Текст книги "Вечерний день"

Михаил Климман
Вечерний день

Глава 1

Платонов вышел из машины, расплатился с шофером и аккуратно, пытаясь не попасть ногой на лед, отправился домой. С товаром он никогда, если позволяли объем и вес, не подъезжал прямо к подъезду. А объем и вес обычно позволяли – Владимир Павлович старался не работать с громоздкими и тяжелыми предметами.

Шкатулка, правда, оказалась довольно увесистой и неприятно била по ноге. Да книжку еще эту – «Код да Винчи» – он зачем-то прихватил с собой. Глупость какая-то – лишний килограмм оттягивает руку, а вместе со шкатулкой почти отрывают плечо. Захотелось старому дураку почитать модный бестселлер. А если еще и лифт с утра так и не работает, то топать на восьмой этаж сталинского дома с высокими потолками – удовольствие ниже среднего.

Подъезд уже был виден как на ладони, когда пролетавший мимо джип обдал Платонова фонтаном той гадостной смеси, в которую превращают снег на дороге выхлопные газы, химические реагенты и колеса автомобилей. Владимир Павлович успел зажмуриться, чем и спас глаза, чертыхнулся и, болезненно поморщившись, вытер лицо рукавом пальто.

В таком привычном способе – приезжая домой, выходить несколько раньше, а не у своего подъезда – были свои плюсы и минусы. Минусы были налицо, точнее, на лице, а плюсы… Платонов надеялся, что никто из его соседей так ничего и не знает про его увлечения и страсти. В квартиру он никого не впускал, да никто особенно и не просился, так только, могли зайти спросить соли или спичек, которые у Владимира Павловича всегда были, и он их всегда давал. А по подъезду и лестничной площадке он ничего крупного не носил. Небольшие свертки – вроде дед из магазина пришел, купил себе кефиру или хлеба, на крайний случай веревку с мылом.

Последнее время и эти походы за спичками прекратились. Квартира напротив стояла пустая уже несколько месяцев – хозяйка, жившая с дочерью то ли в Варшаве, то ли в Кракове, перестала ее сдавать приезжим и выставила на продажу. Где-то раз в две-три недели Платонов видел незнакомых людей, входящих и выходящих из этой квартиры, которых сопровождал обычно вертлявый человек лет сорока, наверное, представитель фирмы-риелтора.

Было понятно, что скоро его уединению наступит конец – квартира, хоть и однокомнатная и на последнем этаже, но с большой кухней, в хорошем доме и на тихой улице в центре, долго стоять непроданной не могла. А жаль…

Правильней всего было, конечно, купить эту однушку самому, чтобы никто и никогда не мешал, но, с одной стороны, метража у Владимира Павловича хватало с избытком, а с той же стороны, демонстрировать кому-нибудь, что у него есть «такие» деньги, было нельзя.

Он кивнул сидящей в будке консьержке киргизке и прошел к лифту. Многие во дворе возмущались, что все дворники, консьержи и уборщицы в подъездах теперь были гастар-байтерами, но Платонова это нисколько не волновало – каждый выживает, как может. Ведь не от хорошей жизни эти дети южных краев потянулись в страшно холодную для них столицу. Главное: дело делают и гораздо лучше, чем когда эти «должности» занимали местные алкаши. Теперь хоть по двору пройти можно.

– Давай я твой пальто почищу, – услышал он за спиной резкий голос с неприятным акцентом.

– Что? – не понял Платонов.

– Пальто дай. Чистить буду, – повторила жительница южных краев.

– Нет, спасибо, – Владимир Павлович отвернулся к лифту.

– Как знаешь, – совсем по-русски ответила женщина и закрыла свою каморку.

Платонов знал, что за чистку придется платить какие-нибудь смешные деньги, рублей двадцать – тридцать, но делать этого было нельзя. Пенсионер, подрабатывающий в цирке гардеробщиком, не мог быть мотом.

Дверь лифта с гулким стуком захлопнулась, и Платонов медленно поплыл на свой чердак. Его квартира и пустующая однушка располагались в некоем подобии башни, возвышающейся над основным корпусом, что придавало дому почти романтический вид. Парную к ней башню занимала мастерская художника. Владимир Павлович иногда наблюдал его за работой, но сам задергивать занавески с этой стороны никогда не забывал.

