Текст книги "Панк-рок. Предыстория. Прогулки по дикой стороне: от Боба Дилана до Капитана Бифхарта"

«Хоронили Дилана»: возвращение в Британию

Дилан, однако, сдаваться не собирался. В конце ноября он снова (уже третий раз за год) вернулся в студию, чтобы начать работу над очередным лонгплеем. Двойной альбом «Blonde On Blonde», ставший результатом спорадических сессий в Нью-Йорке и Нэшвилле, звучал еще более странно и причудливо. В то время как предыдущие два альбома открывались сердитой атакой «Subterranean Homesick Blues» или «Like a Rolling Stone», «Blonde On Blonde» открывался фарсом. Бравурная «Rainy Day Women #12 & 35» была поддержана разудалой духовой секцией, а также текстом, в котором Боб сетовал, что камнями нынче забрасывают по любому поводу – когда ты за рулем, когда играешь на гитаре, и даже когда ты «лежишь в своей могиле». «Мне было бы не так одиноко, – заключал Боб. – Всех надо бы побить камнями». Для американского уха, однако, это заявление звучало крайне двусмысленно: строчку «everybody must get stoned» с тем же успехом можно было перевести как «удолбаться надо всем». Сардоническая «Rainy Day Women #12 & 35» больше всего напоминала цирковой марш – или марш фриков. Для честных фолкстеров это было уже слишком. Остальные песни на альбоме звучали не менее загадочно и чудно́: было ощущение, что Боб меньше сердится или нападает, но все глубже погружается в недра собственного – изрядно затуманенного – сознания.

Студийные сессии "Blonde On Blonde" были завершены к апрелю 1966 года, в самый раз к началу нового гастрольного тура Дилана – на тот момент самого масштабного в его карьере. Параллельно с сессиями записи Боб продолжал выступать с The Hawks. По мнению Робертсона, к старту мировых гастролей общие усилия принесли ощутимые плоды – группа наконец-то нашла то, что искала: «К началу тура по Австралии и Европе мы открыли эту штуку, чем бы она ни была. Она не была ни легкой, ни фолковой. Она была очень динамичной, взрывной и жестокой»^[47]. Далеко не все, однако, были готовы услышать «взрывного и жестокого» Дилана. Уже в Австралии музыканту пришлось столкнуться с враждебно настроенными журналистами и в очередной раз наблюдать зрителей, которые массово покидали зал во время электрического сета. Однако к тому моменту, как турне достигло берегов Великобритании и Ирландии, ситуация стала еще серьезнее.

Дилан и его группа узнали о себе много нового, выступая в Дублине 5 мая. Электрическое отделение концерта прерывалось выкриками, а корреспондент Melody Maker озаглавил свой концертный репортаж «Вечер большого разочарования». Статья сообщала: «Трудно было поверить своим глазам, наблюдая вихляющего бедрами Дилана, который пытался выглядеть и звучать как Мик Джаггер»^[48]. Первый концерт британской части тура, прошедший 10 мая в Бристоле, был отмечен выкриками «Сделай потише!» и массовым исходом из зала. Одно из писем в Bristol Evening Post гласило: «Я только что вернулся с похорон… Хоронили Дилана… В могиле из гитар и оглушающих барабанов… Одно утешение – Вуди Гатри не дожил до этого дня»^[49]. Другой рецензент заключал, что Дилан «принес тексты и мелодии в жертву богу биг-бита» ^[50].

