Текст книги "Кавказ. Выпуск VII. Закон и обычай"

Отдел 2
Культурные влияния и их отражение на обычном праве горцев

По показаниям арабских летописцев, Кавказ, до прибытия в него полчищ предводимых Абу-Муслимом, занят был «изидами». Под тем же именем известны доселе в среде бродячих у подножия Арарата курдов некоторые племена и роды, у которых современные исследователи, и в числе их г-н Егиазаров, нашли явственные следы зороастризма [98]98
  См.: Записки Кавказского отделения Императорского Русского географического общества. Кн. 13. Вып. 2. Далее: ЗКОИРГО.


[Закрыть]. Армянская мифология в том изложении, какое дает ей г-н Эмин [99]99
  См.: Всеобщая история Степаноса Таронского. М., 1864. Прил. 14.


[Закрыть], в свою очередь, подтверждает факт широкого распространения некогда на Кавказе общего с Древним Ираном культа. Религия армян, говорит этот ученый, имела в своем основании дуализм. С таким, по крайней мере, характером представляется она в тех отрывочных известиях, которые уцелели до нас. В них имя верховного божества Арамазда встречается на каждом шагу. Храм его находился в крепости Ани – месте погребения армянских царей Аршакидов. Как верховное божество, Арамазд у армян назывался отцом всех богов. Постоянными его эпитетами были: великий, мужественный, творец неба и земли, производитель обилия и плодородия. Древним армянам известно было также почитание Митры, который слыл у них под названием Михр. Михр был богом невидимого огня, что доказывается происшедшим от этого имени словом «хур», которое до сих пор служит у армян для выражения невидимого, невещественного огня; видимыми же проявлениями Михр армяне одинаково признавали солнце и луну. Хотя противник Арамазда, Ангра Майнью, Ариман греческих писателей, ни разу не упоминается армянскими источниками, но его ближайшие помощники, деви, и воплощение их в драконов хорошо известны народной мифологии.

Моисей Хоренский упоминает о том, что в начале IV века армяне поклонялись двум почерневшим драконам, в которых, по их мнению, вселились злые духи. Что эти драконы были своего рода воплощением Ангра Манью – следует из того, что в сказаниях, придерживающихся начал маздеизма парсов, значится, что после неудачного нападения, совершенного на царство Ормузда, глава злых духов, ища спасения в бегстве, в форме дракона бросился с неба на землю. Таким образом, есть основание полагать, что в поклонении древних армян драконам следует своеобразное проявление того культа, которым древние иранцы, наравне с Ормуздом, окружали и Аримана. По словам Моисея Хоренского, армяне приносили драконам человеческие жертвы: целомудренных дев и невинных юношей. Скала, на которой производимы были эти жертвоприношения, окружена была глубокими ущельями, наполненными змеями и скорпионами, т. е. теми животными, которых религия Авесты считает и творением, и символом Аримана.

На загробную жизнь древние армяне смотрели так же, как и персы. Подземное царство известно было им под названием Джохк. Термин этот напоминает парсийское «дузах» – место пребывания Аримана. Царство это отделено от жилища блаженных упоминаемым Авестой мостом «чинвад» и управляется особым правителем, не названным по имени, но в котором немудрено узнать владетеля ада – Аримана [100]100
  Там. же. С. 260, 261, 272, 278 и 279.


[Закрыть].

Обращаясь к грузинским источникам, мы и в них находим неоднократные указания на то, что религия Ормузда некогда была распространена на всем Кавказе. Повторяя свидетельство Моисея Хоренского о святой Нунэ, или Нине, просветительнице Грузии, разрушившей истукан громомета Арамазда в Мцхете [101]101
  См.: Шопен Иван. Новые заметки на древние истории Кавказа и его обитателей. СПб., 1866. С. 78.


[Закрыть], грузинская хроника царя Вахтанга упоминает и о сооружении в Мцхете особого идола Армаза (очевидно, Ормузда), и о принесении ему в жертву невольников – и все это не далее как за 237 лет до Рождества Христова.

О царе Парнаджом, или, вернее, Фарнаджом, правившем в Грузии в период времени от 112-го до 93 года до Рождества Христова, тот же летописец сообщает следующие подробности: он поставил особого идола Зюдену, что в переводе значит Сатана. Затем, сделавшись приверженцем огнепоклонства, господствовавшего в то время в Персии, он выписал из этой страны огнепоклонников и магов, которых и поселил в Мцхете на месте, называемом Могута [102]102
  Шопен И. Указ. соч. С. 237 и 241.


