Текст книги "Провидец, или Ловец вещих снов"

В то время как у меня в голове складывалась все более и более стройная картина мира, пронизанного волнами хронополя, несущих информацию о его прошлом и будущем, мой молчаливый коллега смотрел на меня все более и более скептически.

Сомнения. Все может развалиться, как карточный домик, если признать то, что будущего, как и прошлого, не существует. Как не существует и самого времени. Время – это всего лишь умозрительная абстракция, выдуманная человеком категория, чтобы было удобнее оперировать формулами, описывающими изменяющийся материальный мир. Есть только то, что присутствует в нашем настоящем, плюс его свойство изменчивости, постоянного движения. Оно, наше настоящее, постоянно перетекает из одного состояния в другое. Внутри него существуют также постоянно изменяющиеся процессы. В нашей вселенной нет ничего, кроме нее самой в… (я хотел сказать «в текущий момент времени», но ведь времени нет!) текущем ее состоянии и заложенного в нее свойства постоянной изменчивости. Ее прошлое существует только в форме посылки, причины. Ее будущее существует только в виде тенденций, вероятностного вектора (направления) изменений.

Означает ли это, что хронополе тоже не существует? Так же как и в вопросе со временем – и да и нет. Мы всегда можем считать, что хронополе – это точно такая же абстракция, как и само время.

А мог ли человек признать реальное существование электромагнитного поля еще пару сотен лет назад? Для него оно стало реальностью только после того, как он научился его использовать в повседневной жизни. До этого оно тоже было не более чем абстракцией, описываемой уравнениями Максвелла.

Важно! Единственное, чем бы я дополнил описанную выше теорию хронополя, – это его вероятностная составляющая. Если будущее недетерминировано, то из какого будущего приходят к нам волны хронополя? А из всех наших будущих! Просто интенсивность волн хронополя находится в прямой зависимости от вероятности того будущего, где находится их источник. Вероятность прошлого для нашего настоящего всегда стопроцентная (прошлое у нас одно), поэтому для сигналов из прошлого такой зависимости нет.

Введение в теорию хронополя вероятностной составляющей дополнило складывающуюся картину и несколько успокоило мои сомнения.

Чтобы как-то систематизировать все эти мои размышления, упорядочить и уложить их в строгие рамки научного труда, я сел за компьютер, и через несколько дней теория хронополя обрела законченную форму – передо мной лежала стопка листов А4 распечатанного реферата «Основы теории хронополя».

Где-то в глубине себя я вдруг ощутил успокоение: я наконец-то принял ее окончательно. Я поверил в нее.

Но что дальше?

Глава 3

От теории к практике. Работа над собой. Второй вещий сон. Неудачное посещение клиники.

Некоторые счастливчики умеют верить просто так. Верить, и все! Мне же нужны хоть какие-то вразумительные объяснения. И вот если объяснение найдено, получено либо представлено мне и после осмысления принято мной, дальше в своей вере я иду до конца.

– Позвольте, – справедливо мне возразят, – какая же это вера, если требует объяснений?

– Не нужно путать объяснения с доказательствами, – отвечу я. – Мне не нужны доказательства, мне просто надо понимать, что то, во что я собираюсь верить… как бы это правильнее сказать… достойно моей веры в смысле соответствия моим морально-этическим установкам и в смысле удовлетворения минимально необходимым критериям правдоподобия. Уж извините, но в полную чушь, бред или низость меня трудно заставить поверить.

Так произошло и с хроноволнами. Оставим пока в покое морально-этическую сторону проблемы хроноволн, тем более что она в этом смысле вполне нейтральна. А что же до правдоподобия, то я построил вполне правдоподобную теорию передачи информации сквозь время, способную объяснить возможность заглянуть в будущее. Этого мне хватило – я поверил в то, что это действительно возможно.

Но, опять же, что дальше?

Дайте мне любой сколь угодно невероятный факт, и я придумаю вам наукообразную теорию, объясняющую его. Но какое отношение она будет иметь к описанию реальной действительности? Любая теория гроша ломаного не стоит, если она не имеет выхода в практику.

