Текст книги "Эффект присутствия"

7

30 декабря 1999 года. Четверг

31 декабря 1999 года. Пятница

23.50 час. – 01.39 час.

Осмотр «девяносто девятой» и находившихся в ней трупов продолжили в боксе автопредприятия «Галеон», которое все по привычке именовали колонной 11–57. В просторном гулком помещении обосновался специфический запах автомобильных масел, бензина, краски и металла. Установленных вдоль стен радиаторов центрального отопления не хватало, чтобы как следует прогреть воздух в боксе. Но по сравнению с улицей здесь была экваториальная Африка.

Саша Кораблёв зря торопился, ничего интересного он не пропустил.

К его появлению присутствовавшими решался сложный организационный вопрос: кто будет извлекать трупы из салона. На полу для них был расстелен старый брезент, пожертвованный дежурным механиком.

У открытой водительской двери «девяносто девятой» стоял судмедэксперт Никульский. Держа под мышки наполовину вытащенный наружу труп Калинина, эксперт взывал к совести участников осмотра места происшествия.

– Ну помогите кто-нибудь. Он тяжелый!

Боря Винниченко, скорее всего, просто не слышал призыва о помощи. Бросив на верстак перчатки, Боря озабоченно разглядывал свои руки. Тыльные части кистей и фаланги пальцев приобрели нехороший алый цвет и заметно припухли. Делая записи на холоде, следователь поморозился и сейчас тщился понять, какими последствиями ему это грозит.

В качестве понятых были задействованы дежурный по гаражу и женщина-сторож. Будь на их месте «суточники», позаимствованные из милицейского спецприемника, почетная обязанность ассистировать судмедэксперту легла бы на них. А гражданских лиц не заставишь за здорово живешь ворочать трупы, дураков нет. Хотя, иногда находятся…

Вадим Львович Птицын оставался безучастным к просьбам Никульского. Взяться за чёрную работу ему не позволяли осознание того, что он начальник, целый подполковник, а также природная брезгливость.

Кораблёву, шесть лет отработавшему следователем, не раз приходилось совершать манипуляции с трупами на местах происшествия: вынимать из петли, вытаскивать из воды, переворачивать, раздевать. Он было сделал шаг вперед, однако вспомнил про понесенные уже потери. Неизвестно, удастся ли полностью удалить следы, оставленные на дубленке слюнявой псиной участкового. Не хватало еще дорогую вещь вдобавок испачкать в крови. Да и он теперь – не следователь, он исполняет обязанности заместителя прокурора. По букве закона он, как руководитель следственно-оперативной группы, главный на месте происшествия.

Но формальное старшинство не давало ему реальной власти в решении непроцессуальных вопросов. Ни в одном законе или ведомственном приказе, которым нет числа, не прописано, в чьи обязанности входит таскать мертвецов.

Если бы в гараже находился хоть один участковый или опер, и.о. начальника КМ отдал бы ему указание и вопрос был бы решен. Но Птицын и Кораблёв решили, что в ходе осмотра необходимости в милиционерах не возникнет, и, как оказалось, прогадали.

– Мужики, ну чего? – рыскающему взгляду судебного эксперта так и не удавалось никого зацепить.

Пауза затянулась до неприличных размеров. Никульского выручил начальник ЭКО Айвазян. Он подошел к автомобилю и ухватил труп за поясной ремень.

– Тянем-потянем, Лёнь?

Уколы совести Кораблёв притушил объяснениями, что у Айвазяна как у эксперта имеются в наличии медицинские латексные перчатки. В то же время Саша, выехавший сегодня в начальственном статусе налегке, необходимой экипировки не имел. Вообще-то у него в дежурном «дипломате», – пожалуй, у единственного из всех следователей межрайонной прокуратуры, – постоянно водилась упаковка перчаток.

