Текст книги "Вечерний день"

Глава 10

Платонов недоуменно смотрел в глазок на незнакомого ему человека. Когда раздался звонок, сердце его подпрыгнуло, потому что, кроме Плюща, звонить могла только соседка, а с Виктором они были почти в ссоре, и прийти тот вряд ли мог так быстро.

Владимир Павлович вернулся домой часа полтора назад хмурый, оставив за спиной, как герой Киплинга, выгоревшую квартиру старухи Лериной. Скудная информация о племяннике не сильно улучшила его состояние, потому что он не имел ни малейшего представления, что с ней делать. Где и как искать в Москве человека, даже фамилия которого была ему неизвестна?

Он неприязненно посмотрел на стоящую посреди стола шкатулку. Надо было бы определить ей место для «проживания», но пока он ее не открыл и не увидел, что внутри, было неясно, как к ней относиться. Почему-то, выбирая между средней полкой книжного шкафа и одинокой консолью у окна, Платонов никак не мог принять решение.

Ампирная ореховая консоль, которая поселилась здесь лет десять назад в ожидании пары, раздражала его своей некомплектностью. Хозяева продали ее за небольшие деньги, и он обещал им тогда, что заплатит втрое больше за вторую, потому что в паре такие предметы стоили бы немалых денег. Но владельцы пары по непонятной причине больше не появились. Когда Владимир Павлович после нескольких месяцев ожидания приехал к ним домой, выяснилось, что в квартире живут другие люди, которые никогда не слышали о предыдущих хозяевах.

Он хотел продать консоль по дешевке, но Наташа, которая уже сильно болела к тому времени, попросила ее оставить, сказав, что привыкла к ее светлому коричневатому цвету. Поставить на нее сверху было нечего, громоздких предметов Платонов не любил, а маленькие – терялись.

Теперь ларцу тут было бы самое место, но Владимир Павлович медлил, его почему-то тянуло убрать его в шкаф, за стекло, и он считал, что не может принять решение, потому что не понимает, что там внутри.

Палыч сидел в пальто посреди комнаты, смотрел на шкатулку и размышлял, куда ее деть и вообще, зачем она появилась в его жизни в тот момент, когда в дверь позвонили. Он обрадовался, посчитав, что это соседка, на секунду показалось, что что-то мало-мальски приличное проклюнулось в этом отвратительном дне.

Но за дверью стоял незнакомый мужчина на вид лет сорока.

– Кто? – расстроенно спросил Платонов.

– Владимир Павлович? – спросил мужчина.

Букву «о» в слове «Павлович» человек произнес четко как «о», а не как «а». «Не москвич…» – решил Платонов.

– Да, что вам угодно? – недовольство в голосе скрыть почти не удалось.

– Откройте, пожалуйста, – вежливо попросил мужчина, – у меня к вам серьезное дело.

Платонов топтался у дверей, не зная, что предпринять. С одной стороны, впускать никого не хотелось, с другой – мужчина выглядел вполне благообразно и никаких опасений не внушал. Правда, за свою долгую жизнь Владимир Павлович привык, что честнее всего выглядят как раз жулики.

И это было понятно, честному человеку не надо никого убеждать в своей порядочности. Самый благообразный член Совета Федерации, которого часто показывали по телевизору, был в прошлом, Платонову это было известно доподлинно, съемщиком лохов на Курском, а проще говоря, валютным мошенником.

Владимир Павлович вздохнул и открыл дверь. Человек внимательно рассматривал его. Только сейчас Платонов сообразил, что он в пальто и в тапочках и должен выглядеть довольно странно.

– Ну, слушаю…

– Не сочтите ситуацию анекдотической, – замялся мужчина, – но, похоже, вы в некотором роде мой отец…

Платонов задумался на несколько секунд, потом жестом пригласил гостя в квартиру.

– И как же вас зовут, сынок? – саркастически спросил он.

– Мы в коридоре будем разговаривать? – не обращая внимания на тон, спросил мужчина.

