Текст книги "Волшебный поезд. Сборник сказок для мудрых"

– Неприятности Ваши, Михаил Олегович, уже все позади, – сказал Лев Николаевич.

– Так мы можем начинать спектакль? – спросил Михаил Олегович.

– Вы знаете, Михаил Олегович, я сейчас принял непростое решение, – сказал Лев Николаевич.

– Какое решение? – спросил Михаил Олегович.

– Я решил, что нет смысла нам с Вами сейчас зря заставлять людей репетировать, – сказал Лев Николаевич. – Думаю, хватит репетиций. Сегодня состоится премьера спектакля, а не генеральная репетиция.

– Как сегодня? – спросил Михаил Олегович. – Почему сегодня? Когда сегодня?

– Очень просто, – ответил Лев Николаевич. – Сегодня, потому что мне так хочется, потому что если у Вас всё получилось и спектакль удался, то в генеральной репетиции нет никакого смысла. А когда? Думаю, в десять вечера. Это будет самое подходящее время для премьеры.

– Сегодня? В десять вечера? – спросил Михаил Олегович. – Но кто придёт к нам на спектакль? Ведь мы не продали ещё ни одного билета?

– Билеты уже все распроданы, – сказал Лев Николаевич. – Все три тысячи проданы.

– Как три тысячи? – спросил Михаил Олегович. – Но наш театр вмещает самое большее двести человек. Откуда три тысячи? Куда мы денем две тысячи восемьсот человек?

– Есть два варианта, Михаил Олегович, – ответил Лев Николаевич. – Я могу увеличить число посадочных мест в этом театре или перенести премьеру в столицу. Как поступим? Назовите любую сцену, которая вмещает не менее трёх тысяч человек и она будут в нашем распоряжении.

– Но актёры! – воскликнул Михаил Олегович. – Декорации! Всё остальное! Как с этим быть? Вы уверены, что сумеете переместить их в любой театр, какой я Вам укажу?

– Разумеется, Михаил Олегович, – сказал Лев Николаевич. – Назовите любой театр столицы и я тут же перемещу всё необходимое туда, куда нужно.

Михаил Олегович не стал вдаваться в подробности. В конце концов, какое ему дело, как именно Лев Николаевич сделает то, что обещает. Он – автор всего этого, он платит деньги, с него и спрос.

Михаил Олегович назвал один из крупнейших театров столицы.

– Но только, Лев Николаевич, я сомневаюсь, что он вмещает три тысячи зрителей, – засомневался вслух Михаил Олегович.

– За это не беспокойтесь, дорогой мой Михаил Олегович, – успокаивал Лев Николаевич. – Это пусть Вас не беспокоит. Что касается количества зрителей, то влезут все три тысячи человек, а захочу – так и больше. Я могу увеличить размеры зала хоть до пяти тысяч человек, если будет необходимо.

– Не думаю, что это хорошая идея, Лев Николаевич, – сказал Михаил Олегович. – Боюсь, что в таком случае очень многим будет просто ничего не видно. В конце концов, мы же не хоккейный матч проводим. Очень важно, чтобы зритель видел лица актёров, мимику актёров, слышал голос актёра. Это очень важно для понимания спектакля. Вот почему я не люблю большие залы, где много рядов. По моему, Лев Николаевич, зал более трёхсот мест – это глупость. Три тысячи – это уже много. А пять тысяч – это просто смешно. Вы меня понимаете?

– Я Вас понимаю, Михаил Олегович, – сказал Лев Николаевич.

Глава сорок четвёртая

А в это время в кабинет к президенту ворвался министр культуры.

– Господин президент, я не виноват, – сказал министр культуры, – сам не понимаю, как это случилось.

– Что случилось, Владимир Яковлевич? – спросил Павел Антонович.

– Пьеса, господин президент, с большим успехом прошла сегодня на Центральной Сцене, – ответил Владимир Яковлевич.

– Какая пьеса? Я ничего не понимаю. Объясните толком, – попросил Павел Антонович.

– В город приходит Волшебник, – начал рассказывать Владимир Яковлевич. – Никто не знает, что он Волшебник. Ведёт он себя как обычный человек.

– Что Вы такое говорите, Владимир Яковлевич? – перебил министра культуры президент. – Я ничего не понимаю. Какой Волшебник? Куда приходит? И что значит «он ведёт себя как обычный человек»?