Никульский и Айвазян, согнувшись и делая короткие приставные шажки, донесли труп Калинина до брезента и уложили на нем. Мёртвый мужчина казался неправдоподобно длинным. Трупное окоченение уже достаточно проявилось во всех группах мышц. Это говорило о том, что с момента смерти прошло не менее четырех часов. Руки Калинина остались согнутыми в локтях. Они сохранили то положение, в котором находились во время выстрелов, лежа ладонями на нижней части рулевого колеса. Стриженая голова была вывернута вправо. На прижатой к плечу скуле виднелась рана с неровными краями, окруженная широкой кольцевидной ссадиной и черным пятном.

Кораблёв, присев на корточки, внимательно разглядывал рану. Он понимал, что осаднение и копоть на коже образовались от воздействия пороховых газов. Выстрел произведен с близкого расстояния! Чтобы сделать такой вывод не требовалось способностей Шерлока Холмса. Ежу понятно, что в тесном салоне «девяносто девятой» невозможно пальнуть издалека. Жуткое оскольчатое выходное отверстие зияло левее и чуть ниже затылка. В нем виднелась разноцветная мешанина мозга. Оттенки были от бордового до желтоватого. Тошнотный запах парного мяса перемешался с едкой остротой сгоревшего при выстреле пороха.

Саше, по жизни не очень впечатлительному и привычному к картинам чужой смерти, вдруг сделалось не по себе. Справляясь с накатом дурноты, он нарочито медленно выпрямился и произнес раздумчиво:

– Конкре-етно!

Никульский и Айвазян, семеня, огибали сзади кузов машины. Волокли тело второго мужчины, пассажира.

В салоне «ВАЗ-21099» продолжал играть включенный на реверс магнитофон. Звучал забойный сингл, под который Миа Уолесс и Винсент Вега танцевали в ресторане свой знаменитый твист.

Музыка из культового гангстерского фильма в совокупности с двумя изуродованными пулями трупами, уложенными на рваном брезенте, придавала происходящему оттенок нереальности.

Кораблёв решительно прошел к автомобилю, нагнулся в салон и осторожно, чтобы не испачкаться в крови, выключил магнитолу. Рок-н-рольная, полная драйва гитара Чака Берри продолжала, тем не менее, наяривать соло в его голове.

Судмедэксперт и присоединившийся к нему следователь приступили к осмотру трупов. Айвазян полез в салон в поисках следов, оставленных преступником. Буквально через минуту он продемонстрировал первую находку, обнаруженную на коврике у заднего сиденья. Растопырив большой и указательный пальцы, начальник ЭКО за верх и донце держал тусклый латунный цилиндрик.

– Автоматная гильза. – У Айвазяна, большую часть жизни прожившего в Остроге, совсем не было национального акцента, однако присутствовал нехарактерный для здешних мест мягкий выговор.

Кораблёв и Птицын обступили его, рассматривая гильзу.

– Автомат это круто, – резюмировал и.о. начальника КМ и отошёл в дальний угол помещения.

Там он достал из барсетки мобильник и сделал несколько звонков.

Итогом осмотра салона было шесть автоматных гильз от патронов калибра 5,45 миллиметров. Каждую гильзу до упаковки в отдельный пластиковый пакетик сфотографировали по правилам масштабной съемки. Еще добросовестный Айвазян при содействии Ларисы Гурьевой, обрабатывавшей салон порошком, обнаружил три следа рук, которые откопировал с предметов-носителей на специальную двухслойную пленку.

– Пригодные пальцы, Арутюн Аветисович? – не скрывая надежды, поинтересовался Саша.

Айвазян вытянул толстые губы и отрицательно покачал головой.

– Фрагменты, Александр Михайлович. Поверхность ребристая, пластмасса. Вот один след почётче, но он – с торпеды.

– Трупы где будем откатывать?

Начальник ЭКО посмотрел на склонившегося над расстеленным брезентом Никульского, на Винниченко, присевшего на одно колено подле застреленного водителя.

– Лучше бы в морге, конечно.

– А кто поедет? С утра не до этого будет, сто пудов. Тридцать первое число, потом – праздники. Заберут их родственники, похоронят, что будем делать? Эксгумировать? – Кораблёв знал, что в таких случаях следует проявлять настойчивость.

Айвазяна, как всякого кавказского человека, отличало уважение к серьезным государственным органам, к коим он без сомнения относил прокуратуру.