– На кухне…

Они оба сняли пальто, Владимир Павлович отрицательно покачал головой на немой вопрос гостя, снимать ли ботинки, и двинулись по коридору на кухню.

– А зовут меня Сергей, – в спину хозяину сказал гость.

– Чай будете пить, Сергей… – Платонов на секунду замялся, потом все-таки добавил, постаравшись, правда, придать тону максимально иронический окрас, – …Владимирович? Или кофе предпочитаете?

– Не надо так, п… пожалуйста, – мужчина тоже запнулся, похоже, хотел сказать «папа», но не смог.

Владимир Павлович включил чайник, поставил на стол чашки, сахарницу, банку растворимого кофе, положил чайные ложки, насыпал в хлебницу сухари с маком.

– У меня, уж извините, кофе декофеинизированный, другого нет. Может, все-таки чайку?

– Все-таки – кофе…

Эти две фразы были единственными, прозвучавшими на кухне, пока вскипел чайник. Снимая его с подставки, Платонов вдруг оглянулся – никакого багажа у «сына» не было.

– А где же ваши вещи? – подозрительно спросил он.

– Оставил на вокзале в камере хранения.

– Ладно, рассказывайте… – себе Владимир Павлович заварил чаю, добавив листочек душицы, недавно купленный на рынке у метро.

– Хотите, паспорт покажу? – спросил гость.

– Пока не надо, – покачал головой Платонов.

– Мама умерла полгода назад, – начал свое повествование Сергей Владимирович, – и только перед смертью рассказала, про… вас. Я из Северодвинска, – добавил он и подул на кофе.

Платонов, услышав название города, поднял глаза и коротко взглянул на приезжего. В этом городе он служил полгода из своих армейских трех лет. Ничем примечательным служба в памяти не осталась, и вспоминал он ее редко. Ну, почти ничем…

– Я вижу, вы поняли, о ком я говорю, – обрадовался гость. – Маму, как вы помните, звали Марией…

Владимир Павлович потер виски. Машу он старался не вспоминать. Она была его первой женщиной, почти незнакомой, почти не увиденной в темноте подвала, куда они с Генкой Поздняком привели случайных подружек. Бутылка «Рымникского», пачка вафель и два яблока были угощением, а куча песка и наброшенные сверху гимнастерки стали, по выражению Цветаевой, «брачной кроватью».

Никакого представления, как это делается, у Платонова тогда не было, Маша оказалась более опытной, и у них все получилось, а через час, не проводив своих дам, они с Генкой рванули в часть на вечернюю поверку. Дежурил по батальону в ту ночь старший лейтенант Олей-ник, последняя сволочь и садист, и «спалиться» на самоволке за несколько дней до дембеля было просто глупо. В лучшем случае пошлет в наряд, в худшем и наиболее реальном – задержат на месяц отъезд домой. Они, к счастью, успели.

А наутро, ночь он проспал без задних ног, разбираясь в сложном коктейле бродивших в нем чувств и воспоминаний, Платонов понял, что не пойдет по оставленному Машей адресу, а тихо уедет в Москву. Потому что, как бы ни было приятно то, что произошло вчера, но он ничего не знает о своей подружке, а то время, которое прошло от момента знакомства до «брачной постели», настораживало. Струсил, наверно…

«Сын» сидел, пил кофе, рассказывал что-то о матери, а Владимир Павлович не слушал его, а смотрел молча и думал о том, зачем и кому он, Платонов, так понадобился? В какую комбинацию и кем разыгрываемую он угодил. Парень, если можно назвать парнем сорокалетнего мужчину, ему даже понравился – не наглый, хорошее открытое лицо, тощей фигурой он несколько походил на «отца». Только вот зачем он это все проделал?

Владимир Павлович никак не мог поверить своему гостю, потому что после многолетних хождений к врачам с Наташей и без нее точно знал, что по какой-то причине со сложным латинским названием никогда не сможет и не мог иметь детей.