Подобные настроения составляли разительный контраст с эйфорией, царившей на предыдущих британских концертах Дилана. Однако, строго говоря, претензии британской публики к Дилану начались еще в прошлом году – консервативные англичане изначально восприняли обращение Дилана в электричество заметно враждебнее, чем либеральные американцы. Важно помнить и то, что Великобритания того времени была не только более консервативной, но и более «левой» страной, чем Америка. Левофланговая часть британских слушателей определенно страдала от засилья всех этих The Beatles, The Rolling Stones и прочих подобных проявлений капиталистической поп-музыки. Можно представить, что для этих англичан, наблюдавших в непосредственной близости от себя звериный оскал битломании и массового фанатизма, фолк был натуральной скрепой – или чем-то вроде луча света в темном царстве. Дилану приходилось олицетворять этот свет, хотел он того или нет. Неудивительно, что когда Боб взялся за электрогитару, многие британцы были потрясены. Юэн Макколл, патриарх британского фолка, поэт и коммунист, возмущался: «Как по мне, Дилан – идеальное воплощение антиартиста в нашем обществе. Он против всего – последнее прибежище того, кто на самом деле не хочет менять мир… Он оперирует обобщениями… кроме того, я считаю, что его поэзия – это гнилье»[13]13
  Заметим, что в оригинале почтенный Юэн Макколл использует слово punk!


[Закрыть]^[51]. Если коммунисты и пролетарии страдали за идею, то музыкальные критики просто не врубались. «Низкопробный Дилан», – комментировала британская пресса выход сингла «Like a Rolling Stone» в 1965 году. Рецензия продолжалась строчками: «Монотонная мелодия и невыразительное пение… [песня] оскорбит фолк-пуристов струнными (sic!) и электрогитарами, [но при этом] вряд ли порадует любителей поп-музыки продолжительностью, монотонностью и сюрреалистическими текстами»^[52]. Не меньше возмутил англичан и новый сингл Дилана «Rainy Day Women #12 & 35». В то время как американский Cash Box не увидел в песне ничего крамольного, охарактеризовав ее как «резвый хонки-тонковый блюз-номер, исполненный с заразительно хорошим настроением», некоторые британские журналисты называли композицию «наркотической песней» или просто «кучей мусора». В итоге, легко представить, что пока новый, «электрический», Дилан готовился ступить на Британский остров, аборигены готовились растерзать его – вместе с его злополучной группой.

Фил Окс (1965): «Дилан пугает. Он выходит и поет отличные мысли и отличные стихи для каждого. И когда мы говорим „для каждого“, мы также имеем в виду невротичных, незрелых людей, люмпен-пролетариат; людей, которые не умеют себя контролировать… Интересно, что будет дальше. Не знаю, сможет ли Дилан выходить на сцену через год. Не думаю. Я хочу сказать, феномен Дилана станет настолько сильным, что это будет опасно…» ^[53]

Британский гастрольный график Боба в этот раз был составлен не менее плотно, чем прошлогодний: десять выступлений за двенадцать дней. Казалось, что Дилан с удовольствием втягивается в изнуряющий темп, подчиняя ему не только свои выступления, но и все свое существование. Музыкант вспоминал, что во время британского тура «мы никогда не стояли на месте – даже когда мы стояли на месте. Мы все время были чем-то заняты – а это выматывает не меньше, чем концерты. Мы искали Лохнесское чудовище, носились четверо суток кряду – и кроме того, успевали давать эти вечерние концерты»^[54]. В духе прошлогоднего британского визита жизнь Дилана снова превратилась в круглосуточную череду выступлений, вечеринок, интервью, экскурсий, вылазок на поиски приключений и разговоров до самого рассвета. Он встречался, общался, знакомился, гулял, ездил, выступал, сочинял. Поэт Эдриан Ролинз свидетельствовал: в то время Боб не мог остановиться – в буквальном смысле слова: «Дилан вошел в гостиничный номер. Его тогдашние выходы были очень хореографичными, атлетическими. Он все время пританцовывал и не мог оставаться в покое – голова двигается, ноги шаркают»^[55].

