те, кто имел семью, предпочитали оставаться с родными и близкими, нарушив обычай рыбацкого братства, поэтому народу сейчас было меньше, чем обычно. Зато больше стало грома на небесах и ветра на земле. И страх сковывал мысли. Лодки в штормовой гавани – как в западне. Верхняя дорога перекрыта горной рекой. Основной путь – обрушен в залив. Радио бездействовало. Город отрезан от всего мира. И в него пробралась какая-то нечисть, выползающая из щелей в самое разное время в самых разных местах, ломающая город как ей вздумается, меняющая его облик, стирающая прежние очертания.

Всеми овладело ощущение гигантской западни, в которую превратился Марблтан.

Шкипер Уиклер молча тянул пятую по счету кружку пива, но оставался трезв как рыба дорадо. За одним столом с ним сидели три старых капитана, шевеливших усами и так же молча уставившихся в свои глиняные кружки.

– Да уж… – тоскливо протянул один из них, видимо, намекая на обстоятельства, при которых им приходится переживать этот сезон штормов.

– Ну да… Вот… – следом буркнул другой.

Третий выдавил нечто совершенно невразумительно, почти как радиоприемник, который звучал сейчас в здании мэрии. И все трое посмотрели на Уиклера, будто бы он должен было подвести какой-то итог сказанному. Уиклер молчал. При этом он топил на дне кружки открывшуюся ему тайну.

Он думал. Говорить – не говорить? После того как ему довелось стать свидетелем появления первого в Марблтане Нароста и обнаружить под ним раздавленную Эйру, старик повадился ходить в те места, где появлялись новые Наросты. Поэтому он, как никто другой, знал картину катастрофических изменений в городе. Власти Марблтана отмалчивались. Несмотря на то что на местах выхода Наростов постоянно бывал полицейский автомобиль, Уиклер не верил, что инспекторы смогут что-то со всем этим поделать.

Второго дня шкипер услышал о том, что Нарост появились в районе детского приюта. Слухи летают быстро. Слава богу, в непогоду властям не приходилось сдерживать панику, которая просто дробилась сейчас на тысячи людских страхов и жила в каждом доме, не превращаясь в еще одно бушующее море! Но слухи, будто искры, все же перебегали с места на место.

Так вот, услыхав о приюте, он устремился туда со всей несгибаемой волей старого моряка и прибыл едва ли не раньше констеблей. Все, что он смог сказать при виде Нароста, был лишь тяжкий выдох обреченности и горечи. Приюта больше не существовало. Вместо него в этом так называемом «Дарлингском тупике», топорщилась стеклянная масса кирпичного цвета, которая с одного бока отдаленно напоминала старое массивное здание, в котором располагался раньше приют, вот только колонны Нароста смотрелись косо, казались извивающимися змеями, холодными, скользкими, неизвестно как проползшими сюда. Другой бок Нароста упирался в высокий холм и пытался воссоздать его форму. Правда, получалось у него весьма плохо, отчего вся картина выглядела еще страшнее. Словно шоу уродцев, только вместо уродливых людей – уродливая натура. Эта часть напоминала лысый улыбающийся череп с острыми начесами ненастоящих сосен и шелушащимися струпьями ненастоящей хвои.

Дети исчезли. Но те, кто увидел Нарост первым, утверждали, будто после проявления другого мира в воздухе еще долго слышались детские голоса – в приюте как раз было время вечерних песнопений. В общем, от всего этого в самую пору было сойти с ума. Уиклер развернулся и, оттирая слезы, появившиеся то ли от ветра, то ли по другой причине, зашагал к Пивному маяку, чей белый луч вертикально уставился в небо, пытаясь пробиться сквозь плотные облака, накрывшие город.

Затем он побывал еще в трех местах появления Наростов, и видел то же самое – внезапное вторжение инородного гигантского тела, стеклянной цельной массы, протискивание ее между строениями и деталями ландшафта Марблтана с последующим уничтожением городских, настоящих зданий. Будто проклюнувшийся птенец кукушки выкидывал из гнезда другого птенца, занимая его место. И все это сопровождалось исчезновением людей, обитавших в таких вот подменяемых домах.