Он вошел в прихожую, положил сумку со шкатулкой и приобретенными сегодня предметами на подзеркальный столик и снял зимние ботинки. Поставил их на отдельный коврик, чтобы стекла вода, потом снял пальто и внимательно рассмотрел его. Все оказалось не так уж и страшно – щетка, горячая вода и пятнадцать минут работы привели добротную ткань в достаточно приличное состояние. Сохнуть будет, наверное, целый день, но завтра Платонов собирался выходить на работу только вечером.

Он развернул шкатулку, поставил ее посреди большого стола в центре комнаты и отправился на кухню. Винегрет, отварная рыба и бездрожжевой хлеб были куплены еще вчера. Из еды Владимир Павлович мог позволить себе все, что угодно: от консервированных французских паштетов до простой черной икры, никто все равно не видит, что он несет домой из магазина. Но три российских богатыря – холецистит, гастрит и геморрой диктовали свои условия, и Платонов давно перестал с ними спорить.

Он прошел к серванту, достал бутылку «Мартеля», большой стеклянный бокал и пачку сигарет (сегодня по поводу столь значительной покупки он решил гульнуть) и отнес все это на стол. Вернулся на кухню за тарелкой, вилкой и салфетками.

Все это время, двигаясь по квартире, Владимир Павлович постоянно посматривал на шкатулку (про себя он называл ее «ларцом») и почти разговаривал с ней. Слов не было слышно, но выражение лица постоянно менялось, глаза смотрели то вопросительно, то восхищенно, а один раз он даже показал неведомо кому язык.

Наконец с сервировкой было покончено, Платонов сел за стол, автоматически включил телевизор, также автоматически убрал почти до нуля звук и приступил к трапезе.

Он жевал безвкусный винегрет, в его годы туда клали или соленый огурец, или квашеную капусту, которые придавали этому скучному блюду некоторую пикантность, а сегодня, видимо, об этой «величайшей кулинарной тайне» никто не знал. Владимир Павлович мог, конечно, поделиться с молодежью, но сильно сомневался, что кто-нибудь его послушает.

Покончив с белого цвета жвачкой, которая все-таки имела рыбный привкус, Платонов пересел в кресло и плеснул себе коньяку. Закурил, пригубил из бокала, положил длинные ноги на стул и опять посмотрел на ларец.

Он охотился за ним почти полгода, потратил ни один вечер и выпил ни один чайник чая с его хозяйкой. Наводку ему дал Плющ, который где-то подцепил этот адрес. Старуха Лерина шкатулку отдавать не хотела, особенно поначалу, говорила, что муж ценил ее неимоверно, и предлагала любую другую вещь из дома взамен, но Палыч, так звали Платонова в антикварном мире те немногие, с кем он общался, был настойчив, упрям, учтив, льстив и непреклонен, и вот сегодня сделка наконец состоялась.

Небольшая, сантиметров двадцать в самом большом измерении – длине, из дерева, а стяжки и углы металлические. С виду ничего особенного, но Платонов понимал, что все не так просто, как кажется. Такие предметы делали в Европе в шестнадцатом-семнадцатом веках (возможно, что и раньше, и позже, Палыч не был особенно хорошо подкован в истории ремесла), и ценность их заключалась в замках.

Изготовители их были известны теперь по всему миру, их каталоги и перечень изделий занимали огромные тома, а сами замки стоили безумных денег. Где-то в Мюнхене или Кёльне был даже специальный магазин, который занимался исключительно такими замками.

Ценилась в них, прежде всего, сложность и хитроумность. Открыть вот такую шкатулку, которая сейчас стояла перед Платоновым, было весьма и весьма непросто. Отверстий для ключа он насчитал как минимум три, но был уверен, что это не все. К тому же было неизвестно, в чем секрет этой конкретной шкатулки – то ли ключи все были разные, и надо было поворачивать их одновременно, то ли ключ был один, но надо было точно знать последовательность открывания замков. Иначе, и такой механизм наверняка был встроен внутри, замки заблокируются совсем, и открыть ларец не удастся никогда.

Никаких ключей у старухи не было, и, по ее утверждению, она о них никогда не слышала. Палыч провел рукой по ребристому боку, стряхнул пепел, в последний раз затянулся и погасил сигарету. Пора приниматься за тщательный, сантиметр за сантиметром и с лупой в руках осмотр ларца.

В этот момент в дверь позвонили.

