Текст книги "Почтовый ящик"

– Мне наплевать, что у вас тут принято, а что не принято. Начальник тут мне выискался! Все ваши идеи бездарны, а я должен вкалывать, – продолжал отказываться от работы Крысанов.

– Идеи тут ни при чем. Это текущая работа. Измерений вы делать не умеете, с теорией у вас тоже трудности, документацию писать вам скучно. Вот, осваивайте расчеты. Я хлопочу, чтобы нам в лабораторию дали ЭВМ. Будет у вас свой участок работы. А все время заявки на изобретения писать у нас в лаборатории не получится. Если вас интересует только этот вид деятельности, то идите работать в патентный отдел, – сказал Сережа, гордясь тем, как он спокойно все объясняет возбужденному сотруднику, какой он выдержанный и мудрый руководитель. Слово «компьютер» тогда употреблялось редко, говорили «ЭВМ», электронно-вычислительная машина. Если начальник лаборатории хоть еще и не получил, но уже хлопотал о приобретении ЭВМ, то это был человек со связями, имеющий вес. И вот такой большой человек Сережа Зуев так понятно и ласково все объясняет грубияну-подчиненному. Любо-дорого послушать!

– Идите?! Сами вы идите! – закричал Крысанов. – Указывать он мне тут будет! Понаехало вас в Москву из деревни Какашкино! Сиротка, приехал в зятья поступать! Спите спокойно в своих могилках, папаша, мамаша и сестренка, невинная девица, я без вас еще лучше пристроюсь!

Сережа застыл, откинувшись на спинку стула, не в силах двинуться, выпучив глаза и непроизвольно открывая и закрывая рот, как живая плотвица на дне лодки. Сережа как будто растроился, разделился на три части. Во-первых, парализованное тело сидело на стуле и не могло пошевельнуться. Во-вторых, в голове спокойно текли мысли: «Надо же! Как этот Крысанов из пустяка устроил скандал?! Чем я его так задел? А чем он меня в нокаут поверг? Подумаешь, родителей моих упомянул, которых не видел никогда. Это ведь только, чтобы меня чем-нибудь оскорбить. Теперь надо его увольнять, наверное…» Был еще некто третий, который смотрел на Сережу со стороны и говорил: «Какой же у меня дурацкий и беспомощный вид. Развалился на стуле и рот открыл, как запыхавшаяся бабушка. Ведь при всех. Неудобно, стыдно!»

– Что раскорячился? – с ухмылкой спросил Крысанов.

– Немедленно замолчите! – в голос закричала Валентина Михайловна с ненавистью глядя на Крысанова. – Вы – негодяй! Не смейте так говорить!

Крысанов испугался Валентины Михайловны, втянул голову в плечи, секунду помедлил, потом поднялся и большими шагами направился к дверям лаборатории. Шел Крысанов размахивая руками, не так, как все люди, а наоборот – левая рука шла вперед вместе с левой ногой, а правая – вместе с правой. Так ходил великий актер Николай Гриценко в фильме «Анна Каренина». У Гриценко такая походка была актерской находкой. Крысанов тоже, наверное, хотел своей походкой что-то продемонстрировать.

Валентина Михайловна уселась на теплый еще после Крысанова стул и стала смотреть на Сережу.

– Чего вскочили? Я бы и сам справился, – сказал Сережа.

– Да, справился бы! Ты посмотри на себя! – усмехнулась Валентина Михайловна и продолжила. – А ведь знаешь, голубчик, ты сам виноват!

– Я всегда во всем виноват, – сказал Сережа.

– Нет, ты не отмахивайся, а послушай. Кто получил авторское? Зуев, Севостьянов, Крысанов. Если бы вы с Мишей вдвоем числились бы авторами, никто бы слова не сказал. А тут взяли случайного человека себе в соавторы, которого тут не было в помине, когда антенна разрабатывалась, а тех, кто вам помогал, не включили. Где в списке Полоскин? И я, между прочим!

– Ну, Валентина Михайловна, вы же знаете, как было! Искали, чем его занять, вот сунули ему заявку оформлять. Там и патентовать-то было нечего, а неожиданно получилось.

– Это тебе для мемуаров. А факт налицо, взял негодяя себе в компанию, а нас не взял, вот и получил!

