Текст книги "До третьей звезды"

Запись в блокноте министра ГСН генерала Артёмова.

«Агента Лорда к Боевому КЗ. Отозвать домой. Организацию операции по эвакуации поручить Серг. Ан. Предложить замом по агентуре. Важное назначение. Чистку управлений начать после НГ.

Бурцева разжаловать к ебеням».

Глава 4

Лена

Так-то скрежет напильника по металлу не раздражает, его и не замечаешь в ровном гуле механического цеха. Но вот уже второй час в цеху нет света. В смысле, света, конечно, достаточно из больших, во всю стену окон заводского корпуса, сложенных из стеклоблоков, наверное, ещё при каком-нибудь Брежневе, а электричество пропало. Револьверщикам-то чего – они побросали свои станки и пошли курить по раздевалкам. А на опиловке ток не нужен, всё ручками-ручками да напильниками.

Но вот и последний корпус манометра запилен и уложен на поддон готовой продукции, а новую партию из литейки Окунь всё не везёт. Погрузчик на аккумуляторах работает, от подачи электроэнергии не зависит. Да и литейный не должен останавливаться от перебоев в энергоподаче – металл застынет в печах. Впрочем, это так, ленивое теоретизирование: за три года исправления Лена ни разу не слышала о том, чтобы цех обесточивался – хоть на час, хоть на минуту.

– Ты б сходила к мастеру, бригадная, – обратилась к ней из-за своих тисков напротив тётка Оля. – Сменный план не выполним, оштрафуют. И так талонов на неделе с воробьиный хрен наработали.

– Докурю – схожу, – ответила Лена, понимая справедливость опасений бригады, но и не представляя, чем тут может помочь Никодимыч – он-то уж точно электричеством не распоряжается. С другой стороны, может, знает чего. Надо сходить.

Перевязала косынку, стряхнула с робы металлические опилки, собралась уже вставать, как к столу опиловочного участка подошёл сам Дед Никодимыч.

– Подвинься-ка, – присел рядом с Леной за обитый металлом стол, помолчал, борясь с одышкой. – Сколько сделали?

– Три поддона всего.

– ОТК приняла?

– Нет ещё, не приходила, – Лену не ОТК интересовала, а сменная выработка бригады. – Нам талоны за простой компенсируют? Что цеховой говорит?

– Нет его на месте, с обеда не возвращался.

– Что происходит-то вообще, Никодимыч? Работать будем или как?

– А теперь – дискотека, – туманно ответил мастер. – Ладно, пошли со мной. Курите, тётки, радуйтесь антракту.

Дошли до непривычно тёмной будки сменного мастера, расположенной в торце длинного цехового корпуса, на высоких металлических опорах для лучшего обзора, поднялись по замасленной лестнице. Дед Никодимыч снял трубку древнего телефона, крутанул диск три раза, послушал.

– Не отвечает Точнин. И зам по производству не отвечает. Ничего не понимаю.

– Может, связь? – предположила Лена.

– Гудки-то идут.

– А в опеку если? – неожиданно для себя самой спросила бригадирша. – Нет, это я так. Извини.

Инициативную связь с заводским органом опеки держали только суки на доверии. В смысле, дополнительный ранг доверия оперчасть присваивала отдельным исправленцам к их статусу по каким-то своим внутренним соображениям, но суками из них становились очень немногие. С другой стороны, суками по факту были и некоторые исправленцы без ранга доверия. И всех их на посёлке знали – тут трудно что-то утаить.

Никодимыч лишился доверия, когда ему накинули два года за осторожное возражение по предложенной технологии чего-то там Лене непонятного механического. Сукой он никогда не был – каждому известно. И предлагать человеку инициировать звонок в опеку – серьёзное оскорбление, в общем. Можно посчитать и предъявлением. Никодимыч мог бы ответить жёстко и по делу, он умел. Но вместо того раздумчиво поглядел на Лену и потянулся к трубке.

– Можно и в опеку, – набрал номер, подождал. – Нет ответа. Такие дела, Стольникова. Такие у нас тут с тобой непонятные дела.

