Текст книги "И ад следовал за ним: Приключения"

– А почему бы и не направить? – усмехнулся я. – Напрасно вы мне не доверяете, У меня много недостатков, но есть одно достоинство: я никогда не вру! (Бедная моя душа, гореть ей в аду вместе с Алленом Даллесом!) Если я уж перешел Рубикон и пошел на риск, то иду со своими друзьями до конца с открытым забралом. Держу пари, что это ваш человек.

– Клянусь, что нет! – играл он так же искренне, как и я, нам бы обоим в Королевский Шекспировский. – Уверяю вас, что мы не знаем этого человека!

– Откуда же он узнал об “Эрике” – не отставал я.

– Все это нам вместе предстоит распутать…

– О’кей! Не будем спорить! Допустим, я устанавливаю этого человека, но он отказывается от контактов со мной. Что делать?

– Возвращайтесь в Лондон, Мы задействуем другие силы.

– А если меня хватает полиция?

– Это уже слишком. За что?

– Не знаю. Но что мне делать в этом случае?

– Строго придерживайтесь легенды, звоните в Лондон по телефону, который я вам дал. Скажете, что это телефон вашей фирмы. Вы чем-то недовольны?

– Скажем прямо, что не очень вы беспокоитесь о моей безопасности.

– Не стоит преувеличивать степень риска. Что вы еще хотите от нас?

– Мне нужны деньги, и немалые… – Я нежно улыбнулся. – Сколько вы мне даете на всю командировку?

– Мы оплатим все ваши расходы, – он усмехнулся. – За вычетом трат на “гленливет” и негритянок.

– Хорошая работа требует качественных напитков и таких же ласк.

– Только не входите в штопор. Вчера я еле-еле уговорил хозяина не вызывать полицию. А насчет безопасности вы глубоко ошибаетесь: для нас это святое дело! – Повеяло знакомым ветерком из Центра.

– Извините, Рэй, за вчерашнее. Я доставил вам массу неудобств. К тому же вы не ночевали дома…

– Я предупредил жену, – быстро перебил он меня, чувствуя, что я выпущу из своего ядовитого рта какую-нибудь гадость.

Мудрейший Рэй смотрел вперед, я же вчера совершенно забыл о Кэти, даже ни разу о ней не вспомнил, словно она и не существовала. И когда под вечер я явился домой, по квартире бродили свинцовые тучи.

– Извини, Кэти, что не мог тебе позвонить. Я напился и провел ночь у приятелей… (О, Совесть Эпохи!)

Только покаяние спасает грешника, кайся, мой друг, кайся, тут не придумаешь внезапный вылет в Шотландию для закупки радиоламп. Кэти пожала плечами, я подошел и обнял ее, но она мягко увернулась и вышла в другую комнату.

О, знакомые сцены! У всех они разворачиваются по своему сценарию! Римма любила мажор, героическую симфонию, во время которой летели на лестничную площадку мои пиджаки и галстуки. Тут же пахло сдержанностью и уникальной английской недоговоренностью: угрюмое, словно чугунная сковородка, молчание, торжественно-спокойный ритуал собирания чемодана, прощальный взгляд сквозь горестно мигающие ресницы (кроме раздражения, ничто не шевельнулось у меня в груди), поворот, медленный стук каблучков по паркету в надежде, что я брошусь вслед с песней “Вернись, я все прощу тебе, вернись!” – тут я уже люто ненавидел Кэти, но последовал вниз до самого такси, лепеча нечто вроде “что за глупости? стоит ли ссориться из-за пустяков?”.

Такси отчалило от тротуара, мигнуло на повороте красным светом тормозных фонарей, и я остался в одиночестве, расстроенный и опечаленный, хотя лишь минуту назад только и мечтал о том, чтобы она ушла и попала под колеса.

– Какая очаровательная у вас жена!

За спиной стояла миссис Лейн с зонтиком в руках, ей и псу уже не гулялось, так и жгло любопытство – в кратер вулкана полезли бы, чтобы проникнуть в тайны моего семейного счастья.

– Спасибо, миссис Лейн. Надеюсь, вы в полном порядке? – я улыбнулся и, почти перескочив через препятствие, улизнул в дом.

На следующее утро хорошо отдохнувшее тело Алекса уже колыхалось на мягких сиденьях авиалайнера Лондон – Женева, а чуть позже в экспрессе Женева – Монтре.