– Господин президент, я рассказываю Вам сюжет пьесы, которая сегодня имела успех на Центральной Сцене, – ответил Владимир Яковлевич. – Разрешите я сяду, господин президент; голова кругом; столько всего случилось; не знаешь, с чего начать.

– Садитесь, Владимир Яковлевич, – разрешил Павел Антонович. – Хотите выпить?

– С удовольствием, Павел Антонович, – министр жадно облизнулся.

– Водка, коньяк? – Павел Антонович подошёл к бару.

– Водки с коньяком, – Владимир Яковлевич тяжело вздохнул. – Смешайте сто водки и столько же конька.

Министр жадно выпил и вытер ладонью губы.

– Оказывается, Волшебник этот пришёл в город с тем, чтобы проверить, насколько люди в городе уважают друг друга, любят друг друга, ценят друг друга, заботятся друг о друге, – продолжил свой рассказ министр культуры. – А ещё он проверил, как обстоят дела в полиции и в армии. Для этого он устроился работать сразу в несколько министерств и ведомств.

– Один? – спросил Павел Антонович. – Во все места сразу?

– Так ведь он – Волшебник, господин президент, – горячился Владимир Яковлевич. – Не перебивайте, господин президент. Я Вам всё расскажу, весь сюжет, а уже после Вы задавайте, какие хотите, вопросы.

– Рассказывайте, Владимир Яковлевич, – Павел Антонович налил себе коньяк, закурил толстую сигару и поудобнее устроился в своём бриллиантовом кресле, – внимательно тебя слушаю.

Глава сорок пятая

– В город приходит Волшебник, – продолжил свой рассказ министр культуры.

Президент в ответ молча кивнул головой, сделал глоток из бокала и затянулся сигарой.

– Какое-то время Волшебник просто живёт в городе, – продолжал министр культуры, – живёт, как самый обычный человек, вернее, не как один человек, а… – министр культуры взял паузу и испуганно посмотрел на президента.

Президент подался чуть вперёд и чуть шире раскрыл глаза, мол он внимательно слушает.

– Точнее будет сказать, – продолжал министр культуры после паузы, – Волшебник живёт, не как один человек, а как несколько человек. Токарем на заводе, инженером, предпринимателем, депутатом, министром культуры, писателем, учёным, спортсменом и даже президентом.

– Токарем, говоришь? – перебил министра культуры президент. – На заводе?

– Ну да, – ответил министр культуры, – пьяницей и забулдыгой. Пил прямо у станка, брак гнал.

– Подожди, подожди, – перебил президент министра культуры, – ты говоришь, что он не мог работать качественно и что он пил у станка? Ну почему? Почему он не мог работать качественно? Почему он не мог пить в другом месте?

– В этом-то вся соль, вся, если так можно выразиться, квинтэссенция пьесы. Оказывается, что город, в который пришёл Волшебник, не позволяет ни на одном рабочем месте работать качественно. И не имеет значения, кем работать. Волшебник перепробовал все занятия.

– И что? – спросил президент. – Ничего не получилось?

– Ничего, Павел Антонович, – радостно ответил министр культуры. – В том-то и дело, что ничего. До смешного дошло, Павел Антонович, Волшебник даже попробовал поработать министром культуры и всё равно ничего не получилось. Сплошной брак и пьянки на рабочем месте.

– Ну я не знаю, – отчаянно воскликнул президент, – странный какой-то Волшебник, за какое дело не возьмётся, ничего не получается. Может, он и не Волшебник вовсе?

– Волшебник, Волшебник, Павел Антонович, – уверял министр культуры, – ещё какой Волшебник. По ходу пьесы выясняется, что это самый могущественный Волшебник во Вселенной. Его даже боги уважают, а некоторые из них даже боятся его. Дело не в Волшебнике, дело в том, что обстановка в городе такая, что даже Волшебник ничего не может исправить. Даже он, когда становится инспектором дорожной полиции, начинает брать взятки. Он и ректором института одного работал, так в результате спился и сошёл с ума.

– Вот как… – задумчиво произнёс президент. – Говоришь, что пьеса имела огромный успех?

– До сих пор не расходятся, Павел Антонович, сидят в зале и аплодируют, – сказал министр культуры.