– Да, мне в голову не пришло, что могут быть последствия… Подумать не могли, что получится, а то бы, конечно, вас с Валеркой включили…Прошу прощения, – расстроился Сережа.

– Не подумал! Раз ты – начальник, должен думать! – ответила Валентина Михайловна.

– Тогда и вы тоже подумайте, – пришел в себя Сережа. – Заявки оформлять никто не хочет. Я вас сколько прошу? Есть же материал. Сядьте и напишите. Будут авторами те, кто изобрел: Зуев, Гуржий, Полоскин и вы. Или опять Крысанова привлекать?

Через полчаса Крысанов вернулся в лабораторию и уселся на свое место. Сережа подошел к его столу и сказал.

– Пишите заявление об уходе. Я с вами не сработался.

– Сам пиши, бездарь деревенская! А я тут тебя пересижу. Пшел вон! – прошипел Крысанов.

Сережа взял Крысанова за ворот пиджака, вытянул из-за стола, подтащил к дверям лаборатории и собрался, было, вытолкнуть его в коридор, но их расцепили ребята.

Валентина Михайловна в тот же день уселась оформлять заявку на изобретение.

А Сережа занялся противным делом – увольнением неугодного сотрудника. Он ловил Крысанова на опозданиях, снижал ему квартальную премию, не отпускал с работы. Добился, чтобы Крысанову объявили выговор. Написал директору записку с просьбой понизить Крысанова в должности, сделал так, что Крысанову не дали путевку в дом отдыха, хоть Крысанов в своем заявлении на путевку и написал, что он коренной москвич и старший лейтенант запаса. В общем, предпринимал все несимпатичные действия, которые вынужден предпринимать лишенный настоящей власти руководитель.

По ходу дела до Сережи дошло, почему Крысанов так повел себя, что его спровоцировало на скандал. Будучи ловким оформителем заявок на изобретения, Крысанов считал именно себя изобретателем, первым новатором, Эдисоном, Кулибиным. Оформляя чужие мысли, засовывая их в искусственную и неудобную структуру заявки, Крысанов полагал, что он и есть главный соавтор. У него в голове сформировалась система доказательств собственной одаренности, своего превосходства перед этими недоумками, не способными без него получить авторское свидетельство. И тут некто Зуев заявляет ему, как само собой разумеющееся, что его место в патентном отделе. Намекает, что в соавторы его взяли, потому что принято таких вот оформителей вписывать, а то заявки писать будет некому. Ну, как тут было Крысанову сдержаться! Сережа подумал, что мог бы догадаться раньше, тогда можно было бы избежать скандала, и действительно потихоньку сплавить Крысанова в патентный отдел.

Правда, просматривая в отделе кадров личное дело Крысанова, Сережа понял, что он заблуждался не один. Крысанов работал в пятом «ящике», он был соавтором пяти изобретений. Через некоторое время после получения первых четырех авторских свидетельств Крысанов переводился в другой институт. Сережа, выходит, участвовал в пятой серии этого многосерийного фильма. Изучив личное дело, Сережа не удержался и сказал Крысанову:

– В предшествующих четырех учреждениях вас, Виктор Николаевич, держали от трех лет до четырех лет и двух месяцев. Я решил пойти на рекорд и уволить вас до истечения двух лет и десяти месяцев.

– Будь ты проклят, говно! – огрызнулся загнанный в угол Крысанов.

– Да, пожалуй, в этот срок я уложусь, – жестоко повторил Сережа.

Два раза Сереже звонили коллеги из других институтов, и оба раза возникал одинаковый разговор.

– Сергей Геннадьевич, к нам приходил ваш Крысанов. Вы не будете возражать, если мы возьмем его к нам переводом?

– Нет, не буду, – отвечал Сережа.

Но собеседник ожидал более полного ответа:

– А что он за специалист? Он сказал, что к вам в институт ему далеко ездить, и в этом состоит причина перехода.

– Он у нас недавно работает. Я затрудняюсь его аттестовать, – уходил от ответа Сережа. Тогда собеседник оставлял дипломатию и говорил напрямик:

– Он на все вопросы отвечает, что у него пять авторских свидетельств. Он, вообще, нормальный?

Что было ответить Сереже? Любой ответ плох. Один раз сказал: «Ой, извините, меня главный инженер вызывает!» Потом стыдно было за свой ответ. Другой раз сказал, что Крысанов заявки на изобретения хорошо оформляет, а больше он сказать ничего не может. Так все-таки лучше.