– Как скажете. Лариса, принеси воды, надо покойникам ладони и пальцы оттереть.

– Вообще-то дактилоскопировать полагается после того, как я срежу ногтевые пластины в морге, – распрямился Никульский.

Руки в испачканных кровью перчатках он держал на отлете.

– Александр Михайлович, они перепачкают все своей сажей. Все подногтевое содержимое будет – сплошная мазута.

Кораблёв добросовестно штудировал криминалистику на юрфаке, имел за плечами шесть лет следственной практики, в прошлом году признавался победителем конкурса профессионального мастерства среди следователей области. Он знал, что Никульский говорит правильно. Но еще Саша помнил, в какой стране они живут. Сколько раз трупы закапывали, не дактилоскопировав их предварительно? Кто из экспертов поедет в морг? Гурьева? Она в восемь ноль-ноль сменится с суток и пойдет отдыхать, заливное готовить к новогоднему столу. Уважаемый Арутюн Аветисович с утра отправится земляков с наступающим поздравлять. В его отсутствие эксперты живо сгоношат на стол. Какая может быть работа тридцать первого декабря?

– Сейчас откатаем, – в этом вопросе слово Кораблёва было решающим.

– Дело хозяйское, – согласился судмедэксперт.

С Сашей у них сложились сложные отношения. Никульский не любил простых решений, часто спорил ради принципа, предпочитал делать все по-своему. Иногда приходилось тратить массу драгоценного времени, чтобы убедить эксперта в его неправоте. Но как специалист он был, безусловно, грамотный, опытный, интересующийся специальной литературой. От двух своих коллег отличался в лучшую сторону по части дисциплины. Почти не прятался в нерабочее время, когда дежурка обзванивала экспертов, чтобы отправить с опергруппой на очередной труп.

– Вскрывать когда будете, Леонид Вениаминович? – сложность характера судмедэксперта, по всей видимости, была заложена в его трудно выговариваемом отчестве.

– Как постановления о назначении экспертиз следователь представит, так и начну, – ровным голосом ответил Никульский.

Он принципиально не начинал вскрытия, не получив постановления. Строго говоря, и в этом вопросе он был на двести процентов прав, но следователю, юлой вертевшемуся после выезда на убийство, нередко не хватало времени на то, чтобы вовремя напечатать документ. Напечатать полдела – постановление ещё следовало отвезти в морг, расположенный далековато от прокуратуры. Хорошо Кораблёву, он – моторизованный; остальные же следователи личного транспорта в пользовании не имели. Прокурор ради такого пустячного дела служебную машину не даст, нечего и спрашивать.

– Боря, ты слышал, что Леонид Вениаминович сказал? – громко спросил Саша у выводившего на листке малопонятные каракули Винниченко.

Ответа, как и следовало ожидать, он не получил. Боря был слишком погружен в процесс осмотра. Протоколы он писал наиподробнейшие. Беда заключалась в том, что содержание их не поддавалось прочтению. Несколько раз, по наиболее сложным делам, Петрович заставлял Борю расшифровывать на машинке свою клинопись. Какой прок исписывать по пятнадцать листов мелким почерком, если судья, рассматривая дело, не поймет ни слова?

– Пусть родственники потерпевших ко мне часиков в десять подъедут, – попросил Кораблёва Никульский. – Я им все объясню.

В том, что трупы Калинина и Зябликова не проваляются в морге до окончания новогодних праздников, Саша не сомневался. Они не безродные, у них есть родственники и друзья. Не самые бедные, причем. Все вопросы со вскрытием, туалетом и переодеванием усопших они решат. Материально простимулируют работу эксперта и санитара в предпраздничный день. Хоронить усопшего по православным канонам полагается на третий день после смерти, в данном случае – первого января.

– Мы, это самое, остановились на описании третьей раны, – с недовольством в голосе произнес следователь, напоминая о своем присутствии.

Прозрачную одноразовую ручку он держал двумя пальцами помороженной руки, как бы щепотью.

«Больно, наверное, – подумалось Кораблёву. – Вечно ему, бедолаге, не везет».

– Леонид, а когда наступила смерть? – поинтересовался Птицын.