«Практика – критерий истины». И пусть основоположники научного коммунизма давно уже не в чести, но это ни в малейшей степени не умаляет справедливость этого их высказывания. Однако практика не нужна была мне в качестве критерия истинности – в какой-то момент практическое подтверждение моей теории хроноволн меня уже не волновало (хм… невольный каламбур). Мне оно просто не требовалось – я верил! Я верил, что моя теория отражает объективную реальность: наш мир пронизан информацией из его будущего и из его прошлого.

Меня теперь интересовало только одно: как найти практический способ ее воспринимать и научиться управлять этим восприятием.

Мне также было понятно, что по своему масштабу это работа целого института – исследования, исследования и еще раз исследования на высоком научном и организационном уровне. Увы, я со своей теорией и верой в нее был один, а времена одиночек в науке давно прошли. Серьезная наука – это коллективный труд. Удел одиночек – шарлатанство.

По роду своей деятельности я хоть и имел отношение к науке, однако работал в областях, далеких от проблем времени. Я не был в науке тяжеловесом – так, рядовой пахарь, пролетарий умственного труда, доросший до уровня СНС, завлаба. Так что высунься я хоть чуть-чуть со своей теорией, серьезная научная братия меня просто не заметит, а если и заметит, то только как пример типичного шарлатанства. Все это я прекрасно понимал, поэтому и не дергался, а продолжал заниматься своей работой в одиночку.

Однако был момент, когда я совсем опустил руки – уж очень неподъемной казалась задача. Время умозрительного теоретизирования прошло, и теперь передо мной лежала полная неизвестность.

Сейчас стояли вопросы, лежащие в сугубо практической области: если я хочу двигаться вперед, то мне нужно найти реальный способ восприятия информации из других времен. А я ведь даже не понимал, с чего начать, как подступиться.

Это был тупик. Непробиваемая стена.

Но тут случилось то, что вывело меня из прострации. Этим толчком, «волшебным пинком» оказался второй вещий сон моей дочери.

Ее телефонный звонок раздался в тот момент, когда, лежа на диване, я разглядывал потолок и размышлял о том, как слаб человек, как он ничтожен в своих потугах постичь тайны мироздания…

– Пап, нам нужно встретиться. – Ее тревожный голос заставил меня очнуться. – Это может быть, конечно, чепуха, но мне очень тревожно.

– Приезжай, – коротко ответил я, – жду.

Через час дочь позвонила в дверь. Лицо у нее было спокойным, и моя тревога тоже постепенно улеглась.

– Ну, рассказывай, что случилось. – Мы пили чай с сушками и вареньем на кухне.

– Знаешь, мне, кажется, опять приснился вещий сон. Только… я не очень уверена… Но… Это может быть важно, поэтому я решила тебе рассказать.

Я хрустел сушкой и смотрел на дочь, ожидая продолжения.

– Помнишь тот первый вещий сон? Ну, тот, что перед операцией. Я тебе рассказывала.

Еще бы мне не помнить! Если бы дочь знала, сколько времени я провел в размышлениях об этом сне.

– Там-то все было понятно, потому что то, что я видела во сне, я потом быстро (всего лишь через день) увидела наяву. А сейчас по-другому. То, что я видела во сне, еще не произошло. Но это даже хорошо.

Дочь замолчала и смотрела на меня.

– Сразу возникают два вопроса. Если еще ничего не произошло, то почему ты решила, что это вещий сон? И почему это хорошо?

– Почему-почему… – ответила дочь наигранно-обиженным тоном. – Потому что так мне кажется. Я ж тебе и говорю, что это, может быть, все ерунда, но… Я так чувствую! Мне кажется, что это вещий сон. А хорошо, потому что там про нехорошее. И это нехорошее касается тебя. А я за тебя волнуюсь! И вот мне захотелось тебя предупредить. Даже если все это чепуха, ты, пожалуйста, будь осторожен, и тогда ничего не случится. Вот.

– Ну-ка, ну-ка. Давай-ка, рассказывай подробно.

Вот что мне рассказала дочь о том, что ей приснилось в еще одном, как ей кажется, вещем сне.

Станция метро. Она видит перрон. На перроне недалеко от края стою я. Недалеко от меня виден мужчина, он стоит так, что я нахожусь между ним и краем перрона. Из темноты тоннеля на станцию врывается на скорости поезд метро. Мужчина делает резкое движение в мою сторону, явно с намерением столкнуть меня под поезд. Но дальше картинка размывается, и на этом сон обрывается.