[Закрыть]. О самом Мориане, обращенном в христианство святой Ниной в 331 году от Вознесения Спасителя, в той же хронике говорится, что он поклонялся семи идолам и огню [103]103
  Там же. С. 265.


[Закрыть].

Если в грузинских хрониках и не видеть ничего, кроме беспорядочной и сравнительно поздней записи народных преданий, то все же придется сказать, что приведенных из них отрывков достаточно для обоснования того взгляда, что в глазах самих грузин эпохе их обращения в христианство предшествовал довольно продолжительный период, в течение которого они являлись последователями маздеизма.

Переходя к восточной половине Кавказа, известной в древности под на-именованием Агвании и Албании, т. е. к провинциям, расположенным: первая – по нижнему течению Куры, а вторая – в пределах современного Дагестана, мы в агванской истории Моисея Каганкатваци, писателя VII века, находим показания о том, что, несмотря на раннюю проповедь христианства, эти провинции, под влиянием персидских правителей, долгое время придерживались «огнепоклонства магов». Этот культ связан был, как видно из показаний того же летописца, с бесопочитанием. Каганкатваци рассказывает по этому поводу, что последователи секты бесопочитателей приписывали злым духам силу чародейства и признавали за бесами способность «ослеплять и испещрять тело» тех, которые не соглашались им служить. Не далее как во времена Феодосия Великого персидские владыки еще заботились о поддержании в Агвании «огнепоклонства и учения магов» [104]104
  Шопен И. Указ. соч. С. 428, 429 и 437.


[Закрыть].

О распространении древней религии иранцев к северу от Кавказских гор мы не находим прямых свидетельств ни в армянских, ни в грузинских летописях; но тщательно изученные г-ном Миллером данные осетинского языка и осетинской мифологии наводят на мысль о том, что и в среде этого иранского племени поклонение добрым и злым гениям, а также семейному очагу и освященным им предметам было распространено не менее, чем в среде последователей Авесты.

В «Современном обычае и древнем законе» я счел нужным остановиться подробно на тех аналогиях, какие осетинское почитание духов-покровителей семьи представляет с культом авестинских фравашей. Я повторю здесь то, что было сказано мною в главе о религиозных верованиях и общественном устройстве осетин. «Вторая часть Авесты представляет, на мой взгляд, лучший комментарий к тому почитанию, каким осетины окружают своих мертвых. Священная книга иранцев изображает перед нами души покойников постоянно озабоченными одной мыслью: «Кто будет почитать и прославлять нас, кто принесет нам жертвы, кто заготовит для нас достаточно пищи, чтобы мы никогда не могли нуждаться в ней?». Питание мертвых в форме совершаемых в их честь поминок составляет главное содержание осетинского культа предков. Осетин считает своим долгом питать покойников в надежде получить от них взамен деятельную помощь и поддержку во всех обстоятельствах своей жизни.

Тот же мотив для жертвоприношений в пользу фравашей выставляет и Авеста.

Вот в каких словах фраваши благословляют заботливого потомка: «Да будут всегда в его жилище стада животных и людей! Да обладает он кроткой лошадью и крепкой колесницей! Да будет в его семье человек, знающий [как] почитать Бога и управлять в собрании народа, опытный в жертвоприношениях» и т. д. Довольные потомством, не оставляющим их без пищи, фраваши спешат ему на помощь: в сражении они борются заодно с ним, защищая каждый свое прежнее жилище; они же ближайшие виновники урожаев, посылающие обилие вод каждый своему роду, местечку, городу или стране с пожеланием им расти и богатеть. Осетины и последователи Зороастрова учения одинаково придерживаются того воззрения, что покойники способны наделить потомство не только счастьем и процветанием, но и всякого рода бедствиями: они мстительны по природе и охотно карают того, кто оставляет их без пищи, питья и света. Здоровье и болезни, думает Авеста, лежат в их власти; их злоба страшна тем, кто оскорбляет их. В эпитетах, которыми Авеста сопровождает термин фраваши, выступают те свойства, какими иранцы наделяли души умерших предков. Фраваши щедры, мужественны, милосердны, могущественны, сильны и вместе с тем подвижны, как птицы, и легки, как воздух. Все это те самые свойства, какими в глазах осетин обладают души усопших предков, нередко уподобляемые ими падучим звездам [105]105
  Ковалевский М. Современный обычай и древний закон. Т. 1. С. 99. Те же положения развиты мною в сообщении, сделанном в Стокгольме и отпечатанном затем в журнале Шведского антропологического общества под заглавием «Om dyrkan of förfädren hos de Kaukasiska folken».