– Кто аплодирует, Владимир Яковлевич? – спросил президент.

– Зрители, Павел Антонович, зрители аплодируют, – ответил министр культуры. – Зрители аплодируют, аплодируют, аплодируют; никак не могут закончить аплодировать. До сих пор хлопают. Хлопают так, что даже здесь слышно. Вот, прислушайтесь, господин президент, Вы сами услышите.

Президент прислушался, а министр культуры подошёл к окну и открыл его. С улицы доносились аплодисменты.

– Действительно, даже здесь слышно, – сказал президент.

– Ну! А я что говорю. Аплодируют, – радостно сказал министр культуры, возвращаясь на своё место. – Особое удовольствие им доставила сцена, где Волшебник стал президентом. Актёра, сыгравшего эту роль, после спектакля вокруг театра на руках пронесли восемь раз.

– Так Волшебник и президентом проработал? – Павел Антонович насторожился.

– Ну да, в самом финале. Я же Вам говорил, – ответил министр культуры. – Всё как положено; выборы прошли; Волшебника выбирают президентом; намерения – благие; проходит год и…

– И что? – спросил нетерпеливо Павел Антонович.

– И ничего, – ответил министр культуры, – сплошной брак в работе и пьянство на рабочем месте.

– Какое пьянство, Владимир Яковлевич?! – воскликнул президент. – Я ведь не пью.

– Да Вы-то здесь при чём, Павел Антонович? – ответил министр культуры. – Это не о Вас. Это в пьесе президент только и делал, что занимался разной ерундой, да водку жрал. Господин президент, – воскликнул министр культуры, – там такая грандиозная финальная сцена.

– Какая сцена? – спросил нетерпеливо президент.

– Встреча в поезде, господин президент, – ответил министр культуры, – в самом конце. Президент сбегает от всех, садится в поезд и там, при странных обстоятельствах, произносит свой монолог. Вы не поверите, господин президент, но… я плакал.

– Вы?! – воскликнул удивлённо президент. – Быть этого не может.

– Рыдал, как ребёнок, – отвечал министр культуры. – Я и сейчас, вон, прослезился, как вспомнил. Да что говорить, я был один из тех, кто носил после спектакля исполнителя главной роли на руках вокруг театра.

Глава сорок шестая

Президент какое-то время смотрел на министра культуры и молчал. Он как будто пытался разглядеть что-то в министре культуре; он будто бы хотел в нём что-то увидеть, что-то такое, чего ещё никогда не видел. Министр тоже молчал. Поведение президента его несколько насторожило. Что-то недоброе для себя почувствовал министр культуры в том, как смотрит на него президент.

Первым не выдержал министр культуры. Ну ему и по должности было положено не выдержать первому.

– А чего это Вы, Павел Антонович, так смотрите на меня? – спросил министр культуры.

Павел Антонович по-прежнему молчал. Только лёгкая улыбка промелькнула на его лице и тут же пропала.

– Может, Вы в чём-то меня подозреваете, Павел Антонович? – спросил министр культуры.

Президент молчал.

– Так я Вам, Павел Антонович, – воскликнул министр культуры, – детьми своими клянусь, дочерью своей клянусь, у которой сегодня день рождения, что всегда был и остаюсь Вам, господин президент, Павел Антонович, преданной собакой. Спросите об этом любого в государстве. Вам любой подтвердит.

– Ты мне, Владимир Яковлевич, лучше вот что объясни, – не спеша начал говорить президент. – Почему меня в этой стране все, ну все без исключения, считают идиотом? Я что, Владимир Яковлевич, похож на идиота? Нет. Я сам знаю, что я нисколько на него не похож. Тогда почему? Нет, ты ответь, Владимир Яковлевич, почему меня все в этом государстве, даже твоя дочь и та считает меня идиотом.

– Услышав такое, услышав, что его дочь считает президента идиотом от самого Павла Антоновича, Владимир Яковлевич испугался не на шутку. Он испугался так сильно, что потерял всякую способность рассуждать здраво и понёс полную ахинею.