Я обнял дочь и, как мог, успокоил: «Не волнуйся – это всего лишь сон. Все будет хорошо».

Я безоговорочно согласился с догадкой дочери, хотя и не показал ей этого, – это был вещий сон. Почему? Считайте это догадкой, предчувствием.

Когда она ушла, я стал размышлять.

Итак, на меня, видимо, будет покушение. Когда это произойдет – неизвестно. Может, завтра, может – через полгода… Кстати, из сна непонятно, чем закончилось это покушение. Успешно оно было или нет? Зачем вообще на меня организовывать покушение? На меня, простого безработного, затворника, ведущего замкнутый образ жизни. Видимо, в скором будущем произойдут какие-то серьезные события, связанные со мной. Настолько серьезные, что от меня постараются избавиться…

Главным результатом этого разговора с дочерью о втором вещем сне было то, что я сбросил с себя владевшую до сих пор мной апатию и принялся за дело. И начал я с детального исследования известного мне случая успешного приема информации из будущего, к тому же доступного своей непосредственной близостью ко мне как во времени, так и в пространстве, – случая первого вещего сна моей дочери. Именно первого, потому что, видимо, именно ему предшествовало что-то, что и привело к тому, что дочь увидела этот сон.

Конечно, второй сон тоже был важен для меня. Еще бы! Ведь в нем дочь увидела, возможно, мою смерть. (Эта мысль вызывала во мне очень неприятные эмоции, и я старался не думать об этом.) И все же второй вещий сон был мне менее интересен, так как он, видимо, был следствием того же, что и первый. Он лишь доказывал, что моя теория не пустая игра ума, а нечто более серьезное. Один вещий сон, второй… А может быть, был и третий?

Итак, первый вещий сон… В нем ключ к загадке! Ведь все началось с него.

«Надо выжать из него и всего, что связано с ним, максимум возможного», – сказал я себе.

Бедная моя девочка! Я замучил ее своими расспросами и требованиями как можно подробнее, в малейших деталях вспомнить обстоятельства, связанные с первым ее вещим сном.

Хронологически картина выглядела следующим образом.

Дочь поступила в клинику 8 ноября. В этот же день ее осмотрели врачи и сказали, что с завтрашнего дня они начнут подготовку к операции, ей надо будет соблюдать строгий режим и принимать назначенные лекарства. Сама операция будет дня через три-четыре.

Следующие дни дочь исправно принимала лекарства, каждый день вечером у нее брали кровь на анализ. Помню, при посещении дочери я еще удивлялся, как серьезно идет подготовка, но отнес это к хорошо организованной работе врачей в этой клинике.

Вещий сон дочери приснился в ночь с 11 на 12 ноября, а сама операция состоялась 13-го. То есть была еще одна ночь перед операцией.

– Дочь, а как ты спала следующей ночью, ну, той, что перед операцией? Ничего не снилось?

– Ой, пап, я в ту ночь почти не спала, так… дремала – боялась операции.

Выписали ее только через четыре дня 17-го – врачи объясняли необходимостью понаблюдать за состоянием юной пациентки.

Здесь всплыла одна маленькая деталь, которая никак не укладывалась в мою гипотезу о хроноволнах. Боль. Моя дочь вместе с визуальным образом будущей операции чувствовала и сопровождавшую ее боль. Но боль не может переноситься хроноволнами! По моей теории хроноволны могут передавать только визуальные образы!

Вполне стройная теория рассыпалась, как карточный домик, от такого, казалось бы, пустячного факта. А ведь как все хорошо согласовывалось. Даже то знакомое всем ощущение беззвучных криков во сне, и то удачно вписывалось в мою гипотезу. И вот на тебе!

Нет, нет. Должно быть какое-то объяснение. Должно!

Промучившись какое-то время, я все-таки выработал такое объяснение, которое успокоило меня и сохранило хроноволновую теорию в целости. Все дело в известной психофизиологической способности нашего мозга самостоятельно добавлять отсутствующую информацию к уже имеющейся для создания целостной «картинки». На ранних этапах эволюции это было просто необходимо для выживания вида. Кстати, на этом эффекте построены многие широко известные примеры иллюзий.