[Закрыть]. Народная мифология осетин представляет еще ту сходную черту с религией Авесты, что делает предметом особого культа домашний очаг и все, что имеет к нему ближайшее касательство, в частности цепь (рахис), на которой висит котел для варки пищи. Эта цепь считается у осетин стоящей под покровительством особого божества Сафо, от которого зависят богатство и изобилие.

Небезызвестен также осетинам и возмутившийся некогда добрый дух Ариман. Они называют его Амиран. В их сказаниях он изображен как притеснитель, не дававший людям покоя и споривший как с Божьими дзуарами (святыми), так и с самим Богом. Бог поймал его однажды хитростью и велел запереть в пещеру. Тот же Амиран ставится в какую-то весьма темную связь с цепью домашнего очага, которая, по-видимому, нужна ему для того, чтобы избавиться от заточения. Уже не потому ли Ариман может, как видно из парсийских сказаний, принять форму дракона и в этом виде бегать от преследований? Не отождествляет ли в данном случае народная фантазия дракона с цепью? Недаром же в осетинских сказаниях о цепи говорится, как о спускающейся с самого неба [106]106
  См.: Предание об Амиране // Миллер В. Ф. Осетинские этюды. Т. 1. С. 69.


[Закрыть]. В осетинской легенде об Амиране легко проследить процесс перехода авестинского Аримана в греко-римского Прометея. В записанном Вахтангом сказании Прометей, закованный в железные цепи и привязанный к высокой горе Беврасна, считается владыкой змей, но этот титул в Авесте принадлежит не кому другому, как Анграманью – Ариману Геродота [107]107
  Шопен И. Указ соч. С. 226.


[Закрыть]. Похититель божественного света известен иранской мифологии, которая подобно греческой приковывает его за этот проступок к горе Домавент (Эльборус) [108]108
  James Darmesteter u. Introduction to the Vendidаd. С. 65.


[Закрыть]. Сказания о Прометее доселе живы и в среде горцев, которые также считают его прикованным к Эльборусу [109]109
  В. Ф. Миллер. Сказание о Прометее на Кавказе.


[Закрыть].

Итак, на протяжении всего Кавказа, религиозные верования иранцев являлись одно время господствующими. В течение столетий, большинство населяющих перешеек племен оставались огнепоклонниками и дуалистами, имели по образцу иранцев своих магов, или жрецов, и свой строго выработанный домашний культ, напоминающий тот, из которого постепенно развилось авестинское верование во фравашей. Такое продолжительное господство маздеизма не могло пройти бесследно для умственного, нравственного, общественного и юридического склада горцев. Раскрытие этого влияния является первым шагом к уразумению многих и совершенно непонятных на первый взгляд кавказских обычаев и обрядов.

Грузинские хроники, говоря о прошлом картвельских племен, упоминают «о водворившемся у них гнусном обыкновении: в браках не обращать внимания ни на какую степень родства, питаться всем, что только имело жизнь, покойников не хоронить, а пожирать их тела»[110]110
  Шопен И. Хроника царя Вахтанга. С. 229.


[Закрыть].

Интересно определить, в какой мере эти записанные Вахтангом народные предания находят подтверждение себе в данных кавказской археологии и этнографии. Отметим, прежде всего, тот факт, что в Дагестане у пограничного с Грузией и наполовину грузинского племени дидойцев, вместе с поклонением идолам и нечистой силе, во времена Клапрота встречалась та интересная черта, что они смешивались между собою без всякого разбора родства [111]111
  Klaproth. Voyage autour du Caucase. Т. 1; Шопен И. Указ. соч. С. 345.