Среди оперативных сотрудников милиции распространенным было заблуждение, что судебный эксперт способен точно ответить на этот каверзный вопрос.

В детективных сериалах в таких случаях седовласый профи с профессорской внешностью серьезно сообщает молодому лейтенанту, нетерпеливо бьющему копытом:

– Смерть наступила в пять сорок семь утра!

И лейтенант резво стартует, он теперь вооружен знанием, теперь от него преступнику точно не уйти.

На самом деле, данные судебных медиков достаточно условны, их надо сопоставлять с другими сведениями. На памяти Кораблёва эксперты не раз серьезно ошибались, называя одно время смерти, тогда как убийца и свидетели говорили о другом. Причем разница исчислялась не минутами и не часами даже, а целыми сутками. Следствию приходилось крепко поломать голову, чтобы выйти из ситуации, не утратив доказательств.

Сейчас давность наступления смерти можно определить путем несложных подсчетов. Из дежурки Саше позвонили в двадцать тридцать, он как раз на часы посмотрел. Андреич сказал, что прокуратуру он уведомляет первой, сразу после регистрации сообщения. Пацаны из десятого дома по улице Васнецова, заинтересовавшиеся машиной с разбитым лобовым стеклом, кружили вокруг нее около двух часов. Накинем еще минут тридцать на то, чтобы затянувшаяся стоянка «девяносто девятой» привлекла внимание ребят. Получается, что смерть наступила около восемнадцати часов. Произведя выстрелы, убийца немедленно скрылся. Резона засиживаться в компании расстрелянных жертв у него не имелось.

– Судя по трупному окоченению, от шести до восьми часов назад, – Никульский не мог проигнорировать вопроса и.о. начальника криминальной милиции.

«Ну вот, с учетом того, что сейчас час ночи, специально обученный человек пришел к такому же выводу, что и я, – с удовлетворением подумал Кораблёв. – Хотя, если ты такой правильный, Леня, мог бы и в прямой кишке температуру замерить, как в приказе написано».

– Долго еще? – Птицын наклоном головы указал на следователя.

– Да не быстро, – Саша не видел резона, чтобы подгонять Винниченко.

От тщательности осмотра напрямую зависело, получит ли следствие и розыск какой-либо осязаемый материал для раскрытия убийства. Который впоследствии поможет привязать подозреваемого к месту преступления и трупам.

Предстояла еще трудоемкая работа по изъятию заднего сиденья, на котором следовало искать микрочастицы от одежды преступника. С целым сидением возиться хлопотно, оно громоздкое, «Газель» понадобится для перевозки. Были бы чехлы, ограничились бы их изъятием. Одно время следователи практиковали оклеивание сидений скотчем, который отрывали вместе с прилипшими наслоениями. Но эксперты НИЛСЭ[41]41
  НИЛСЭ – научно-исследовательская лаборатория судебных экспертиз Министерства юстиции РФ.


[Закрыть] забраковали такую методу из-за невозможности отделять микрочастицы от клейкой поверхности скотча.

– В управлении народ ждет, – напомнил Птицын, – совещаться планировали.

– Предложения? – Кораблёв после семнадцатичасового рабочего дня соображал плохо.

– Я, пожалуй, всех распущу. Соберёмся с утра в десять, обсудим наработки. Сейчас все равно хватать и забивать в камеру некого. С ходу такие заказухи не раскрываются, – высказался Птицын.

Саша не возражал. Ему хотелось постоять под горячим душем, поесть и улечься спать. Выпить пятьдесят граммов снотворного он не мечтал. На сон, если отбиться в два, останется не больше пяти часов. Копившаяся в течение последней недели усталость от рутинной надзорной работы умножилась стрессом последних событий, суливших непочатый край работы на необозримое будущее.

Птицын, позвонив по мобильному, дал отбой совещанию и разрешил своим разъезжаться по домам.

– Льво-ович, – широко зевнул Кораблёв, – извини, пожалуйста, засыпаю на ходу… Во сколько тебе сотовая связь обходится?

– Триста рублей кладу на счет и на месяц хватает.

– Пф, так мало? Я думал, гораздо дороже.