Значит, Крысанов искал работу, не сидел просто так.

Преследуя Крысанова, Сережа вдруг обнаружил, что лаборатория его в этом никак не поддерживает, не чувствовалось, чтобы у Крысанова в коллективе «горела земля под ногами».

– Вы, похоже, согласны и дальше этого типа терпеть?! – с обидой сказал Сережа Валере Полоскину.

– А нам-то что? У Крысанова конфликт с начальством, то есть с тобой. Вот и давайте, бодайтесь, а мы посмотрим, что будет, – дерзко глядя Сереже в глаза, сказал Валера.

Сережа потупил взор и ничего не ответил. «Ладно, дорогой, – подумал Сережа. – Я тебе сейчас покажу, с кем у Крысанова конфликт!» В тот же день Сережа подошел к Крысанову и сказал вполголоса несколько притворным тоном.

– Смотрю я на вас, Виктор Николаевич, и думаю, что нет на земле справедливости. Вы для работы – человек бесполезный, ноль без палочки, а Полоскин может все, фактически незаменимый работник. А платят что вам, что ему почти одинаковую зарплату. И я ничего не могу изменить, разве что квартальную премию у вас убавить, а ему прибавить. Вот я и думаю…

– Дешевка ваш Полоскин, самоучка, четыре класса образования, – сходу завизжал Крысанов. Замолчал, потом решил, что сказанного мало, и добавил. – Мордва этот ваш Полоскин, татарин! Басым-барасым, мала-мала понимай, ек.

Последние слова Крысанов произнес на родном, по его мнению, для Полоскина языке.

– Слушай, Крысанфа, а ты, часом, не негр? – отозвался со своего места Валера.

Валера Полоскин был русским, а не татарином. С татарским народом Полоскина объединяло то, что он уже три года подряд ездил в свой отпуск с бригадой плотников подрабатывать в колхоз «Коммунизм-Га» недалеко от Набережных Челнов, а потом рассказывал в лаборатории о тамошних жителях с симпатией и сочувствием.

После этого эпизода никто не говорил Сереже, что изгнание Крысанова – это его личное дело.

Процесс насильственного увольнения Крысанова затянулся настолько, что на заявку, написанную Валентиной Михайловной, успел прийти положительный ответ, то есть предложенное устройство признали изобретением. Узнав об этом, Крысанов был потрясен. На всех этажах института он кричал, что у него украли изобретение. Валентина Михайловна возмущенно сказала: «Но вы даже не знаете, о чем заявка!» Крысанов посмотрел на нее с презрительным удивлением и пробормотал: «Причем тут это?»

Сережа убедился в правильности своей догадки о взглядах Крысанова на изобретательство. Воровство, по мнению Крысанова, состояло в том, что ему не дали оформлять заявку и не включили на этом основании в коллектив авторов. Но Валентина Михайловна не поверила Сережиным объяснениям, сказала, что это слишком сложно и не жизненно, а Крысанов орет просто потому, что он – сволочь.

Кончилась служба Крысанова тем, чем и должна была кончиться – он уволился из института по собственному желанию. Но шестого института он себе найти не смог и ушел в «никуда». Сережа не присутствовал при исчезновении Крысанова, за три дня до его ухода взял командировку и умотал в Питер, от греха подальше.

Через пару лет кто-то, вернувшись из Москвы, сказал, что видел, как Крысанов в переходе станции метро Проспект Мира торговал газетами.

– Вообще-то, жалко немножко… – сказал, узнав про эту новость, Сережа, который уже позабыл о своей злости.

– Ничего, дураков надо учить, – назидательно сказал Полоскин.

Глава 27

То, что на предприятии работают отец и муж, Таня особенно не ощущала. Так, иногда бывали моменты, в основном приятные.

Однажды давно, еще несколько лет назад, около Таниного стола остановился Зарезов, привычно посмотрел, какую книжку она читает, потом уставился на Таню красноватыми глазами навыкате и спросил в своей обычной грубоватой манере.

– Серега Зуев, что ли, твой муж?

– Да, – ответила Таня. От Зарезова, как всегда, попахивало, но Таня сидела за столом, а он стоял около нее, поэтому расстояние скрадывало запах.

