Текст книги "Землепользование"

Землепользование
Стихотворения
Михаил Квадратов

© Михаил Квадратов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Переходы

Переходы

 
Чего ещё возьмёшь со смерти —
Она четвёртый вечер вертит
Разорванным календарём;
Поёт: когда мы все умрём;
Суёт билеты и пин-коды —
Давно пора, но пешеход
Тайком рисует переходы
И не умрёт.
 

Душа

 
Я любитель картофелин, гад и левша
Из пластилина.
К моему пластилину прилипла душа —
Плюшевая фелина.
 
 
А быть может, душа и не кошка совсем,
А нефритовый кролик.
Этот кролик не любит того, что я ем —
Скрепками колет.
 
 
Хочет на волю…
 

Кот

 
Долги раздать, проститься с Ними,
Сменить район, эпоху, имя,
Порвать связующую нить,
Соседям сверху подарить
Четыре пары хромосом —
Меланхолическим котом,
В конечном счёте, обернуться
Вблизи неведомого блюдца
И с продолжением – потом.
 

Прошлые (для Argentum)

 
Вышли – надумали:
Стать недалёкими, быть невеликими,
Лёгкими кликами, красными бликами,
Чёрными грумами,
 
 
Белыми крошками,
Вверх перебежками – вниз перегонами,
Из безвоздушного Иерихона мы
Беглые, прошлые,
 
 
Пели и падали,
Будто из повести лётчик и лётчица —
Вот было радости. Слушай, чем кончится…
Надо ли, надо ли…
 

Хоровод

 
Ты же знаешь, в середине января
Обязательно приходит новый год.
Злые дети нарядили упыря,
Целовали и водили хоровод.
 
 
Хороводик растворился на заре,
Мы же к вечеру растаем, будто бред.
Новый год всегда приходит в январе:
Ты же знаешь, потому что смерти нет.
 

«этой ночью воздух обесточен…»

 
этой ночью воздух обесточен
нечего искать такою ночью
 
 
заходи – совсем недалеко
там зима в прокуренном трико
 
 
кашляет – но ей немного лучше
там горит табак её колючий
 
 
светят фотографии огня
там зима не смотрит на меня
 
 
мы живые мы лежим на вате
мы живём в оборванной цитате
 
 
что кругом другие города
где никто не будет никогда
 
 
этой ночью воздух обесцвечен
мы не дышим – незачем и нечем
 

Холодно

 
Ох отнимут узелок
Тот где левые печати
Да ненужная книжонка
А отпустят после трёх
Ты чего какая тачка
На дворе никто не любит
Лишь украдкой поцелует
Беспокойный пьяный ангел
На Владимирской дороге
В переходе у метро
Мимо яви мимо нави
Полетишь совсем ненужный
Над пятнистыми полями
Над зеркальными морями
Горьким порошком
Хорошо бы хорошо
На второе да на дно
Только холодно
Холодно
Мокрые носки
Провалился да без шапки
Уф не хочется на небо
Тут полюбишь
Злое утро
 

Хранитель

 
Ты сегодня никакой,
Только где-то над Москвой,
Покидая вытрезвитель,
Светлый ангел – твой хранитель,
Полетит, подобный птичке,
На небесной электричке
В горний град Ерусалим,
И труба златая с ним.
Он сыграет на трубе
И поплачет о тебе.
 

Снег

 
Ему уже заняться нечем —
Он засыпает будуар,
И ангел – лунный санитар
Меня уводит каждый вечер
 
 
В подвал, где тайники забиты
Малиновым фруктовым льдом,
Казнить неведомым судом —
Небесным призрачным ипритом.
 

Сумерки

 
Отгудело, отгуляло,
Засыпает Божий мир,
В миске спит бульдожий сыр,
Спит бульдог под одеялом,
 
 
Спит за синею гардиной
Деревянный лилипут,
Он не ведает минут,
Он обёрнут паутиной.
 
 
Я – линейки не касаюсь.
Всё расчерчено давно.
Я весь день глядел в окно.
Я – здоров. Я улыбаюсь.
 