– А я много через дежурку звоню, они по внутреннему соединяют, с кем скажу. Ноль-два звонок бесплатный. А ты чего никак не обзаведешься? С вашей зарплатой можно себе позволить.

– После праздников раскошелюсь.

Саша проинструктировал Винниченко, какие действия тот должен произвести в обязательном порядке.

Следователь даже не кивнул в ответ. Чувствовалось, что при всем его пофигизме Борю задевало, что прокурор двигал в замы Кораблёва, имевшего меньший стаж работы.

«Хрен с тобой, Борис Сергеевич. Я сказал, ты услышал. Спрос, если что, будет с тебя», – размышлял Саша.

Свою задачу он выполнил от и до, стоять над душой у следователя не собирался. Тем более у такого опытного следователя. Надо было экономить силы для грядущих свершений. Прежние задачи никто не снимал. С утра набегут дознавательницы и следачки милицейские, закудахчут: «Александр Михалыч, мое дело подписали? А мое?»

– Довезёшь? – вздёрнул подбородок Птицын. – Не хочу дежурку лишний раз не гонять.

– Легко. Давай курнем только на свежем воздухе.

Кораблёв и Птицын вышли из бокса, закурили. Саша – красную «Золотую Яву», Птицын – синий LM, «Любовь мента». Перекур совместили с блиц-совещанием в узком кругу.

– Что нам осмотр дал? – задал вопрос подполковник и сам принялся на него отвечать: – Калинин и Зябликов спокойно пустили убийцу на заднее сиденье. Петруха с Ромкой парни крученые… были… Однозначно они хорошо знакомы, раз доверяли киллеру. Зачем они приехали на Васнецова? К кому-то на встречу? На стрелки в пойму ездят, обычное дело, но сейчас все снегом занесло, не проберешься. Остановились на спуске, у торца десятого дома. Ты обратил внимание, как Калинин сидел? Споко-ойно, руки на руле пристроил, обернулся назад, к пассажиру. Типа, говорит ему: «Приехали, дружила, вылезай». А тот стреляет…

– Где у него был автомат? В кармане его не спрячешь. Значит, в сумке, – вставил свою порцию умозаключений Саша.

– Или под одеждою прятал. Автомат без деревянного приклада или со складывающимся вполне можно под одеждой незаметно носить. Если куртка объемная, наподобие пуховика…

Кораблёв сделал последнюю затяжку, бросил окурок под ноги, растёр подошвой.

– Другой вопрос: за что их убили? Давай, Львович, колись, чего вы темните. Чего знаешь?

И.о. начальника КМ поглубже на уши натянул шапку.

– Пробирает, из тепла-то когда выйдешь… Из-за чего? Передел сфер влияния, экономика. Первая мысль, это от Клыча прилетело. Давай не сейчас, Саш. Тут до третьих петухов можно проговорить. Я приведу все в систему, расскажу. Какие могут быть секреты от родной прокуратуры? Без обид, ладно?

Кораблёв пожал плечами, на обиженных воду возят.

Они двинулись в сторону приземистой будки КПП. В тишине снег скрипел необычно звучно, будто кто-то зубастый сочную морковку проворно хрумкал. Саша поднял голову и изумился обилию белых звезд в чернильном небе. Казалось, что они живые, и что они беззвучно шевелятся. Неоновый диск растущей луны тоже едва заметно подрагивал.

Когда ехали пустынной улицей Чехова, мимо «немецких» домов, построенными пленными после войны, Птицын поинтересовался делом Рязанцева.

– Ты подписал обвинительное или как?

Вопрос застал Кораблёва врасплох. Он ломал голову над загадкой, почему ночью кажется, что ты едешь быстрее, чем на самом деле. Задетый отказом подполковника поделиться информацией по убийству, Саша хотел ответить ему в тон.

«Давай не сейчас, Львович. Без обид».

Но сумел укротить эмоции, все-таки темы принципиально разные. Здесь гангстеров замочили, у них судьба такая, они сами её выбрали много лет назад. А там молодой, подающий надежды сотрудник угодил за чужие амбиции в жернова правосудия, в которых трещат его косточки.