Монтре, открывшийся передо мною из окна поезда, в эти дни межсезонья выглядел совершенно раздетым, словно обобранным до нитки. Там, где обычно лепились цветные, зазывающие кафе и магазины, где рябило в глазах от мелькающих флажков, чаек! парусов, рекламы и человеческих лиц, стояла угрюмая и бесцветная тоска – лишь одинокие фигуры прогуливались по набережной.

Поезд с честным гражданином Австралии (и Югославии) остановился у вокзальчика и выпустил на перрон целый легион лыжников, переливающихся всеми цветами радуги. Гремя лыжами и галдя, они окунулись в слепящие лучи горного солнца и двинулись всем кагалом к лыжной станции.

– Как я мечтаю побывать в Монтре! – говорила Римма. – Как прекрасно написал о нем старик Эрнест!

Тогда в Мекленбурге нашей молодости вдруг издали Хемингуэя, и голодное студенчество, измученное духовной диетой, яростно набросилось на него и заодно на “Анизет де Рикар”, столь же неожиданно (как и все в Мекленбурге) выброшенный на прилавки, – то самое перно, которое распивали все герои потерянного поколения в уютных кафешках на Монмартре.

Римма читала мне вслух о похождениях мистера Уилера в Монтре и о том, как падал снег на перрон, и как Уилер зашел в ресторан и дурачил официантку, а она дурачила мистера Уилера (“Фрейлин, если вы пойдете со мной наверх, я дам вам триста франков!” – “Какой вы мерзкий!” – “Триста швейцарских франков!” – “Я позову носильщика!” – “Носильщики мне не нужны, мне нужны вы!”), причем американец знал, что наверху помещений нет, и фрейлин тоже знала и жалела об этом, и было грустно, и на платформу падал снег.

Потом мы разыгрывали этот рассказ в лицах и хохотали до слез (Римма играла мистера Уилера, а я – официантку), мы тогда любили друг друга и не скучали вместе…

И вот все наяву: и снег, и ресторанчик, и даже носильщик, ушедший греться в вокзал, – точно так же в мою жизнь вплыли миссис Лейн с сеттером, выплыв из каких-то романов Диккенса, – вот он, Монтре! До явки оставался целый час.

Я поднялся по деревянным ступеням в ресторан, где прислуживал расплывчатого вида швейцарец, равнодушный и к похождениям мистера Уилера, и к чувствам своей уже почившей предшественницы, и к самому писателю, пустившему себе пулю в рот из охотничьего ружья.

Я заказал женевер, на перрон падал пушистый снег, стрелки часов медленно ползли к пяти.

Глава пятая о преимуществах тряпки, пропитанной одуряющей смесью, перед многоствольным пистолетом “Венус”, калибр 5,6 мм, скорострельность 5000 выстрелов в минуту

Однажды мои соседи обнаружили у себя в квартире странные явления: каждую ночь что-то упорно и долго шелестело в мусорном ведре, и каждое утро отходы обнаруживались в самых не подходящих для них местах. Стали исчезать картошка, лук… Крысы! – мелькнула догадка. Сердце у соседей екнуло и наполнилось до краев чувством брезгливости. Бр-рр-р!

Что делать? В панике бросились за помощью на дезстанцию ГУЗМ.

Газета “Красная Пресня”, апрель 1990 г.

Много неожиданностей сваливается на голову нашего брата: и забудешь о левостороннем движении, и кейс с секретными документами вдруг раскроется на глазах у полиции посредине площади de la Concorde, и соседа по коммуналке встретишь в снегах Килиманджаро, но я обомлел, когда увидел внизу знакомые уши, приделанные к лошадиному черепу в вязаной красной шапочке. Это был он, незабываемый и яркий, как явление Христа народу, – на плечах лыжи и небольшой рюкзачок (о, мастера легенды!) – он дергал головой и косил глазами по сторонам, пытаясь нащупать запрятавшихся в горных пещерах мышек-норушек с подзорными трубами. Любой читатель низкосортных детективов без особого труда распознал бы в нем иностранного шпиона: вот он будто бы небрежно прошелся по перрону, любуясь восхитительнейшими альпийскими пейзажами и вдыхая озон иссохшей от кабинетных сидений грудью, – беспечный турист, искатель наслаждений, великий спортсмен! Поправил красную шапочку, еще раз оглянулся вокруг (чего бояться, мой друг кондовый? диппаспорт всегда убережет тебя от неприятностей, в худшем случае дадут коленом под зад, как персоне нон грата, – это тебе не сырая камера с зарешеченным окном, не допросы с детектором лжи и не пуля в спину за попытку к бегству!), чуть выпятил свою мощную челюсть, развернулся и, как напуганный гусь, поплыл обратно по перрону Все это будет пересказано им в праздничных тонах Мане и Бритой Голове, разукрашено до неимоверности и, уж конечно, укрепит его оперативную репутацию – понавешает он им на уши о своих подвигах, и тестю голову заморочит, и не только ему.