Глава 11

Можно конечно же было захлопнуть дверь перед носом незваного гостя, как только он произнес свою нелепую фразу про отца, но известно, что стукача лучше знать в лицо и беречь, а также правильно говорить при нем правильные слова. А если его выгнать, пришлют или завербуют нового, и придется напряженно искать, кто он, ошибаясь и попадая в неприятные ситуации по неведению.

Владимир Павлович рассудил здраво, что если бы его хотели убить или ограбить, могли бы это сделать быстрее и проще – приставить нож к горлу, и он отдал бы все как миленький, или просто можно было дать по голове чем-нибудь тяжелым, поймав на лестничной площадке.

А тут все было гораздо интереснее, тот, кто разрабатывал этот сценарий, неплохо знал жизнь Платонова и, видимо, не первый день им заинтересовался. О встрече с Машей, кроме двоих участников, знал Поздняк и его подружка да еще двое приятелей в Москве, которым молодой и глупый Володька Платонов рассказал о своем подвиге по возвращении из армии.

Ни того, ни другого Палыч не встречал больше тридцати лет, они не ссорились, просто их пути разошлись. Он даже фамилий их сегодня не вспомнит, кажется, одного звали Юрой, а второго – Валерой. По слухам, Валера умер лет восемь назад от инфаркта, а Юра эмигрировал и живет где-то на Западе.

Оставались только две жительницы Северодвинска и Генка, который был родом откуда-то из Сибири. Единственное письмо от него Платонов получил через пару месяцев после дембеля и с тех пор ничего о нем не слышал. О своей жизни до и после армии он с Машей тогда не говорил, она даже не могла знать, что он москвич.

– А как вы меня нашли? – прервал Платонов «сына», который рассказывал что-то бесконечное из своей провинциальной жизни, поминая дядю Спиридона, какую-то Виолу и тупого Ивана Рябикова.

– А я по профессии – мент, – ответил Сергей, как будто это все объясняло. – Это мое основное занятие и хлеб – искать.

Он открыл рот и снова завел бесконечную бодягу про Виолу и тупого Ивана. А Владимир Павлович опять отключился и погрузился в свои мысли. На мента «сын» был одновременно похож и не похож. Никакой философской глубины, хорошая житейская сметка, привычка общаться с людьми без смущения и комплексов, руки, знающие скорее шариковую ручку, чем молоток или лопату. Это – за.

А несколько литературная речь, спокойный не рыскающий взгляд, да и те же самые руки – скорее против. Ну не может сегодня семья в небольшом городке, а «сын» ни разу не упомянул, что они живут сейчас где-то в другом месте, просуществовать без своего хозяйства, значит, руки должны быть все-таки натруженными. Да и говор у него скорее волжский, там «окают», а на севере скорее «цокают», вместо звука «ч», говорят «ц» – Цереповец, Палыц, цто-цто.

К тому же был он неуловимо, но все-таки слишком интеллигентен для провинциального мента, как будто дома он читает Акунина, а не Корецкого. Как сказал однажды Плющ, увидев у Палыча по телевизору сцену из какого-то сериала:

– Ментов с такими хвостами не бывает…

Герой фильма, майор милиции, действительно носил длинные волосы, перехваченные резинкой.

– Что, выгоняют из органов за неуставную форму одежды? – ехидно спросил тогда Платонов.

– Нет, просто те, кто носит такую прическу, не идут туда работать, – спокойно парировал Плющ.

Вот и сейчас что-то неясное мешало Владимиру Павловичу поверить своему вновь обретенному родственнику, как будто сзади у того виднелась косичка до пояса. Платонов даже покосился на собеседника, желая удостовериться, так ли это.

– А вы меня навестить приехали, Сергей, или по своим делам каким-то? – вдруг спросил он.

Но «сын» был или настоящим ментом, или очень хорошо подготовленным человеком.

– Я должен допросить тут одного персонажа, – без паузы ответил он, – по факту хищения на строительстве. Конечно, можно было прислать «отдельное поручение», но я попросил Кузьмича, это наш полковник, направить меня сюда – хотел с вами встретиться. Дорога и гостиница за казенный кошт, а питаться на свои.