– Не подписал, – сквозь зубы сказал Саша, – Не знаю я, что с этим трёкнутым делом делать, Львович. Выброшу его на помойку. Только это между нами. Ладно?

– Встань, Сань, у трансформаторной будки, я через арку пройду. Чего тебе кружить?

– Вадим Львович, я же на машине. У тебя какой подъезд, второй? – Кораблёв свернул во двор растянувшегося на два квартала по улице Разина девятиэтажного кирпичного дома, известного в народе, как «китайская стена».

Голубоватая панель автомагнитолы Pioneer высвечивала удручающие цифры. «01.39».

8

31 декабря 1999 года. Пятница.

08.00 час. – 09.00 час.

Миха Маштаков, единственный в областном управлении, а может, и во всём МВД России опер с прокурорским прошлым, утром тридцать первого декабря заступил на суточное дежурство.

Новогодняя следственно-оперативная группа была сформирована по принципу штрафного подразделения. В неё угодили сотрудники, имевшие проблемы с дисциплиной. В большинстве – на почве пристрастия к спиртному. Еще была парочка упертых правдоискателей, испортивших отношения с начальством. Концентрация в одном месте такого числа залётчиков выглядела рискованной. Поэтому ответственным от руководства был назначен заместитель начальника УВД по личному составу и кадрам полковник Коростылёв.

Инструктаж, проведенный им, сводился к доказыванию единственной формулы. Все ментовские беды – от водки! Медленно обводя немигающим взглядом разместившихся на двух первых рядах актового зала сотрудников, Коростылёв внушал из президиума вкрадчивым голосом:

– Новый год будем встречать вместе. По кабинетам прятаться не думайте. Чтобы каждый был на виду. Предупреждаю: ни рюмки сухого, ни глотка шампанского во время дежурства, будь оно хоть трижды праздничное, не разрешается. Ни-ко-му! Кто попадется, пощады не будет. Я что-то смешное сказал, Калёнов? Встаньте, когда к вам обращается старший по званию и должности.

Старший опер с «южной левой» зоны Рома Калёнов, спортивный парень с модной стрижкой, не торопясь поднялся и наклонился вперёд, опершись руками о спинку стула первого ряда.

– Над кем вы смеетесь, Калёнов? Надо мной? Что я вам, Петросян или Геннадий Хазанов?

– Берия! – кто-то шёпотом подсказал Калёнову правильный ответ.

Рома, не выдержав, раскололся, громко прыснул. Раздалось ещё несколько сдавленных смешков.

Коростылёв достал из замшевого футляра узенькие очёчки, надел их, добившись действительного сходства с Лаврентием Павловичем.

– Это кто у нас такой остроумный? Маштаков?

Миха вскочил, будто подброшенный сильной пружиной. Откидное деревянное сиденье стула, крутнувшись на петле, оглушительно грохнуло. Сидевший впереди лопоухий, разгильдяистой наружности следователь Озеров испуганно вздрогнул и произнес табуированное слово.

– Старший оперуполномоченный капитан милиции Маштаков! – отчеканил Миха.

Он стоял по стойке смирно, припечатав руки по швам, распрямив плечи, вскинув подбородок. Глодал глазами начальство.

Коростылёв обвел взглядом, источавшим сожаление, невысокую поджарую фигуру Маштакова и удрученно вздохнул:

– На такой вот малю-усенькой липочке висите, Маштаков, а всё клоунничаете. Вам ведь не двадцать семь лет, как Каленову. Повзрослеть пора, Михаил Николаевич.

Полковник при помощи большого и указательного пальцев наглядно продемонстрировал всем мизерность ниточки, на которой болтался опер.

Миха стоял, как истукан. Его впалые щеки, рассеченные расходящимися от крыльев носа складками, застыли, только у левого глаза чуть заметно подрагивала голубоватая жилка.

– Садитесь оба, – махнул рукой Коростылёв.