Лена и сама уже поняла, что дела на Звезде-3 творятся непонятные. Очень мягко говоря. Закурила предложенную мастером сигарету с фильтром. Круглые канцелярские часы на стене отсчитывали последнюю минуту до гудка окончания смены. Секундная стрелка дошла до цифры 12, прощёлкала лишний круг. И еще круг. Гудка не прозвучало.

Лена ничего не спросила, просто смотрела на мастера.

– Ступайте на построение, – пожал плечами Никодимыч. – Режим никто не отменял.

Полез в шкаф за бушлатом, закашлялся.

Когда бригада опиловки вышла на построение у ворот механического, двор был пуст. Похоже, бригады уже прошагали на выход из промзоны. Тётки скоренько встали в детсадовскую колонну по двое и быстрым шагом направились к проходной. На заводе было тихо, как на кладбище, не слышалось даже лая ментовских овчарок.

Как обычно, остановились у обменника, дверь которого отчего-то непривычно болталась на одной петле. Лена с тёткой Олей зашли внутрь. Прилавок был разгромлен, складская подсобка зевала выбитым дверным косяком, острый штырь с пробитыми на нём талонами валялся на полу. Тётка Оля хотела было заглянуть за прилавок, но Лена сказала: «Оставь, пошли». С режимом случилось что-то неладное, и это было страшно.

Почти бегом добрались до своего женского пятиэтажного общежития. В постовой будке у ворот забора никого не оказалось, но внутри было тепло и крутилась обычная короткая послесменная жизнь поселенок общего статуса. Нормировщицы застолбили очередь в душевую, столовские таскали в прачечную цокольного этажа узлы с бельём на стирку в надежде, что вечером-то уж свет дадут, не могут не дать.

В жилом отсеке второго этажа опиловщицы разбрелись по своим койкам: у каждой накопились мелкие бытовые дела, которые нужно было успеть сделать, пока комната ещё освещается лучами неяркого предзимнего солнца и не настало время воспитательного общеэтажного телепросмотра. «Так света же нет, – опять вспомнила Лена. – А как с телевизором тогда?». Не стала забивать голову лишним, достала из тумбочки втулку толстой белой нитки с воткнутой в неё иглой, села подшивать свежий подворотник на робу. Внутри нагревался липкий ком неясной тревоги.

Ко времени начала программы «Страна и президент» почти совсем стемнело. На всякий случай Стольникова вышла в коридор, почти на ощупь добралась до воспитательной, подёргала запертую дверь, пошла по стенке обратно. С выхода на лестницу шатался луч света, заглянул на этаж, ударил Лене в глаза.

– Надевай бушлат, Стольникова, – из-за слепящего луча фонарика прозвучал голос мастера. – Пошли со мной.

– Ты как здесь, Никодимыч? – удивилась Лена. – Мужикам же нельзя.

Воистину сегодня мир встал с ног на голову.

– Живей давай, – полушёпотом поторопил Дед. – Всё потом. Здесь?

У входа в секцию бригады потушил фонарь, кивнул на дверь. Лена сдёрнула с вешалки бушлат, вернулась в коридор. Спустились вниз, вышли из общежития. Вдалеке, за воротами забора, окружающего женскую жилую зону, мелькали лучи приближающихся фонарей.

Свой фонарик Дед Никодимыч выключил, огляделся.

– Там что? – ткнул пальцем в кривую металлическую будку слева от общаги.

– Дворницкая.

– Туда.

На двери будки с лопатами и граблями, которые выдавались ещё до подъёма сменным чистильщицам, висел всегдашний замок. Территория жилой зоны убиралась от снега зимой ежедневно, а от осенних листьев – при ожидаемой проверке поселения очередной комиссией. Будку для выдачи инвентаря обычно открывала ленивая вохра с КПП. Бывало, минут по двадцать можно было ждать на 40-градусном морозе появления мента с ключами. От смены зависело, конечно, – кто так и сразу выходил из тёплого помещения, мусора тоже разные бывают.

У будки мастер звякнул вытащенной из кармана связкой, со второго раза подобрал нужный ключ, открыл замок, впихнул внутрь Лену, прикрыл за собой дверь. Бригадной было страшно спрашивать, но она спросила:

– Что там, Никодимыч?