[Закрыть], другими словами, их брак, вместо того чтобы быть экзогамическим, как у большинства горских народностей Кавказа, являлся эндогамическим в самом строгом смысле слова; но та же эндогамия с теми ограничениями, какие по отношению к ней выставляют брачные запреты шариата, доселе господствует на протяжении всего Дагестана. В доставленных мне официальных данных об организации дагестанских тохумов, или родов, прямо значится, что браки не должны быть заключаемы с женщинами-чужеродками, что принадлежность невесты к роду жениха надо поставить выше знатности и богатства и что самым рекомендуемым обычаем, другими словами, самым почетным браком является тот, который заключают между собой двоюродные братья и сестры. Источник всех этих предписаний скрывается не в чем ином, как в продолжительном господстве на Кавказе связанных с древней религией иранцев нравственных и юридических представлений. «Hvaêtvôdatha», или святость брака, заключаемого между родственниками и доходящего до кровосмешения, прямо признается Авестой. До Сассанидов подобные браки были обязательны для одних магов, но с этого времени они сделались в Персии общим правилом [112]112
  James Darmesteter u. Introduction to the Vendidad. С. 44.


[Закрыть], и брачное сожитие было допускаемо как между восходящими и нисходящими, так и между братьями и сестрами [113]113
  См.: Rodolphe Dareste. L’ancien droit des Perses в Etudes d’histoire du droit. Paris, 1889. С. 108.


[Закрыть]. Косвенным подтверждением неограниченного господства эндогамии в период времени, предшествовавший введению Корана, служит сам факт наименования аравитянами пересекающего Кавказ хребта «Горами Непотребных» (Джебаль-аль-Кахп) [114]114
  Шопен И. Указ. соч. С. 20 и 21.


[Закрыть]. Для последователей Корана сожитие братьев и сестер, матерей и сыновей, очевидно, не могло представиться в ином свете.

Итак, одно из обвинений, возводимых на язычников Кавказа хроникой Вахтанга, находит полное подтверждение как в господствующей доселе эндогамии в Дагестане, так и в полном равнодушии, с которым грузинское по своему происхождению племя дидойцев относится к кровосмесительным бракам. И тот и другой факт не являются случайными, а служат проявлением некогда распространенного среди горцев маздеизма.

Посмотрим теперь, в какой мере оправдывается данными кавказской археологии и этнографии другое обвинение, возводимое на старинных обитателей Кавказа хроникой царя Вахтанга: «Покойников не хоронили и пожирали их тела».

Во время путешествия по Хевсуретии и Тушетии мое внимание не раз возбуждали попадающиеся по дороге старинные усыпальницы. Эти усыпальницы расположены вдалеке от всякого жилья, леса и воды, на обнаженных горных возвышенностях. Достаточно описать одну из них, чтобы составить себе понятие об остальных.

По дороге из хевсурского аула Шатиль в Ардоты, ближайшему к Ацунскому перевалу хевсурскому селению, на голой возвышенности поднимаются шесть каплиц, представляющих каждая одну и ту же форму удлиненного параллелограмма. Каплицы эти сложены из простых камней, цементированных глиной, и прикрыты сверху грифельными досками; каждая каплица имеет только два четырехугольных отверстия: одно с восточной, другое с южной стороны; в каждое с удобством может быть пронесено тело взрослого человека. Проникнув во внутренность одной из этих каплиц, я очутился в коридоре, по обе стороны которого устроены были не прикасающиеся к земле каменные полати; на этих полатях расположены трупы, или, точнее, скелеты мертвецов, из которых одни лежат вытянутые во весь рост, другие прислонены спиною к стене. Так как сделанные в каплице отверстия дают свободный проход и птицам, и зверям, то отпадение мышц от костяка могло быть результатом не одного только процесса гниения. Посредине коридора в земле сделано углубление, наподобие канавы. Оно наполнено костями распавшихся от времени скелетов.

В других виденных мною в Хевсуретии усыпальницах и, в частности, в той, которая расположена на большой и голой возвышенности, неподалеку от недавно возникшего аула Муцо, можно было отметить следующую небезынтересную подробность: яма, расположенная внутри каплицы, глубиной в полтора аршина, была вся выложена кладкой насухо, так что трупы, даже по распадении скелета, не приходили в непосредственное соприкосновение с землей.

В Анатори и Муцо каплицы одинаково представляли собой удлиненные параллелограммы с одним четырехугольным отверстием, начинавшимся с самого уровня почвы. Приближаясь к Ардотам, мне привелось увидеть усыпальницы несколько иного порядка, а именно правильной четырехугольной формы с двумя большими и четырьмя меньшими отверстиями; большие начинались на высоте почвы, остальные проделаны были в стенах на некотором расстоянии от первых; величина их рассчитана на то, чтобы дать свободный проход и воздуху, и дождевой воде. Следующие подробности похоронного обряда хевсуров дополняют собою ту картину их погребальных обычаев, какую дают нам только что описанные усыпальницы.