Я допил свой женевер, расплатился с безликим официантом и встал.

Без одной минуты пять, невероятная оперативная точность.

Начальственная спина Ника маячила в конце дороги, около буйных кустов, торчащих во все стороны, как волосы сумасшедшего, – он повернулся, и мы пошли на сближение, постепенно превращаясь в двух старых знакомцев, залетевших на знаменитый курорт то ли для принятия грязевых ванн, то ли по пути к дому Чарли Чаплина в Веве, то ли к месту убийства Воровского в Лозанне, а скорее всего, для совместного перехода через Альпы под водительством непобедимого Суворова.

– Как тебе нравятся мои лыжи? – Мы, естественно, отбросили все формальности с паролем, а его распирало от гордости за лыжную легенду, столь надежно камуфлирующую весь его подрывной рейд на горный курорт, – представляю, как он опускается на личном самолете на тайную встречу на международной авиационной выставке в Фарнборо.

– Грандиозная выдумка! Я не знал, что ты ходишь на лыжах. Как доехал?

– Все чисто. Проверялся часа три. С контрнаблюдением. Как у тебя?

– О’кей! Честно говоря, не ожидал тебя увидеть. Что-нибудь случилось?

Может, зайдем в ресторан? – я был любезен, как королевский мажордом.

– Не стоит, вдруг там “жучки”! Давай лучше погуляем, так спокойнее… – Легкий втык дураку Алексу, вечно забывающему о конспирации. – А потом я пройду на лыжах, не зря же я их тащил.

Уже виделся его отчет: “После тщательной проверки с использованием машины, электрического поезда и автобуса я в точно обусловленное время вышел на встречу с тов. Томом”… Интересно, захватил ли он с собою лыжную мазь?

– Что нового дома?

– Все в порядке. Твои здоровы, любят и целуют, – коротко ответил он, давая понять, что сейчас не время для лирических отступлений.

Мы двинулись вверх по дороге, истоптанной жаждущими и страждущими лыжниками. Впереди чернели подъемники, внизу за тонкой пленкой снежной пыли дрожали бледные контуры Монтре.

– Сначала расскажи мне подробно о всех своих делах. Конечно, все твои сообщения мы изучали очень внимательно, но на бумаге не изложишь всего…

– Чтобы не забыть: на моменталку со мной выходил один рыжий из посольства, – капнул я, – так у него плащ… прямо ширпотреб, сразу видно, из какой он страны…

– Спасибо. Конечно, мелочь, но, как говорят, дьявол прячется в мелочах. – Он что-то черкнул в блокноте.

Мы медленно шли по дороге, и я рассказывал ему в занудных деталях о всех душераздирающих приключениях с Генри, о своих контактах с Хилсменом и допросах на детекторе лжи и, конечно, о загадочном визите.

– Что ж, тебя можно поздравить… внедрение проходит нормально, без особых осложнений. Очень хорошо, что “Эрик” получил у “Берты” шифры: это укрепляет твое положение, поднимает ценность выданных тобою людей. Думаю, нам не следует форсировать “Бемоль”, а дожидаться спокойно, когда сами янки окончательно убедятся в твоей честности и начнут давать тебе серьезные задания. Только так мы выйдем на Крысу. Но встретиться мы с тобой решили вот по какому поводу: месяц тому назад в Мадриде исчез некто Евгений Ландер, скорее всего, он встал на путь предательства и попросил политического убежища. Вот его фотография и описание.

Я увидел фото шатена с густыми волосами и крупным, чуть крючковатым носом, на котором сидели роговые очки.