Тур 1966 года имел важное отличие от предыдущих британских гастролей – на этот раз Дилан был не один, а с группой. По воспоминаниям режиссера Пеннебейкера, который снова был рядом, Бобу «было гораздо веселее с группой, чем самому по себе. В плане исполнения разница была заметна как день и ночь»^[56]. Это мнение подтверждал и барабанщик Мики Джонс: «Во время антракта он начинал разогреваться. Он ходил по закулисью… он хотел как можно скорее выйти на сцену и заиграть рок-н-ролл. Как только он вешал на себя этот черный «телекастер», он уже был готов зажигать. Он начинал скакать по гримерке, не мог дождаться момента выхода на сцену»^[57]. Дилана вполне можно было понять: десятки концертов с The Hawks принесли свои плоды, сбивки и нестыковки остались в прошлом, теперь можно было просто играть и получать удовольствие. В своей книге, посвященной неизданным записям Дилана, архивист Пол Кейбл описывал то, как сыгранно Боб и его команда звучали в 1966 году: «Едва слышное притопывание по сцене, негромкий отсчет «раз-два-три», и внезапно все они дружно вступают. Это лишь абстрактный момент во времени, но каждый из них ловит его безупречно. С этого момента каждый инструмент, за исключением гитары Дилана, становится ведущим. Но никто не тянет одеяло на себя – это абсолютно цельная, воодушевленная рок-музыка»^[58].

Читая восторженные отзывы поклонников и соратников Дилана с тура 1966 года, можно решить, что Bob Dylan & The Hawks выдавали самый энергичный и забористый рок-н-ролл за всю свою недолгую историю. Однако, сравнивая концертные пленки 1966-го с прошлогодними записями, сделанными в Америке, легко заметить, что это не совсем так. Группа, безусловно, зазвучала богаче, глубже и полнозвучнее; инструментальные партии стали изобретательнее и интереснее – будь то щедрые арпеджио Робертсона или насыщенные клавишные партии Мануэля; электроорган Хадсона добавляет музыке странного ярмарочного, карусельного ощущения – или, может быть, это уже цирк? Легко согласиться с Полом Кейблом: действительно, каждый играет лид-партию, но эти партии создают единое целое. Однако темп исполнения скорее снизился, музыка зазвучала спокойнее. Кажется, что сосредоточенная и острая атака недавних американских концертов (вопреки заявлениям Робертсона) практически сошла на нет. Во многом это отражение настроений самого Боба – в его голосе звучит отстраненность, погруженность в самого себя, а также усталость. Дилан, который раньше выстреливал строчки пулеметными очередями, теперь бесконечно тянет каждое слово.

В закулисной хронике тура 1966 года, отснятой Пеннебейкером, Дилан почти всегда загорожен от мира непроницаемыми темными очками. Он одет в модовский костюм с брюками-дудочками и «битловские» ботинки на высоком каблуке. Со своей абсурдно пышной шевелюрой он напоминает уже не нового Байрона, а нечто среднее между франтом, фриком и каким-то диким, неизвестным науке растением. Временами монологи Дилана звучат странно – даже для Дилана. Его тон, загадочные фразы и интонации, его гипертрофированная манера растягивать слова создают ощущение человека, погруженного в себя, витающего в облаках – или находящегося под воздействием каких-то веществ. Во время концертов он остроумно и едко отвечает на обидные выкрики из зала, и тем не менее производит впечатление человека, загородившегося от мира непроницаемой стеной. Барабанщик Мики Джонс вспоминал: «Временами, во время электрического сета, Боб едва мог стоять лицом к залу. Он играл [не зрителям, а] группе»^[59].

Стоит также отметить, что по меркам 1966 года музыка, которую исполняли Bob Dylan and The Hawks, звучала не просто громко, а очень громко. Дело было в том, что, стремясь не зависеть от аппаратуры в каждом конкретном зале (техника того времени была крайне несовершенной), команда Дилана привезла с собой из-за океана собственный «аппарат»: на сцене возвышались внушительные башни колонок и усилителей. Один из очевидцев тех выступлений, Рик Сондерс, вспоминал: «Уровень громкости был чем-то, что я никогда не испытывал раньше, особенно находясь так близко. Так что мне просто чердак срывало. Музыку я скорее ощущал, чем слушал. Понадобилось немало времени, чтобы я смог узнавать мелодии»^[60].