– Нет, то, что ты Прокофьича дочка, я знал. Тебя поэтому сюда и взяли. Батюшку твоего я с давних пор знаю, и на полигоне вместе сидели, и вообще… А то, что Зуев – твой муж, мне в голову не пришло, – Зарезов сам перед собой оправдывался в собственной несообразительности. Он как будто ждал еще одного подтверждения вновь открывшегося обстоятельства.

– Я же вам говорю, Сергей Зуев – это мой муж, – сказала Таня и добавила, осмелев. – Разрешите представиться, Зуева Татьяна Андреевна.

– Да… толковый парень, шарит в нашем деле, – Зарезов в Таниных словах услышал только подтверждение того, о чем спрашивал. Он никакого значения не придал тому, как это было сказано.

– И обрати внимание, – продолжил Зарезов. – Не только разбирается, но и знает, чего хочет. Это еще реже бывает. А то, я думал, что ваше поколение в основном… книжки читает.

Евгений Алексеевич высказался и отошел. Сказал все-таки гадость. Вроде бы и похвалил Сережу и папу, но не преминул подчеркнуть, что к ней, Тане, эти похвалы не относятся. Ну, и Бог с ним. Он столько лет работает, поэтому столько знает. А Таня не так уж и давно. Кроме того, женщине тяжелее, два декретных отпуска, заботы о воспитании детей, домашние хлопоты, поди, все успей…

Бывало еще, вспоминали о ее семье, когда раньше были продовольственные заказы, правильнее бы их называть «наборы», и Тане доставался заказ по жребию. Тогда можно было услышать, как какая-нибудь обделенная сослуживица злобно шипела за спиной: «Все для своих!»

Андрей Прокофьевич велел Тане на хулу внимания не обращать, а если родственников хвалили, то говорить: «Спасибо, мне очень приятно», и больше ничего. «А то брякнешь лишнего, потом разбирайся», – добавлял отец.

Но после того, что произошло, все отцовские указания забылись мгновенно. Пришла после обеденного перерыва Ириша, молодая сравнительно дама, под тридцать. Незамужняя и без детей, к тому же простенькая, так что Таня считала себя неизмеримо выше нее. Уселась за соседний стол и стала демонстративно смотреть, пялиться на Таню, положив голову на ладонь, а далеко отставленный локоть уперев в стол. Чтобы так сесть, Ирише пришлось сильно изогнуться, получилась довольно принужденная и нахальная поза.

– Ты что, Ириша? – спросила Таня.

– Да вот, смотрю на тебя, Татьяна, и думаю, как он этакую кралю на такую свинку променял?

Таня испугалась, что всплыла история с тем парнем, с Андреем.

– Я что, похожа на свинью?

– И вправду, не знает! Ты разуй глаза-то! Твой Сергунчик-попрыгунчик адюльтер завел. Я-то думала, ты знаешь. Хотела просто последние новости сообщить, что опять их в обед вместе видела. Главное, было бы на что польститься, я же говорю: свинка, против тебя – тьфу, – наслаждалась Ириша.

Для Татьяны это было ошеломляющее сообщение. Все мысли о тайной любви вертелись у нее только вокруг ее давнишнего приключения. Мысли эти обволакивали реально произошедшие события, как паутиной, вились, перепутывались. Перевирался и смягчался тот обыкновенный и пошлый эпизод, создавался мягкий кокон таинственности, романтичности, отсутствия вины перед мужем… Андрей по-прежнему работал на предприятии, был такой же поджарый, но за эти годы поблек, совсем утратил былую привлекательность. У него стало бледное, немного отечное лицо, уходящая от носа внутрь беззубого рта верхняя губа. Говорили, что он пьет. Когда он случайно сталкивался с Таней, то здоровался довольно спокойно. Таня ему отвечала. Подумаешь, что-то когда-то было, да и то все равно, что не с ним, с этим поблекшим мужиком, а с другим, замечательным, прекрасным юношей…

А тут, здравствуйте, как обухом по голове. Нужно сначала убедиться, решила Таня. На следующий день Таня выскочила из проходной пораньше, перед обеденным перерывом, и, используя навыки, полученные при охоте за Андреем, стала подкарауливать Сережу. Вот он вышел и направился к лесочку невдалеке от проходной. Через пять минут показалась и она, разлучница, и поспешила в ту же сторону. Татьяна нарочно вышла из засады и пошла ей навстречу. Та увидела Таню, смутилась, сбросила шаг, заметалась, завертелась на месте, как колобок на блюдце. Потом, видать, опомнилась и пошла, не торопясь, куда шла, на свидание с ее мужем.