– Ты его не знал? – осведомился Челюсть.

– Не помню. Вряд ли.

– Ему тридцать семь лет, рост сто семьдесят восемь, вес восемьдесят пять, лицо, как ты видишь, овальное. Руки маленькие, некрасивые… он грызет ногти. На правой части подбородка – бородавка. Знает он испанский и плохо английский, несколько лет работал в Латинской Америке. Оставил жену и троих детей. Что еще? Мы проанализировали все его дело и пришли к выводу, что ни тебя, ни твою агентуру он не знает и знать не может!

– И все же ты меня спросил…

– На всякий случай. Извини, старик.

– И какое это имеет ко мне отношение? – Известие меня насторожило.

– Я не исключаю, что это он нанес визит Генри.

– Но ты сам говоришь, что он никак не касался моих дел.

– Это по официальным данным… А в жизни все бывает, А вдруг он связан с Крысой? – Челюсть посмотрел мне прямо в лицо.

– Я уже думал об этом. Даже если Крыса знает Генри и его шифровальщицу, то мне ничто не грозит: это знают и американцы. Главное, чтобы Крыса не знала о “Бемоли”!

– Тут ты можешь быть уверен на сто процентов! – Голос его прозвучал так торжественно, словно он открывал юбилейный вечер Самого-Самого.

– А этот Ландер не может быть той самой Крысой, которую мы ищем?

– Я лично не могу дать тебе определенного ответа. Но все руководство уверено, что Крыса знает гораздо больше, чем Ландер, который не занимал в службе большого положения.

– Допустим, что это Ландер. Как я должен действовать? – Челюсть почесал свое великолепное ухо.

– Действовать ты должен сугубо от лица американцев – они же послали тебя в Каир!

– Ну, а дальше? – У меня даже руки покрылись потом.

– Самое лучшее, если ты уговоришь его сотрудничать с американцами и выехать в Лондон…

– А если он уже сотрудничает?

– Мы хотели бы, чтобы он находился под твоим… как это лучше сказать? покровительством. А вообще ты ориентируйся по обстоятельствам. Есть информация, что он пишет о нас сволочную книгу, и, конечно, очень важно его нейтрализовать…

Я достал из кармана плаща перчатки и, сохраняя невозмутимость египетской мумии, натянул их на пальцы. Налетел легкий ветерок, раздувая снег.

– Как это нейтрализовать? – сыграл я ваньку.

– Ты сам понимаешь… не маленький!

– Я должен его?

– Что за чепуха, Алик? Разве ты не знаешь, что после убийства Бандеры мы уже не занимаемся террором? Что это строго запрещено? Эдак у тебя может создаться впечатление, что я даю тебе санкцию на убийство. Конечно, если Ландер на тебя нападет, ты можешь принять меры самообороны… Но в принципе мы планируем его перевербовать. На родине у него осталась семья, так что кое-какие карты у нас есть. Он должен поверить, что ты американский агент. Тяни его в Лондон, под свое крылышко, опирайся на помощь Хилсмена, если, конечно, в Каире…

– Что в Каире?

– Строго между нами. Считай сразу, что этого разговора не было. Как нейтрализовать его без скандала? Политическая обстановка в мире сейчас мягчает, и правительство не простит нам скандала и обвинений в терроризме. Но ты пойми меня правильно: если ты увидишь, что обстоятельства сложились благоприятно, допустим, вы гуляете вместе с Ландером и подходите к краю пропасти. Конечно, это метафора…

Я феерически расхохотался, представив мифического Ландера, склонившегося над пропастью, по краю которой мы гуляем, и себя, нежно толкающего его кончиком зонта в спину.

– В общем, мы даем тебе карт-бланш, старик. Главное – вытащить его в Лондон и начать разработку. Кроме тебя, для этого дела никого нет.

– Благодарю за доверие! – Я кисло улыбнулся. – Ты привез условия связи на Каир?

– Все как в аптеке, старик! – Он достал из бокового кармана миниатюрное издание “Гамлета”. – Все заделано в обложку. И очень подходит под твою биографию. Вообще ты молодец, Алик, и служба высоко тебя ценит. Работаешь ты смело. Вот Тацит[32]32
  Челюсть держал Тацита и еще кое-кого в кабинете для показухи.