Для консервативной части британских зрителей это было уже за гранью приличий – борцы за права фолка видели перед собой наглядные подтверждения того, что их бывший герой предал идею, переметнулся в бездуховный лагерь поп-музыки – наверняка желая подзаработать! – и подвергся неизбежному моральному разложению. Об этом говорило все: отречение от песен протеста, «богемный» внешний вид, новенький «телекастер» и – по контрасту с тихим благозвучием акустической гитары – невыносимо громкий и шумный звук. Картину довершала необъяснимая странность в поведении Боба и его манере держаться, остекленевший взгляд и почти полное отсутствие нормальной коммуникации со зрителями. Неудивительно, что многие воспринимали это как личное оскорбление – и не собирались мириться. Каждый вечер Дилана ожидали выкрики из зала и медленные «захлопывания», а каждое утро – новые разгромные рецензии в британских газетах.

«Пятнадцать тяжких раундов»: последние концерты

Находясь в непосредственной близости от Дилана, Пеннебейкер наблюдал все, чему подвергался Боб и констатировал: «Давление было невероятным». Режиссер свидетельствовал, что от душевной боли, психологического давления и безумного графика Дилан спасался химическими препаратами – увы, отнюдь не теми, что продаются в аптеке за углом. «Боб принимал тонны амфетаминов и бог знает чего еще, он все время чесался, – рассказывал Пеннебейкер. – Он был очень нервным, напряженным. Он проводил целые дни на ногах, без сна»^[61].

Сам же Пеннебейкер тем временем продолжал крутить ручку камеры. В невыпущенный фильм, получивший название "Eat The Document"[14]14
  Жаргонное слово junk можно перевести с английского и более буквальным образом: героин.


[Закрыть], вошла историческая сцена встречи Боба Дилана и Джона Леннона. Увы, их диалог на заднем сидении лимузина, увековеченный в получасовом, неимоверно скучном фрагменте фильма, отнюдь не напоминает встречу двух великих умов – оба рок-гения слишком «удолбаны», чтобы изречь что-нибудь осмысленное. Похоже, что каждому из них тошно от происходящего – даже если они не подают виду. В какой-то момент Дилан задается риторическим вопросом: «А что если я сблюю в камеру? Чувак, а я уже почти все, что можно, в камеру делал. Пора бы уже сблевать». Несколько лет спустя Леннон вспоминал эту поездку следующим образом: «Мы были оба в темных очках, оба под гребаной дурью, и все эти фрики вокруг… Мы пытались изображать умников, это было ужасно»^[62].

Антеа Джозеф: «Я не думаю, что он сознательно решил загнать себя в могилу. Я просто думаю, что он работал как ненормальный. Он постоянно работал. Если он не выступал, он был в пути, он сочинял. Он просто никогда не останавливался… Когда ты на адреналине, то так штырит, что просто не решаешься остановиться. Ты знаешь, что если остановишься, то сляжешь на неделю» ^[63].

С содроганием оглядываясь на тур 1966 года пять лет спустя, Дилан подтверждал наблюдение Пеннебейкера: «Давление было невероятным. Это было нечто, что невозможно представить, пока сам через это не пройдешь. Блин, они делали так больно»^[64]. Перемещаясь из города в город, Дилан ощущал на себе непомерный груз популярности: нездоровый ажиотаж, тяжкое бремя массовых ожиданий и весь спектр зрительских эмоций – в то время как одни обожествляли Дилана, другие страстно его ненавидели. Удивительным было то, что на выступления приходили и те, и другие. Здесь стоит отметить, что все концерты тура были полностью распроданы – нередко зрителей рассаживали в проходах; на одной из концертных фотографий можно наблюдать, как кто-то из публики разместился даже за группой – за барабанной установкой Мики Джонса. Что-то похожее могли ощутить только The Beatles, однако ливерпульцы всегда оставались народными любимцами, ни у кого в Британии не было ни повода, ни мысли обвинять их в предательстве. Дилан же мог подвергнуться атаке в самый неожиданный момент. Том Килок, водитель и телохранитель Боба во время британских гастролей, вспоминал один из таких случаев, который произошел, когда в гостиничный номер к Дилану поднялся официант с завтраком. Килок едва успел принять поднос, как официант без всякого предупреждения перешел в наступление: «Пошел он на хрен! Я хочу с ним поговорить! [И затем, поворачиваясь к Дилану] Ты предатель фолк-музыки, мать твою!». Килок с трудом выставил навязчивого фолк-любителя за дверь – невзирая на то, что тот даже успел выхватить нож и ранить его. Тем временем Боб, по словам Килока, «был не здесь, он словно был где-то еще… он был как комок нервов»^[65].