Глава 2

Платонов подозрительно взглянул в глазок. На пороге стояла незнакомая симпатичная женщина лет тридцати пяти, рыжеватая с роскошными зелеными глазами. Из-под домашнего халата выглядывал ворот теплого свитера. Никого больше в панорамный глазок видно не было, и Палыч открыл дверь.

– Здравствуйте, – сказала женщина немного хриплым голосом, – я ваша новая соседка и зовут меня Анастасия. Давайте дружить.

Такое странное, немного детское предложение почему-то Платонова не растрогало, а напрягло. Он давно уже ни с кем не дружил и потребности такой не испытывал.

– Что вам нужно? – почти грубо спросил он. Женщина удивленно взглянула на него и явно расстроилась:

– Вообще-то – сода, – растерянно сказала она, и Владимир Павлович понял, что хрипотца в голосе не всегдашняя, а простудного происхождения, – продуло где-то меня, молоко и мед у меня есть, а соды нет.

– Когда вы переехали? – смягчился Платонов.

Следовало бы пригласить гостью в дом, но со дня смерти Наташи, сколько он помнил, ни одна женщина еще не переступала этот порог, да и мужчин по пальцам можно было перечесть. Но держать простуженную женщину на сквозняке…

– Идите к себе и не стойте на лестнице, здесь дует, – прервал он Анастасию, которая открыла было рот, чтобы ответить на его вопрос. – Я сейчас принесу, – добавил он и захлопнул дверь.

Владимир Павлович по природе своей не был ни хамом, ни женоненавистником, но его отвлекли именно в тот момент, когда он собрался вплотную заняться ларцом, да еще ему совсем не понравилось, что его новая соседка привлекательная женщина, ведь он опасался, что она будет водить шумные компании, но…

Но она просто слишком симпатичная, чтобы быть соседкой одинокого мужчины шестидесяти трех лет от роду, слишком симпатичная и одинокая, потому что если бы она не была одинокой, то отправила бы за содой своего мужа, отца, свекра, сына или кого-нибудь из женской родни.

Он раздраженно открывал и закрывал ящики на кухне, пытаясь вспомнить, где у него эта чертова сода. Платонов точно помнил, что она у него была, конечно же не для выпечки пирогов, а для избавления от изжоги. Две попавшиеся банки с белым порошком оказались с мукой и сахарной пудрой («Откуда и зачем у меня мука и пудра?»), и только третья оказалась со знакомым резким вкусом.

«Когда она действительно сюда перебралась? – Теперь, когда сода нашлась, Платонов нашел новый повод для раздражения. – Вчера ее не было, я целый день был дома и услышал бы, если бы кто-то возился на лестничной площадке…»

Получалось, что Анастасия въехала в квартиру за те три с половиной часа, пока Палыч добывал шкатулку. Он стоял в прихожей и раздумывал над тем, в чем идти: надеть уличные ботинки или отправиться к соседке в домашних тапочках.

«Странно, неужели квартиру опять сдают? Не может женщина перевезти все свои манатки за такое короткое время в новую квартиру, в которой она собирается жить долго».

Платонов еще раз взглянул на ларец и как был, в тапочках пересек лестничную площадку.

Анастасия открыла сразу, будто бы ждала за дверью. В руках у нее была (Платонов улыбнулся про себя) книга «Код да Винчи». В глубине квартиры виднелись нераспакованные ярко-голубые сумки и разнообразные свертки.

– Вот, возьмите, – Владимир Павлович протянул соседке полчашки соды, – еще неплохо бы топленое масло добавить.

– Я бы вас пригласила, чаем напоила настоящим зеленым, – приветливо улыбнулась она, – только у меня тут такой кавардак, еще ничего не успела разобрать, да и хворью своей боюсь поделиться. А топленое масло я с детства терпеть не могу.

– Да это я так, – почему-то смутился Платонов, – если что понадобится – звоните или заходите.

Шестым чувством он понял, что общаться они с этой женщиной будут, и пожалел ее одну, больную в пустой неуютной квартире. Пожалел и тотчас же отругал себя за слишком радушное приглашение – еще чего доброго действительно начнет ходить.

Через два часа Владимир Павлович сидел в кресле, ноги привычно лежали на стуле, а в руках у него была прихваченная у старухи книжка. Он много слышал об этом самом «Коде да Винчи», все собирался купить и прочитать, но то было не до этого, то забывал. Поэтому, когда заметил ее на полке и, взяв, пролистнул, а вдова Лерина вдруг расплылась и проквакала, что мужу эта книжка очень нравилась, и она в знак особого расположения дарит ее Платонову, он отказываться не стал.

