Текст книги "Мистериум. Полночь дизельпанка (сборник)"

Обсуждать мое отношение к религии не очень хотелось. Я вырос в православной русской семье, с обязательным соблюдением всех постов и таинств – догматичных, требующих слепого следования. А потом пришли Древние, и хотя в Харбине не случилось явлений воочию, адепты время от времени демонстрировали простоту, наглядность и эффективность поклонения Темным богам. Но меня лично больше всего поразило другое.

При всей своей неоспоримой реальности, Древние не пытались бороться за паству, безразличные к проблемам смертных, принимали в свои культы лишь тех, кто был усерден в стремлении. Большей частью, с медицинской точки зрения, такие люди производили впечатление психически неустойчивых. Отбросов и изгоев.

Выходило так – человечество, получив доказательства существования богов, убедилось и в том, что богам до человечества дела нет. Вера сменилась констатацией факта.

Мои родители еще искренне ходили в церковь. У меня – уже не получалось.

– Можно жить и без этого, – попытался я объяснить старпому свою позицию.

– Можно, – не стал спорить Яков. – Но как надумаешь, не робей, приходи. В любое время. У нас тут кому хотят, тому и молятся. Любым культам и ересям. Прежний доктор, помнится, с этой книжкой не расставался.

Старпом покопался в стопке, вытащил самый обыкновенный псалтырь и сунул мне. Я машинально взял. Тотчас весь корабль словно пронзила судорога, загудели, лязгая, невидимые механизмы, палуба накренилась под ногами.

Пытаясь восстановить равновесие, я оперся рукой в бок торпедного аппарата. Игра воображения или нет, но я явственно ощутил, как сквозь толстую сталь ладонь обожгло холодом и нечто словно толкнуло, царапнуло меня изнутри. Я отдернул руку, потерял опору и навалился всем телом на алтарь.

Яков поддержал меня за локоть:

– Оп! Маринка откровение приняла. На глубину уходим.

Корпус лодки дрожал и потрескивал словно скорлупа грецкого ореха, стиснутого в дверном косяке. Заложило уши; не знаю, прекратилась ли качка, но мое самочувствие только ухудшилось.

– Можно пройти в свою каюту? – с трудом выдавил я, будто это не переборки, а мои ребра трещали под прессом тысяч тонн воды.

– Свою каюту? – хохотнул старпом. – На лодке персональная каюта положена только командиру. Тебя ждет откидная койка в офицерском блоке – первом от носа, и это, скажу я тебе, отличное место. Команда располагается на корме, между дизельным отсеком, камбузом и центральным постом. Из-за постоянной толкотни и шума там вообще не продохнуть.

В тот момент я рад был и откидной койке, благо она оказалась сразу за шлюзом торпедного отсека. Отгородив себя занавеской от окружающего безумия, я впал в забытье.

Мне мерещилось, будто я, как библейский Иона, оказался в чреве Левиафана. Чудовище, тяжело дыша и скрежеща скелетом, медленно падало в темную бездну. Я оскальзывался в зловонной жиже его багровых внутренностей – или еще пищевода, или уже кишечника, – барахтался, не в силах сдвинуться с места.

Но в какое-то мгновение перспектива изменилась – и уже не я внутри, а сама мерзкая тварь погрузилась в глубины моего сознания. Двигая когтистыми щупальцами, шевеля покрытыми бородавками плавниками, растущей карциномой начала превращать в кашу мой мозг.

Наверное, от боли я закричал.

И очнулся.

Сразу не понял, где оказался. Узкое пространство, залитое красно-коричневым светом, навеяло мысли о гробе. Пробил озноб. Я повел рукой, все еще сжимающей псалтырь, шевельнул занавеску и вздохнул с облегчением – лодка. Наполненная гулким поскрипыванием металла и затхлостью, немного перемежаемой какими-то химическими, ацетоновыми запахами и вонью солонины. Мысли о пище все еще были противны.

– Доктор, ты снова с нами? – Сопроводив возглас хлопком по плечу и заставив вздрогнуть, с нижней койки поднялся Яков. – Полегчало, нет? Капитан уже немножко interesse, – старпом весьма удачно спародировал акцент, – интересовался.