– Там, Стольникова, шиздец, – мастер добавил ещё пару аутентичных уральских лексических оборотов. – Там, Стольникова, воля нам наступила. Прям на горло.

– Ты толком давай, – страх у Лены добрался до кончиков онемевших пальцев.

– Часов с трёх на посёлке нет ни ментов, ни вольных. К вечеру прояснился расклад. Литейные нашли две канистры спирта в караулке, устроили праздник в третьей общаге. Потом, понятно, по вашу душу собрались, тилигенты. Всё, нишкни. Может и отсидимся.

Непонятное, страшное, тяжёлое так сдавило живот опытной исправленки общего статуса, бригадира трудового поселения Звезда-3 Лены Стольниковой, что нестерпимо захотелось в туалет. И закурить. Полезла за сигаретами, Никодимыч понял, прошипел: «Дура, что ли?» Лена нащупала в кармане недописанное письмо отцу: прошлой осенью исправленцам разрешили раз в год отправлять весточку родным. Как раз сегодня подошёл срок, собиралась дописать и бросить в цензурный ящик опеки, да вон оно как обернулось. Ноги отказались держать тело, и Лена опустилась на беспорядочно сваленный на пол шанцевый инструмент.

В щель чуть приоткрытой двери Дед Никодимыч пытался наблюдать за происходящим. Не отрываясь, шепнул: «Подбери мне чего-нибудь. Только тихо». Стольникова поняла, ощупала пространство вокруг себя, нашла штыковую лопату с коротко обломанным черенком. Мастер попробовал пальцем остроту заточки металла, покачал головой, вздохнул, но прихватил инструмент поудобнее к руке. Взглянул за дверь ещё раз, прошептал: «Человек двадцать собралось».

От общежития послышался звон разбитого стекла, пьяный гогот, женские крики. Разноголосый мат накрыл Звезду-3. «Воля наступила», – вспомнила Лена слова Никодимыча. Тот напрягся, отступил в сторону от двери, прижался спиной к металлической стене, прижал палец к губам. Свет от трёх фонарей приближался к дворницкой, пробиваясь в щель так, что можно было разглядеть грузную фигуру мастера.

– Свежий след. Тут спряталась, жучка, – хриплый голос Лене был незнаком.

– Следствие ведут знатоки, – хихикнул Пашка Окунь, карщик из механического.

– Ну-ка, откроем чакры, – просипел ещё один незнакомец.

В открытую дверь ворвались лучи трёх фонарей, Лена прикрыла от света глаза рукой.

– Опаньки, да тут Стольникова, – обрадовался Окунь, отсвечивая лезвием ножа. – А ты мне всегда нравилась, Ленка. Снимай штаны, вставай раком. Я первый, мужики, по праву давнего знакомства.

У Лены свело челюсти, по ногам побежало тёплое и мокрое. Спазм не давал ни ответить, ни вздохнуть.

– Чо на морозе-то, потащили в общагу, – возразил сиплый. – Хоть разглядеть шалаву на свету.

– Ебать, и никаких гвоздей – вот лозунг мой и солнца, – взоржал хриплый и шагнул к Лене.

Дед Никодимыч рубанул его по затылку коротко, почти без замаха. Шагнул в проём навстречу слепящему свету и сразу осел, заваливаясь на спину обратно в будку, забулькал горлом.

– Сука, откуда он взялся! – панически взвизгнул Окунь.

С лезвия ножа капало тёмное. Кухонный, из столовой – разглядела Лена.

– Да хрен с ним, – не отвлекался от главного сиплый. – Развелось, блядь, Дубровских.

Шагнул к Стольниковой, потащил за волосы наружу через все ещё булькающего Никодимыча, бросил на чуть припорошенную свежим снегом землю, перевернул на живот, рывком поставил на четвереньки.

– Не дёргайся, падла, – тянул с бёдер робу, лез шершавой ладонью под одежду. – Самой же хочется.

– Не надо, Паша, – вытолкнула из себя мольбу Лена.

– Надо, Лена, надо, – пьяно ухмыльнулся Окунь, расстегивая под бушлатом ремень. – Рот открывай, не кобенься.

– Да она обоссалась, сука! – определил сзади сиплый голос.