Котик

 
Я заснул, и вы уснёте.
Выплывает серый котик,
Пишет сереньким мелком:
«Ты сегодня далеко».
 
 
«Ты рискуешь оказаться
В храме слабых странгуляций».
«Твой небесный барабан —
Акустический обман».
 
 
Пишет котик на паркете,
На стене и в туалете.
Вы проснётесь поутру —
Я уже сотру.
 

Лиза

 
Над страною
задёрнуты шторы;
сиделка-зима, печники.
Знаешь – солнце в запое —
и спит, и болеет, и ноет,
и, наверное, рвёт дневники,
рвёт конверты; но скоро
сорвётся с карниза,
взлетит над тобою —
такое бывает весною.
О, бедная Лиза.
 

Апрель

 
Молчать, не слышать,
Когда постылая зима.
Сползать с унылого ума
По мёрзлой крыше.
 
 
Но мимоходом
Апрель – летучая вода
Столкнёт, любя, на провода.
Лети. Свобода.
 

Ленинград

 
Я запомнил по рассказам:
Здесь, оставленная мной
Под шершавой мостовой,
Спит душа болотным газом;
 
 
Спят чужие селезёнки
И увечная весна.
Я сегодня мал и слаб,
Как мизинец стриптизёрки,
 
 
Что предательски ленива,
Да и мне сегодня лень —
Я подглядывал весь день,
Как летает над заливом
 
 
Без ветрила и без крыльев,
Преподобен, сед и свят,
Сторожа безумный град,
Ангел острова – Васильев —
 
 
Психотропною ракетой,
Непохожей на свечу.
Скоро следом полечу,
Скоро тоже буду где-то.
 

колчедан

 
можно ответить – нет, можно ответить – да
если простит вода, в окна войдёт земля
розовый колчедан, стёртые вензеля
камешком в сапоге солнечная руда
 
 
лучше не говори, лучше – лицом к стене
слушать чужие сны, в каждом рисунке – снег
в каждом стакане – лёд, сладок летучий яд
думали – недолёт, видимо, не простят
 

Перекрёсток

 
В особый час, в особом месте
Угрюмый церемониймейстер
Бредёт в извёстке и тоске,
Рисует крестик на песке —
 
 
И на условном перекрёстке
Кипит в таинственном напёрстке
Густой растительный настой.
Меня здесь нет. И ты не стой.
 

Звёзды

 
Светят звёзды Пифагора
Над Кремлём,
Ты не слушай разговоров,
Что помрём,
Что такой-то жил, да скоро
И погиб.
Посмотри же, как мне впору
Чёрный нимб.
 

Картонка

 
Нас на свете не бывает,
Нас придумали потомки,
Тонким слоем на картонке
Нарисуют в тёплом мае.
 
 
На картоночке упрямо
Бьётся, бьётся дольче вита,
Ручейком эритроцитов
Вниз по лезвию Оккама.
 

Под землёй

 
Звенит подземная пружина —
Иди, смотри.
Снаружи, может, всё зажило,
А изнутри —
Я сам судья и провожатый
На поезда,
И ожидающий расплаты;
И в час, когда
Летят вагоны в незнакомый
Подземный лес,
Выходят каменные гномы
Наперерез.
 

метаморфоз

 
шальное солнышко морочит:
опять прорвало кокон ночи —
гляди с балкона и в окно:
неугомонное, оно
 
 
латунной бабочкой калёной
лежит на крышке небосклона,
пугает нас, пускает сок
и тянет острый хоботок
 

Венеция

 
Жизнь – весёлая игра.
На Венецианском фронте —
Pronto, pronto – вы умрёте,
Вы умрёте до утра.
 
 
Но безумный сваебой,
Словно позапрошлым летом,
Чёрным шёлковым манжетом
Заполощет над собой —
 
 
Подбирается гроза,
Куполам и минаретам
Тем же неслучайным цветом
Пририсованы глаза —
 
 
Льётся мёртвая вода.
Вы плывёте, вы идёте,
Вы проснетесь в самолёте —
Мы играем в города.
 