[Закрыть] пишет, как персы брали Вавилон, закрытый наглухо, вооруженный до зубов. Знаешь, что сделал хитрец Дарий, персидский царь? Он нашел смельчака, своего близкого друга Зопира, который отрезал себе нос и уши и попросил Дария выпустить его в Вавилон, как перебежчика. Казалось, что легенда была железнее железной, но Зопир не предпринял никаких действий, зная подозрительность вавилонцев. Ему пришлось несколько раз разбить войска Дария, чтобы заслужить доверие вавилонских военачальников. Только после этого он открыл Дарию ворота, и Вавилон пал! Вот так, Алик! Учись! Что наша “Бемоль” по сравнению с этой операцией? – Он поднял перст.

Хорошо быть Дарием в комфортабельном кабинете, любоваться памятником Несостоявшемуся Ксендзу, наведываясь в скромные домишки на Застарелой площади, гораздо хуже бродить по Пикадилли в виде рядового фирмача с еще не обрезанными ушами и носом.

– А почему ушел этот Ланд ер? – поинтересовался я.

– Что такое предательство? Загадка! Разве возможно это понять? Горький писал, что психология предателя – это психология тифозной вши! Но, скорее всего, он озлился потому, что его не поднимали по должности.

Он поправил красную шапочку и умиротворенно улыбнулся своему старому другу.

Что ж, не только Ландеру задерживают повышение, некоторые трудяги тоже ждут не дождутся своей очереди, нет же у них, бедняг, Мохнатой Лапы Тестя, живо взявшего за бороду Бобра, а потом оседлавшего Маню.

– В общем, Алик, я тебя сориентировал. А в остальном следуй линии Хил смена… Мы не слишком задерживаемся? Мало ли что… Сумасшедшие цены в этой Женеве, Клава просила купить ей кое-какие мелочи, но с нашими командировочными…

Я залез в боковой карман и вытащил оттуда тысячу долларов.

– Ты что? Я просто так сказал. – Он даже оттолкнул меня руками.

– Дома отдашь. – Я засунул деньги в карман его куртки, опыта в этом деле у меня было предостаточно, начальство тоже люди, и им надо отламывать от пирога.

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а денег не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы передвигать, а не имею денег – то я ничто! – одна язва таким образом переиначила Евангелие, специально для наших трудов на материальной основе.

На дорогу выдвинулось крохотное кафе, у входа загорали, забросив ноги на столики, румяные лыжники, гоготали и дули дымящийся глинтвейн.

– Выпьем виски?

– Я последнее время не пью, сердце пошаливает…

Майн Готт, до чего доводит кабинетная работа!

И это при личной врачихе с замашками шлюхи, при тщательных обследованиях на японской аппаратуре в специальном отделении монастырской поликлиники, куда допускались лишь апостолы, чье драгоценное здоровье играло особую роль в судьбе народов Мекленбурга.

– Выпей клюквенного сока!

Он внимательно наблюдал, как я смакую двойную порцию виски, врубаясь носом в ароматы шотландского вереска.

– Какой прекрасный у них сок! – Челюсть испил свой бокал до дна. – Тебе все ясно?

– Предельно. Особенно насчет пропасти. – Виски перезарядил аккумулятор моего неистощимого остроумия.

– Все это очень серьезно и не мое изобретение.

Я допил виски и встал.

Мы поднялись к трехэтажному деревянному дому – лыжной станции, украшенной флагами всех счастливых наций, от которой начинался пологий, искрящийся на солнце, ослепительно белый спуск. Челюсть оставил куртку и рюкзак в раздевалке и предстал в красном свитере, видимо, купленном в Женеве вместе с шапочкой на казенные деньги для всей этой умопомрачительной операции.

Мы спокойно и без эмоций распрощались.

Я смотрел, как его неуклюжая масса сползает вниз по блестящему полотну, представляя себе, как ахнет Маня, услышав, что его боевой зам в целях Конспирации молнией мчался на лыжах с Монблана (видимо, другой вершины Челюсть не укажет). Эпизод этот запишут в обезличенном виде во все учебники для подрастающих поколений как образец эффективной работы, и никому не придет в голову, что главный герой спектакля, элегантный, спокойный человек с ровным пробором, смотрел в это время в спину улетающему лыжнику, обмозговывая, как ему приказали, сложившуюся ситуацию, а потом пошел в сортир и долго мыл руки пахучим мылом – жаль, что Челюсть не забрел сюда, тут я бы ему напомнил, что в общественных уборных Монастыря, которыми начальство не пользовалось, всегда валялись грязные обмылки бельевого мыла в волосах – хозяйственная служба экономила на мелочах, экономика была экономной.