– Нет, – робко, дрожащим голосом отвечал министр культуры, – Вы, наверное, всё не так поняли, Павел Антонович. – Моя дочка любит Вас. Если желаете, господин президент, я сейчас же представлю Вам доказательства её к Вам любви. Вчера вечером, вот верите, господин президент, перед сном спрашиваю её: «Кого больше всех любишь, доченька? Маму или папу?». «Президента!» – отвечает, – после этих слов министр культуры зачем-то плюнул три раза через левое плечо, хотя знал наверняка, что Павел Антонович верил в другого бога. – Кроха малая, господин президент, ей ведь сегодня только двенадцать лет исполнилось, а видали, что отвечает! Президента, говорит, нашего, Павла Антоновича люблю больше всех и замуж за него мечтаю выйти, когда вырасту. Я говорю: «Глупая, он же старый, женат и у него ребёнок есть.» Так она, господин президент, знаете что мне на это ответила?

Павел Антонович смотрел на Владимира Яковлевича так, как обычно смотрят на кошмарное недоразумение, мешающее жить, и молчал.

– Говорит: «Мне плевать на его ребёнка, а я его и с ребёнком люблю даже ещё больше!» – рассказал Владимир Яковлевич и снова зачем-то плюнул три раза через левое плечо.

Павел Антонович достал из кармана пистолет и выстрелил Владимиру Яковлевичу в живот. Но этим выстрелом Павел Антонович только ранил Владимира Яковлевича. Лёжа на полу, истекая кровью, Владимир Яковлевич продолжал.

– Вы правильно сделали, господин президент, что сами пристрелили меня, – тяжело ворочая языком, говорил министр культуры. – Сняли грех с души. Потому как после этого нашего с Вами разговора, после того, как вышел бы из Вашего кабинета, я бы сам застрелился. Я хотел застрелиться сразу, как закончился спектакль, да пока таскал исполнителя главной роли на руках вокруг театра восемь кругов, забыл. Сейчас вот вспомнил. А ещё я вспомнил, как третьего дня, когда ехал по центральной улице, сбил женщину с коляской. А год назад задавил насмерть двух пьяных мужиков. А три года назад, находясь за рулем своей машины в нетрезвом виде, я на огромной скорости промчался по трамвайной остановке. Тогда я покалечил и убил восемнадцать человек. А мне ничего за это не было. Потому что я – министр культуры. Я – культурный человек.

– Врёшь ты всё, Владимир Яковлевич, – сказал Павел Антонович, – ничего этого не было, я бы знал. Да и кровь твоя, что из под пиджака хлещет, не настоящая, а сок томатный, скорее всего. Патроны-то мои, Владимир Яковлевич, холостые. Так что хватит комедию разыгрывать передо мной, подымайся, давай, да приводи себя в порядок.

Глава сорок седьмая

Министр культуры, как ни в чём не бывало, поднялся с полу, отряхнул пиджак, вытер, как мог и чем мог (носовым платком), сок на пиджаке и сел за стол.

– Я, если честно, Павел Антонович, – тяжело, устало произнёс Владимир Яковлевич, – уже и не понимаю, где реальность, а где вымысел. Вот Вы сказали, что патроны холостые, так я сразу и сообразил, что действительно они холостые и всё это – спектакль, а мы с Вами – на сцене. А там вон, – махнул рукой министр культуры вперёд, – зрители сидят и в бинокли на нас смотрят.

Павел Антонович посмотрел туда, куда показывал Владимир Яковлевич и ему стало нехорошо. Он действительно увидел ряды кресел в большом зале, увидел зрителей, сидящих в этих креслах и внимательно за всем наблюдающих. Кое-где даже раздались аплодисменты.

– Так это… что? – тихо спросил президент, подымаясь со своего бриллиантового кресла. – Это всё – спектакль?

По залу пролетел лёгкий смех. Зрителям понравилась глупая физиономия президента.

– Этим своим спектаклем, – сказал министр культуры, – Волшебник смешал в городе реальность и вымысел.

Министр культуры тяжело вздохнул и вытер платком пот со лба.

– Каждое мгновение, господин президент, всё меняется.

– Что меняется, Владимир Яковлевич? – спросил Павел Антонович, стоя на краю сцены и глядя в зал.

Министр культуры сидел за столом президента, обхватив голову руками, и стонал. Павел Антонович посмотрел на него и вернулся на своё место. В этот момент зал исчез и кабинет президента уже не был театральной декорацией. Всё стало реальностью.