розмари

 
нам лежать в остывшем персеполе
на несуществующей траве
без сюжета без вины и боли
вечером в четыре в голове
лопнет электрическая нитка
подрожит немного и внутри
задохнётся пленная улитка
старая улитка розмари
 

День

 
С утра ползти на зов знакомый,
Из мягкой комы, мимо дома;
Лежать в безжалостной смоле,
Затем катиться по земле
Липучей карамелькой с вишней;
Не умирать, остаться лишним,
Быть не таким и не при чём,
Дрожать оранжевым лучом,
Пока хрустальный световод
Тебя коварно проведёт
Сквозь пищевод левиафана;
Лениться, притворяться пьяным —
Опять валяться на боку;
Успеть к четвёртому звонку
Помочь прекрасной эфиопке
Кропить в серебряной коробке
Настоем ягод и цветков
Дюймовок, гномов, колобков.
 

Кораблик

 
Музыкальный кораблик – пружинный конвой —
Напевая, кивая, плывёт за тобой;
Даже если утопишься – следом
Захлебнётся малиновым бредом,
 
 
Затаится на дне, а потом изнутри
Голося, припадая на счёт раз-два-три,
Будет биться последнее скерцо,
Но надёжна латунная дверца.
 

не удержать

 
не удержать – уплыли
можно кричать – не поможет
вечером над облаками
вдоль небесной камбоджи
вдаль по небесной каме
на надувном крокодиле
из прошлогодней кожи
те что меня не любили
те что хранили – тоже
 
 
машут руками
 

Рисунок

 
Рисунок левою рукой
На корке старого блокнота —
Два лета медленного лёта
Над пересохшею рекой;
 
 
Царя унёс угрюмый дух,
Но не в пролёт и не с балкона,
Не по следам квадриллиона
Меланхолических старух,
 
 
Вертящих золотую нить,
Ворча, что их опять забыли,
Пока летали легче пыли.
Его уж точно не забыть:
 
 
Он видит сны – и вас во сне —
В хрустальном стареньком бараке,
И с ним усталые собаки
На тёплой кафельной луне.
 

Жара

 
Слышишь: выжжены жарой,
прорывая оболочки,
крошатся пустые строчки.
Или, может, неживой
 
 
трётся ветер об эфир
недобритою щекою —
счастья нет – и фиг с тобою.
Или из пустых квартир
 
 
пролетая на жуках —
невесомы, многоноги —
шелестят былые боги
на засохших языках.
 

для СтеппенВольфа

 
когда горит нервический париж
сворачиваясь чёрными цветами
ты говоришь и медлишь и паришь
мы это пламя
 
 
мы эти бабочки мы сладкий чад
мы саранча сжигающая клевер
и саламандры юные кричат
домой на север
 

Happy birthday

 
Иллюзионом зыбкая свобода,
На день домой – такое время года,
Каникулы, Николь, другие голоса,
Портвейн, вторая полка – ближе небеса,
На чёрных линиях ночные поезда,
Сквозь угро-финские леса лететь туда,
Где бабушка спасёт и сохранит;
Уже болит, но всё же не пиит,
Пока не пишется – ещё не одинок.
Но вот вагон на перегоне на восток
Обгонит Время в кедах – меж обедом
И завтраком, в дыму, на спор с соседом:
Оно потом не вспомнит этот морок
И эту скорость. Синих переборок
Плац-карты не увидеть. Он проснётся,
И будет день; наверно, будет солнце
Уже совсем другим, он не узнает лес.
И нет ни бабушки, ни дома, ни небес.
И скоро сорок.
 

Велосипед

 
А в сорок стать хорошим, и за это
В награду от муниципалитета
Оформят разрешенье (не медаль)
И справку на провоз в метро велосипеда;
И фарою светить, когда не станет света,
Рукою левою крутя педаль,
И, не участвуя в весёлой суете
Смеющихся, свистящих в темноте,
Мечтающих дойти до турникета,
Читать главу вторую Фауста, опять
Пытаясь хоть чего-то в ней понять.
Всё тщета.
 