Появление наростов, как следовало из рассказов немногочисленных счастливчиков, было процессом мгновенным. Как вспышка молнии. Ну, может быть, не настолько быстрым, но уж точно не оставлявшим никаких шансов на спасение. Примерно так же выдавливается лекарство из шприца, на счет «раз, два, три». Кто-то воткнул этот гигантский шприц с изнанки нашего мира и впрыскивает стеклянную дрянь, меняя облик города и жизнь горожан.

А потом шкипер сделал для себя и вовсе ужасное открытые. Только о нем он никому не говорил ни слова, полагая, что никто не поверит, зато точно сочтут его сумасшедшим. Поэтому сейчас, удерживая в руках кружку, он раздумывал: сказать – не сказать? Все же рядом были проверенные товарищи, с которыми ему довелось наглотаться и горя, и радости, и соленой воды. Наконец, он решился…

– В общем, тут такое дело… Я ее видел. – Все трое соседей за столиком уже после первой фразы изумленно уставились на Уиклера.

Еще одной особенностью нынешнего сезона штормов стали сквозняки. Неожиданные, холодные, протягивающие даже через теплые одежды. От них не имелось спасения: словно заговоренные, сквозняки проникали в самые защищенные помещения – казалось, можно запереться в стальной шкаф, но и там они настигнут. И вскоре им приписали роль невидимых лазутчиков, что проникают в этот мир из какого-то другого и рыщут в поисках удобного места, куда впоследствии втиснется Нарост, отвоевывая пространство у Марблтана.

Уиклер жил в крошечном домишке рядом со сквером Вечернего Бриза, как его окрестили за пристрастие влюбленных парочек и стариков к прогулкам в этом парке. Вечерами Уиклер читал газеты, сгорбившись на облюбованной парковой скамье, удивляясь, насколько бурной и полной всякой ерунды и высосанных из пальца скандалов и новостей бывает жизнь, заодно поражаясь, какие все же жадные до страстей столичные жители, то ли дело Марблтан!

В непогоду шкипер перебирался с газетами в дом, включал радио и коротал время в тихой дреме. Он уже привык к одиночеству, оно его не пугало. Но этот сезон штормов все перевернул с ног на голову. И в его дом тоже проникли сквозняки, заставляющие перевязывать толстым платком поясницу.

В сквере голодный ветер срывал свое зло на несчастных деревьях. Уиклер слышал, как падали и ломались о землю большие ветви. Над входной дверью колотился фонарь: словно приблудный пес, он просился, чтобы его укрыли в доме, подальше от такого разгула непогоды. И оказалось, что одиночество никуда не делось. Уиклер вслушивался в вой ветра и гул прибоя, доносившийся со стороны залива, и понимал, что он один и что ему страшно. Радио он включил лишь однажды, в первый же день прихода штормов. И сразу же выключил, в панике едва не сломав костяные клавиши радиоприемника, – настолько жутким оказался звук из тарелки громкоговорителя. Словно косматый оборотень взвыл на луну, одновременно царапая когтями стекло. А потом настало время настоящего стекла, которое пришло из другого мира.

Сидеть дома в таких условиях было совершенно невыносимо. Уиклер нашел выход в преодолении бури, как он сам окрестил это занятие, позволявшее не впасть в холодное оцепенение. Он выходил рано утром под звуки ветра и шум дождя, пешком добирался до Пивного Маяка, где проводил время, после чего под видом каких-то важных дел вновь выходил под ливень и следовал туда, где появился еще один Нарост. Из головы у него все никак не шло то, как затянулось тело Нароста после взмаха молотом. Стекло посыпалось, отколовшись крупными кусками, а после, когда он поднял взгляд, оказалось, что никаких следов ущерба на этом инородном госте нет. Странное сочетание – стекло и неуязвимость. Еще более странным оказалось исчезновение людей. Эйра не в счет, она попала в неудачное время в самое неудачное для нее на всей планете место. А вот те, кто находился в своих комнатах, куда-то девались, не успев ничего осознать. По крайней мере, все указывало именно на это. Если бы шкипер был знаком со старшим инспектором полиции, то мог бы от него узнать, что город наполнился случаями весьма странных смертей и самоубийств. Но таковое знакомство пока не случилось, оно произошло позже.

При жизни он знавал старую Эйру, не раз и не два доводилось ему разгружать улов на ее складе. Поэтому, пока все бегали глазеть со страхом на новые наросты, шкипер не забывал почтить своим присутствием и место, откуда все началось. Каждый день он приносил с собой маленький букетик фиалок, неуклюже пытаясь его как-то приладить между стеклянной расползающейся массой и разрушающимися домами по обе стороны Фри-Дерби, откуда сбежали все-все жители.