«Гостиница? – обрадовался в душе Владимир Павлович. – Это хорошо. Ночевать я его теперь не оставлю и совесть будет чиста – не на вокзале придется жить. А вообще мент, хороший сыскарь мне бы сейчас пригодился. С другой стороны, не сдавать же ему племянника? А впрочем, почему и нет? Если он пришел ко мне и все про меня знает, значит, я давно у них в разработке. Отложим в сторону вопрос, кто они и зачем я им понадобился, просто признаем, что знают они про меня немало, может быть, пасут, слушают телефон. И про мой интерес к Лериной и ее племяннику должны быть в курсе».

– Так у вас здесь знакомые коллеги должны быть? – то ли спросил, то ли сказал утвердительно Платонов.

– Конечно, и немало, – немедленно согласился Сергей, – я же здесь не в первый раз… А вам какая-то помощь требуется?

«Была не была…»

– Мне хотелось бы найти одного человека, – медленно начал Владимир Павлович, – а я не понимаю, как это сделать.

– Что мы про него знаем? – «сын» достал из кармана потрепанную записную книжку и дешевую ручку. – Имя, фамилия, отчество, место жительства, дату рождения? Он москвич?

– Если бы я знал все это, – саркастически сказал Платонов, сомнения все еще жили в нем, – зачем бы я к вам обращался?

– Но если мы не знаем о нем ничего, – почти обиделся Сергей, – то мы ничего о нем не узнаем.

Сраженный таким, совершенно в духе Козьмы Пруткова, афоризмом, Владимир Павлович решился.

– Его зовут Руслан, – Платонов вспомнил словоохотливых кумушек, – ему, я думаю, около двадцати лет, и я знаю, где он жил около года назад.

– Это уже лучше, – Сергей старательно записывал. – Можете дать словесный портрет разыскиваемого?

«Все-таки – мент, – решил Платонов. – Может, я напрасно на него грешу? Почему у его матери не мог быть другой мужчина, она от него родила, а сыну сказала, что папа живет в Москве?»

– Никогда в жизни его не видел, но приблизительно знаю, где живет человек, который смог бы его опознать.

– Что-нибудь еще про родственников или знакомых? – «сын» явно очень хотел понравиться «отцу».

– Единственная его родственница, – Платонов вздохнул, – о которой я знаю, сегодня погибла.

Пока он не сказал ничего, что вывело бы их на конкретного человека, но надо было решиться и идти до конца и рассказывать все или почти все, хуже будет, если Сергей узнает о смерти старухи сам.

Тот отложил ручку и блокнот и уставился на «папу». Что-то даже в его посадке изменилось.

– Не уверен, что там был криминал, – как ни в чем не бывало сказал Владимир Павлович, – Скорее взрыв бытового газа.

– А вы не хотите мне рассказать все? – фальшиво дружелюбно спросил Сергей.

– Нет, не хочу, – жестко сказал Платонов. Он вдруг понял, что его смущало – «сын» пришел всухую, без водки. То, что Палыч не пьет уже много лет, мог знать человек, который занимался его персоной какое-то время, но не явившийся с поезда прямо к нему гость. А представить себе непьющего мента мог только человек, который никогда не был в России. Противоречие в понятиях, все равно что неграмотный библиотекарь.

Выходит, он все зря рассказал про Руслана? С теми данными, которые он предоставил, найти парня теперь не составит труда.

– Может, выпьем? – Владимир Павлович резко встал из-за стола. – За встречу, за знакомство.

– Рад бы… – смутился Сергей, – только я десять дней как из больницы, операцию по поводу язвы желудка делали. Тридцать пять дней еще потерпеть осталось.

Глава 12

Она объявилась сама, позвонила в дверь и пригласила на ужин. Палыч, который только что вернулся домой и решал, чем лечить ссадину на щеке, даже подпрыгнул на месте от неожиданности, когда раздался звонок.