– А ты её в оч…

Громкий сухой звук автоматной очереди отбросил назад электрокарщика Павла Окунева – бывшего словесника, завуча, отличника народного просвещения, автора двух статей в литературных журналах о творчестве поэта Олега Григорьева. Прошила пуля и сиплого исправленца, доктора биологических наук, трудившегося на промзоне кладовщиком в отделе реализации и оттого Лене Стольниковой совсем незнакомого.

Она только успела подтянуть сдёрнутые штаны, когда её подхватили с двух сторон люди в песочном камуфляже: «Быстро, быстро». И потянули к общежитию, в окнах которого наконец горел свет. Вместе со светом кто-то включил и звук: Лена услышала редкие выстрелы и глухой звук двигателей бронемашин, фароискатели которых били вглубь территории женской жилой зоны трудового поселения Звезда-3.

В восемь утра под команды военных исправленцы построились в каре возле храма у ворот в промзону – и мужчины, и женщины. У проходной стояла бронетехника и два десятка армейских трехосных кунгов. Солдатики грузили в санитарную машину черные пластиковые мешки с очертаниями тел – пять, кажется.

В центр каре вышли полковник и два автоматчика в сферах и бронежилетах.

– Слушаем меня внимательно, снимаем все вопросы, – голос полковника привычно покрывал открытое пространство. – Со вчерашнего дня ответственность за положение дел в стране временно взяла на себя армия, президент Земсков отстранен за нарушение конституционных норм. В ближайшие дни будет сформировано переходное гражданское правительство. Трудовые поселения литеры «Звезда» прекращают своё функционирование.

В течение двух, максимум трёх дней все поселенцы будут вывезены в город и размещены в местах временной дислокации для проверки личных дел и выдачи общегражданских паспортов, после чего им – в смысле, вам – будут выписаны проездные документы для отбытия к месту жительства. Установленные здесь вчера преступные элементы уже переданы органам правопорядка и отправлены в СИЗО.

Эвакуацию начинаем с женского контингента. Потому правая часть строя – нале-во! По машинам шагом марш! Беликов, Строчкин – распорядитесь, чтоб без толкотни и суеты. Остальные сейчас отправятся по своим жилым зонам. Полевые кухни готовят обед, время принятия пищи – 14.00.

И вот что ещё. Мужчинам, владеющим строительными специальностями, после построения подойти к майору Пелевину – вон к той машине.

В общем, поздравляю вас, конечно. И от лица командования, и от себя лично.

Полковник развернулся и пошёл в сторону большой армейской палатки, рядом с которой под маскировочной сетью стояли два кунга с многочисленными антеннами на крыше. Но Лена этого уже не видела.

Она привычно шагала в колонне, не слыша возбуждённо тараторящую тётку Олю. Села на мягкое сиденье в тёплом армейском кунге, смотрела, как загружаются в них другие исправленки, а с ними шутят совсем молоденькие солдаты в боевой амуниции.

Вдруг над Звездой-3 разнёсся ежедневный гудок начала и окончания смены. Он гудел протяжно и непривычно весёлым спартаковским речитативом «уу-уу, уу-уу-уу, уу-уу, уу-уу – уу-уу». И тогда Лена заплакала. Завыла.

Письмо Лены Стольниковой отцу.

«Здравствуй, папка!

У меня всё нормально, исправляюсь как могу. Осталось совсем немного – надеюсь, ничего непредвиденного не случится.

Кормят нас здесь хорошо, позволяют повышать квалификацию. Уже полгода, как меня поставили бригадиром на своём участке. Гордись. План мы выполняем, начальство мною довольно. Участвую в общественной жизни, на Новый год читала на концерте отрывок из книги Паустовского «Романтики». Девочки аплодировали, сказали, что хорошо выступила.

Часто снятся мама, Рита и дед. Веселые такие, счастливые. А ты не снишься почему-то.

Очень хочу тебя увидеть, очень скучаю. Помнишь, ты водил меня маленькую в горсад, кататься на карусели? Самое первое моё воспоминание из детства и самое счастливое, кажется. И вы такие молодые с мамой и дедушкой, и солнышко яркое, и деревья зелёные. Только у меня новые сандалики ногу натёрли, и ты меня всю дорогу нёс до дома на плечах».