Своим экстерьером полковник являл образец российского милиционера. Грудь его новенького отутюженного кителя украшали памятные ведомственные знаки и колодочки медалей за выслугу лет. Твердый воротник парадной рубашки был кипенно бел, узел форменного галстука – безукоризненно выпукл. Здоровый цвет кожи свидетельствовал об отсутствии у Коростылёва вредных привычек. Он занимался оздоровительной физкультурой, трижды в неделю посещал бассейн, в выходные с сыном-подростком бегал на лыжах в пойме. Естественно, не курил. Полковник имел качественное дневное образование, превосходно знал действующее законодательство, многочисленные приказы министра и свои служебные обязанности. Был умен и ироничен, увлекался творчеством Окуджавы и Дольского. Имел железобетонный семейный тыл. Выпивал исключительно по праздникам, строго соблюдая при этом технику безопасности.

«Вот на кого мне надо равняться, – думал Маштаков, разглядывая высоколобое мужественное лицо Коростылёва. – Человек живет в гармонии с собой, окружающими и природой».

Только вот за двадцать лет безупречной службы Отечеству Коростылёв не раскрыл ни одного преступления. Преступники стороной обходили отдел кадров УВД по городу Острог.

«Наговариваю на человека, – поправил себя Миха. – Он же не родился кадровиком, он в дознании в начале восьмидесятых года полтора, что ли, прокорпел. Там он поднимал преступления века. Кражи белья с веревок, соседские драки в коммуналках, неуплату алиментов».

Наконец затянувшийся на полчаса инструктаж закончился.

Зам по личному составу, как и следовало ожидать, не забыл про смутьяна.

– Маштаков, – окликнул он устремившегося к выходу оперативника, – в девятнадцать часов зайдите ко мне с тетрадью индивидуальной подготовки.

Миха в ответ пробурчал невнятно. Запас сил, отведённый на щелканье каблуками, иссяк. Полковник вовремя напомнил ему, что он уже не мальчишка.

Тридцать пять – не за горами!

Вернувшись в свой кабинет, он первым делом закурил. Сыроватая «балканка» тянулась с усилием и отчаянно горчила. Наезду Коростылёва он не придал значения, новогоднее дежурство всегда выдавалось урожайным по части всевозможных происшествий, вряд ли у опера выдастся свободное время, чтобы предъявлять замполиту конспекты. Маштаков продолжал переваривать новость дня: убийство Калинина и Зябликова на Васнецова. Из зачитанной на приеме-сдаче дежурства сводки следовало, что парней уделали из огнестрельного оружия, причем из автоматического, калибра 5,45. Миха прикидывал, кто в городе выиграл от мокрухи, кто мог провернуть такое рискованное предприятие, при помощи каких сил и средств.

Убийства и тем более организованная преступность были не его линиями, но он знал, что в стороне от работы по преступлению не останется. Не в привычках Маштакова было бегать сугубо по своей дорожке, с шорами на глазах. Он уже прикидывал, с кем из блатных стоит встретиться в надежде на доверительный разговор. У каждого только одна голова на плечах, запаски Создатель не предусмотрел. А посему братва тоже не жаждет кровопролития. Гангстерская война одним боем не закончится, непременно прогремят новые, будут ещё жертвы.

Миха не противился тому, что Борзов подсуропил ему с новогодним дежурством. Де юре дисциплинарные взыскания были сняты с него ещё на День розыска. В зачёт пошли раскрытые убийства плечевой проститутки в Соломино и мальчика в коттеджах. С тех пор Маштаков не успел прожечь кафтана, но из числа сотрудников, входящих в группу риска, его никто исключать не собирался, он был причислен к ней навечно.

Последний срыв, накрывший Миху в середине октября, прошёл практически незаметно для службы. После крутого двухдневного загула он умудрился вовремя выйти на работу в понедельник, правда, в полуразобранном виде. Реабилитировался трое суток, в течение которых отсиживался в кабинете, через силу писал бумажки, в обеденный перерыв запирался изнутри на ключ и растягивался на составленных в рядок стульях. В итоге к четвергу ожил. Начальство сделало вид, что не заметило его болезненного состояния.

Куда хуже обстояли дела семейные.