– Опять реальность? – тихо спросил Павел Антонович.

Министр культуры перестал стонать и посмотрел вокруг.

– Теперь так будет всегда, – сказал министр культуры. – В какой-то момент реальность станет вымыслом и мы все окажемся на сцене, и мы все окажемся самыми обычными актёрами, исполняющими свои роли. И Ваша роль, Павел Антонович, – это роль президента, а моя – роль министра культуры. Волшебник сказал, что иначе нельзя. Иначе мы все сойдём с ума. Потому что занимать такие высокие должности, обладать такой властью и не сойти с ума, как сказал Волшебник, невозможно.

Раздались бурные аплодисменты. Павел Антонович вздрогнул от неожиданности. Он посмотрел вперёд и увидел, что он опять на сцене, что его бриллиантовое кресло вовсе не из драгоценных камней, а сделано из дерева и покрашено специальной краской. А министр культуры стоит на краю сцены и кланяется. Из зала летят букеты цветов и один букет угодил Павлу Антоновичу в лицо. Это был букет из жёлтых роз. Было больно, очень больно. Павел Антонович заплакал. А зрители подумали, что актёр плачет от счастья.

– Браво, президент! – кричали из зала. – Браво!

– Браво, министр культуры! – кричали из зала. – Браво!

Из зала летело много цветов и все они почему-то били Павла Антоновича по лицу. Министр культуры продолжал кланяться, а Павел Антонович не имел в себе сил даже просто подняться с кресла и покинуть сцену. Помощник режиссёра кричал Павлу Антоновичу, чтобы тот уходил, чтобы он встал, поклонился и уходил со сцены, потому что сейчас будет другая сцена, но… Павел Антонович продолжал сидеть в кресле и плакал. А зрители были уверены, что актёр плачет от счастья и аплодировали ещё громче, и ещё громче кричали «Браво», и ещё пуще забрасывали несчастного Павла Антоновича букетами колючих жёлтых роз.

– Я ненавижу жёлтые розы, господа, – жалобно говорил президент, но его не слышали. – Мне больно, господа, прекратите.

– Уходите со сцены, – громко шептал помощник режиссёра, – Павел Антонович, богом заклинаю, кланяйся и уходи, уходи со сцены. Сейчас выход Волшебника, сейчас должна начаться последняя сцена, сцена встречи в поезде.

Глава сорок восьмая

Павла Антоновича охватил ужас от всего происходящего. Ничего толком не соображая, Павел Антонович вскочил со своего игрушечного, декоративного кресла и побежал за кулисы, сбивая с ног помощника режиссёра.

Президент бежал по театру, не замечая людей, которые были на его пути. Выбежав на улицу, Павел Антонович огляделся. Крупный снег падал на землю. Павел Антонович никак не мог сообразить, что ему делать дальше.

– Павел Антонович, Вы? – услышал он за своей спиной.

Оглянувшись, он увидел одного из святых земли-матушки.

– С наступающим Вас праздником, господин президент, – сказал святой. – Как Вам не холодно? На улице минус двадцать, а Вы в одной рубашке и брюках. И почему Вы в сандалиях, да ещё и на босу ногу?

Раздались жидкие аплодисменты. Павел Антонович посмотрел туда, откуда раздавались хлопки. Он опять увидел зал и зрителей.

– Это какое-то безумие, – сказал Павел Антонович, – скорее всего, я заболел и мне снится кошмарный сон.

– Мне надо успеть на поезд, – услышал президент шёпот возле своих ног.

Павел Антонович посмотрел вниз и мурашки пробежали по его телу. Это был голос суфлёра. Суфлёр сидел в своей суфлёрской будке и ехидно улыбался Павлу Антоновичу.

– Мне надо успеть на поезд, – шёпотом повторил суфлёр.

– Мне надо успеть на поезд, – громко повторил Павел Антонович, глядя в зал.

Зрители волновались. Зрителей очень взволновало всё, что происходило на сцене. Зрители ждали развязки.

– Интересно, – шёпотом спросил сидящий в первом ряду мужчина у своего соседа, – сможет ли он до конца сыграть свою роль, или застрелится?

– Ни то и ни другое, – шёпотом отвечал ему его сосед. – До конца он конечно не выдержит, характер – не тот. Но стреляться не станет. Скорее всего, он повесится или отравится.