Он вышел проводить «сына» до метро, сказав, что нужно купить хлеба. Хлеб действительно кончился, и Платонов мог легко обойтись и без него, но ему хотелось узнать, не ждет ли кто-нибудь Сергея внизу и как он отреагирует на такое предложение. Пока гость легко и непринужденно отводил все «коварные» вопросы.

Расстались они как-то скомкано: ни тот, ни другой не знали, как положено вести себя в таких случаях.

Они вышли из арки, дошли до последнего работавшего еще в это время углового магазина, где и попрощались. Сергей пошел к метро, – слава Богу, не пришлось просить его уйти, он поднялся сам, пообещал позвонить, как только будут новости о Руслане, а Платонов действительно купил себе хлеба и любимые сухари с маком и повернулся, чтобы идти домой.

В арке его ждали. Двое молодых невысоких, но плотных парня отделились от стены и направились к Владимиру Павловичу. Внутренне он был готов к подобной ситуации: жизнь в Москве приучила к постоянному чувству опасности на вечерних и ночных улицах. Он прикинул, сколько денег в карманах, понял, что немного, и почти успокоился.

– Дед, закурить есть? – спросил шедший впереди, попыхивая сигаретой.

– Я не курю, – срывающимся голосом ответил Платонов.

– Так на хрен ты живешь? – не понял парень и ткнул Владимира Павловича кулаком под ребра.

Перехватило дыхание, руки непроизвольно разжались, и сумка упала на землю. Пакет с сухарями от удара лопнул, и они изящным веером рассыпались по снегу.

Били его не долго и не зло. Палыч лежал, подтянув колени к животу, чтобы защитить живот, а руками закрывая голову. Так, он где-то читал, надо делать, чтобы спасти самые уязвимые части тела. Он только беспокоился, что попадут по позвоночнику, где и так уже давно болело, что для себя он называл «радикулитом».

Один удар ногой все же пришелся по лицу и разбил губу, после чего нападавшие лениво пнули его еще пару раз и неспешно двинулись восвояси. Платонов дождался, пока они скрылись за углом, и попытался сесть. Удалось это довольно легко, реально болело только разбитое лицо, ребра и спина слегка гудели, да еще было обидно и как-то непонятно.

Нападавших ничего не интересовало, просьба «закурить» была просто поводом. Владимира Павловича не обыскивали, ничего у него не отнимали. Он сидел на земле, прижимая снег к разбитой губе, собираясь с силами, и плакал.

Было такое ощущение, что побили его просто так, для острастки, чтобы просто напугать его. Бояться было противно, но Платонов понимал, что завтра, когда он вечером будет возвращаться с работы, ему будет стоить немалых усилий войти в эту арку.

Он встал, хлеб и сухари подбирать не стал и, держась за стену, поплелся к подъезду. Перед дверью осмотрел себя, снял пальто, отряхнул его и вошел. Холодный снег остановил кровь, и о реакции консьержки можно было не беспокоиться. Платонов, правда, забыл про брюки и засыпанные снегом ботинки и все-таки поймал на себе удивленный взгляд киргизки.

Дома он принял душ, развесил на стульях и веревках мокрые вещи, надел теплый халат и войлочные тапочки. Налил себе коньяку, усмехнулся тому, что последнее время позволял себе подобное только в приятных ситуациях, да еще ежегодно поминая Наташу, и сел в свое кресло. Коричневая жидкость согрела, но и обожгла кожу на разбитой губе. Пришлось встать и найти «Спасатель» для заживления ран. И в тот момент, когда он собирался наложить неприятно пахнувшую мазь на губу, позвонила Анастасия.

Владимир Павлович ждал этого звонка весь день, и так не вовремя был он сейчас. Он глядел на нее сквозь глазок и решал – открыть или притвориться, что его нет дома. А она стояла в рыжем свитере и мягких обтягивающих брюках и, как будто двери между ними не существовало, смотрела насмешливо прямо ему в глаза. На щеке ее остался след то ли от муки, то ли от сахарной пудры.