Так и в нашем случае мозг самостоятельно дополнил воспринятую картинку показавшейся ему важной чувственно-эмоциональной деталью – болью, наиважнейшим фактором самосохранения. Мозг знал о том, что хирургические операции неизбежно сопряжены с болью, мозг дочери ожидал, что будущая операция будет болезненной, он был подготовлен к этому, и, получив соответствующую картинку во сне, мозг дополнил ее необходимой деталью.

Я вполне могу предположить, что точно так же мозг может вводить в наши безмолвные сны и другие сильные эмоции, такие как страх, восторг, оргазмические ощущения… И ведь так оно и есть на самом деле.

На этом я успокоился и продолжил свои исследования.

Досталось не только моей дочери. В первую очередь я не пощадил себя. Отныне я взял себя в жесткие рамки и заставил фиксировать свои сны и другие «подозрительные» образы, возникавшие в моем мозгу. Сначала это давалось с трудом – уж слишком много всего творится в голове у каждого человека. Но потом я разработал на моем компьютере нечто вроде системы сбора и сортировки данных – базы данных с широкими возможностями классификации, отбора, анализа по различным признакам. Дело пошло быстрее.

Зачем я это делал? Я рассуждал так: если все мы с головой погружены в море информации, приносимой нам хроноволнами из разных времен, и мы знаем, что существуют люди, воспринимающие ее в виде вещих снов, то вполне вероятно, что и я воспринимаю эту информацию, но не замечаю ее. Цель, которую я поставил перед собой, состояла в том, чтобы постараться выявить те образы, появляющиеся в моем мозгу, которые могут соответствовать образам из будущего. Конечно, не отдаленного будущего, а ближайшего – я думал лишь о днях, неделях, месяцах, не более, – ведь только такие случаи позволяют их проверить.

А для этого надо было научиться как-то фиксировать образы и каждый день пытаться обнаружить в ранее зафиксированных данных то, что хоть в какой-то степени соответствовало событиями текущего дня. Да, система была далека от совершенства, и по-прежнему вся надежда была на собственную память. Но хоть какую-то помощь моей памяти, хотя бы в виде этаких «подпорок», моя система фиксации оказывала.

Если бы я смог собрать какой-то объем нужных мне фактов, то вслед за этим я постарался бы выявить факторы, которые хоть как-то были бы связаны с их возникновением, а в случае удачи выявить те из них, которые могут влиять на мою способность воспринимать сквозьвременную информацию.

Для того чтобы понять, что может влиять на эту способность, я решил действовать еще и в другом направлении – я старался получить как можно более полную информацию, связанную с пребыванием моей дочери в клинике. Мне нужны были подробные данные о ходе ее лечения, о лекарствах, которые она принимала, об их дозировках, способах и времени их приема.

Для чего мне это понадобилось? Как уже упоминалось, все люди разные, а следовательно, обладают разными способностями восприятия хроноволн – кто-то более чувствителен к ним, кто-то менее. Но ведь и каждый отдельный человек может находиться в разных состояниях, в том числе и в состояниях с разной степенью восприимчивости к хроноволнам. Вполне возможно, что на такого рода состояния человека можно влиять, в частности вводить его в состояние повышенной чувствительности. Должно быть что-то такое, что повышает человеческую хроночувствительность.

До момента, когда моя дочь попала в клинику, где ей приснился вещий сон, она не отличалась какой-то повышенной восприимчивостью к хроноволнам. По крайней мере, вещие сны ей до этого не снились. Она была вполне обычным ребенком. А тут на тебе – вещие сны! Я подумал, что существует пусть и ничтожная, но все же ненулевая вероятность того, что обстоятельства пребывания в клинике как-то повысили чувствительность ее организма к восприятию хроноволн. А этими обстоятельствами может быть что? Конечно же, это прежде всего те лекарства, которые ей там давали.

Так что в один из ближайших дней я решительно направился в клинику к ее лечащему врачу выяснить, что же такого особенного он ей там прописал.