– Тише, – раздался нервный шёпот, – мешаете слышать.

Павел Антонович только сейчас действительно понял, что он – на сцене и что все ждут только его: его слов, его действий. Надо было что-то делать, но Павел Антонович никак не мог сообразить, что именно делать.

«Господи, – подумал Павел Антонович, – как же до меня сразу-то не дошло, что я всего-навсего артист. И моё президентство – это всего-навсего роль. Скорее всего, я… Я, наверное, пьющий, и поэтому у меня очень плохая память. Я забыл свою роль. Я забыл слова, я забыл, что я должен делать дальше.»

В это мгновение Павел Антонович увидел лицо главного режиссёра. Михаил Олегович сидел в третьем ряду и, как ни странно, смотрел на всё спокойно и кивал головой так, как обычно он кивает, когда всё идёт так, как надо. Рядом с Михаилом Олеговичем сидел Олег Михайлович. Михаил Олегович наклонился чуть в сторону Олега Михайловича и прошептал тому:

– Бубенцов!

– Что? – прошептал в ответ Олег Михайлович.

– Бубенцов! Исполнитель главной роли, – шептал главный режиссёр, а Олег Михайлович с пониманием качал головой. – Как играет, как играет. Это он специально сейчас паузу взял. Я с ним три месяца репетировал эту паузу. Вы не поверите, Олег Михайлович, но Бубенцову всегда плохо удавались паузы.

– Не выдерживал? – шёпотом спросил Олег Михайлович.

– В том-то вся и беда, любезный Олег Михайлович, – шептал Михаил Олегович. – Зато сейчас… Как держит! Как держит!

– А Вы не боитесь, что пауза затянется? – спросил Михаил Олегович.

– Нет, – шёпотом отвечал главный режиссёр. – Когда я почувствую, что пауза затянулась, я либо кашляну, либо чихну.

– Гениально, – прошептал Олег Михайлович.

«Значит, я никакой не Павел Антонович, а актёр Бубенцов? – думал Павел Антонович. – А те, кто сейчас в зале, думают, что я держу паузу? Какой кошмар. Но ведь я не смогу вечно держать паузу. Я должен буду что-то сказать, что-то сделать. Хорошо бы ещё вспомнить, что за пьесу мы играем. Кто автор всего этого. Думай, Бубенцов, думай, вспоминай. Кажется, что-то припоминается. Мы репетировали пьесу шесть месяцев. Нам обещали большие деньги, а в случае успеха… снять сериал. Так. Но что дальше. Почему я не помню своих слов?»

И здесь Бубенцов вспомнил, как на репетиции Михаил Олегович учил их. «Главное, – говорил главный режиссёр, – понять свою роль. Вот Вы, Бубенцов, Вы поняли свою роль? – обращался Михаил Олегович к Бубенцову.»

– Сцена в поезде! Сцена встречи в поезде! – шёпотом за кулисами надрывался помощник режиссёра. – Все задействованные в последнем акте прошу на сцену.

– Как? Уже? – испуганно воскликнула Ольга Николаевна Стрешнева. – Последняя сцена?

– Оленька Николаевна, милая, – шептал помощник режиссёра, берите свой чемодан и на сцену, на сцену.

– Да-да. Я иду, – испуганно отвечала Ольга Николаевна, подымая с полу огромный чемодан и выходя на сцену, где всё это время томился Павел Антонович.

– Увидев на сцене Ольгу Николаевну, Павел Антонович чуть успокоился. Ему стало несколько легче. Всё это время он пытался вспомнить суть своей роли и никак ничего не мог понять.

– Господи, Ольга Николаевна, Вы здесь?! – воскликнул Павел Антонович. – Как же я рад Вас видеть, Ольга Николаевна, Вы себе представить не можете.

В зале раздались аплодисменты.

– Ну! – радостно прошептал Михаил Олегович в сторону Олега Михайловича. – Как! Ведь вот в самую точку, в самую суть угадал и вовремя произнёс свои слова.

– Гениальный актёр. Гениальный, – прошептал я. – Как говорите его фамилия? Бубенцов?

– Бубенцов, – ответил Михаил Олегович. – Вот увидите, Олег Михайлович, этот актёр ещё себя покажет; он ещё всех нас… удивит, вот увидите.