Господин Худадов, который на правах окружного следователя имел возможность познакомиться в подробностях с особенностями хевсурского быта, сообщает на этот счет то же, что записано было мною со слов местных жителей. Едва наступит агония, к умирающему сходятся родственники и чужие. Некоторые из последних, так называемые нареви, выносят умирающего во двор на заранее приготовленное место. Из домашних и родных никто не прикасается к умирающему, с ним возятся только нареви. Они также одевают покойника и относят его тело в усыпальницу. Остальная публика, собравшаяся на похороны, не подает нареви руки, не ест и не пьет с ними за одним столом; мало этого, она не прикоснется ни к какому блюду, которое попало предварительно в руки нареви. Это объясняется представлением хевсуров, что покойник «не чист», и что всякий, прикасающийся к нему, становится «запятнанным». Покойника заворачивают в белый, а потом в красный саван и держат на открытом воздухе 5–7 дней, причем нареви должны сторожить его и днем и ночью. Когда наступит время похорон, они берут труп и несут его на могилу; никто из родственников не провожает покойника [115]115
  Худадов Н. Заметки о Хевсуретии.


[Закрыть].

Пирикительские горцы, т. е. живущие по северному склону Кавказского хребта хевсуры и их соседи-кистины, имели обыкновение хоронить своих мертвецов в склепах или каплицах, подобных тем, какие описаны мною выше. В последнее время они обходят запрещение класть тела покойников в землю тем, что выкладывают могилу громадными шиферными плитами.

Чтобы понять источник, из которого вытекли погребальные обычаи хевсуров, необходимо прибегнуть к священной книге иранцев, к Авесте. В той части ее, которая известна под названием Вендидад, о чистоте говорится как о величайшем благе после жизни [116]116
  См.: Sacred Books of the East: Vendidad. Fargard. Гл. 5. § 21. С. 55.


[Закрыть]. Понятия чистота и нечистота, замечает Дарместетер, имеют в глазах Авесты совершенно другое значение, нежели какое мы связываем с ними ныне; они выражают собой все состояние человеческого духа и его тела. Нечистота означает для нее то, что телом человека овладел бес; целью очищения является изгнание беса. Обычный путь, которым нечистота овладевает человеком, есть смерть, так как она знаменует собою торжество дьявола, или нечистой силы; едва человек скончался и душа покинула тело, «трупный бес» (Drug Nasu) поднимается из ада и вселяется в тело покойного; кто приблизится к этому телу, становится «нечистым» и может сделать таким же всякого, кто прикоснется к нему впоследствии. Признавая характер святости за элементами природы, древние иранцы старались избежать всякого приближения трупа к огню, земле и воде. Отсюда запрещение сжигать мертвых или зарывать их тело в землю; отсюда же требование, чтобы усыпальницы воздвигаемы были не иначе как на известном расстоянии от воды и огня, т. е. от рек, колодцев и семейных очагов, а также на известной высоте от земли; отсюда, наконец, происхождение тех расположенных на горах, вдалеке от всякого жилья, усыпальниц (dakhme), о которых так подробно говорит Вендидад и следующий предписываемый ею порядок обращения с покойниками: в каждом поселке должны быть устроены небольшие домики для мертвых, в которых мертвецы выставляются по меньшей мере на две ближайшие ночи, следующие за смертью, затем тело покойника переносится на горную возвышенность, о которой известно, что на ней постоянно пребывают пожирающие трупы собаки и клюющие хищные птицы. Труп покойного несут при этом не родственники и знакомые, а два посторонних человека, «которые, сняв с себя одежды, из опасения осквернить их прикосновением к мертвецу, доставляют его в домик, сооруженный из камней и глины и предназначенный служить для него усыпальницей, или dakhme. Чтобы очистить себя от осквернения, «носильщики трупов» (nasu – Kasha) совершают омовение, причем место воды занимает коровья и овечья урина, и только в крайнем случае урина ближайшего родственника или родственницы покойного [117]117
  Fargard. Гл. 2, 8. § 11, 12 и 13.