Меня сюда пригласили не для того, чтобы отлеживаться за шторкой – это я и сам понимал, – поэтому отложил псалтырь, спустился с койки и, бурча, заковылял вслед за старпомом.

– Он немец?

– Капитан? Голландец вроде. Но из прежней, немецкой команды, их на лодке всего двое осталось – он и гельминт.

– Кто-кто?

– Гельмут, наш механик.

– А остальные?

– Покинули, – отмахнулся Яков. – Кто где.

Странный факт – для подводной лодки.

– Я имел в виду – сейчас. Остальные – кто? Русские?

– Всякие. Но наших хватает. Странник раньше часто в Курилах плавал. Там много кого подобрали.

– И Марину?

Яков осекся, обернулся, посмотрел мне в глаза, словно пытаясь предугадать следующий вопрос:

– Нет. И не убивайся из-за девчонки. Так надо, доктор. Она иначе не может. А без ее откровений мы слепы, глухи и немы.

Откровения. Расспросить дальше я не успел – Яков попросил поторопиться. В знакомом тупичке почти ничего не изменилось – ссутулившаяся у аппаратуры Марина теперь еще и сухо кашляла в мало похожую на носовой платок тряпку-ветошь. Кроме серых следов мазута на ветоши виднелись и пятна крови.

– Посмотрите, что с ней, – процедил Ван Страатен, не вставая с койки.

– Что угодно, – пробормотал я. – Пневмония или артериальное давление, а может – вы ей ребра сломали. Освободите место. Пожалуйста.

Капитан не спеша поднялся, демонстративно, как мне показалось, снял со стены портупею, повесил на пояс, извлек из кобуры «люгер», проверил магазин, вернул пистолет обратно и отошел в сторону. Я жестом попросил девушку пересесть на капитанскую кровать, потом снять рубашку. После каждой моей просьбы она, дожидаясь разрешения, озиралась на стоящего за моей спиной Страатена.

Худое, изможденное тело, едва наметившаяся грудь, следы побоев – в основном зажившие. При каждом касании трубкой стетоскопа девушка сжималась словно перед ударом, и я слышал, как тревожно начинает биться ее сердце.

– Похоже, бронхит, – подвел я промежуточный итог. – Кровотечение носовое. Кашель вызывает скачки внутричерепного давления, оно компенсируется разрывами капилляров – из-за этого течет кровь.

– И как это лечить?

– Бронхит? Обильным горячим питьем, желательно молоком с медом, и постельным режимом, – капитан только хмыкнул в ответ, – но это, боюсь, не все. Если кашель провоцирует разрывы капилляров, значит – в нормальном состоянии внутричерепное давление уже выше нормы. Вдобавок… мне очень не нравятся ее глаза.

Я пренебрег истиной. Глаза, почти всегда скрытые засаленной челкой, оказались под стать голосу. Не знаю, можно ли так охарактеризовать взгляд, но у Марины он был грустно-мелодичный. И эта мелодия проникала мне в душу, отгоняя тяжелые мысли, смягчая симптомы морской болезни.

Но как врачу, тем более – неврологу, ее глаза мне и в самом деле не нравились. Правый зрачок намного превышал размеры левого, причем на изменение освещения оба реагировали неадекватно. Я попросил девушку лечь. Простучал колени, запястья, локти – везде по правой стороне наблюдалось повышение сухожильных рефлексов. Провел ногтями по ступням – тот же результат. Плохо. Я предложил перевернуться на живот и приспустить штаны. Марина снова посмотрела на Ван Страатена, пауза затянулась.

– Капитан, мне надо осмотреть ее позвоночник, – раздраженно бросил я через плечо.

Прошла еще минута, наконец он кивнул. Девушка, возбуждающе изогнувшись на койке, потянула пояс вниз. Под парусиновыми штанами никакой одежды больше не было. Почти всю правую – совпадение? – ягодицу занимала странная татуировка, выполненная, похоже, красными чернилами.