…На горных вершинах дышалось, как в раю. Я вернулся в кафе, утопающее в заходящих солнечных лучах, купил газету и заказал бифштекс с луком и полбутылки красного вина. Что пишет свободная пресса? Каникулы на Барбадосе подобны бесконечному празднику, вы будете потрясены цветом и бурлением жизни, вы полюбите его парки и пляжи, тут жаркие долгие дни и прохладные ночи, Барбадос длится и не кончается никогда, спешите приобрести брошюру туристской фирмы Томаса Кука, она работает каждый день, включая субботу и воскресенье (глоток вина); рекомендуем круиз по Греции, правительством приняты строгие меры против терроризма, порты охраняются, багаж проверяется, корабли подстрахованы водолазами с опытом работы в королевском флоте, в портах работают три тысячи полицейских и отряды командос (глоток вина); спешите полюбоваться подсолнечниками в Арле, некогда нарисованными великим Ван-Гогом, который сошел с ума и откусил ухо своему другу Гогену (а потом откусил и себе), спешите на фестиваль танцующих змей, всего лишь 18 фунтов в день, охотники могут выехать на сафари в Африку, пострелять львов и тигров…

Глоток вина, бифштекс сочился и таял во рту. Римма говорит, что я много пью, но как можно не пить на такой работе? Никто не хочет брать на себя ответственность, и в то же время все хотят, чтобы самоотверженный Алекс хлопнул изменника… тс! тс! что я говорю? чтобы изучил обстановку вокруг него, именно вокруг, вывез в Лондон и подружился. Может, коньяку? Хватит! Впрочем, Черчилль пил коньяк каждый день, не выпускал сигары изо рта и дожил почти до ста лет, а один английский министр иностранных дел отличился на приеме: “Мадам, мне очень нравится ваше красное платье!” “Я не мадам, сэр, я папский нунций” – смех и слезы! Кто стоит у руля державы? Только у нас в Мекленбурге все трезвенники, правда, рожи у всех кирпича просят, но это мелочи, на вкус и цвет товарища нет! ладно, я встречусь с незнакомцем, посмотрим, кто он такой, а там видно будет… В грязную историю я не полезу, нашли дурака, работай сам, брат Челюсть, нейтрализуй, ради Бога, я и так иду по канату, мое дело “Бемоль”, и кто знает, что в башке у Рэя Хилсмена. Шуточка ли – убрать человека! прекрасно все это выглядит только в теории! – поезд Монтре – Женева шел мягко и плавно, – то мороз, то кипяток, то леденеет голова, то дымятся ноги, полгода на подготовку операции, поиск экзекутора, миллион долларов за исполнение главной партии, тренировка в темноте из снайперской винтовки с оптическим прицелом. Все не так просто, надо сначала изучить маршрут движения объекта, зафиксировать его походы в городской кафе драл (славно в свое время поработали баски, взорвав испанского премьер-министра адмирала Бланко! Тонны динамита лежали в туннеле, а боевики, переодетые в рабочих службы связи, тянули шнур нагло по улице и замкнули его прямо на глазах у охраны – автомобиль долетел до пятого этажа, такой был взрыв!), а потом на пути… Правда, с Ландером дело проще. Хватит на эту тему, можно с ума сойти! Фантазия моя, пламенея, рисовала черт знает что: я уже нес в больницу изуродованный труп Ландера, под автомобиль которого только что швырнул бомбу, потом пытался отравить его цианистым калием во время обеда, но он не клевал на мои трюки и то отставлял в сторону тарелку, то ронял бокал, словно Крыса уже сообщила ему о наших планах… карамба!