делирий

 
пикируя на плоскости полян,
как падавший когда-то снег из ваты,
из комнаты, где псы и психопаты,
из греков, из сарматов, из древлян,
из траченных латынью серых снов,
из старых слов в разбитых окнах гугля —
не найденных – обходчик нездоров;
возьми в полёт эфира, серы, угля,
любви из боли, сердце из свинца…
 
 
…живущие от третьего лица
по клёкоту ликующих валькирий
начнут пеленговать его делирий —
они спешат смешного беглеца
запаковать в небесный целлофан…
 
 
…но поздно – он просвечен, но не пьян,
он вырвется из горней процедурной,
обломками ревущего сатурна
осыплется на золото полян.
 

туча

 
как сладко осенью возжечь
кирпичики любимых книжек
по лесенке слепого дыма
сопя карабкаться наверх
 
 
и в серой туче увидать
большого огненного дятла
и в ужасе бежать по туче
и в туче ноги промочить
 
 
и инфлюэнцей заболеть
и умереть и не вернуться
и ничего потом не помнить
совсем не помнить ни о чем
 

Гностик

 
Подняться утром
Сверкает осень
Как дым оранжев
Как близко к Богу
Душа ликует
Душа томится
В объятьях плоти
Как тесно тело
О эти карлики —
– хирурги
В тяжёлых шапках
Из меха зверя
В умильных ботах
Из кожи с медью
Не брызнет искра
Из-под подошвы
 
 
Давай давай же!
И плоть разъяли
Распался кокон
Наружу с треском
Душа взлетела
Ещё дрожала
Но вот обсохла
И заискрилась
 
 
И вот – запела
Чуть-чуть фальшиво
Пускай – привыкнет
К гармонии
В хрустальных сферах
 

осеннее

 
было нынче лето или нет —
кто повозку лунную догонит
выглянули – осень на балконе
на дворе на рельсах на луне
мокрые драконы в конуре
мокрый иероглиф на заборе
первый снег на чорном мониторе
да опять нули в календаре
 

Стены

 
…Здесь указано всё, и расписаны сцены,
Что нам делать на этом полу из стекла,
Тихо-тихо вздыхают стеклянные стены,
И внимательный взгляд из другого угла,
 
 
И пока не пошлют за врачами соседи,
Нас укроет (свобода ему дорога),
Нас вдохнёт сквозь трубу из изъеденной меди
Древний бог четверга, страшный бог четверга.
 

Прохожий (О. Р.)

 
Я последний осенний прохожий, а тут
Только жёлтые листья по лужам плывут.
Эти лужи – без дна, этот город – китай,
Ты последние сводки ночные читай —
 
 
Им положено быть где – то в области сердца.
 
 
Не разгадывай ночь – не читая, уйду.
Утром листья-галеры замёрзнут во льду,
И гребцы на галерах, конечно, умрут —
Так всегда умирают рабы поутру,
 
 
Если некуда плыть, если некуда деться.
 

«в среду вечером скажут – сдуру можешь поверить…»

 
в среду вечером скажут – сдуру можешь поверить
этой ночью опять умирать – заплакать
и вот из тебя убегают разные птицы и рыбы и звери
в перелески садки перекрёстки слякоть
слёзы глотают – чёрный йогурт четверг – liebe mutter
думать думать одно – холодно – как всего было мало
 
 
жизнь вернётся обратно в пятницу утром
мокрой собакой под одеяло
 

Дедушка

 
Дедушка в муаровых обносках
Помирает на горбатых досках,
Ничего ему уже не надо,
Тает старомодная помада,
Красная москва проела шаль,
Не нужна красивая каталка,
И ему себя уже не жалко.
Ну а мне себя сегодня жаль.
 

Судьба

 
Подглядывать из детства сквозь трубу,
Трубить в неё, выслеживать судьбу,
Выискивать судьбы приманки лисьи;
К чему? – Но мы нашли и повелись, и
Случайно выпали из времени в бреду —
Теперь зима четыре месяца в году,
И мы уже не верим, будто где-то
Зима – пломбир, всё остальное – лето.
 