[Закрыть]. Тела мертвецов, доставленные в dakhme, предписывается прикреплять из опасения, чтобы питающиеся ими животные не растаскали костей и не осквернили ими рек и деревьев [118]118
  Vendidad. Fargad. Гл. 8. C. 10; Гл. 5. С. 16, 45–47.


[Закрыть]. В течение года тело продолжает лежать в dakhme. Перепадающие по временам дожди, дар Агура Мазды, уносят подлежащие тлению остатки мертвецов, и по истечении годичного срока со времени смерти освободившийся от подлежащих порче частей остов мертвеца становится тем самым свободным от владевшего им дотоле беса [119]119
  Fargard. Гл. 7. § 1, 2.


[Закрыть].

Что предписываемый Авестой погребальный ритуал не оставался мертвой буквой, доказательство этому мы находим в отчетах христианских миссионеров в Персии и, в частности, в том описании, какое в XVII веке составлено было иезуитом Шиноном и послужило материалом для всех сообщений, делаемых о гебрах, или огнепоклонниках Персии, путешественниками Шарденом и Тавернье.

Самое сильное обвинение, возводимое на гебров, пишет Шинон, состоит в том, что они не погребают своих мертвецов; покойник считается у них существом нечистым, они совлекают с него одежду и одевают его в самое изношенное платье, какое только могут найти; лицо оставляют неприкрытым; труп уносят в особо отведенное для него место и, прислонив его к стене, придают ему таким образом сидячее положение.

Самим даже жрецам не дозволено сопровождать тело, но это не мешает им приносить молитвы о душе усопшего. Мне говорили, что гебры придают большое значение тому, выклюют ли вороны сперва правый или левый глаз мертвеца; первое считается признаком того, что душа покойника отправилась в рай, второе – что ее удел быть в аду. Когда я стал расспрашивать знакомого мне гебра о том, насколько справедлив этот слух, он ответил мне отрицательно, но в то же время сообщил мне нечто, еще более нелепое, а именно то, что приставленный к трупам сторож внимательно следит за тем, как скоро происходит процесс гниения и кости освобождаются от покрывающих их мускулов. В быстром разрушении трупа гебры видят доказательство тому, что душа покойника устремилась в рай. Те, которые носят трупы покойников, каждый раз снимают с себя все, что было у них на теле, затем все это моется в особо отведенном для того месте, отнюдь не в собственных их жилищах. Сами носильщики обливают себя коровьей уриной в надежде тем самым достигнуть очищения; все, к чему труп имел хотя бы мимолетное прикосновение, считается нечистым, поэтому, когда труп вынесут из дома, тщательно сгребают землю на том месте, на котором он покоился и выбрасывают ее, как «вещество нечистое», далеко за город [120]120
  Relations Nouvelles du Levant. Lyon, 1671. С. 466.


[Закрыть].

Сопоставляя погребальный ритуал хевсуров и описанный нами тип их усыпальниц с религиозными предписаниями Авесты насчет порядка похорон и той живой иллюстрацией, какую дают им обычаи гебров, мы непременно приходим к следующим заключениям: 1) отмеченный еще грузинскими летописцами факт: «картвельцы не хоронят мертвых, а пожирают их тела» вполне подтверждается теми переживаниями, какие этот обычай оставил в быте хевсуров. Само пожирание тел легко может означать собой не более как то, что картвельские народности, подобно всем вообще последователям Авесты, и в частности гебрам, выставляли своих мертвых на пожирание хищным зверям и птицам. Таким образом, нет необходимости объяснять, как это делает Шопен [121]121
  Шопен И. Указ. соч. С. 328.


[Закрыть], происхождение только что приведенного свидетельства тем фактом, что древние картвельцы были каннибалами [122]122
  Авеста принимает строгие меры против людоедства, грозя виновному в нем истреблением всей его семьи и обращением его навсегда в существо нечистое, которым «до оконечности его ногтей владеет «трупный бес» (Drug Nasu), обитавший в съеденном им трупе (Vendidad. Fargard. Гл. 7–4. § 24).