Я чуть не выпал на пол из своей полудремы. Поезд огибал каменистый горный склон, Женевское озеро потемнело, как перед бурей, напротив меня упивался шпионским триллером глистообразный облезлый господин, даже не подозревая, что перед ним сидит живой персонаж его романа. Как часто, толкаясь в мекленбургском метро, мне хотелось закричать: “Люди! Знаете, с кем вы соприкоснулись плечами? Знаете, кого сдавили до полусмерти?! Я тот самый, тот самый герой вашего времени! Я не придуман, люди, я живу среди вас, я работаю на вас, не смотрите, что на мне подержанная кепчонка!..” Но девушки скользили по резиденту равнодушными глазами или вовсе не замечали – им бы красавцев эстрады, рассказывающих в красках о подвигах разведчиков, им бы шоферов, хитро выглядывающих из черных лимузинов и предлагающих поразвлечься! о времена! о нравы! прости, холодный Мекленбург, прости, мой край родной!

На следующее утро я уже сидел в приозерном ресторанчике и терпеливо наблюдал, как ковыляет по набережной агент “Али”. Я не видел его добрых пять лет, лицо его совсем пожелтело, скукожилось и затерялось в морщинах.

– Салям алейкум! – Мы встретились, как добрые друзья, обнялись и коснулись друг друга нежными щеками. – Никак не ожидал вас увидеть. Вы проездом?

– Присаживайтесь, пожалуйста, – рассыпался в любезностях я. – Кофе? Бренди? Хотя… если мне не изменяет память, вы пьете только чай?

– Ваша память работает как часы на женевской ратуше! Так что же все-таки приключилось, Алекс?

Любопытство бродило по его сморщенному, как кора векового дуба, лицу. Только тогда я заметил, что говорит он неестественно громко.

– Чуть потише, Хабиб…

– Что? – прокричал бывший посол.

– Чуть потише, пожалуйста.

– Говорите чуть громче, Алекс, у меня стало плохо со слухом…

– Я собираюсь в Каир и хотел попросить вашей помощи. У вас, наверное, остались там контакты?

– Да… кое-что есть. Теперь я никому не нужен… А помните, как мы славно работали? Помните, какие документы я вам передавал до пенсии? Сверхсекретные!

Заявление сие прозвучало на такой оглушительной ноте, что несколько человек за столиками обернулись.

– Давайте сначала попьем чаю, а потом прогуляемся и все обсудим, – проорал я ему прямо в ушную раковину, исходя ненавистью. Он мотнул одобрительно головой и замолк, словно оглушенный молотом. Мы молча пили чай и улыбались друг другу, пока, наконец, муки ада не закончились и мы не вышли на набережную.

– Кто вам нужен в Каире? – прокричал он.

– У вас нет хорошего установщика?

– Мой двоюродный брат работает в полиции… он мне кое-чем обязан.

– Если я обращусь к нему от вашего имени… ему можно доверять?

– Полагайтесь на него так же, как на меня! – Я внутренне заржал, ибо в тех краях никому нельзя верить даже на йоту: обжулят, обчистят, продадут с потрохами. – Сделайте ему от моего имени подарок, он это любит. Купите какие-нибудь солидные швейцарские часы, не очень дорогие, конечно…

В тот же день я купил серебряные квадратные “Лонжин” и вылетел в Каир.

В Каире я уже не был давным-давно и помнил лишь заброшенное кладбище под палящим солнцем, моя память не запоминала густонаселенных мест, не вбирала в себя ни шпили ратуш, ни палаццо, ни музеи – каждый город ассоциировался у меня с некими подсмотренными деталями: полусумасшедшая улыбочка сторожа центрального собора – это средневековый Брюгге; черная длинная юбка и рядом аккуратно вычищенные ботинки – это Керстнер-штрассе у собора святого Стефана, жемчужины Вены; Мюнхен – это стойка с дымящимися сосисками и туристские фиакры, которые тянут вымытые до блеска коняги, и колеса поскрипывают: со-сис-ки, со-сис-ки! Дублин – это дешевые виски и зажигалки; Бейрут – это теплое море и пляж с купальщиками, а в миле – снежные горы и лыжники.