Часть третья

Фёкла смотрит телевизор

Есть телевизор – подайте трибуну,

так проору – разнесётся на мили.

Он не окно, я в окно и не плюну –

мне будто дверь в целый мир прорубили.

Владимир Высоцкий

Валера допивал вторую чашку кофе в баре «Два критика» на углу Белинского и Добровольского, сидя за столиком аккурат под портретом неистового Виссариона. Белинский, казалось, смотрел неодобрительно на мелкую чашку эспрессо в больших ладонях высокого студента с длинными черными волосами, прихваченными по лбу разноцветной плетёной фенечкой. Судя по взгляду классика, в его университетские годы студиозусы не разменивались в часы досуга на нелепые безалкогольные напитки – потому что vita brevis, gaudeamus igitur и всё такое. Преддипломник Валерий Сухинин и без Виссариона понимал, что кофе – жалкий эрзац пива, но впереди ожидало неизвестное и тревожное, требующее временно трезвого образа жизни. С другой стороны, желание избежать неизбежного настойчиво требовало наличия пива в организме. Меню предъявляло в ассортименте светлое «Славянское», «Таёжное», «Останкинское», «Жигулевское», «Волочаевское». Темные сорта были представлены классическими «Бархатным» и «Мартовским».

«Ещё пятнадцать минут – и закажу большую «Таёжного», – малодушно поставил себе отсечку времени Валерий. – А пусть не опаздывает, сама виновата». И тут же в дверях бара возникла Фёкла. В организме автоматически сгинула тревожная печаль, растворившись в радостной теплоте встречи. Валера махнул рукой, Фёкла увидела, улыбнулась, подошла, села напротив. Стало хорошо.

– До пива оставалось десять минут, – ткнул пальцем в часы над стойкой Валера.

– Ух ты, мой строгенький, – сморщила нос Фёкла. – Дай чмокну.

– На, – Валерка поплыл, ощутив мимолетное касание свежих с мороза губ подруги.

– А пива мы с собой возьмём, – постановила Фёкла. – Не благодари.

– Да ладно? А что, так можно было?

– Можно, можно. Бери из расчёта на троих.

– Й-ес, – констатировал Валерка.

Уточнил, что лучше светлое, и пошёл за предназначенным небесами «Таёжным». Что судьбою начертано, того не избежать.

Наталья Викторовна, мама Фёклы, оказалась приятной молодой женщиной, схожей с дочерью каштановой причёской и задорной улыбкой.

– Сразу руки мыть, марш-марш, – отправила в ванную молодёжь после представления ей Фёклой в прихожей Валерия.

– Она у меня операционная медсестра, у ней не забалуешь, – запоздало предупредила Фёкла.

– Пандемию никто не отменял, – парировала Наталья Викторовна.

– Да я и сам собирался, – солидно заметил Валера.

Наконец расселись за накрытым столом: молодёжь рядом, мама Фёклы напротив. Наталья Викторовна ни одной морщинкой не выказывала напряжения смотрин будущего зятя. Сам же потенциальный родственник никак не мог найти места рукам. Фёкла накрыла Валеркину ладонь своей, успокоив её на белоснежной скатерти. Получилось слегка демонстративно, но мама и бровью не повела.

– А я люблю пиво, – призналась Наталья Викторовна. – Хорошо, что принесли. Вот и селёдочка у меня тут, пирог рыбный. Ты угощай Валеру, дочь. А может, коньяку хотите? У меня есть.

– Мы не любим, – ответила за Валерия Фёкла. – Нам от крепких напитков плохо бывает. Мы только пиво, и то не часто.

– Один раз и было-то всего, – буркнул Валера. – Но да, как-то не приучился к водке или там коньяку. Не нравится, пиво лучше.

– Вот и славно, – одобрила жизненный выбор жениха потенциальная тёща. – Давайте за знакомство.

Чокнулись высокими стаканами. Легкое напряжение первой семейной встречи начало таять, как пломбир «Советский» в кафе «Поплавок» жарким июльским днём.

– Чем родители ваши занимаются? – задала неизбежный вопрос Наталья Викторовна.