Это было самое страшное – чувствовать, что улица мертва, потому что кровь отхлынула из нее и теперь здесь образовалось мертвое пятно. Только однажды он встретил тут другого человека, в котором признал городского архитектора, ведь с ним вечно ссорились все рыбаки из-за нежелания городских властей расширить рыбацкие причалы. Архитектор ползал под дождем, путаясь в длинных полах серого плаща; его высокий цилиндр то и дело срывало с головы ветром, и ему приходилось бросать свое занятие и догонять раз за разом непокорный и абсолютно бесполезный головной убор.

А занятие его и вовсе было странным: он измерял рулеткой какие-то расстояния, записывая цифры в небольшую книжечку. При этом архитектор выглядел крайне взволнованным, настолько, что шкиперу стало его жаль. Не понимая, чем занят бедолага, Уиклер ощущал, что тому открылось нечто вовсе нехорошее.

Потом архитектор удалился, прихлебывая из узкой фляги. Походка его казалась не самой ровной. Но кто мог за это поручиться в такую непогоду… Больше никого рядом с местом первого выхода иномира шкипер не наблюдал. Зато наблюдал другое – странные метаморфозы, происходящие с улицей. В то время как стеклянный Нарост ширился, явно обретая формы домов, между которыми он возник, сами дома, которые по логике должны были как-то там валиться в стороны или начинать трескаться, уступая напору стеклянной массы, вместо этого просто истончались. Задние стены оставались нетронутыми, и если бы смотреть с обратной стороны, то невозможно было заметить ничего странного. А вот со стороны улицы здания будто вжимались в собственные задние стены…

Стеклянный нарост тоже претерпевал изменения. В нем, наоборот, все лучше и отчетливее угадывались черты человеческих построек, появлялись какие-то подобия и балконов, и фасадов, а через пару дней шкипер обнаружил, что масса начинает разделяться точно посредине, часть ее превращалась в здания четной стороны Фри-Дерби, а часть – в здания противоположной стороны. В расширяющейся трещине стало заметно подобие мощеной дороги. Еще немного, и шкипер сумел втиснуться между стеклянными домами, причем он вряд ли мог пояснить, зачем сделал это. Просто по какому-то наитию, которое часто выручало в море, Уиклер, сжав шершавые старческие губы, упрямо пробирался меж двумя холодными скользкими поверхностями, и даже скинул сюртук, чтобы тот не мешал. Его старания оказались вознаграждены самым странным образом. Когда уже показалось, что все, дальше хода нет, что нужно заканчивать заниматься глупостями, которые к тому же грозят воспалением легких, в этот момент нерешительности он провалился в какую-то нишу. От неожиданности Уиклер чуть не упал, больно ударившись плечом. Но там, в той самой нише, он увидел совершенно обычную входную дверь. Такую, как если бы она находилась в самом обычном здании. Внешне дверь выглядела деревянной, хотя на ощупь угадывалось все то же стекло. И шкипер распахнул ее, и вошел в темноту Нароста…

– Видите ли, всемилостивейший Мирабо, – ткнув пальцем в грудь инспектора, вальяжно рассуждал бургомистр, пыхтя трубкой из красного дерева, отчего кабинет был пронизан ароматными табачными кольцами. – Ваша затея оправдать архитектора как человеку мне, разумеется, понятна, но как главе магистрата совершенно чужда. В самый сложный для города момент ваш архитектор, вместо того чтобы бороться со всей этой чертовщиной, которая творится в Марблтане, решил превратиться в свинью, напившись до белой горячки и таинственных геометрических видений. Вы знаете, я всегда категорически отрицательно относился к чрезмерному увлечению алкоголем. А сейчас и вовсе расцениваю это как акт дезертирства. Когда каждый человек на счету, кто-то позволяет себе набраться по самые брови, испугавшись чего-то непонятного… Да он просто предоставил вам право тянуть лямку за него самого! Вам что, мало собственных дел, Мирабо?