Других доказательств Тане не нужно было, и так все ясно! Надо что-то делать! Надо спасать семью! Правду мать говорила как-то, что Сережа гуляет. Таня ей тогда ответила строго, что этого не может быть. Видишь, может, оказывается. О, чуткое материнское сердце!

Что же предпринять? По своей привычке перекладывать любое дело на других Таня решила вынести Сережино поведение на суд общественности. Именно в таких формулировках вертелись в Таниной голове мысли о своих дальнейших действиях. Пусть коллектив поможет навести порядок, точнее, призовет ее мужа к порядку. Но как? Написать или поговорить с кем-нибудь? Писать в партком про неверного мужа? Над этим все смеются, да и парткомов уже нет. Именно поговорить. Не на собрании, конечно. Над этим тоже все смеются. В коллективе всегда есть люди, которые создают моральный климат. Что они говорят или делают, то и хорошо. Вот таких и нужно привлечь. Почему-то всплыл в памяти Зарезов. Ну, нет. Во-первых, он работает не с Сережей, а с ней, во-вторых, неизвестно еще, что он скажет. Нужно пригласить Валентину Михайловну, она нравственная женщина, поэтому должна пристыдить неверного мужа. Еще можно позвать Мишу Севостьянова. У Миши трое детей, и он верующий, ходит в церковь. Очень порядочный человек, он, конечно, будет на Таниной стороне.

Пригласив Мишу и Валентину Михайловну встретиться завтра перед работой, Таня в этот вечер удержалась и ничего не сказала Сереже о своем открытии. Сережа подумал, что пронесло, что Галочка напрасно испугалась. Даже почувствовал благодарность к жене за то, что она ничего не знает.

На следующий день Таня потащила Сережу на работу на пятнадцать минут раньше. В лесочке у проходной они встретились с Валентиной Михайловной и Мишей. Все сказали: «Доброе утро!», и приглашенные стали смотреть на Таню, зачем она их позвала. Таня начала:

– Я попросила вас прийти, потому что узнала… узнала, что… Я думала, что мой муж ходит на работу работать. А он завел шашни! Поэтому, я прошу вас, чтобы вы высказали свое отношение к этому…поступку.

Сережа от неожиданности раскрыл рот, Валентина Михайловна покраснела и стала смотреть в землю, ничего не говоря. Миша смотрел на Таню и думал, что бы такое сказать. Таня почувствовала, что коллектив еще не созрел для осуждения Сережи, поэтому продолжила.

– Я знаю, кто предмет. Это – ваша Галочка, как вы ее все называете. Она замужняя женщина, у нее дети. Она член профкома. Какое она имеет право!

Сережа испытал жгучий стыд за жену перед Валентиной Михайловной и Мишей. Какой позор! От неожиданности, от смущения Сережа, что называется, потерял лицо и понес ахинею.

– Таня, ты ошибаешься. Мы с Галей связаны по работе. Потом, у меня в лаборатории много нуждающихся в санаторно-курортном лечении, а Галя имеет вес в профкоме и может помочь. Вот, например, Валентине Михайловне нужна путевка в Кисловодск. Правда, Валентина Михайловна?…

Вот так-то вот… Струсил Сережа, отказался от своей Галочки, стоя перед судьями в лесочке у проходной, как апостол Петр отказался от Христа в Гефсиманском саду. Всю жизнь потом стыдился Сережа своего малодушия…

Валентина Михайловна молчала, и Сережа тоже замолчал. Заговорил Миша.

– Тань, мы-то с Валей тут причем?

– Вы – коллектив, и можете высказать свое мнение, – ответила Таня.

– Но дело-то не коллективное, скорее семейное, – продолжал мягко уходить в сторону Миша.

– Я пригласила не весь коллектив, а только двух человек, которых уважаю, – попыталась наладить контакт Таня.

– Нет разницы, двоих или десятерых, – сказал Миша.

– Нет, так не годится. Перед вами морально разлагается человек, а вы не хотите его спасти? Вы что, боитесь, потому что Сергей – ваш начальник? – Таня призвала Мишу проявить гражданскую позицию.