Опасности, казалось, поджидали Боба не только в гостиничных номерах, но и на сцене. Во время одного из концертов на сцену вбежала зрительница – выставив перед собой ножницы. Охрана подоспела вовремя, но в тот момент Робби Робертсон не был до конца уверен в намерениях девушки – собиралась ли она «отстричь локон или воткнуть эти ножницы в Боба». По мере того как тур продолжался, напряжение нарастало от концерта к концерту. «Вокруг бурлило какое-то безумие, – вспоминал Робертсон. – Нам постоянно нужно было быть наготове… Я отрегулировал ремень своего «телекастера» таким образом, чтобы отстегнуть его одним движением большого пальца и использовать гитару как оружие – настолько непредсказуемыми начинали становиться концерты»^[66].

17 мая в Манчестере произошло, пожалуй, самое знаменитое противостояние Дилана и публики. Концерт прославился еще и потому, что был увековечен на бутлеге[15]15
  Бутлег (англ. bootleg) – аудио– и видеозаписи, составленные и распространяемые без разрешения правообладателя; слово происходит от жаргонного названия подпольной торговли спиртными напитками во времена «сухого закона» в США в 1920-х – 1930-х гг. (Прим. ред.)


[Закрыть], долгое время ходившем в народе под ошибочным названием «Концерт в Альберт-холле»[16]16
  Концерты в лондонском Альберт-холле завершали тур, они состоялись 26 и 27 мая. Сегодня их можно найти на издании «The Real Royal Albert Hall 1966 Concert».


[Закрыть]. Сегодня эта запись, выпущенная официально, дает каждому возможность самостоятельно ощутить наэлектризованную атмосферу концерта: зрители постоянно выкрикивают оскорбления, а в некоторые моменты, когда Дилан не торопясь подстраивает гитару, начинают медленно и ритмично «захлопывать» музыканта. Можно слышать, как, пытаясь противостоять шуму, Дилан использует уже опробованный прием: начинает бубнить в микрофон что-то негромкое и неразборчивое, пока публика не успокаивается, чтобы прислушаться. Он определенно не намерен задабривать аудиторию; напротив, иногда кажется, что он специально подначивает ее. Объявляя электрическую версию песни «I Don’t Believe You», которая относилась еще к «акустическому периоду», Боб сообщил: «Раньше эта песня звучала так. А теперь она звучит вот так». Можно сказать, что это еще было по-доброму. На других концертах тура Дилан имел обыкновение представлять какой-нибудь электрический номер язвительной фразой в духе «Эту фолк-песню пел мне мой дедушка». Или же просто задавал в зал саркастический вопрос: «Чего вам не нравится? Это все фолк-песни!».

СиПи Ли, журналист, воочию наблюдавший британский тур Дилана и сам пресловутый манчестерский концерт, рассказывал об одном из характерных случаев во время этого мероприятия. В перерыве между песнями к сцене подошла девушка и передала Дилану записку. Ли вспоминал, что «Дилан поклонился, послал девушке воздушный поцелуй и получил в ответ грохот аплодисментов. Затем он посмотрел на записку, положил ее в карман и повернулся к музыкантам… Подстройка гитары и медленное захлопывание возобновились»^[67]. На пленку с записью концерта попал вопрос Робертсона: «Что там написано?» – и ответ Дилана: «Не знаю, врубай, чувак». Записка, переданная Бобу, гласила: «Скажи музыкантам, чтобы ехали домой».