– Я полностью согласен с вами, уважаемый бургомистр, – дипломатично отозвался инспектор, успевший прикорнуть минут на сорок благодаря самоотверженности Лауфера, – но именно потому, что сейчас действительно сложный момент для города, прошу не принимать таких поспешных решений. Наказать архитектора можно и потом, если ситуация разрешится…

– А вы считаете, что она может не разрешиться? Вы хоть понимаете, что означают ваши слова? Это пораженческие настроения! Мирабо, вы просто устали, мой друг. Прошу вас, поменьше пессимизма; уверен: будь архитектор трезв, он бы измерял улицы и дома, или что он там измеряет, более тщательно и ему не пришлось бы впадать в ступор. Впрочем, в чем-то вы правы. Во время боя наказывать солдата нельзя, пусть искупает вину победой. А в случае проигрыша наказывать и вовсе никого не придется, так?

– Совершенно верно, – подал голос с другой стороны стола присутствующий Лауфер.

– Да-а! – чуть опоздала с репликой птица Да, тем не менее бургомистр выслушал ее совет весьма внимательно, убирая палец и пряча наконец-то трубку.

– Ладно… Лауфер, способна ли медицина привести в чувство одного алкоголика за один час? Или хотя бы за одну ночь? Если он так важен, то пусть работает, черт побери, а не шатается по улицам как привидение! Пусть ищет ответы – что это за дрянь приползла в наш город, чем она грозит, кто и как ее мог изготовить? Это все по его части!

– Слушаюсь, герр бургомистр! – по-военному ответил коронер. – Я приведу его в норму.

– Ну вот и хорошо, – примирительным тоном сказал шеф, достав жестом фокусника, словно из воздуха, три малюсенькие рюмочки.

Затем так же, будто из ниоткуда, на столе возникли маленький хрустальный графин, на гранях которого играли коричневые искры, и блюдце, заполненное аппетитными канельболе – небольшими закрученными булочками с корицей, напоминающими виноградных улиток.

– Вот что мешает многим принять алкоголь как удовольствие и наслаждение, без излишеств, скажите мне? Разве можно пить коньяк или даже местный абсент стаканами?

– Не-ет! Да-а! – одновременно ответили птицы – их мнения явно разнились. И если бургомистр согласился с птицей Нет, то вот двое других присутствующих благосклонно отметили осведомленность птицы Да.

Они выпили по две рюмочки. Шеф почему-то во всем любил парность и число «два»: две птицы, два дерева в саду – тюльпановое и шелковичное, два любимых цвета – черный и белый, два мнения – свое и неправильное, в общем, он был человеком крайностей и совершенно того не скрывал. Правда, сейчас, при вспышках молний и под стаккато дождя, бургомистр несколько подрастерял начальственный пыл.

– Ну-с, инспектор, давайте выкладывайте, что вы накопали за два дня. Только не говорите, что ограничились ролью педантичного статиста, оформляющего протокол за протоколом, словно бездушная кукла.

– Конечно, кое-что я выяснил. Вот только сперва хочу заметить, что верное и подробное оформление протокола тоже важное занятие, и никуда от этого не деться. Но оно совершенно не превращает меня в куклу.

– Хорошо, извините меня: нервы, переживания, сезон штормов…

– Пустяки. Многие не придают значения канцелярской работе, всем подавай погони, дуэли, допросы… А картина вырисовывается следующая. В городе, как вам известно, постоянно растет число жертв всякого рода несчастных случаев и самоубийств, что никак уже нельзя считать роковыми совпадениями.

Мирабо выдержал небольшую паузу и, пользуясь тем, что бургомистр потирал переносицу, прикрыв глаза, метнул быстрый взгляд на коронера, тот кивнул, словно птица Да, которая тоже кивала всякий раз, когда выдавала свою единственную реплику.

– На мой взгляд, самый важный признак, объединяющий погибших, нашел вовсе не я, а Лауфер.

– Да? И что же такого он открыл? Какой-то наркотик или яд в крови жертв?

– Стеклянную пыль, остающуюся на одежде. Я пока никак не могу объяснить, в чем тут дело, но это важная примета. Наросты влияют не только на сам город, но и на жизнь горожан. Каким образом это все происходит и при чем тут стеклянная пыль, пока не ясно. Зато ясно как белый день, которого мы сейчас, увы, лишены, что эти события взаимосвязаны. Дальше…

– Это я уже слышал. Лауфер рассказал буквально перед вашим появлением.

– Слышали, но не все. Я проверил адреса погибших, и выяснилось, что все они жили в домах, рядом с которыми возникли Наросты. Можно сказать, убегали от них, но что-то их догоняло, одного за другим, и заставляло умирать. Как, почему, для чего – ответов у меня пока нет. Надеюсь их найти, если это, конечно, возможно.