Формой она напоминала звезду Давида, но только отдаленно – шесть ее коротких лучей изгибались наподобие щупалец и оканчивались загнутыми когтями-крючьями. Внутреннее пространство фигуры заполнял узор из точек и волнистых линий, создающих иллюзию движения к центру. Рисунок затягивал внутрь, как вращающаяся спираль, и я задерживал на нем взгляд, пока капитан предупреждающе не кашлянул.

– Может, достаточно Massage… делать массаж? – уточнил Ван Страатен, когда я добрался до основания шеи.

Похоже, он спешил.

– Это не массаж, капитан, у вашей девушки серьезные невралгические нарушения – я ищу причину.

– Заканчивайте. Вы сказали, как лечить кашель, – мы постараемся sich an das Rezept… слушаться этого рецепта.

Я бегло прощупал семь позвонков шейного отдела – картина подтверждала мои опасения.

– Капитан, вам следует прекратить истязания, иначе…

Марина сидела ко мне вполоборота – Странник не видел ее лица. Губы девушки немо пошевелились, и я сумел прочитать сорвавшиеся с них слова: «Не говори ему». А потом девушка повернулась к Ван Страатену:

– Быстрее, герр капитан.

Странник выругался по-немецки и подтолкнул меня к выходу, заторопился, пошел рядом, потом обогнал.

Присутствие капитана меня нервировало – молчание напрягало, но и разговаривать желания не было. Почти дойдя до моей койки, капитан вдруг замедлил шаг, рассматривая потолок и прислушиваясь, я не успел остановиться и толкнул его в спину. Словно в ответ на это где-то сверху прозвучал удар, заставивший вздрогнуть весь корпус, а потом что-то, будто скрежеща когтями, процарапало лодку от носа до кормы. Я присел на корточки, и даже капитан, похоже, на мгновение втянул голову в плечи.

Впрочем, его замешательство длилось недолго – он почти бегом, насколько это возможно в узком проходе, бросился в торпедный отсек.

– Глубина, ее фокусы, – прокомментировал мой ошарашенный вид Яков.

Старпом так и лежал на нижней койке, задумчиво положив руки под голову.

– Но зачем так глубоко опускаться? – Я вытер выступившую на лбу испарину.

– Бездна – она как магнит. Чем глубже, тем больше Силы. И у нас с каждым разом все ниже получается.

– А обшивка выдержит?

– Обшивка… – Старпом накрыл ладонью правой руки сжатую в кулак левую: – Сверху – легкий корпус. Снизу – прочный. Внутри – мы. А знаешь, – Яков приподнял ладонь над кулаком, демонстрируя пространство между корпусами лодки, – знаешь, что посередине?

Я покачал головой – не знаю. Старпом резко ударил кулаком в ладонь:

– Вот и я – не знаю. Но до сих пор – выдерживала. Да не боись, сейчас Странник договорится.

– Как договорится? – Вероятно, присутствие капитана в торпедном отсеке что-то означало. – Да что вы все вообще здесь делаете?

– Не «вы», – поправил меня старпом, – а «мы». Служим, конечно. Каждый делает свою работу. Как там Маринка – всю осмотрел?

– Да.

– Ну и как она?

Мне не хотелось обсуждать проблемы девушки с кем бы то ни было прежде, чем с капитаном, но Яков жестом, имитирующим поглаживание женской груди, обозначил вектор своего интереса:

– Для единственной самки на корабле – хороша?

Захотелось дать ему в морду, но я – сам толком не понимая зачем – спросил:

– Что значит ее татуировка?

– Татуировка? – не сразу понял старпом. – А, ты про Знак? Ба, да тебе позволили лицезреть потаенные области! Говорила мне мама – учись на фельдшера! Это был Знак Врат Сакката, доктор. Самое то место для входа в логово Червя.

И, заржав, Яков звонко хлопнул себя по ягодице.

Шум, раздающийся снаружи, начал постепенно стихать. Удары и скрежет сменились постукиванием и едва уловимым шелестом, потом остался только мерный гул моторов, передающийся всему корпусу лодки. Может, источник предыдущих звуков тоже не столь зловещ, как казалось, а все дело в акустических особенностях воды и невероятном внешнем давлении?

Старпом с видимым облегчением вздохнул:

– Теперь можно и перекусить. Пойдем, доктор?