[Закрыть]; 2) источник похоронного ритуала хевсуров тот же, что и у гебров. Я разумею те религиозные предписания о соблюдении физической чистоты и необходимости избегать всякого соприкосновения с трупами, о которых говорит Авеста. Отказываясь от погребения своих мертвых и выставляя их тела на пожирание собакам и хищным птицам, хевсуры еще недавно поступали точно так же, как, по словам Геродота и Страбона, не говоря уже о византийском писателе Агатиасе, поступали древние персы, хоронившие своих мертвых не раньше как после выставления их на пищу собакам. К ним вполне применимы слова Цицерона: «Majorum mos est non humare corpore cuorum, nisi a feris sint ante laniata»[123]123
  См.: Hovelacque // L’Avesta. С. 486.


[Закрыть], но сами они потеряли память об источнике того странного обычая, который запрещает им погребать покойников в земле.

Они объясняют его происхождение тем обстоятельством, что в Хевсуретии, расположенной на горных покатостях, так мало удобной к обработке земли, что приходится дорожить каждым ее клочком; вот почему, говорят они, мы не считаем нужным отводить ее под кладбище и по прошествии немногих лет, обыкновенно семи, собираем распавшиеся кости наших покойников и бросаем их в общую яму; таким образом освобождается место для новых мертвецов и земля не пропадает даром. Хевсуры, по-видимому, далеки от мысли, что однохарактерная практика, вызванная не чем иным, как религиозными предписаниями Авесты, не далее как в XVII веке продолжала еще держаться у гебров в окрестностях Испагани. Когда для новых покойников не окажется более места в каплице, говорит Шарден, гебры бросают в устроенную среди каплицы яму, однохарактерную с той, какую я видел в Анатори, наиболее подвергнувшиеся тлению тела и на место их кладут новые [124]124
  Шарден Ж. Путешествие шевалье Шардена в Персию и другие восточные страны. С. 131.


[Закрыть].

Не одни только хевсуры воздерживаются от погребения своих мертвецов; того же обычая придерживаются на Кавказе и соседние с ними племена. Я упомянул уже о кистинах, как о народе, следовавшем еще недавно тому же порядку выставления мертвых в особо устроенных для них каплицах. В настоящее время я приведу отрывок из очерка экономического быта ингушей, автор которого г-н Грабовский, весьма далекий от мысли искать в обычаях горцев следы воздействия древних религиозных законодательств Востока, довольствуется теми объяснениями, какие дают им сами горцы.

«Недостаток земли, – говорит г-н Грабовский, – так ощутителен, что у ингушей не имеется даже обыкновенных кладбищ; трупы умерших кладутся ими в нарочно устроенные склепы. Подобный обычай погребения, как говорят сами жители, сложился единственно вследствие недостатка земли. Это показание подтверждается самым наглядным образом: склепы обыкновенно находятся на таких местах, где действительно сделать что-нибудь другое было нельзя»[125]125
  Грабовский Н. Экономический и домашний быт жителей Горского участка Ингушевского округа // ССКГ. Вып. 3. С. 13.


[Закрыть].

Похоронные обряды далеко не представляют у хевсуров и соседних с ними горцев пережитка тех религиозных воззрений, выразителем которых является Авеста. Ее учение о чистом и нечистом, связь, в которую она приводит осквернение путем соприкосновения с нечистыми предметами и одержимость этих предметов злыми духами, признание ею нечистыми не только всего, что не имеет еще или лишилось жизни, поэтому одинаково ребенка в утробе матери и мертвого тела, но и всех отделений живого организма, как то: женских очищений, обрезанных волос и ногтей и т. п., – все это с наглядностью сказывается в тех мелочных предписаниях, какими хевсуры обставляют такие повседневные факты, как обрезание волос и ногтей, наступление у женщин периода очищения или беременности. Предписание Авесты держать женщин в период менструаций в специально отведенном для них помещении, с целью сделать невозможным осквернение ими домашнего очага «даже взглядом»[126]126
  Vendidad. Fargard. Гл. 16–1. § 2.


[Закрыть], объясняет нам источник того обычая, в силу которого в хевсурских дворах поодаль от усадьбы встречается плетенка из хвороста, обмазанная навозом и называемая «босель»; в этой плетенке женщина обязательно проводит ежемесячно период очищения, вкушая пищу отдельно от прочей семьи. В той же Авесте надо искать ключ к объяснению и другого обычая, по которому хевсурские женщины проводят время родов в особой избушке, построенной вдали от селения и называемой «кохи». Следуя предписаниям Авесты, роженица во все время своего принужденного заточения получает пищу через проделанное в избушке отверстие; когда ребенок родится на свет, он, согласно воззрениям той же Авесты, признается нечистым, так как состоял в прикосновении с выделяемыми живым организмом мертвыми телами. На этом основании роженица и ребенок не сразу переходят в общую саклю, а проводят еще три дня в упомянутом выше «боселе»; домик, в котором произошли сами роды, как оскверненный ими, подлежит сожжению. Мать и новорожденный выходят из боселя не раньше как по совершении над ними обряда омовения. Этот обряд, примененный к ребенку, принимается нередко у хевсуров за обряд крещения.