Однако самый знаменитый эпизод выступления произошел в финале. В то время как музыканты готовились исполнить последний номер, из зала прозвучал громкий и отчетливый выкрик: «Иуда!». Он, по сути, суммировал все, что имели предъявить Дилану британские зрители, захлопывающие, закрикивающие его и клеймящие в многочисленных репортажах. В их глазах Дилан был предателем, который продал непорочность фолк-музыки за тридцать серебряников. Этот крик души был увековечен на пленке – как и некоторая пауза замешательства, которая последовала за ним. Однако, даже если Дилан на мгновение был выведен из равновесия, его ответ, также попавший на пленку, прозвучал холодно и равнодушно: «Я тебе не верю… ты лжешь». Повернувшись к барабанщику, Дилан негромко скомандовал: «Сыграй это, [нецензурно], погромче». После чего группа врубила невероятно ме-едленную, но мощную версию "Like a Rolling Stone".

Молодой человек, обозвавший Дилана Иудой, даже получил свою дополнительную минуту славы после концерта, когда высказал все, что думает, в камеру: «Любая поп-группа сыграет мусор получше этого. Это был чертов позор. Его надо застрелить. Он предатель».

Злоключения продолжились в Шотландии. 20 мая, во время концерта в Эдинбурге, группа изобретательных товарищей решила выразить свое неодобрение, громко наяривая на собственных губных гармошках во время песен. Другие зрители (и их было немало) продолжали «захлопывать» Дилана или же просто демонстративно покидали зал. СиПи Ли удалось установить, что среди протестующих было немало членов Компартии Шотландии. Перед концертом коммунисты даже устроили специальное совещание – на повестке дня был вопрос, каким образом следует ответить на столь гнусное предательство пролетарских идей.

Англосаксы были не одиноки. 24 мая свой 25-й день рождения Дилан встречал в Париже. Французская публика, однако, решила превзойти британскую и шумела даже во время акустического сета. После того, как выкрики и свист продолжились и во втором отделении, Дилан сообщил: «Не волнуйтесь, я не меньше вас хочу поскорее закончить и свалить». Ответом ему были заголовки французских газет. France-Soir сообщала, что «Боб Дилан разочаровал самых преданных зрителей»; 24 Heures заключала, что «Репутация мистера Дилана под угрозой», а Paris-Jour просто командовала: «Боб Дилан, езжай домой!»^[68]. Впрочем, вряд ли кто-то из журналистов мог предположить, насколько близок был Дилан к этому решению. Том Килок вспоминал, что перед концертом Боб был «в том еще виде со всеми этими таблетками – он был изрядно оторван, – не выходил из гримерки… Мне потребовалось 15 минут, чтобы вытащить его на сцену»^[69].

Гастрольная драма достигла кульминации во время двух финальных концертов тура – изможденной группе предстояло выступить в престижнейшем лондонском Альберт-холле. К этому моменту Дилан, казалось, находился на грани распада – и терять ему было нечего. Запись выступления в Альберт-холле не смогла зафиксировать грозовую атмосферу, висевшую в зале, но увековечила многочисленные выкрики зрителей и продолжительные ответные монологи Дилана – кажется, он решил, наконец, объясниться со слушателями. Боб говорит крайне медленно, запинается; очевидно, что он не совсем в себе. Во время акустического сета, предваряя исполнение сложной, насыщенной множеством образом и символов песни "Visions Of Johanna", он с заметным раздражением сообщает притихшей девятитысячной публике: «Я не собираюсь больше играть концертов в Англии. Так что я хотел бы сказать, что следующая песня – это то, что ваши газеты назвали бы "наркотической песней". Я никогда не писал и не буду писать наркотических песен – я не знаю, как их писать [аплодисменты]. Это не наркотическая песня, думать так – вульгарно [дружный смех]». В другие моменты Дилан словно извиняется: «Все, что я пою, пожалуйста, не держите против меня. Я понимаю, что это громкая музыка. Если вам она не нравится, ну, что ж, хорошо. Можете сделать лучше – отлично… Я хочу сказать, то, что вы сейчас слушаете, это просто песни. Звуки и слова, ничего больше. Не нравится – не слушайте». Боб даже находит в себе силы сообщить залу, что он любит Англию. Однако некоторых зрителей, похоже, это не убеждает. Когда из зала раздается очередной выкрик с требованием исполнить побольше «песен протеста», Боб снова ответствует: «Да ладно, это все песни протеста».