Понятное дело – предложение не показалось мне заманчивым. Яков пообещал принести мне хотя бы чаю с лимоном и направился в сторону кормы, а я снова завалился на койку в надежде успокоиться. Вероятно, из-за морской болезни и обезвоживания, сознание оставалось спутанным. Или окружающее на самом деле балансирует на грани ирреальности, а встреченные члены команды – умопомешательства?

Я повертел перед глазами псалтырь – он валялся на скомканном одеяле, маня задолженными с детства ответами на все вопросы. Не похоже, что книгу часто читали: переплет был разношен только в одном месте, на двадцать первом псалме – шелестя страницами, псалтырь раскрывался здесь сам.

Пророческая Песнь Страданий Давида, за тысячелетие предсказавшая мучения Иисуса. Она даже начинается с тех же слов, которые прозвучали с креста: «Боже, Боже мой, для чего оставил Ты меня?»

Воскресная школа не прошла для меня даром.

Синим химическим карандашом предшественник-врач, или кто-то иной подчеркнул стихи: «Аз же есмь червь, а не человек, поношение человеков и уничижение людей, яко ты еси исторгий мя из чрева, упование мое от сосцу матере моея».

И больше никаких пометок…

Лязгнув шлюзом, из торпедного блока выбрался, пошатываясь, Ван Страатен. Для лодки, с ее насквозь проходными отсеками, постоянное перемещение людей из стороны в сторону является нормой. Но меня отсутствие личной зоны раздражало. Неуютное сочетание: тесное, ограниченное пространство и невозможность уединиться, – наверное, это тоже должно накладывать определенный отпечаток на психику здесь присутствующих.

Да, к лодке надо привыкать.

Капитан выглядел хуже, чем обычно: еще более бледный, с пустым, бессмысленным взглядом. Я тоже отвел глаза, сделал вид, что листаю псалтырь.

– Ищете, кому geben sich teuer… отдать себя задорого? Напрасно.

Странник говорил сквозь зубы, к тому же акцент, и я подумал, что ослышался:

– Что?

Капитан небрежно ткнул пальцем в обложку псалтыря:

– Бог facettenreichen… имеет много граней, доктор. Неважно – кому молиться, надо раскрыть разум… отдать душу. Тогда в любом писании найдется след всякой из его hypostasen… ипостасей. Или – за душу боязно?

В чем-то он прав. Наличие бессмертной души, учитывая доказанный факт существования богов, тоже сомнениям не подвергалось. И отдавать ее с потрохами, без оглядки, кому ни попадя теперь не очень хотелось. А у богов приветствовался натуральный обмен – как оказалось, благотворительностью они не промышляли. Так лучше ничего ни у кого не просить и остаться при своем. Философия.

Раньше Ван Страатен виделся мне иначе, но уставший и несвойственно для себя многословный, сейчас Странник не воспринимался таким неприступным, и я решился:

– Капитан, девушка, Марина… видимо, тут считают откровениями то, что она видит во время приступов…

Ван Страатен как-то задумчиво кивнул, и мне ничего не оставалось, как сбивчиво продолжать:

– …но это лишь воспаленный бред. Она больна, нарушено кровоснабжение мозга – шейный позвонок смещен вследствие травмы и передавливает артерии. Мозгу не хватает кислорода – у девушки предынсультное состояние…

Капитан не отвечал, но и не останавливал меня, и я шел вслед за ним, стараясь высказать за короткий промежуток как можно больше:

– …предынсультное! Даже то, в какой позе она сидит, ссутулившись, провоцирует ишемические атаки, вы же усугубляете ее положение истязаниями. В любой момент может случиться обширное поражение тканей мозга, понимаете? Она станет растением или…

Мой лепет прервал серебристый голос Марины, раздающийся из ее угла. Говорила она быстро, невнятно, но сами звуки завораживали.

Приступ! Я попытался обогнать капитана, но в узких проходах лодки это оказалось непросто. Ван Страатен легко прижал меня – в глазах ни осталось ничего от недавней отрешенности:

– Уйдите прочь. Не надо вам слышать это go#ttlich gesang… божье пение. Я подумаю, что вы сказали.