Словоловы

 
Словоловы птицеловы:
Нелегки, всегда готовы:
Ловят в маленькую сеть
Слово жизнь и слово смерть.
 
 
Скажут: жизнь – смешное слово,
Лёд на палочке еловой,
Пережжённый леденец.
Вот начало – вот конец.
 

«сидит, кивает головой…»

 
сидит, кивает головой
его из книги долговой
наутро выведут квасцами
а дальше – выбирайте сами
вам – иммортели асфодели —
и вот ночные метрдотели
несут летейский кипяток:
никто не будет одинок
 

Изюм

 
Приговорённый вечностью сидел и думал:
Куда ведёт
Беседа едоков горячего изюма,
Кривящих рот.
 
 
Ведь корабли ведомы не туда, не теми,
Тяжёл помол.
И лопались слова, и проливалось время
На тёплый стол.
 

«заставляли остаться живым: чтобы наверняка – …»

 
заставляли остаться живым: чтобы наверняка —
рисовали усталое солнце, другие предметы;
выкликали, искали, хотели оставить пометы
в специальных разделах спасительного дневника,
запереть от судьбы в кипарисовом теле ларца —
ты теперь пассажиром в дежурном бумажном вагоне,
и тебя, может быть, может быть, до утра не догонят
бытовые убийцы и девушки в белых венцах
 

Черновики

 
Верти, накручивай словес тугую вязь;
Щелчок – из рук летит пластмассовый стаканчик.
Я маленький звонарь, я оловянный мальчик,
Я жив, пока строка не порвалась.
 
 
…Когда просыплется песчаная строка,
В последнем приступе забьётся колокольчик,
Проступит на песке твоя личина волчья.
Отец, я оживу в твоих черновиках.
 

Ужин

Мефодий

 
Мефодий пьян, срывается домой,
Неявный бег кротов под мостовой,
Далёкий клёкот бешеных грачей
Его страшит, он беден, он ничей.
 
 
И восемь кошек, семеро котят
В окошки укоризненно глядят;
И говорит почтенный господин:
«Повсюду жизнь. Мефодий не один:
 
 
Он редко жил, но жизнь себя являла:
Пружинила, срывала одеяло,
Гнала по трубкам кровь и молоко.
Беги, беги – уже недалеко».
 

«любовь – это всё же что-то другое…»

 
любовь – это всё же что-то другое
игрушечный гризли ueber pluesch
кукол фарфоровых девять душ
случайно мучил любовной тоскою
поэтому каждую ночь на thursday
в скором поезде на сычуань
la barbaletta – мультяшная дрянь
вбивает в него свой хрустальный гвоздик
 

Апельсины (И. А.)

 
Сегодня утром рассказала
Про пёсика микроцефала,
Про сон о Бесси и Рауле,
И что увозят – обманули —
 
 
Родители уже в июле.
Любителям родного чада
Всегда от вас чего-то надо.
Адриатического ада
 
 
Подале даже будет лёту —
Туда, где каждую субботу
В песках пырей да свинорой
Одни колдуют над жарой.
 
 
И чтобы не заколдовали —
Возьми в двенадцатом подвале
Пучок пакетиков лучины,
Со стройплощадки милой глины —
 
 
Рецепт перцепции былинный;
Не ешь чужие апельсины,
Не ставь салатницу на край
И про и-мэйл не забывай.
 

Змея (И. А.)