Робби Робертсон вспоминал, что когда Дилан и The Hawks поднялись на сцену, чтобы исполнить электрическую часть концерта, зрители встретили их потоком «свиста, гудения, улюлюканий и одобрений». Музыкантам оставалось только собрать всю волю в кулак и дать достойный ответ: «Лед и пламя, вот какие были ощущения, когда мы врубились в "Tell Me Momma". Темп и настрой были агрессивными. Нам нечего было дать зрителям, кроме нашего пренебрежения»^[70]. Было очевидно, что к концу тура вся агрессия Боба, которую он испытывал по отношению к своим ненавистникам, передалась и музыкантам. Дилан нарывался на конфронтацию – и он ее получал; он разваливался на части, но чувствовал себя в своей стихии. В один из моментов он огрызнулся на очередной выкрик: «Иди-ка сюда и повтори, что сказал!». Неизвестный молодой человек был готов принять приглашение, однако был остановлен охраной. «Концерты в Альберт-холле были самыми дикими… люди по-настоящему орали на него, а он орал в ответ», – вспоминал Пеннебейкер.

К тому моменту, как последний концерт тура завершился, зал покинула примерно четверть зрителей. Другая четверть, похоже, досидела до конца только для того, чтобы не пропадали деньги, потраченные на билет. В финале последнего концерта Дилан, по воспоминаниям Робертсона, «выглядел как [боксер] Джейк Ламотта[17]17
  Робертсон имеет в виду исторический бой Ламотты с Лораном Дотилем за звание чемпиона мира в среднем весе. Бой состоялся 13 сентября 1950 года и был увековечен в фильме Мартина Скорсезе «Бешеный бык». Роль Ламотты исполнил Роберт Де Ниро.


[Закрыть]. Он продержался пятнадцать тяжких раундов, но сумел устоять на ногах»^[71].

Тот факт, что Дилан сумел дотянуть до конца гастролей, многим казался чудом. Комментируя финальный концерт тура, Daily Telegraph замечала, что Дилан «начинает демонстрировать признаки человека, которому все равно, коммуницирует он или нет». Другой очевидец, который наблюдал Дилана на вечеринке после концерта, сообщал: «Дилан заметно дрожал. Я мог бы догадаться, что это было истощение и изрядная порция веществ. Он был в полном отрыве от реальности, между ним и любым видом человеческой активности была зияющая пропасть»^[72].

Завершив гастроли, Дилан на два месяца пропал из поля зрения журналистов и поклонников, а затем внезапно снова оказался на первых полосах. Это произошло 29 июля, после того как Дилан, проведя без сна трое суток, не справился с управлением своего нового мотоцикла и сломал шею – в прямом смысле слова. Когда он же он, наконец, пришел в себя и вернулся в музыку, перед публикой предстал совершенно иной музыкант – спокойный и умиротворенный; подобно Льву Толстому припавший к семье, покою, сельским корням и снова взявший в руки акустическую гитару. Вместе со своими друзьями из The Hawks, переименовавшимися теперь в The Band, он начал совершенно иной этап в своей творческой биографии и в популярной музыке. На этом фоне «электрический» период Дилана, занявший в его концертной биографии короткие, но насыщенные девять месяцев, казался событием из совершенно иной эпохи, невероятным, практически легендарным эпосом, сохранившимся в народной памяти, фантастических историях и неофициальных записях, циркулировавших среди меломанов.