И положил руку на кобуру. Дергаться расхотелось.

– Schneller! – поторопил капитан, а сам быстрыми шагами направился к посту акустика.

Марина сидела где обычно, только безвольно свесив руки и откинув вполоборота голову. Еще более бледная, с закатившимися глазами, посиневшими губами. Жалкая и страшная.

Я попятился, чувствуя себя предателем – и в отношении пациента, и своей профессии, – споткнулся, чуть не упал и побежал, цепляясь за какие-то стойки. За спиной журчащим ручьем изливался божественный речитатив Марины, время от времени становившийся понятным: можно было выделить числа и градусы похоже, обрывки координат.

Голова кружилась, с новой силой замутило. Нестерпимо хотелось позорно забиться в свой угол, закрыть глаза, заткнуть уши и вдыхать не носом, а ртом, как выброшенная на берег рыба… Потеряв ориентацию, я свернул к корме и ввалился в камбузный отсек.

Сидящий за столом Яков поднял голову и улыбнулся – в его бороде копошились белесые черви. Отчего-то это воспринялось почти нормальным.

– Решил, доктор, сам за чаем наведаться? – рассмеялся старпом.

Присмотревшись, я вздохнул с облегчением – червями почудились несколько запутавшихся в волосах тонких вермишелин. Но даже такое открытие не побудило желания почаевничать.

– Спасибо, нет. – Я попытался развернуться.

Не уверен, сильно ли качало лодку на глубине, – меня шатало ощутимо. К тому же ацетоновый запах, пропитавший всю лодку, здесь ощущался сильнее. Лучше передавалась вибрация дизельных моторов, сопровождающаяся металлическим перестуком. Как молотками по наковальням моих перепонок. Я сжал ладонями виски.

– Что там? – встрепенулся Яков, указывая в сторону центрального поста.

Наверное, я выглядел еще хуже, чем обычно.

– Марина…

– Поет? – Старпом захлопнул за мной дверь и вдобавок повернул рычаги кремальерных затворов. – Побудь-ка с нами, доктор, познакомься с командой.

Я послушно уселся на лавку и осмотрелся по сторонам. Глаза уже привыкли к коричневатому полумраку лодки, и я без труда рассмотрел лица на противоположной стороне длинного стола: хмурые, неопрятно бородатые, бледные и отрешенные – команда соответствовала настроению, навеваемому их кораблем. Народу было не много, человек десять – стол явно рассчитывался на большее количество матросов. Кто-то жевал, кто-то перебрасывался в карты, пару человек безразлично мне кивнули. Представить мне команду поименно Яков не удосужился. Он подцепил из тарелки извивающийся комок макарон и продолжил начатую еще до моего прихода беседу:

– Через Панаму, иначе в Атлантический Анклав не успеем.

– Никто нас в каналь не пустить, – мрачно отозвался один из матросов. – Там есть шьльюзы…

Очень тяжелая, хриплая, с придыханием, речь. Искаженная к тому же акцентом и почти истеричными нотками. Вероятно, это второй член «немецкой» команды – механик Гельмут. Он и в самом деле оказался тощим и длинным как глист. Старпом, плотоядно хлюпнув, втянул в себя вермишель и провел освободившейся вилкой в воздухе, словно подныривал, или пытался подцепить нечто на ее зубцы.

– Под. Сначала – личинку, за ней Странник сам пойдет.

– Насквозь? Это тебе не есть осеменять островы.

– Материк – тоже остров. Только большой. Оттрахаем. К тому же – всего Панама, лишь перешеек. Меньше сотни верст. Как Хальмахера – помнишь?

Что-то я и сам припоминал про этот малазийский остров с не очень благозвучным для русского, а оттого запоминающимся, названием. Что-то из газет, с крупными заголовками.

Механик покачал головой:

– Плыть под землю есть безумие…

– Оксюморон, – блеснул эрудицией Яков. – Когда-нибудь надо начинать.

– Нет, – выдохнул Гельмут. – Я больше не мочь. Не мочь слушать этот…

Он сбивчиво перешел на немецкий, болезненно закашлялся, обхватил, совсем как я недавно, руками голову и, не прекращая взволнованно болботать на своем, бросился в сторону моторного отсека. Остальные матросы безмолвно подались в стороны, пропуская механика.