С самого начала роман Владимиру Павловичу не понравился. Написано было лихо, с кучей поворотов и событий, но психологически построено плохо и не убеждало совершенно. К тому же через несколько десятков страниц, а читал Платонов быстро, он начал ловить автора на ошибках и вранье.

То у него император Константин крестился только на смертном одре, потому что всю жизнь был и оставался язычником, то еврейский царь и творец псалмов Давид оказался из рода царя Соломона, то шестнадцатая глава «Деяний апостолов» рассказывала о некоем Силе, который голый и израненный лежит в темнице.

И если первое было замаскированной ложью, на самом деле в то время многие благочестивые христиане крестились только на смертном одре, потому что считалось, что, смыв крещением все грехи, они так чистыми, не согрешив ничем, отправятся прямо в рай, то второе и третье было просто глупостью. Потому что Давид был отцом Соломона и поэтому никак не мог происходить из его рода. А глава «Деяний» рассказывала все-таки об апостоле Павле, и Сила был упомянут в ней только один раз. Он действительно подвергся наказанию и был в тюрьме с Павлом, но речь-то все-таки была не о нем. Да и про то, что они голые и израненные лежали в темнице, нигде не было упомянуто.

Платонов с досадой отложил книгу и, чтобы успокоиться, опять посмотрел на свое новое сокровище. Почти час осматривая шкатулку с лупой в руке, он обнаружил еще как минимум две замочные скважины и два подозрительных отверстия, которые тоже могли быть предназначены для ключа, только не понятно было, как к ним подобраться.

Следующий этап работы с ларцом должен был начаться послезавтра, потому что днем Болтун был занят, а вечером не мог сам Владимир Павлович по причине работы в гардеробе цирка.

Болтун, которого в нормальной жизни звали Бронислав Исаакович, занимался техническим антиквариатом, механическими игрушками, музыкальными шкатулками и вот такими сложными замками. Основной доход – реставрация, доведение до ума и последующая продажа поломанных механизмов.

Болтуном его прозвали потому, что говорил он без умолку, именно так он объяснял всем интересующимся происхождение своего прозвища. Но Палыч знал, что это – только одна сторона медали. Другая была достаточно опасной – Броне нельзя было сказать ничего мало-мальски важного, через полчаса вся Москва уже обсуждала сообщенные по секрету новости. Но в данной ситуации особого выбора у Платонова не было – никого больше, связанного со старинными предметами и понимающего в технике, он не знал. Был, говорят, еще кто-то в Питере, но совсем не такого класса, как Болтун.

Как говорил один усатый товарищ: «Других писателей у меня нет». А надежда на то, что Болтун подберет что-нибудь к замкам (у него было несколько сотен разнообразных ключей и ключиков), все-таки была.

Во время осмотра ларца пришло окончательное решение оставить покупку себе. Затейливая вязь орнамента на металлических полосах, непонятные знаки возле обнаруженных замочных скважин, просто цветовое сочетание желтовато-белого металла с темным деревом делали довольно-таки суровый предмет нарядным и таким, что англичане, а особенно американцы, называют словом «funny». К сожалению, русские эквиваленты вроде «забавный» или «смешной» не совсем точно передавали все оттенки смысла этого популярного слова. Совершенно несомненно было и то, что кроме очевидной финансовой и коллекционной ценности шкатулка еще и радовала глаз. Она стала самой крупной по размеру вещью из собрания Платонова и, пожалуй, самой заметной. Только серьезный и тонкий специалист в антиквариате, копаясь («Господи, не допусти») в квартире Владимира Павловича, мог понять, заметить и оценить по достоинству все его сокровища. Кому, например, придет в голову, что висящая на стене в дешевой рамочке акварельная марка торгового дома «Мюр и Мерилиз» принадлежит кисти Василия Кандинского?

Платонов вздохнул, открыл книгу и опять углубился в чтение. Отбросить в сторону модный бестселлер он не мог по двум причинам: во-первых, надо довести начатое дело до конца, а во-вторых, грамотно и добротно построенная интрига все-таки цепляла. Кто главный злодей, Владимир Павлович, правда, догадался через десяток строк после его появления на страницах книги, а когда наткнулся на очередную глупость, потянулся за карандашом или ручкой, чтобы отметить ее на полях. Потянулся и вдруг заметил, что кто-то уже проходил по книге, отмечая что-то бледными карандашными галочками.