Этот визит в клинику был одним из немногих случаев, когда напряженная внутренняя работа над разработкой теории хроноволн, происходившая в моей голове, соприкоснулась с реальным внешним миром. Увлеченный этой работой, я как-то слегка оторвался от действительности, слишком углубился в себя. А жизнь требовала своего, и мне с неудовольствием приходилось выныривать из своего внутреннего мира в нашу суетливую реальность. Так что, можно сказать, мое бытие распалось на две почти не взаимодействующих части.

В одной я уходил полностью, с головой в работу над разработкой теории хронополя. Я был одержим ею, внешний мир переставал для меня существовать. Только я, мой компьютер, мои базы данных, мои способности к логическому анализу внутренних образов, ощущений – я словно прислушивался к себе, к своему внутреннему миру.

В другой части моего бытия, в которую приходилось возвращаться, с досадой выныривая из той, первой, существовал обычный реальный мир, обычные мелкие бытовые заботы, без которых никак не обойтись: вылазки в магазин, готовка еды, постирушки, элементарная уборка – не зарастать же грязью. Заглядывая иногда в зеркало, я видел мало знакомого мне мужчину на пятом десятке, осунувшегося, небритого, с запавшими глазами.

А в реальном мире стоял декабрь, уже чувствовалось приближение новогодних праздников. Витрины магазинов уже были украшены праздничной мишурой. На городских площадях ставили елки…

Мог ли я предположить, что очень скоро мои довольно абстрактные теории и умозрительные конструкции, работе над которыми так мешала повседневность, «весомо, грубо, зримо» ворвутся в эту самую повседневность и в корне изменят мою жизнь?!

Началом этого, как оказалось, стал мой визит в клинику.

Тем декабрьским морозным утром я проснулся бодрым и с чувством решимости к чему-то… Сам еще не понимал к чему. Критически посмотрев на себя в зеркало, только хмыкнул и пошел в ванную. Принял душ, побрился, надел любимые джинсы, водолазку, пиджак. Еще раз глянул в зеркало. «Ну вот, совсем другое дело».

Разговор в клинике получился неприятным.

– Простите, я вас что-то не понимаю. С вашей дочерью ведь все в порядке? – Врач, молодая еще женщина, смотрела на меня строго и вопросительно-недоуменно.

– Да, да. Не беспокойтесь. Все отлично. Огромное вам спасибо – лечение моей дочери прошло вполне успешно, и мы вам за это очень признательны. – Я выразительно посмотрел на пакет с дорогим коньяком и конфетами, который уже был вручен со всеми приличествующими словами.

– Тогда в чем же дело? Вам не о чем беспокоиться.

– Да, конечно. Конечно, я прекрасно понимаю, нам не о чем беспокоиться. – Я был само радушие и признательность. В моем голосе даже прорезались заискивающие нотки, отчего стало как-то противно на душе. – Как я уже сказал, я просто хотел бы узнать поподробнее, как ее лечили, какие лекарства она принимала.

– Вы медик? Или вы наша контролирующая инстанция? – Тон с непонимающего перешел на раздражительный.

– Нет, конечно, но… ведь я имею право знать, как лечили мою дочь, – не очень уверенно сказал я.

– Нет. Вы не имеете такого права.

В этот момент в кабинет, где мы разговаривали, зашел заведующий отделением Скорик Г. С. Мне еще раз пришлось рассыпаться в благодарностях и робко высказать свою просьбу детально ознакомиться с лечением моей дочери. Реакция завотделением была еще более резкой. Он и вовсе не стал со мной церемониться. Как только он понял, что меня интересует, глаза его стали жесткими и недобрыми. Меня выпроводили.

Задача, которая поначалу представлялась несложной – приду, полюбезничаю с лечащим врачом, поулыбаюсь, передам нашу благодарность в виде букета цветов и упомянутого выше пакета, и перелистаю больничное дело дочери. Все!

Не тут-то было! Даже прозрачный намек на хорошие деньги, которые я был готов заплатить, не возымел никакого действия. Я наткнулся на железобетонную стену, крепость которой мне показалась не соответствующей тому пустяку, который она была призвана защитить. Или за этой стеной скрывали что-то другое? К тому же мне показалось, что за вдруг возникшей враждебностью врачей по отношению ко мне просматривался не очень удачно скрытый испуг.