Глава сорок девятая

А на сцене продолжался спектакль. Последняя сцена происходила в вагоне поезда. Ольга Николаевна вышла из своего купе и встала у окна, рядом с Павлом Антоновичем.

– Я тоже, Павел Антонович, рада Вам, – сказала Ольга Николаевна. Как спалось, Павел Антонович? А Ваша супруга, сынок Ваш… они где?

– Если честно, Ольга Николаевна, я не знаю, – ответил Павел Антонович. – Со мою последнее время такое происходит… Смешались реальность и вымысел. Я уже не понимаю, кто я, где я, зачем я и почему я. Напомните мне, Ольга Николаевна, что вокруг нас сейчас происходит? Почему мне так тяжело? Почему я ничего не могу понять из того, что делается вокруг меня?

В зале раздались аплодисменты.

– Вот сейчас, Ольга Николаевна, Вы слышали? – спросил Павел Антонович. – Вроде как аплодисменты в мой адрес раздавались?

– Аплодисменты? – спросила Ольга Николаевна, оглядываясь по сторонам и ничего подозрительного не замечая.

Павел Антонович огляделся вокруг. Он понял, что сцены уже нет, а он действительно находится в вагоне поезда, в проходе, рядом с Ольгой Николаевной. Но никого рядом нет; и нет никакой сцены, и нет зрителей.

– Последнее время я очень плохо себя чувствую, Ольга Николаевна, – сказал Павел Антонович. – Мне иногда кажется, что всё происходящее с нами – это какой-то дурной сон.

– Сон? – переспросила Ольга Николаевна.

– Да, Ольга Николаевна, сон, – ответил Павел Антонович. – И мне снится, что я вовсе никакой не президент, а актёр, который играет роль президента. Но ведь это не так? – Павел Антонович схватил Ольгу Николаевну обеими руками и повернул к себе лицом. – Скажите, что всё это не так, что это – не сон, и мы – действительно любовники, и я – президент, и мы едем в поезде…

Павел Антонович вдруг замер, поражённый какой-то внезапно пришедшей на ум мыслью. «Мы едем в поезде? – подумал Павел Антонович. – Но… Зачем мы едем в поезде? Куда мы едем?»

– Павел Антонович, Вы делаете мне больно, – сказала Ольга Николаевна. – Отпустите меня. В любую минуту может выйти мой муж. Боюсь, что он нас не поймёт.

Павел Антонович отпустил Ольгу Николаевну.

– Ваш муж? – спросил Павел Антонович. – Он тоже здесь? Но почему? Зачем он едет в том же поезде, в каком едем мы с Вами?

– Мы все, Павел Антонович, мы все – в этом поезде, – ответила Ольга Николаевна. – И я, и Вы, и наши дети, и мой муж, и Ваша жена. Даже Алексей Иванович здесь.

– Мой секретарь? – спросил Павел Антонович. – Но он здесь на кой пёс сдался?

– Здесь все, Павел Антонович, – сказала Ольга Николаевна. – Здесь и мои родители, Владимир Яковлевич тоже здесь. Лев Николаевич – автор пьесы… он в соседнем купе. Даже главный режиссёр, Михаил Олегович, и тот едет с нами в этом поезде. И начальник тюрьмы здесь, и тюремный надзиратель… Все здесь, Павел Антонович, все мы едем в этом поезде.

Павел Антонович всё это время испуганно смотрел на Ольгу Николаевну.

– Но… куда мы все едем, Ольга Николаевна? – спросил Павел Антонович.

– На Южный курорт, Павел Антонович, – зло, сквозь зубы, ответила Ольга Николаевна, – мы все едем на Южный курорт.

– Почему на… Южный курорт? – спросил Павел Антонович.

– Потому что так было угодно Вам, господин президент, – ответила Ольга Николаевна и, резко повернувшись, ушла в своё купе.

Павел Антонович опять остался один. На всякий случай он сильно зажмурил глаза и открыл их через некоторое время. Ему было важно понять, где он, на сцене или в настоящем вагоне поезда. Открыв глаза, Павел Антонович понял, что он пока ещё в поезде; зрителей, во всяком случае, Павел Антонович не заметил.

В это время дверь одного купе открылась и из него вышел сын Павла Антоновича.