Глава 3

Утром вставать было тяжело. Кто-то, кажется, Михаил Аркадьевич Светлов, сказал: «Если в старости ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер». С каждым годом Платонов все больше убеждался в правоте автора знаменитой «Гренады». Пожалуй, именно по утрам, да еще иногда ночью, Владимир Павлович чувствовал себя стариком, днем как-то болячки отступали, чтобы опять собраться к утру и в очередной раз «покинуть хату и идти воевать».

А тут еще он читал до двух часов ночи, отмечая все новые и новые галочки на полях, оставленные предыдущим владельцем. Скорее всего, им был хозяин замечательного ларца, звали его, кажется, Станислав Петрович, и старуха, Платонов это точно помнил, говорила о его немалом интересе к этому незначительному литературному произведению.

Настроение с утра у Владимира Павловича было не очень. Во-первых, недосып, во-вторых, острое разочарование от совершенно беспомощного финала дочитанной ночью книги и, в-третьих, непонятное чувство неудовлетворенности были тому причиной. Платонов все пытался понять, откуда оно, такое ощущение, но поймать его за хвост никак не удавалось.

Он принял душ, позавтракал, выпил бурду под названием «кофе без кофеина» и принялся мыть посуду. Рисунок на кафельной плитке то ли изображал летящих птиц, то ли просто такой странный орнамент. То, что видишь каждый день, перестаешь замечать вовсе, а Владимир Павлович уже больше десяти лет смотрел на эту плитку. И не увидел бы ничего, но какая-то красная точка привлекла его внимание. Он присмотрелся – частичка вчерашнего винегрета прилипла к кафелю. Свекла, как все яркое и мажущееся, имеет привычку прилипать ко всему и все красить.

Платонов принялся мыть плитку и тогда обратил внимание на ее рисунок. От галочек на кафеле мысль потянулась к галочкам на бумаге, и он наконец разобрался, что его так раздражало вчера вечером и что он притащил за собой в день сегодняшний: он так и не смог понять, что помечал на полях неведомый читатель (мысль о Станиславе Петровиче была только гипотезой).

Владимир Павлович всегда, а после смерти Наташи особенно, любил всякие логические загадки, пытался по части чего-нибудь восстановить целое, определить причины и предсказать последствия. По современным понятиям его, наверное, правильно было бы назвать аналитиком, но слово это Платонов не любил, оно слишком явно напоминало ему «паралитик», а паралича он боялся больше всего в жизни. Иногда он представлял, как он без движения упадет в своей квартире и пролежит до тех пор, пока не умрет от голода и жажды, потому что никому не придет в голову поинтересоваться, куда он собственно пропал.

Так вот, раздражение и неудовлетворенность, оказывается, жили в нем со вчерашней ночи именно потому, что он не смог понять логики в пометках. Человек подчеркивает что-то в книге по нескольким причинам:

драматург отмечает те сцены и куски, которые надо вставить в инсценировку или сценарий;

студент пишет конспект для сдачи экзамена и делает пометки напротив наиболее важных мест; критик, который собирается писать рецензию, отмечает перлы и ошибки, чтобы потом использовать их в качестве аргументов в споре с автором или с коллегами. Правда, в первом и третьем случаях на полях должны были бы стоять не только галочки, но и комментарии.

А в общем-то во всех трех вариантах человек работает с книгой как с целым, вычленяя оттуда нужные ему для работы места.

Совершенно другая психологическая ситуация, когда человек, читая, ставит галочки возле слова, фразы, строки, которые либо кажутся ему удачными формулировками собственных мыслей, либо, наоборот, раздражают своей неправильностью и несоответствием, как это было вчера с самим Платоновым.

Но неизвестный ему читатель не принадлежал ни к той, ни к другой группе. К первой очевидно, так как отмечались отдельные слова и фразы. Но и ко второй тоже, потому что никакой информации отмеченные куски текста не несли. Ну, или почти никакой.

«Здесь точно должно что-то быть…» – какая информация заключена в таком предложении? Что могло привлечь человека в этой абсолютно бессмысленной без контекста фразе?

Или это: «– Принцесса, – улыбнулся он, – жизнь полна тайн. И узнать все сразу никак не получится». Это про что? Вот эта поистине глубочайшая мысль о том, что лошади кушают овес?