Во время своих первых вояжей я осматривал в каждом городе достопримечательности, выписывал в блокнот названия картин и имена художников, лазил по замкам, кафедралам, музеям часов, детских игрушек, военной формы, орудий пыток, а потом все смешалось и перепуталось, узелки завязывались как попало: вот божья коровка на потрескавшемся фонтане недалеко от королевской площади – это Копенгаген! Вот бродяга, допивший мою кружку пива, когда я на минуту отошел в сторону, – это Милан! Вот прищуренные глаза из-под широкополой шляпы и бурдюк на поясе – это, конечно, Севилья, нет, нет! Мадрид! Именно в этот день сорвалась операция – и играют взволнованно заросшие известкой кровяные сосуды: Мадрид – Париж, Париж – Мадрид, как будто в суете дорожной хотя бы на миг один возможно ушедший день восстановить… Где же истина, почтенный Пилат? Неужели весь этот калейдоскоп и есть моя неповторимая жизнь? А где радость бытия, счастье любви и дружбы? Кто вечно подмаргивает и прихохатывает, раздавая крапленые карты? Жил-был маленький Алекс, носил его на спине работяга-папа на первомайские праздники, светило солнышко и светились Усы, потом Алик вырос и повзрослел (мама на стене карандашом отмечала, как он вытягивался), и однажды видит: бежит за ним черный пудель. – “Пудель, пудель, кто ты такой?” – “А зачем тебе это надо?” – “Просто так”. – “Просто так ничего не делается. Пиши расписку кровью, что отдаешь мне душу, – тогда скажу”. Коготок увяз – всей птичке пропасть, и не вырвешься из этой петли, не вздохнешь.

Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по ведению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. Аминь!

На чем они взяли Ландера, а если не взяли, то на кой дьявол ему политическое убежище? На что он рассчитывал, переходя на Запад? Или прищучили на бабе и на вечно необходимых звонких монетах? Интересно, а я бы мог дернуть на Запад? Допустим, меня соблазнили, купили, заморочили голову, силком затянули в западню и выхода нет: или – или, товарищ Том, выбирайте! Не выбрал бы свободу – и не потому, что твердокаменный и люблю отчизну пламенно и верно, а просто уж лучше подчиняться своему дураку, чем чужому, шпион ведь не скрипач, которому на Западе открыты все двери, у шпиона лишь один вход, над которым горят красные буквы: “предательство”, и опять надо стоять на задних лапках, когда хочется послать подальше. Боже, Боже, какая мешанина у меня в голове! Заглянул бы в нее Маня – сразу бы получил материал для выступления на активе! В отставку вам пора, сэр Алекс, бегите вместе с Офелией в монастырь! В Монастырь? Ха-ха!

Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который и был, и грядет, Вседержитель.

Будем надеяться, что это не Ландер, а какой-нибудь авантюрист или американский агент. Впрочем, Ландер тоже может быть црувским мальчиком, почему бы нет? И небось считает себя святым Себастианом, начальником стражи у римского императора Веспасиана, предавшим Рим ради христианства! Ерунда! Головушка твоя глупая, Алекс, о чем она думает? Вот и белые мечети Каира, самолет пошел на снижение, там прекрасная рыба “черный султан” и на каждом углу продают сок, выжатый тут же из апельсинов, к черту все эти дурацкие мысли вместе со святым Себастианом и Ландером.

Я есть Альфа и Омега. Аминь.

В Каир мы прилетели поздно, я быстро устроился в “Шератоне” по югославскому паспорту, довел до кондиции фантастический пробор, опрыскался “Ярдли” (“взгляд твоих черных очей в сердце моем пробудил…”) и вышел на ночные улицы, переполненные бездельниками. Лавки и все заведения будто только сейчас открылись, ярко горели фонари, и навстречу валил гогочущий, цокающий и сверкающий зубами мужской поток (женщины в это время вкалывали на кухне). На асфальте рыночной площади сидели менялы, разложив перед собой все виды мировых валют, рядом в лавке я приобрел несколько золотых безделушек для Кэти и Риммы, торгаш угостил меня душистым, черным, как смола, кофе, я покорно смотрел, как он обсчитывает меня, явно завышая цены, – “Запад есть Запад, Восток – Восток, и с места они не сойдут, пока не предстанут небо с землей на страшный Господень суд”. Я есмь Альфа и Омега. Кэти без слов проглотит эти колечки, а Римма начнет ахать и охать по поводу моего дурного вкуса, в драгоценностях она разбирается не хуже ювелира и хранит их в ларце с серебряным ключиком. С этим ларцом она однажды и покинула меня навсегда (в который раз!), захватив Сережу, и не без ужасных оснований: роман Алекса с дикторшей Центрального телевидения, которую знала каждая собака, – вариант смертоубийственный для нашего брата, всегда норовящего спрятаться в темном углу, подальше от людских глаз.