– Ну что ж… Я тоже буду надеяться на это, – сказал бургомистр. – Продолжайте ваше расследование.

– Само собой разумеется.

– Мирабо, Лауфер! – Он окликнул их уже у самой двери. – Вы этого не знаете, но архитектор все равно бы проболтался… Под ратушей есть старинные подвалы. Когда-то их использовали для хранения запасов зерна и соли. Сейчас там склад, на случай экстренных происшествий: мука, вода, коньяк, пряности, сухари, консервы, еще что-то; всем этим занимался мой предшественник, и до сих пор не имелось никакой надобности в таких запасах, потому я понятия не имею, что же там хранится. Но если дела пойдут совсем плохо, мы используем подвал как убежище. Конечно, городское население или даже жителей одного квартала убежище не вместит, но для членов магистрата, тех, кто будет бороться до конца, и для их семей запасов должно хватить. Бежать нам некуда, город отрезан Отправленные мной к вершинам добровольцы сообщили, что если ливни не утихнут в ближайшие несколько дней, река Снуки может ворваться в город с гор, притащив камни и глину, что будет означать конец всему. Ратушу выстроили на возвышенности, похоже, именно с учетом такой опасности. Поэтому, если почувствуете неладное, бегите сюда. Вход в подвалы прямо рядом со входом в мэрию, там оказалась заложенная камнями дверь, камни убрали, теперь ее видно, она под лестницей. Не теряйте времени, если что.

– Спасибо, шеф, будем надеяться, нам не потребуется выяснять, съедобны или нет те ржавые консервы, что могут храниться в подвалах, – сказал Мирабо.

– Да-а! – согласился птичий голос.

– Будем надеяться, будем надеяться, – сказал бургомистр. – И вот еще что… Ни в коем случае не считайте, будто я трусливо покинул свой пост. Меня вы всегда найдете в этом самом кабинете. Жду вас с докладом к обеду. Вместе с архитектором. Конечно, если Лауфер поставит его на ноги.

Вместо ответа инспектор с коронером молча поклонились и покинули кабинет бургомистра.

– Вы со мной? – направляясь к выходу, спросил Мирабо.

– Разумеется. Почему-то такое чувство, что сегодняшняя ночь особенная. Как-то слишком тревожно вокруг, сам воздух пахнет тревогой, вы не находите?

– Это коньяк, Лауфер. Коньяк, наложившийся на абсент и вступивший с ним в химическую реакцию, выделяющую в организм грусть и тревогу. Кстати, об абсенте… Вас не затруднит на минутку заглянуть в свой кабинет поправить линзу иконоскопа? Ведь нам еще поднимать на ноги архитектора, а я знаю только один способ лечения…

– Вы прямо читаете мои мысли. Именно это я и собирался сделать. Давайте зовите констебля, куда он запропастился? А я через пару минут… Нужно собрать саквояж с инструментами…

– Обойдемся без него. Пусть останется рядом с бургомистром.

Минут через пять от ратуши отъехала полицейская машина и направилась к кварталам Гильдии Мастеров. И это были последние минуты, в которые им всем удавалось сохранять спокойствие…

После долгого и местами невнятного рассказа шкипера наступила тишина. Он даже не заметил, как сидящие за соседними столами моряки прекращают свои разговоры, начиная прислушиваться к его словам. Здесь было человек двадцать, в этом зале Пивного Маяка. Теперь в их глазах читалось разное – от снисходительности и иронии до изумления и ужаса. Кто-то поверил, а кто-то наверняка решил, что шкипер был попросту пьян, раз ему мерещится такая жуть.

– Даже не знаю, что думать, – наконец проговорил длинноусый сосед по столику. – Одно могу сказать точно, Ю-Джи – в море часто называют друг друга по первым буквам фамилии и имени, эта привычка потом остается на всю жизнь, – сам ты определенно веришь в то, что увиденное было не галлюцинацией и наваждением. Но кто может сейчас дать руку на отсечение, что в город, кроме стеклянной дряни, не вторгаются какие-то видения…

– Я не выдумываю. Нечего мне больше делать, – фыркнул Уиклер. – Если это и был какой-то морок, то, клянусь жизнью, он был чертовски похож на правду. Ну а кто не верит, могу предложить прямо сейчас прогуляться до Фри-Дерби, там и посмотрим что к чему. Согласны? Чего уставились? Давайте, кто тут смелый и кто считает меня обманщиком и треплом?