 
Ты – не ты, и я – не я:
Проглотить себя змея
Не сумела, не успела,
Почему – не наше дело:
 
 
Недоморок, полуявь,
Ты сюда ещё добавь
То, что было неспроста,
Перепутаны места,
 
 
Сожжены чужие дни,
Мы, конечно, не одни,
Как всегда идти домой
Ни к тебе и не со мной.
 

sugar-free poem

 
задувает фонари
намерзает лёд
baby baby sugar-free
нынче не придёт
 
 
нынче ночью хоровод
водит маленький народ
с ними до зари
baby sugar-free
 

Шар

 
Ма шер, ты помнишь, как вчера
Механик в шоколадном шаре
Ночные клавиши нашарил —
Пришла печальная пора:
 
 
Безумных цезарей вели
В ряду по четверо, по трое;
Шурша фольгою золотою,
Они бежали от земли,
 
 
Летели в марлевые сны,
Но их туда не отпускали;
И лишь прекрасная в печали
Богиня, свесившись с луны,
 
 
Желала их – простой каприз.
Она совсем не понимала,
Куда вели, какого фалла,
Бросала землянику вниз.
 
 
Но землянику я не ем,
А ты свежа и хороша и
Летала в шоколадном шаре.
Но не рассказывай. Зачем?
 

Ужин

 
Как в Вашей книге, подан лёгкий ужин.
Опять мужья сорокалетних жён
отважились, наверное. И он,
наверное, отважился. Контужен,
привычным жестом снова поражён.
Ведь в Вашей книге некий Аполлон —
косая сажень, саженцы, корица —
в пропорции. И будет говориться
и петься, что ненужен. И смешон.
 

Замерзать

 
Уходи, уходи, улетай
Колокольчик, волчонок, беглянка;
По солёному льду, по лубянкам,
Проливая малиновый чай
 
 
На календулы и на дома —
Мне теперь не летать за тобою —
Ты отравлена глупой весною;
Позабудем – вздыхает зима,
 
 
Позабуду – закрою глаза,
Мне останется зимнее имя,
Я, наверное, буду с другими
Замерзать.
 

Саламандра

 
Жжётся, жжётся малый пламень,
и была она —
саламандра на тефале,
он опомнится едва ли,
он не спрячется за камень —
надо пить до дна.
 
 
Да небесный чай в стакане
горек и горяч.
Посмотри, какие тени —
ждать ненужных наваждений
он теперь уже не станет.
Вот и всё. Поплачь.
 

Незабудка

 
Мне тебя не забыть, и на память
Поцарапаться осколком от чашки,
Иль порезать пальцы пропавшей
Незабудкой из аптечной стекляшки,
Что весь день пролежала в кармане.
 
 
Мне весь день бы тебе улыбаться,
Только вот моя улыбочка набок,
И приклеилось словцо гуммиарабик,
Да ещё сегодня сильно достали
Огоньки на кончиках пальцев.
 

Ничей

 
Какая разница – ничей:
ничей – ни чёрного, ни белого;
набор случайных мелочей
нестоящих – какое дело вам,
 
 
когда он призрачною белочкой
сопит на пыльном чердаке
и удивительные мелочи
скрывает в маленькой руке.
 

Сосед

 
Глядите: ваш медлительный сосед
Карандашом зачёркивает лето;
Он – снеговик и не скрывает это,
Он бредит медью ледяных конфет,
Водою аскорбинового чая,
Нечаянно пролитого на вас.
…И дедушка, злодея обличая,
Скорбя, играет растаманский джаз.
 

Сто двадцать пятый

 
Сто двадцать пятый по вертикали —
Все подожжём.
В утлый квадратный кораблик попали
Карандашом.
Клопик под грифелем корчится еле,
Но не умрёт.
Время обеда в цветочном отделе.
Кончится год.
 

Зима

 
Опять в Евразии зима
Стоит в заснеженных вагонах,
Лежит на ближних полигонах
Бездымным порохом; дома
 
 
Палит наряженный народ,
Ликуя, пляшет на штандартах,
И циркулем на мутных картах
К полям приколот Новый год —
 
 
Ему укрыться не дадут,
Сойдутся для бесед и танцев.
…На ёлке первым из повстанцев
Повиснет злобный лилипут.
 

пеликаны (для n_tau)

 
розовые пеликаны косолапят
лапами косыми лепят пончик
повздыхают и поделят на пять
мелких пеликаньих дочек
 

Новый год

 
Хвалили Лиду,
А вышло всё наоборот.
И сквозь обиду
Опять приходит Новый год.
 