А вот еще перл: «– Почему именно я? – так размышлял Лэнгдон, идя по коридору». Бред сивой кобылы.

А может?… Может, это какой-то код и человек, ставя галочки, просто передавал кому-то секретную информацию. Платонов, не домыв посуду, помчался в комнату, но по дороге остановился. Если это шифрованное сообщение, то как могла старуха подарить ему книгу? Или не знала об этом ничего? Полная потеря памяти? Или, как в только что прочитанной книге про Леонардо, послание предназначено лично ему – Владимиру Павловичу Платонову?

Это уже правда из области психиатрии. Никаких общих знакомых с Лериными у него никогда не было, Плющ вышел на них через свои каналы. Конечно, Москва – это большая деревня, и наверняка каких-то общих знакомых с Станиславом Петровичем можно было бы найти, но… С другой стороны он же не всемирно известный эксперт и не директор музея, чтобы незнакомый человек передавал ему тайные послания.

Платонов стоял над креслом с открытой книгой в руках, рассматривая пометки неизвестного читателя (мысленно он уже решил, что оставил их все-таки предыдущий владелец ларца, но пока не подтвердил этого «свидетельскими показаниями» и продолжал делать вид, что это не так), и понимал, что последняя его идея, скорее всего, тоже никуда не годится.

Похоже, это просто «Код Леонардо» навеял на него такие мысли. Ну, не выглядит это шифром. Хотя все равно придется проверить.

Владимир Павлович положил книгу на кресло, вернулся на кухню, домыл плиту и раковину. Потом вытер все насухо, расставил на свои места. И все это время он пытался уговорить себя, что занимается злосчастными пометками на не понравившейся ему книге просто потому, что интересно, а не потому, что некуда себя деть.

За почти десять лет, прошедших со дня смерти жены, Платонов привык к одиночеству, осознал, ощутил его не как беду, а как непременный атрибут жизни и научился с ним управляться. Он аккуратно распределил его на правильные объемы, каждый наполнил своим цветом и содержанием, а то, что оно оказывалось зачастую бессмысленным, предпочитал не замечать. Да и даже думать об этом Владимир Павлович себе не позволял.

День через два он работал в цирке, и таким образом уходили десять вечеров в месяц. Три раза в неделю он обходил антикварные магазины, и таким образом убивалось двенадцать раз по полдня, а то и больше. На то, чтобы обслуживать себя – стирка, уборка, хождение по магазинам, – тратилось по полтора-два часа в день.

А еще Владимир Павлович много читал. Последнее время это становилось все труднее – уставали глаза. Плющ советовал завести компьютер и читать с экрана, сделав какой угодно по размеру шрифт, но идея эта была отвергнута на корню. Почему-то Платонов ни в какую не хотел заводить себе эту новомодную игрушку. Не соблазняли его ни возможности Интернета, ни разнообразные игры, которые так красочно расписывал Плющ.

Таким образом, дыры во времени, когда нечем было себя занять, были и, мало того, из-за усталости глаз увеличивались. Владимир Павлович перепробовал множество разных занятий, даже пытался вышивать на пяльцах, но хобби себе так и не нашел. Последнее время он раздваивался между написанием мемуаров и фотографированием и склонялся постепенно к последнему.

В принципе разработанная им стратегия действовала безотказно, но сегодня под влиянием каких-то обстоятельств давала сбой, и это ему совершенно не нравилось.

Платонов взял чистый лист бумаги и «Код да Винчи». Пришлось сесть за стол, а не в любимое кресло, потому что он собирался писать, а делать это «на коленке» Владимир Павлович не любил. Он отчеркнул вертикальную черту вдоль листа, потом сверху горизонтальную. В образовавшемся в левом углу небольшом квадрате написал «№№ страницы», в длинной и узкой ячейке «Отмеченный текст» и открыл первую страницу.

С лестничной площадки послышался шум. Пришлось встать, выглянуть в глазок. Соседка, поглядывая на его дверь, в том же халате, но с завязанным вокруг шеи шарфом, вытаскивала к лифту упаковочный материал – рваную бумагу, обрывки скотча, какие-то смятые коробки.

А Палыч стоял, смотрел на «обстоятельство», которое нанесло такой ущерб его защите, он больше не мог уже это от себя скрывать и решал, что же теперь с этим делать.