Татьяна, уезжавшая на выходные к матери, вернулась в воскресенье вечером суровая. С порога узрела плоды поведения непутевого супруга в её отсутствие. Скомканные куртка и брюки валялись посредине прихожей, на истоптанном линолеуме. Из ванной истошно орал помещенный туда до установления данных о личности оголодавший кот. Миха сидел на кухне, в одетом наизнанку полосатом свитере и в семейных трусах, с всклокоченными волосами, небритый и опухший, словно утопленник. Стол был завален рыбьей чешуей, склизкими фиолетовыми потрохами, головами и хвостами. Среди этих воняющих останков возвышалась окаменелая, обгрызенная сбоку буханка черного хлеба. Перед Маштаковым стоял захватанный жирными руками стакан, наполовину заполненный пивом, с размазанной по стенкам белесой пеной. Неподдающееся подсчёту количество пустых бутылок из-под «Ярпива», «Балтики № 3» и «Премьера» было составлено в каре в углу. Ещё несколько, как сбитые городки, валялось у холодильника. Взгляд Михин блуждал, улыбка его была идиотской.

С подоконника маленькая магнитола Sony корейской сборки, врубленная на полную мощь, величаво гремела великим поэтом Есениным, пытавшимся в исполнении Александра Новикова постичь загадку русской души.

 
– Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники жёлтую грусть!
 

Рядом с магнитофончиком валялось несколько аудиокассет с вытащенной наружу жеваной блестящей пленкой.

Старшая дочь Даша, раздув ноздри, смотрела на отца испепеляюще. Магнитофон был подарен ей на день рождения. Младшая Маришка испуганно хлопала глазищами, в пять лет она не всё понимала.

Татьяна, не разуваясь, чеканя шаг каблуками, прошла в кухню, выдернула вилку из розетки. Затем взяла стоявшую напротив мужа пустую чашку и пристукнула ее дном по загаженной столешнице.

– Это что такое?! – Ее указующий перст был направлен на яркую сиреневую полоску, повторявшую изгиб верхнего края чашки.

– Сервиз генеральши Поповой, – захохотал Миха, шутка показалась ему удачной.

– А это?! – Татьяна встряхнула закопчённую жестянку из-под консервированной ветчины, с перестроечных времён служившую мужу пепельницей.

В густом замесе окурков виднелось немало с фильтрами, густо испачканными в помаде.

– Кого ты снова приводил, сволочь?! – Татьянин голос зазвенел от праведного гнева.

Она в очередной раз пренебрегла основополагающим принципом, согласно которому нельзя учинять разбирательства с пьяным и тем более ругать его.

Маштаков зарычал в ответ, забыв о присутствии детей:

– Нечего уезжать каждые две недели! Как будто дома у неё нет! Лягушка-путешественница!

Вспыхнула ссора. Татьяна закричала на высокой ноте, метнула Михе в голову чашку, отмеченную помадой, коротким бабьим умом не понимая, что уничтожает основной вещдок по делу. Маштаков непроизвольно мотнулся, метательный снаряд пронесся мимо, врезался в стенку. Брызнул звон осколков на счастье.

– Ты чё делаешь, коза? – Миха, опираясь на стол, поднимался, полагая, что выглядит грозно, а на самом деле – омерзительно и жалко.

Грохнулась об пол уроненная им табуретка.

Навзрыд зарыдала Маришка. Маштаков зажал уши, уцепил за горлышко последнюю непочатую бутылку пива и, шатаясь, двинулся из кухни. По дороге он поймал плечом дверной косяк. Добравшись до маленькой комнаты, рухнул наискось на разложенный диван.

Две недели Татьяна хранила абсолютное молчание. Михина одёжка не стиралась и не гладилась. Правда, еду из холодильника и со сковородки он брал. Снять его с продуктового довольствия жена не решилась. Сколько ни сколько, а деньги Маштаков на ведение совместного хозяйства давал всегда. Дашка с отцом разговаривала исключительно односложно. «Да. Нет. Привет. Все нормально». В голосе её открыто читался вызов. Маришка с Михой общалась, он по утрам отводил ее в садик. Чувствуя свою вину перед девчонкой, Маштаков не мог смотреть в её ясные глазёнки, смаргивал, отворачивался.