– Мама – завуч в 39-й школе, отец – художник-оформитель на заводе стройпластмасс. Живём в Химпосёлке, квартира трёхкомнатная, в пораженцах не числились, на статусе не отбывали, – Валерий решил сразу выдать необходимый объём обязательной к истребованию информации. – Пирог у вас просто замечательный.

– Спасибо, вы берите ещё, он с горбушей, костей не должно быть.

– Спасибо, обязательно.

Разговор катился ровный, благожелательный. Импульсивная Фёкла вела себя чинно, в соответствии со стандартом семейных ценностей старшего поколения. На втором литре «Таёжного» Валера окончательно успокоился и даже позволил себе поспорить с Натальей Викторовной о преимуществах традиционной кока-колы перед отечественной квас-колой, но был разгромлен наголову медицинской аргументацией специалиста, ко взаимному удовлетворению. Как, впрочем, и должно быть в ближайших обозримых десятилетиях мирного сосуществования с тёщей, если она не представляет собой явного агрессора из анекдотов мизогинного толка.

«Хороший мальчишка, – определилась мама Фёклы. – Высокий какой, чернявый. Внуки красивые будут». И пошла на кухню за вареньем из жимолости. Пиво пивом, а с чаем оно как-то по семейному.

– Конвент же сегодня! – вспомнила Фёкла. – Мама, я телевизор включу, сейчас прямая трансляция начнётся.

– Включайте, – отозвалась из кухни Наталья Викторовна. – А я чай принесу.

– Вот ты же с придурью всё-таки у меня, – неодобрительно понизил голос Валерка.

– Можно подумать, тебе неинтересно.

– Всем интересно, но мама твоя может обидеться.

– Перестань, она же классная, сам видишь.

В телевизоре возник зал пленарных заседаний Государственной думы. В депутатских креслах сидели люди большей частью в неформальных свитерах с толстовками. Традиционных для главного присутственного места страны пиджаков с галстуками почти не наблюдалось, зато попадались разновозрастные женщины с голубыми и розовыми волосами. Делегаты Большого Конвента впервые съехались со всех концов России, чтобы установить нормы существования государства после Революции Гордости, как пафосно окрестила события ноября – декабря пресса победителей.

На авансцене, лицом к залу сидели двенадцать членов Малого Конвента – оперативного органа управления страной, спешно сформированного после аннулирования прежней власти: зареченцы Рымников и Гонтаренко, москвичи Прегер и Калитвин, генералы Дерябин и Седых, вернувшаяся с чёрного статуса питерская правозащитница Бек-Каргополова, уральский лидер Синицын. Остальных Фёкла за два лихорадочных месяца, прошедших с момента свержения режима Земскова, так и не сумела запомнить.

– А вот и чай, – возвратилась за стол Наталья Викторовна. – Вам покрепче, Валерий? Ну что там в Москве?

– Давайте я помогу, – Валера мужественно взял на себя заварник и ответственность за чай.

– Ничего пока, – констатировала Фёкла. – Наши рядом сидят, Гонтаренко, похоже, опять анекдоты травит.

– Ароматный чай у вас, Наталья Викторовна, – юноша стремился к максимальной семейной деликатности.

– А ромашку добавляю, – отвечала любезностью хозяйка дома. – Мама ещё научила, Фёклина бабушка.

Валерий покивал одобрительно, понимающе. Сразу стало понятно, что к бабушке он тоже со всем своим уважением.

Тем временем генерал Дерябин включил микрофон, откашлялся.

– Уважаемые делегаты, мне, как старшему по возрасту тут, поручено открыть наше, гм, высокое собрание. Говорить долго не буду, не приучен. Предоставляю слово Василию Кирилловичу Рымникову.

Зал ожидаемо взорвался овацией. Некоторые делегаты выражали радость громким свистом, по-американски. Полная, в общем, бездуховность, если судить по меркам недавней имперской державности.

Рымников взбежал к трибуне молодецки. Возраст никогда не мешал его приличной спортивной форме.