– Вот что, – сказал Миша, отзываясь на Танин призыв быть твердым. – Шашни там у вас или не шашни, любовь у вас или профсоюзная работа, мы не знаем и знать не хотим. Ты как будто родителей вызвала в школу. А это не повод устраивать родительское собрание. Сама разбирайся со своим двоечником. Пошли, Валя.

Миша взял под руку Валентину Михайловну и повел к проходной. Танина затея не удалась. Она ошиблась в этих людях. Думала, что они принципиальные, ответственные, а они то ли трусы, то ли подхалимы.

Дальше Танины действия были просты и незатейливы: она устраивала мужу скандалы каждый день. Говорила, что должна быть для него «вне конкуренции», что она отдала ему молодость, родила ему двух прекрасных детей, и теперь, когда она уже в возрасте, он стал заглядываться на скверных женщин. Говорила, что не понимает, как это Сережа клюнул на такую жирную бабу, тогда как раньше ему нравились стройные женщины. Попрекала тем, что вытащила его из дальневосточной дыры, всем обеспечила, а он чем ей ответил?

Таня узнала телефон мужа разлучницы и позвонила ему, чтобы спросить, знает ли он про эту связь и как реагирует? Но тот отреагировал странно. Сказал, что единственное, чем они с Татьяной Андреевной могут отомстить, так это встретиться и в ответ на их неверность тоже наставить им рога. Он еще ерничает! Шут гороховый! Правильно говорят, муж и жена – одна сатана.

Таня не была особенно занята ни семьей, ни бытом, ни работой, и незаполненная душа ее полностью налилась обидой, возмущением, негодованием. Себя жалеть – каждый большой мастер.

А Сережа смотрел на кричащую жену и думал: «Чего она орет? Хорошо бы замолчала…» Сережа старался, чтобы дома не знали о конфликте, Таня же, напротив, хотела, чтобы гнусное поведение Сережи стало предметом семейного обсуждения.

Покричали, поговорили, потом прошло. Ни Сергей, ни Таня разводиться не собирались…

* * *

Увы, читатель, мой герой изменял жене. Такое предосудительное поведение Сергея Зуева нуждается в некоторых комментариях.

Интимная сторона семейной жизни не очень устраивала Сергея. Естественные поползновения мужа Татьяна могла пресечь грубым отказом. Могла уступить, но демонстрируя явное нежелание. Однажды сказала ему как будто выстраданное: «Слушай, я давно хотела тебя спросить, а ты не можешь без этого обойтись?» Сережа обиделся, замер, отодвинулся от жены. Потом целую неделю смирял свою плоть. Так он всегда поступал, когда его прогоняла жена, пока гормоны не перебарывали обиду: в конце концов, с какой стати терпеть! Любой повод для перерыва в интимных отношениях Таня использовала сполна. Если, например, болела Анна Петровна, то Татьяна устраивала переселение. Она ночевала с матерью, чтобы якобы помочь, если что, а Прокофьич спал в одной комнате с Сережей. Ночью Танька дрыхла без задних ног, а Прокофьич тащился, вздыхая и будя Сережу, в другую комнату, чтобы подать больной лекарство или питье. Комедия продолжалась и после выздоровления, Татьяна выгадывала каждую ночь, только бы не спать с мужем.

При всем при том Таня была абсолютно нормальной полнокровной женщиной, все у нее было на месте, и все центры удовольствия работали исправно. Не физическая неполноценность была причиной Таниных фокусов. Таня привыкла, что в любом деле она чуть в стороне от всех: на работе, дома, на садовом участке, в компании. Или по неспособности не могла участвовать в общем деле. Или уже и не поручали ей ничего. Заранее известно, без толку! Бывало, что и могла бы сделать, но привычно прикидывалась неспособной: «Ой! Уже так поздно, темно. Как я пойду? Ведь до булочной неблизко, а разгул преступности в городе налицо». И так же привычно махали на нее рукой и обходились без Тани. Но уж в постели Сергей не мог без нее обойтись. Вот Танька и куражилась. А тут, вишь ли, обошелся Серега без нее.