– Открывайте, старый греховодник, – она склонила голову чуть набок и, казалось, сейчас еще покажет ему язык, – я же знаю, что вы дома, слышала ваши шаги на площадке и сейчас, когда вы к дверям подошли. А я такие замечательные пирожки с капустой испекла, даже вам можно на ночь.

Кто-то из умных людей, кажется, Станислав Ежи Ленц, сказал: «Дикий кабан» в устах женщины звучит все же лучше, чем просто «кабан». Так и сейчас из двух в общем-то неприятных слов соседка сложила фразу, даже симпатичную своей лихостью и каким-то несовременным привкусом. Как будто речь шла о вельможе екатерининских времен.

«Хотя какой я греховодник?» – подумал Платонов и открыл дверь.

На площадке было темновато, и в коридоре у себя свет Владимир Павлович не включил, поэтому Анастасия рассеченную губу сразу не заметила.

– Немедленно идемте ко мне ужинать и пить чай, – скомандовала она, – я же знаю, что вы только что вернулись и наверняка голодный.

– Сама пропадала невесть где целую неделю, – недовольно вполголоса пробурчал Платонов и отправился в глубь квартиры, – а теперь явилась командовать.

Он вдруг почувствовал, что действительно проголодался.

– Куда это вы направились, Владимир Павлович? – догнал его веселый голос соседки. – Это что у нас – «бунт на корабле»? Подавим быстро и жестоко – будете лишены добавки.

– Да я хотел сыру с собой взять, – начал оправдываться Платонов, – я очень вкусный сыр обнаружил недавно.

– Ладно, уговорили. Если понравится, получите половину того, что вам было предназначено.

– Не понял, а почему половину? – голос Владимира Павловича глухо звучал из глубины квартиры, войти Анастасии внутрь он так и не предложил. – Это дискриминация какая-то.

– А за ворчание стариковское. Я вам в прошлый раз сказала, на кого похож старый брюзга. И не делайте вид, пожалуйста, что вы такой и есть, все равно не поверю, не старайтесь.

– Именно такой я и есть, – Платонов появился в коридоре, держа в руках не только сыр, но и бутылку коньяку. Одет он был уже в джемпер и джинсы. – Кстати, а почему это вы назвали старческую любовь позорной?

– А это не я, – беспечно сказала Анастасия, они уже шли к дверям ее квартиры, – Это Федор Иванович.

– Какой еще Федор Иванович? – ревниво спросил Платонов.

– Тютчев Федор Иванович, великий русский поэт. Годы рождения и смерти назвать или сами помните?

Вот это она его умыла. Владимир Иванович стихи любил не особенно, но к Тютчеву относился почтительно. У него даже была редчайшая книга Федора Ивановича, отдельно изданная «Урания» тысяча восемьсот двадцатого года, когда Тютчев был еще студентом. По слухам, тираж был пятьдесят экземпляров. Все это так, но стихотворения этого он не знал.

Квартира за то время, пока он здесь не был, приобрела жилой и даже уютный вид. Принимали его не на кухне, а в комнате. На столе стояло два прибора, свечка в затейливом подсвечнике. На одной из тарелок Платонов увидел дворянский герб с изысканным вензелем. Он взял ее в руки, чтобы внимательно рассмотреть, перевернул, глянул на марку.

– Это последняя осталась, – услышал он голос Анастасии, – мама из старинного дворянского рода, у них когда-то был целый фамильный сервиз, а теперь вот только одна тарелка осталась. Уроню как-нибудь, и все мое дворянство окончательно забудется.

Владимир Павлович задумчиво смотрел на нее.

«А ведь это выход, – подумал он. – Как в ее семье из поколения в поколение передавались остатки сервиза, так и мой ларец жил в какой-то семье долгие годы. И скорей всего, семья эта была дворянской, а значит, можно попробовать раскопать что-нибудь из ее истории».