– Спасибо, Антон Егорович. Приветствую делегатов свободной России! Вы сделали то, что казалось ещё вчера невозможным! Вы победили этот насквозь прогнивший, насквозь коррумпированный, насквозь морально устаревший и насквозь преступный режим! Вы повернули в будущее страну, двигавшуюся в прошлое! Мы выбрали свободу, потому что мы свободные люди в свободной наконец стране!

Зал аплодировал, свистел и плакал стоя. У Фёклы тоже на глаза навернулись слёзы.

– Может быть, мёду? – спросила Наталья Викторовна.

– С удовольствием, – ответил Валера.

– Мне пива, – протянула стакан Фёкла, не отрываясь от экрана.

Валерка налил.

– Мёд, значит, с пивом будешь? – воспользовавшись уходом матери на кухню, лукаво спросила Фёкла.

– Так я на чае уже.

– Молодец какой. Вообще идеально себя ведёшь. Дай в нос поцелую.

– Стараюсь. Она у тебя, правда, хорошая. Ты смотри, пока мы с ней тут подружиться пытаемся. Расскажешь потом главное.

– Ладно.

– …Ситуация остаётся стабильной, – завершил в телевизоре краткий отчёт о проделанной работе Рымников. – Теперь о главном, для чего мы все здесь собрались. Малый Конвент выносит на рассмотрение делегатов десять основополагающих тезисов переходного периода. Не скрою, предлагаемый документ рождался в серьёзной дискуссии, и его положения требуют максимально широкого обсуждения на Большом Конвенте. Сейчас мы с вами закрываем очередную сложную, если не сказать трагическую историю в жизни страны и закладываем первые кирпичи фундамента будущей молодой, независимой, свободной России. Я зачитаю программный документ в целом, а затем перейдём к обсуждению каждого тезиса, если вы не против.

Первое. Большой Конвент признаёт существующую Конституцию Российской Федерации ничтожной, как основной закон страны, принятый ранее с последующими уточнениями в пользу ограниченного круга лиц и не соответствующий вектору развития страны в будущем. Новая Конституция будет принята Конституционным собранием после её подготовки и максимально широкого обсуждения. До принятия Конституции и формирования на основе её положений государственных органов управления оперативное руководство государством осуществляется комитетами Малого Конвента.

Второе. Большой Конвент отменяет все репрессивные нормы административного и уголовного законодательства. Уточнённый список отменяемых законодательных актов поручает составить специальной комиссии Малого Конвента в течение месяца.

Третье. Большой Конвент признаёт все существующие международные договоры и обязательства Российской Федерации. Дискриминирующая практика в отношении суверенных государств по периметру России будет пересмотрена с возможностью компенсаторных механизмов. Российская Федерация намерена отказаться в дальнейшем от проведения агрессивной международной политики и незыблемо исповедовать принцип мирного сосуществования со всеми странами.

Четвёртое. Большой Конвент устанавливает срок переходного периода до принятия новой Конституции в два года. Накладывает ограничения на свободу массовых собраний, митингов и акций протеста в срок на три месяца.

Пятое. В целях обеспечения сохранности здоровья граждан в условиях Третьей пандемии Большой Конвент…

– Правильно всё Вася говорит вроде бы, – вздохнула Наталья Викторовна. – Да только все так говорят поначалу.

– Ну, мам, – сморщилась Фёкла.

– Да нет, это я так, – согласилась мама. – Понятно, что жить надо как-то по-другому, без страха, что ли. Может и получится. Главное, чтобы у вас получилось. Для молодых же всё это делается, вам здесь жить, в этой стране. Дай бог, чтобы по-новому как-то, по-хорошему.

– Валера, а ты знаешь, что мама с Рымниковым знакома?

– Серьёзно?

– Да слушай ты её больше, – отмахнулась Наталья Викторовна.

– Знакома, знакома. Расскажи Валере.

– Правда, расскажите. Интересно же.

– Так три года назад у нас дедушку одного прооперировали, Стольникова. Тяжелый был, пять часов у стола отстояли. Потом сын приезжал его навещать вместе с другом своим – коньяку традиционного два литра хирургу с анестезиологом привезли, нам по коробке конфет. Вот этот самый друг Рымников-то и был. Пять минут знакомства всего, никто его и не знал тогда. А дедушка помер потом всё одно. Тяжёлый был, я ж и говорю.