Яков снова принялся орудовать вилкой в тарелке, цыкнул зубом:

– Вот так и живем: один – с сиреной, второй – с мотором.

В ответ пару человек сдержанно хохотнули. Я решительно поднялся и пошел вслед за Гельмутом – очевидно, что механик был болен.

– Не спеши, доктор, – окликнул старпом, – там Гельминта и без тебя отпустит.

Но я не слушал. Странно, но как раз сейчас сам я чувствовал себя несколько легче.

Машинное отделение встретило меня дробным лязгом клапанов и басовитым рокотом. Два двигателя, расположенных вдоль бортов лодки, воспринимались адскими машинами. Все вокруг мельтешило и двигалось, не оставляя возможности сосредоточиться на деталях. Стекающее по механизмам масло в уже привычном для лодки недоосвещении больше походило на тягучую кровь, чем на смазку. Свободное пространство было опутано патрубками – впускные и выпускные коллекторы пульсировали в унисон тактам моторов, продавливая сквозь себя неведомое содержимое.

Патрубки – разные: длинные, короткие, толстые, тонкие – выглядели инородными среди веющего жаром металла. Вспомнились слова Якова об «умении» лодки «дышать» на глубине – видимо, топливопроводы и система выпуска отработавших газов здесь кустарно переделывались. По крайней мере, материал имел сходство не с резиной, а с махрящейся, пропитанной жиром необработанной кожей, перемеженной гофрированными вставками то ли из коровьих глоток, то ли из осклизших противогазных шлангов.

Сочленения были выполнены неряшливо, даже безобразно; облепленные сочащейся наростообразной массой, они вызывали отвращение. Все вместе, в неровном освещении, создавало впечатление какого-то гротескно живого организма. Толстые жгуты этих «дышащих» артерий уходили в стенку кормовой переборки, а возле ее шлюза, баррикадируя проход, валялся матрац, нагруженный одеялами и скрюченным телом механика Гельмута. Хозяина этого места.

Я склонился над ним – механик пребывал в полуобморочном состоянии. Вокруг пахло немытым телом, и я не сразу понял, что резкий прокисший запах распространяется не от Гельмута. Дышалось вообще тяжело – атмосфере не хватало кислорода.

Пока я осматривал механика, он не прекращал нашептывать что-то на немецком, разбавляя его русскими ругательствами. Я к словам не прислушивался – воспаленные веки, изъязвленные губы и гортань, одышка, влажные хрипы в легких говорили сами за себя. Мои глаза тоже начали слезиться, а в горле запершило.

– Вам надо уйти отсюда! – попытался я привести в чувство Гельмута, дал нашатырь, хоть в его случае он мог вызвать дополнительное раздражение слизистых. – Немедленно!

Он попытался сфокусироваться на мне:

– Найн! Здесь… тихо.

Вокруг лязгало и рокотало, и, чтобы понять Гельмута, приходилось напрягать слух – странное понимание тишины. Я потянул его за предплечье, но механик отдернул руку:

– Иди сам. Ты здесь – ради нее. Здесь все – ради нее. Ради суки. Будь проклят тот день, когда она пришла на зов Странника…

Он вновь закашлялся – булькающе, отхаркивая кровь и зеленоватую мокроту. Я попытался хотя бы отодвинуть Гельмута от двери – кислотный запах исходил именно оттуда, – но механик принялся отбиваться.

Оставлять его тут было нельзя – я бросился обратно в жилой отсек за помощью.

Обстановка там не изменилась – матросы продолжали расслабленно ничего не делать, но, быть может, выглядели при этом чуть более блаженными, чем раньше. И старпом наконец покончил с макаронами.

Вдохнув свежего по сравнению с моторным отделением воздуха, я и сам испытал подобие эйфории. Нужно было действовать.

– Яков, надо срочно вытаскивать механика!

Я встряхнул старпома, выводя из полудремы.

– Отстань, доктор. Здесь каждый на своем месте… согласно расписанию. Каждый делает свое дело.