 
Кораблик тесен,
И вместо круга – полоса.
И вместо песен
Глядеть в пустые небеса,
 
 
Вдевать в иголки
Презрения стальную нить
И возле ёлки
Жестоких пупсиков казнить.
 

Новогоднее

 
Благословенен Новый год,
Но в этот вечер от обиды
Всё перепуталось, и вот,
Надув огромное либидо,
Психопатический пятак
На дне прекрасной вазы звякал;
Всё было, в принципе, не так —
Хозяева бранили хряка
За неудачный вкус котлет;
Тот, на тропе реинкарнаций,
Кряхтел: счастливо оставаться,
Мол, жизнь прошла, а счастья нет.
Но чу! Звенят. Видать, двенадцать.
 

Пёс

 
Когда рождественский мороз
Коптит бензиновые лампы,
Пыхтит в застуженные лапы
Печальный баскервильский пёс —
 
 
Зимой его кусает сплин,
Он зол – чего же вы хотели:
Он станет ласковый в апреле.
Не плачь, барбос, ты не один.
 

ангел

 
ангел в яловой накидке
белобровый андрогин
у него внутри на нитке
на ветру среди равнин
 
 
две смешные половинки
полу-ME и полу-YOU
развалились на перинке
и поют
 

Натаниэль

 
Небо весну встречает,
И за окном капель.
Что же ты так печален,
Ангел Натаниэль.
 
 
Песни поёт голубка,
В поле растаял лёд.
Просто одна суккубка
Ангелам не даёт.
 

Рыбы

 
Мы продираемся по дну,
Срезая донные изгибы;
Мы – электрические рыбы.
Ты мой – люблю тебя одну.
И наугад – в пучину, в тину,
Пятнадцать тысяч лье – боюсь…
И я, конечно, рыба-минус.
А ты, наверно, рыба-плюс.
 

для АУ

 
так безнадёжно влюблёнными
но разделёнными стеблями
не дотянуться, нельзя, как велик замирающий сад
первой грозой ослеплёнными
глухонемыми констеблями
по garden square наощупь, навстречу, ползком, наугад
 

А. Е

 
Не подходи к своим цветам:
Дюймовочка – маньячка там
В бутоны прячет по ночам
В угоду им, на пользу нам
 
 
Тычинки, пестики, нектар,
Орехи, медный самовар,
Конфеты, патоку и мёд,
Уютный дом (когда войдёт),
 
 
Пачулей, лилий аромат,
Ваниль, шанель и шоколад,
Чередованье милых сцен,
Густой травы приятный плен,
 
 
Котят, цыплят, моржей, ежей,
Под покровительством мужей
Слепую верность добрых жён,
Седьмую заповедь, бонтон,
 
 
Детей приличный кругозор,
Отцов достойные примеры.
А ей милее беломор
И запах серы.
 

Erotique

 
Лежать, отравленным жарою,
И в полусне бросать порою
 
 
Прощальный взгляд за жалюзи,
Зевая, вспомнить про Зизи,
 
 
Её резиновых друзей
И пластилиновый музей
 
 
С коллекцией непостоянной
На полочке в углу над ванной,
 
 
Где я, весёлый мономан,
Прижал оранжевый биплан,
 
 
Татуированный в полёте
Как раз над тем, что Вы зовёте
 
 
Порой кукушкиным гнездом —
Но это сад, эдем и дом.
 

В июле

 
В июле пыльном скажешь, что одна ты,
И не звонил неделю, две недели,
И тут нечаянно поймёшь, что значат:
Шуршание кротовье под асфальтом
И песня ручейка в чугунных трубах,
И листьев жесты за двойным окошком:
А мне что делать – как тебе оставить
Пароль/логин моей/твоей страницы
И ключ ночного шёпота собаки;
Но вдруг прорвусь строкою по и-мэйлу,
А уж потом пренепременно стану
Улыбками твоих безумных эльфов.
– как ты сегодня мрачно шутишь
– я не шучу, я, как всегда, пророчу