– Папа, сколько ещё ты собираешься стоять в проходе? – спросил Антон. – Иди в купе, мама ждёт.

Павел Антонович смотрел на сына так, как будто это вовсе и не сын его, а какое-то чудовище, от которого можно всего ожидать.

– Да что с тобой, папа? – воскликнул Антон. – Ты себя хорошо чувствуешь? Человеческим языком тебе сказали, чтобы ты шёл в своё купе, а ты… смотришь на меня так, как будто видишь меня впервые.

– Иди в купе! – раздался злой шёпот из-за кулис справа.

Павел Антонович посмотрел в ту сторону, откуда раздавался злой шёпот и увидел там помощника режиссёра. Тот смотрел на него очень сердито и продолжал шипеть на него с тем, чтобы Павел Антонович валил со сцены, потому как сейчас выход дочери Волшебника.

– Бубенцов! – услышал Павел Антонович шёпот внизу.

Павел Антонович глянул себе под ноги и увидел суфлёра. Павел Антонович стоял как раз напротив суфлёрской будки.

– Бубенцов, – шептал суфлёр, – Вы уходите, уходите в своё купе. Сейчас сцена встречи Вашего сына с дочерью Волшебника.

– Я не вижу, где моё купе, – зашептал в ответ Павел Антонович.

– Вот идиот, – в отчаянии воскликнул за кулисами помощник режиссёра. – Сюда, сюда уходи и всё, – зашептал помощник режиссера. – Здесь твоё купе, здесь.

Павел Антонович испуганно поглядел на своего сына, затем бросил взгляд в зал, увидел там счастливое лицо Михаила Олеговича, шептавшего что-то на ухо мне, и со словами: «А пошло оно всё к такой-то матери», быстро ушёл за кулисы.

Глава пятидесятая

Сразу затем, как Павел Антонович ушёл в своё купе, открылась дверь соседнего купе и из него вышла очень красивая девочка, лет двенадцати. Девочка молча встала у окна рядом с Антоном Павловичем.

Антон Павлович повернул голову в сторону девочки и посмотрел на неё. Девочка показалась ему очень красивой и он сразу же влюбился в неё.

– Разрешите представиться, – сказал Антон Павлович, – меня зовут Антон. А Вас как зовут?

– Рокжена, – представилась девочка, даже не посмотрев в сторону сына президента.

– Какое странное имя, – ответил Антон, – Рокжена. Кто Вам придумал такое имя?

– Мои родители, – спокойно ответила девочка, не глядя на Антона.

– Странно. А почему Вы не смотрите на меня, Рокжена? – спросил Антон. – Должно быть Вы боитесь меня?

Рокжена молча повернула голову и посмотрела на Антона так, что тому стало страшно.

– Почему я должна Вас бояться? – спросила Рокжена.

– Ну… – несколько смутившись, отвечал Антон, – как-никак, я – сын президента нашей страны. Уже сейчас меня боятся миллиарды людей на этой планете, а мне всего-навсего одиннадцать лет. А Вам сколько лет?

– Двенадцать, – ответила Рокжена. – А почему Вас боятся миллиарды людей?

– Я могу безнаказанно убивать, Рокжена, – ответил Антон, – поэтому меня и боятся миллиарды. Хотите, я на Ваших глазах кого-нибудь сейчас убью?

– Зачем? – спокойно спросила Рокжена.

– Затем, чтобы доказать Вам, что я могу убивать, – ответил Антон. – А ещё затем, чтобы произвести на Вас впечатление. Вы, Рокжена, очень красивая девочка. Таких красивых девочек я в своей жизни ещё ни разу не встречал. Я влюбился в Вас с первого взгляда. Конечно меня несколько огорчил тот факт, что Вы старше меня на целый год и… признаюсь, я расстроился, когда Вы сказали, что Вам уже двенадцать лет, но… Я ничего не могу с собой поделать. Моё чувство к Вам столь велико, что я решил больше не переживать из-за Вашего возраста.

– Вашего возраста… – тихо повторила Рокжена.

– Вы что-то сказали? – спросил Антон.

– Нет. Ничего, – ответила Рокжена. – Это я так… Сама с собой тихо рассуждаю. Не обращайте внимания, Антон. Так Вы говорите, что влюбились в меня с первого взгляда?