Круг общения Сергея был ограничен. Ни родственников, ни друзей детства вокруг него не было. Никаким посторонним делом он не увлекался. Его время было полностью поглощено семьей, работой, садовым участком и автомобилем с гаражом. Садовый участок, как филиал института, те же лица. В гараже, бывало, выпивал с мужиками. А так, все знакомые – с работы. И в гости ходили друг к другу, и отдыхать, случалось, вместе ездили, и в школе на родительских собраниях вместе сидели.

Правда, на работе была чудесная компания, в которой Сережа пришелся ко двору. Были в этой компании и молодые женщины, многие, как обычно, незамужние или разведенные.

Встречались после работы, гуляли, ездили с детьми в Москву в зоопарк. Сергей, само собой разумеется, брал с собой Таню. Отрешенность Тани обращала на себя внимание, даже раздражала некоторых, особенно разведенных самостоятельных женщин, которые сами пробивались в жизни, в одиночку тянули ребенка и за все отвечали головой. Но Сереже ничего не говорили, даже не шутили на эту тему. Считали, что свою семью не сберегли, так нечего чужую трогать.

Как-то наметили поход на байдарках с детьми, выпросили в институте автобус до самого берега, и оттуда тоже автобус. Сережа загорелся мыслью прокатить сына. Нашли байдарку, оставили Аську теще и отправились втроем. В условиях байдарочного похода Танина никчемность всем особенно бросалась в глаза, даже привыкшему ко всему Сереже. В походе ему поневоле пришлось смотреть на жену глазами посторонних.

После похода раздражение против Тани среди молодых баб приняло активную фазу. Красивая и разбитная Марина сказала подругам: «Не могу больше этого терпеть! Беру соцобязательство на этой неделе изнасиловать Зуева. С какой стати Танька одна им пользуется!»

Действовала Марина просто и решительно. Попросила Сережу помочь ей по хозяйству в обеденный перерыв. Сережа, конечно, согласился. Дома Марина положила ему руки на плечи и спросила: «Ну, хочешь помочь?» Сережа пробормотал: «Хочу». «А еще чего хочешь?» – спросила Марина. «Тебя», – сказал Сережа. «Ну, что ж, уговорил», – засмеялась Марина.

На следующий день Сережа вручил Марине большой букет цветов. При этом глядел на нее влюбленными глазами и счастливо улыбался. Марина чрезвычайно смутилась. Потом нашла момент, чтобы объясниться с Сережей. «Ты что себе вообразил? – сказала Марина. – Послушай, дорогой. У тебя жена Танюшка и двое малюток. Им носи цветы и конфеты. Я сирот плодить не собираюсь, хватит, что у самой сын без отца растет. Не углубляй! Мне нужен мужик холостой, свободный. Если насовсем. А наша с тобой любовь – с восьми до пяти, суббота, воскресенье – выходные, и чтоб никто не знал. Нечего меня засвечивать. У меня другие задачи. Понятно?»

Нет, не поверил Сережа красивой женщине. Не мог даже вообразить, что произошедшее между ними ничего не значит для нее. Устраивал свидания. Марина соглашалась прийти и приходила, но могла и отказаться по смехотворной, маловажной, на взгляд Сережи, причине. «Разве стоит такой пустяк нашей встречи?» – с пафосом спрашивал Сережа. А Марина просто отвечала: «Для меня это важнее».

Но не получалось у Сережи скрытно любить Марину. Поэтому через три месяца Марина прекратила роман. Сережа страдал, но на него уже посматривала другая дама из их компании. Марина как будто открыла сезон охоты.

Так продолжалось несколько лет. Благодаря опытности женщин и, несмотря на Сережину неосторожность, до законной жены никакие слухи не доходили. Пока не пришла очередь Галочки.

Сойдясь с Галочкой, Сережа с удивлением понял, что он давно любим, преданно и нежно. Еще он понял, что женщина может быть не только ярмом на шее, как жена, и не только партнером в постели, как Марина. Женщина может быть другом и советчиком. Женщина может пожалеть, когда тебе больно. Так что, похоже, Сережа с Галочкой затевались надолго.

Но не хватало Галочке осторожности своих предшественниц, побывавших до нее в Сережином сердце. Говорить про их роман на предприятии стали вскорости после его начала. А вслед за тем последовали описанные выше события, положившие конец Сережиным любовным историям. К тому же изменившиеся условия жизни не способствовали свободной любви. Началась новая жизнь с разговоров.