– Какое, к чертям собачьим, дело? В дизельном отсеке – очаг химического поражения. Что там у вас за дальним шлюзом?

– Последний отсек. Раньше были электродвигатели и аккумуляторная. Только, доктор, не надо тебе туда.

– Почему?

– Нельзя. Туда никому нельзя. Сядь отдохни. – Яков расслабленно уронил руку на скамью.

Фрагменты картинки становились на свои места. Не знаю, что за секретную систему для работы дизельных двигателей под водой они здесь изобрели, но работала она явно не так, как надо. Вдобавок – необслуживаемые аккумуляторы. Только объяснять это Якову было бессмысленно. Быть может, хотя бы у капитана осталась толика здравого смысла? Хотя бы толика!

Я дернул рукояти затворов, открыл шлюз и, не обращая внимания на предостерегающий возглас старпома, бросился в командный отсек. Казалось, свет ударил мне в глаза, адреналин придал сил – видимо, качка действительно прекратилась, и морская болезнь отпустила окончательно. Если бы мне сказали, что у меня за спиной выросли крылья, я бы не удивился.

Марина пела. Как вода кристального родника, срывающаяся с горного пика. Как бриз над пенящимися верхушками волн. Как листва пальм на берегах лазурных лагун. Но едва уловимое пение прерывалось ритмичными звуками ударов.

Ван Страатен хлестал девушку портупеей – монотонно и размеренно, словно колол дрова. Я развернул его на себя:

– Капитан, прекратите! Она больной человек, я вам уже объяснял! Еще один больной – в моторном отсеке! Гельмут, у него отек легких, отравление парами аккумуляторной кислоты. Это только начало. Кашель Марины, скорее всего, по этой же причине. И это не самое страшное – главную опасность представляет выхлопная система наших дизелей. Как врач заявляю – корабль интоксицирован! Немедленное всплытие, проветривание отсеков, очистка электродвигательного отделения…

Марина за спиной капитана всхлипнула.

– Уйдите прочь, – спокойно ответил Ван Страатен, – вон отсюда, – и толкнул меня в грудь.

Я запнулся – в этой лодке постоянно за что-то цепляешься, – задел на столе какие-то железки и упал навзничь, а капитан снова занес ремень над девушкой. Пелена окончательно спала с глаз – передо мной обычный маньяк, капитан отравленной команды. Еще один больной, подавивший своей волей кучку несчастных. Я с удивлением обнаружил возле своей ладони кобуру – вероятно, Ван Страатен, прежде чем начать истязания, снял ее с портупеи и положил на стол, а я сгреб, падая. Капитан, или сама Судьба, не оставлял мне выбора.

Не задумываясь, что могу попасть в Марину, я выхватил «люгер» и трижды выстрелил в ее мучителя. В пространстве лодки выстрелы прозвучали подобно взрывам вселенных.

Никогда до этого не убивал людей. Оказывается – это просто. Я отбросил пистолет и подошел к Марине. Широко раскрытые глаза, приоткрытый рот, прижатые к груди ладони. Она больше не пела, только как затравленный зверек смотрела на меня снизу вверх. Какая же она маленькая и хрупкая. Я обнял девушку, прижал к себе, погладил по волосам:

– Все, Марина, все.

Она облегченно выдохнула, положила ладони мне на плечи. Я вдруг почувствовал себя героем приключенческих романов Рафаэля Саббатини – повергнувший злодея капитана, на палубе захваченного корабля, сжимающий в объятиях спасенную красавицу.

Звякнула цепочка, сковывавшая лодыжку девушки. Марина прижала колено к моей пояснице, подтянулась, наши лица оказались на одной линии. Ее глаза – один зрачок больше, другой меньше – запульсировали перед моими глазами.

– Марина…

Я не понял, как соскользнули мои брюки, – тело девушки обжигало, словно она была солнцем, единственным ярким источником в унылом, мрачном тоннеле лодки. И я вошел, отдавая Марине всего себя.

Левиафан плывет во тьме, преисполненный немигающих глаз.

Матово поблескивает бугристая, будто пораженная опухолью кожа.