Ну, вы смотрите. Пойду посуду помою.

—…Восьмое. В целях недопущения возврата к антиконституционным нормам Большой Конвент санкционирует задержание наиболее активных деятелей режима для дальнейшего расследования их преступной деятельности и вынесения им справедливой меры наказания.

Девятое. Большой Конвент вводит временную отмену моратория на смертную казнь.

Десятое и последнее. С глубокой признательностью и уважением Большой Конвент отмечает роль Вооружённых сил РФ в Революции Гордости, их решающую роль в устранении узурпатора и диктатора Земскова. На начальном этапе переходного периода, в условиях коренной перестройки органов МВД, Росгвардии, Госнадзора, судебной системы на армию возлагаются дополнительные функции по охране государственной границы и сохранению правопорядка в стране.

Вот такой краткий список первоочередных задач, коллеги. Давайте их обсудим. Надеюсь, уложимся в отведенные три дня Большого Конвента.

В телевизоре Василий Рымников занял свое место в президиуме. В зале у микрофонов выстроились очереди желающих высказаться по существу и вообще по ведению. Но слово было предоставлено Бек-Каргополовой.

– Коллеги, нам нужно установить порядок выступлений в прениях. Предлагаю для начала избрать комиссию по регламенту и поручить ей в течение часа разработать правила ведения нашего собрания. Кто за?

На экране камера крупным планом брала делегатов, голосующих за комиссию по регламенту своими мандатами. Между рядов бродили уполномоченные с белыми повязками на рукавах, готовые подсчитать редкие голоса против.

Вдруг Фёкла завопила так, что Валерка пролил мимо чашки ромашковую заварку.

– Смотри, вот она! – Фёкла тыкала пальцем в экран. – С повязкой, карандаш у губ держит. Мама, ты где?!

– Да кто? – не понимал жених.

Вышедшая из кухни Наталья Викторовна тоже смотрела на дочь вопросительно.

– Вон же, вон, с короткой стрижкой! – продолжала радостно вопить Фёкла. – Всё, не видно. Ну эта же, как её, Лечинская! Та, которая меня тогда в кафе прикрыла, я рассказывала. Мамой представилась. Ты же помнишь, Валерка.

– А, когда мы с тобой в отрыв пошли через «Поплавок», – Валерий заинтересованно наблюдал за картинкой в телевизоре. – Хорошая тётка, смелая. Молодец.

– Да, я бы тоже посмотрела на твою «мать», – неревниво улыбнулась Наталья Викторовна. – В Москве она теперь, значит. Ну, пусть.

– Покажут ещё, – заверила Фёкла. – Обязательно. Она же нас всех спасла тогда, если честно.

– Согласен, – солидно подтвердил Валера. – Обязательно отправились бы на исправление. Из-за твоего шаржа, между прочим.

– Дай чмокну.

– Ладно, я пока к себе пойду, смотрите дальше, – мама Фёклы поправила складку на скатерти. – Позовёшь, если ещё «мать» покажут.

– Конечно, мам, – не отрываясь от телевизора, согласилась дочь.

– Мы недолго, – извинительно улыбнулся Валерий.

Телевизор показывал Рымникова, что-то доказывающего генералу Дерябину через голову Гонтаренко.

В своей комнате Наталья Викторовна села за небольшой столик с зеркалом, включила настольную лампу, всмотрелась в отражение, провела пальцем по бровям, разгладила мелкие, не очень ещё заметные морщинки у глаз. Вздохнула, открыла ключом ящик стола, достала старую общую тетрадь. Пролистала последние страницы, задумалась. Начала писать ровным разборчивым почерком, столь нехарактерным для медиков. За дверью не слишком громко бормотал телевизор, доносились аплодисменты и свист очередного съезда победителей.

Что-то такое уже было тридцать лет назад – общий восторг, неформальные делегаты, свободный микрофон, ожидание быстрых перемен. Сколько ей было тогда: десять, двенадцать? А всё помнится, как будто случилось вчера, – радостное настроение родителей, новая музыка, новые причёски, новая одежда. Ощущение, как перед Новым годом и долгими счастливыми каникулами.