После сказанного не может быть сомнения в том, что источник предполагаемого у хевсуров обряда крещения совершенно иной; что же касается до омовения самой роженицы, то оно, в полном соответствии с предписаниями Авесты, производится не простой водой, а коровьей уриной [127]127
  Сведения эти собраны мною на местах; некоторые из них отмечены были много лет назад Эристовым. См.: Эристов Р. Д. Хевсурия и хевсуры / Пер. Вейденбаума // ЗКОИРГО. Тифлис, 1881. Кн. 11. С. 73.


[Закрыть].

Не одни хевсуры придерживаются этих странных обыкновений, стеснительность которых, как я имел случай убедиться, они в настоящее время вполне сознают. Сто лет назад Рейнеггс вносил в свои путевые заметки следующую подробность о тушинах, грузинском племени, живущем по ту сторону от Ацунского перевала: собирающаяся родить женщина должна удалиться у них из селения. В глухой, никем не посещаемой местности она производит на свет ребенка и остается с ним в течение следующих сорока дней. Никто не заботится о ней, никто не доставляет ей пищи, за исключением какой-нибудь старухи, потерявшей уже всякую надежду сделаться матерью [128]128
  ¹ Reineggs. Указ. соч. Т. 1. С. 183.


[Закрыть].

По словам г-на Хаханова, пшавы – южные соседи хевсуров – также смотрят на женщину как на существо нечистое, по крайней мере, во время менструации и родов. Женщина проводит эти периоды своей жизни в особо устроенной для этого хижине, куда никто не смеет проникнуть; пищу ей подают через отверстие, опасаясь оскверниться прикосновением к ней [129]129
  См.: СМЭ при ДЭМ. Вып. 3 С. 92.


[Закрыть].

К числу оригинальнейших постановлений Авесты надо отнести те статьи Вендидад, в которых говорится об осквернении себя прикосновением к обрезанным волосам и ногтям каждый раз, когда такое прикосновение не сопровож-дается совершением предписываемых религией обрядов. Падающие с головы волосы, обрезаемые ногти и сбриваемая борода, как мертвые отделения живого организма, считаются состоящими во власти злых духов; их предписывается поэтому держать вдалеке от огня и воды и зарывать в землю, сопровождая это действие произнесением изгоняющих беса заклинаний [130]130
  Vendidad. Fargard. Гл. 17. § 1, 2.


[Закрыть].

Любопытен тот факт, что хевсуры и пшавы не бросают остриженных ими волос и ногтей и обыкновенно прячут их в землю из опасения, чтобы ими не овладели черти [131]131
  СМЭ при ДЭМ. Вып. 3. С. 89.


[Закрыть].

Проникающее Авесту представление, что мир наполнен невидимыми для глаза злыми духами, с которыми человек должен вести постоянную вражду, наглядно выступает в повседневной жизни картвельских племен и других горцев Кавказа. Рейнеггс передает нам следующие интересные подробности о суевериях грузин. Они думают, говорит он, что злые духи особенно охотно нападают после родов как на саму роженицу, так и на ребенка; чтобы предохранить обоих от их дурного влияния, грузины кладут под подушку роженицы кинжал или меч ее мужа. Над одеялом прикрепляют красного цвета сетку, на узлах которой повешены свинцовые шарики одинаковой величины; делается это с той целью, чтобы сеть, сохраняя всегда неизменное положение и прикрывая роженицу со всех сторон, не дала возможности злым духам проникнуть под ее одеяло. Сорок дней проводит роженица в этом положении, не смея выйти из постели или показаться на чистый воздух. Величайшим опасностям, по воззрению грузин, подвергнется она в том случае, если позволит себе обрезать ногти или волосы: очевидно, по той же причине немедленного овладения ими нечистой силой [132]132
  Reineggs. Указ. соч. Т. 2.


[Закрыть].