Лениво шевелятся щупальца, беспорядочно вырастающие из плоти.

И стальным горбом на его спине вздымается боевая рубка с выдвинутыми трубами перископов.

И едва вращаются покрытые ракушками гребные винты.

И трубки, многочисленные провода и капельницы тянутся к моему сердцу, к моему мозгу, к моему члену.

А Левиафан погружается, следует к одному ему известной цели.

К абсолютно черному, еще более непроницаемому, чем тьма вокруг, зеву пещеры.

И проникает, как бахромящийся фаллос, в ее разверстое нутро…

Напуганный неожиданными видениями, я попытался отстраниться, но Марина плотно охватила меня ногами, прижала к себе, выдавливая, в этом молниеносном совокуплении, до последней капли.

Потом она рассмеялась.

Звонко, радостно, торжествующе. Я попятился, как сопливый мальчишка, путаясь в своих портках. Будто она смеялась надо мной. По крайней мере, сам я испытал смятение. Марина откинулась на своем стуле, и теперь трудно было понять – смеется она все еще или уже плачет. А я все смотрел на цепь вокруг щиколотки, зачем-то прикидывая ее длину, и пятился, пятился, пятился… уперся спиной в одну перегородку, повернул, уперся в другую.

Бравый победитель ретировался с поля битвы, поджав хвост, словно только что изведал величайшее в своей судьбе поражение.

На этот раз я не ошибся с направлением – свернул к торпедному отсеку, и через мгновение уже стоял у алтаря. Яков говорил – если что, приходи, здесь слышат любые молитвы.

А мне очень хотелось молиться.

Только правильные слова не шли на ум.

Как бы понадобился сейчас псалтырь, валяющийся у меня на койке.

Но уйти было страшно, банально страшно – невероятным образом алтарь, ржавый стальной лист с наваренными по периметру гильзами, вселял спокойствие. Я вспомнил про стопку книг и наклонился, выискивая среди корешков знакомые названия.

Если богам не нужны люди, это не значит, что людям нет нужды в богах?

А мне необходимо просто расслабиться, прийти в себя и начать спасать лодку. Одно или два добрых слова. К сожалению, перечень христианской литературы в подалтарной «библиотеке» ограничивался моим, отсутствующим теперь, псалтырем. Из знакомых Писаний мне встретился только Коран – все остальные книги, в новых обложках, относились к более древним культам.

Ну что ж, Коран тоже источник духовной мудрости, я открыл его наугад в поисках успокоения. А он открылся там, где открылся.

Знакомый синий химический карандаш – говорят, линии, нанесенные им, невозможно смыть водой. Очень актуально для подводников. Сура семьдесят пять, Аль-Кийяма, «Воскрешение». Ее стихи тоже заинтересовали моего предшественника?

 
Как человек, что источился каплей спермы
И стал затем червеобразной тварью,
Из коей Господь мог и сотворить и соразмерить,
Его – по образу в подобии своем…
 

Я захлопнул книгу – при желании, в любом Писании можно найти все, что угодно. Особенно если задаться целью убедить себя, что какая-то нечеловеческая грань Бога пытается обратить нас в первозданное состояние и перетворить по своим меркам.

Позади меня лязгнул шлюз, я не стал оборачиваться – по звукам было слышно, что там больше чем один человек. Вдобавок – кого-то волочили.

– Доктор, ты исхитрился все испортить.

– Яков, я понимаю, что убийство капитана – плохое решение. Но так получилось. На лодке не все ладно. Надо всплывать.

Старпом вздохнул:

– Не все ладно? Думаешь, это можно объяснить простыми словами?

– Да. Система выпуска отработанных газов работает не так, как хотелось бы. У нас всех легкая степень отравления оксидом углерода, угарным газом. Отсюда воздействие на психику, массовые галлюцинации, бредовые идеи. Аккумуляторы в электродвигательном отсеке повреждены. Там утечка серной кислоты. Дайте команду на всплытие. Срочно.

– Нет никакой утечки. Я бы отвел тебя в последний отсек, доктор. Но это ничего не изменит. И всплыть не так легко, как тебе кажется. Только девка может ладить со Странником. И только Ван мог ладить с девкой…