– Не кипятись, Ю-Джи. Если все, о чем ты сказал, правда, то нам пора думать, как сматываться из города, пока он нас совсем не проглотил. А если ложь, то лучше от этого нам не станет. Наросты возникают все чаще. Люди бегут из жилищ прямо под дождь, укрываются в соседских подвалах, но больше – исчезают без следа, будто их и не было. Что одно, что другое… Но я тебе верю. Очень уж многое совпадает… А вралем ты никогда не был…

– Так что же тогда делать? – подал голос другой отставной моряк.

– Спасаться, пока мы не увидели то же самое, что и Ю-Джи…

– Спасаться? Как? Куда?

Примерно треть присутствующих присоединились к Уиклеру, большинство все же махнул рукой и продолжили обычные пустые разговоры. Хотя каждый из них нет-нет да и бросал взгляд в сторону сгрудившихся вокруг Уиклера моряков. Мало ли… Всегда ведь полезней поверить в небылицу, чем отмахнуться от правды. А кто знает, в чем небылица, а в чем правда, брат?

– Разрешите говорить, эчеленца? – вмешался в разговор совсем молодой аэролоцман, явно нездешний, прибывший с берегов совсем другого моря.

Почтительность возымела действие, и, несмотря на разницу в возрасте, ему дали слово.

– Меня зовут Джакомо Пирелли. Я слышал рассказ, я выражаю восхищение вашей выдержкой и спокойствием: другой бы точно наложил в штаны, я-то уж точно, повстречай такое! – Тут все улыбнулись откровенному признанию молодого человека. – А сказать хочу вот что… У нас в Тавестии, это далеко к югу, летающие лодки используют не только для лова.

– Ну-у, известное дело: кто в молодости не катал дамочек над заливом? – усмехнулся старый, похожий на потертую монету механик, явно начинавший карьеру в те времена, когда моторы казались сказкой и ненужными громоздкими игрушками.

– Нет, не дамочек. Хотя их, конечно, тоже… В Тавестии горы высокие, выше, чем здесь… Мы перевозим почту.

– Почту?

– И еще саженцы, которые выращиваются на побережье, где климат мягкий, а потом отправляются в другие страны.

– Саженцы?

– Сейчас расскажу. Дайте, пожалуйста, воздушную лоцию.

На стол легла карта ветров Гримальдского залива, подавальщик принес дюжину пива с солеными орешками, и речь пошла о приятных сердцу и памяти любого моряка вещах. И страх отступил. Но только на время.

Едва они отъехали на несколько кварталов от ратуши, как стало ясно, что дальше не пробраться. Поперек улицы валялась всякая всячина: камни, вывороченные из мостовой, мешки, наполненные чем-то на вид твердым до самых горловин, разломанная мебель, корзины, оконные рамы, остов кровати, телега, которой не хватало одного колеса, – а за импровизированной баррикадой укрылись люди, и Лауфер вступил с ними в переговоры. Через пять минут стало ясно, что жители этого квартала напуганы дальше некуда. Напуганы пришествием чужаков, как выразился их предводитель – верзила-кузнец, устрашающе махавший перед собой кувалдой.

– Что там? – спросил Мирабо, когда коронер вернулся к автомобилю.

– Я бы назвал это истерией, и, скорее всего, так оно и есть. Они боятся каких-то чужаков. Но из-за дождя и ветра, а еще больше из-за того, что они пытаются говорить одновременно, я мало что понял.

Как не хотелось Мирабо выходить из салона под дождь! Но ему пришлось это сделать и направиться к баррикаде. Значок офицера полиции на лацкане пиджака немного успокоил горожан, и инспектору удалось выяснить, что буквально час назад в соседнем квартале возник Нарост, раздвинувший сразу четыре дома. И все бы ничего, если бы из того нароста не появилось несколько фигур, отдаленно напоминавших людей, но вблизи оказавшихся похожими на восковых кукол с размазанными чертами лица и недооформленными конечностями. Одежда на них, как образно пояснил кузнец, была будто нарисованная.

– Они… как сказать?.. будто люди, походка как у автоматонов, которые показывают на ярмарках, только вместо латуни и бронзы все какое-то странное – металлический лед, что ли…