Текст книги "Эффект присутствия"

Миха знал, какое волшебное слово скажет он продавщицам, чтобы те проявили сознательность и оказали содействие правоохранительным органам.

«Девушки, у вас тут в округе маньяк завелся. Во сколько вы закрываетесь? В десять? Темно на улице? Страшно? До остановки троллейбусной далеко? Помогите, пожалуйста, милиции найти злодея».

Еще он знал, что в его отсутствие бывалый эксперт Николаев просветит молодую сотрудницу Семёркину насчёт темного прокурорского и алкогольного прошлого опера, и каких при этом лестных эпитетов он удостоится.

10

31 декабря 1999 года. Пятница.

10.45 час. – 11.30 час.

Одним движением сильных пальцев Рубайло скрутил винтовую пробку с горла «Князя серебряного», налил всем крупно, по полстакана. Смоленцев покривился – еще и одиннадцати утра нет, дел запланировано немерено, а этот чертила ринулся глаза заливать.

– Помянем пацанов! Земля им пухом!

Выпили, как полагается, стоя и не чокаясь. Рубайло вылил в себя водку, как в мерную воронку, не глотая. Коренастый флегматичный Пандус опрокинул свои сто будто между прочим, после чего отправил в рот целиковый бутерброд с сервелатом и заработал жерновами мощных челюстей. Смоленцеву, отвыкшему от подобных лошадиных доз, пришлось сделать несколько судорожных движений глоткой и кадыком, чтобы протолкнуть едкую жидкость в пищевод. В глазах от крепости аж слёзы выступили. Пришлось выпить до дна, за пацанов – нельзя половинить. Смоленцев торопливо залил горечь густым томатным соком.

Исполнив ритуал, уселись вокруг стола. Рубайло коснулся ладонью, – осторожно, как промокнул, – щедро намазанных гелем волос, проверил, на месте ли пробор. Ковбойским жестом выбил из только что распечатанной пачки «Мальборо» сигарету, закурил. После усвоенных ста граммов у него поплыли глаза, ему похорошело.

«И бухает, и колется, и дурь дует, и ни хера не боится», – неодобрительно подумал Смоленцев.

Серёга Рубайло в последние месяцы пошел в разнос. То и дело срывался в запои на три-четыре дня, а когда не пил, задвигался по вене. По первости говорил, что хочет на водяре от герыча переломаться, поэтому и жрёт ее. Потом все у него в одну кучу малу перемешалось. Сколько раз никакой приезжал на такси сюда на станцию. «Димон, дружбан, займи хоть сотен пять! Подыхаю!» И Смоленцев, подавляя вздох сожаления, вытаскивал из кармана бумажник, отсчитывал бабосы. «Брат, мне не Ходорковский фамилия, я “ЮКОСом” не рулю».

Слава Пандус поглощал бутерброды. Доев последний, с красной рыбой горбушей, он тылом кисти, хотя на столе водились салфетки, вытер замаслившиеся губы. Громко отрыгнул и сказал:

– Еще бы пожрать, Димыч! Классный хавчик!

До посадки пацаны так не раздражали Смоленцева. Вернее совсем не раздражали, тогда существовал дух подлинного братства. Постоянный риск приносил дозу адреналина и деньги. Жили на кураже. Молодые, азартные, каждому по двадцатнику с небольшим. То, чем они занимались в конце восьмидесятых, Смоленцеву казалось в ту пору игрой, продолжением тренировок, соревнований. Вместе проворачивали делищи, вместе отдыхали с девчонками на природе, зажигали в кабаках. Потом на Текстильщике не поделили с синими[46]46
  Синий – неоднократно судимый (жарг.).


[Закрыть] одного барыгу. Дело вошло в характер, никто не хотел врубать заднюю. Разборка закончилась двумя жмурами с той стороны. Смоленцев в мокрухе не участвовал, но трупы в Ащеринский карьер из города вывозил вместе с братьями Жидких. Прикопали дохлых на свалке, надеялись, что бульдозер утрамбует их навовсе, что не найдут. Нашли, суки… Менты взялись за них рьяно, повязали всех, кроме Мишки Калинина, который по сю пору в бегах, если живой, конечно. Подняли мусора на них всю дрянь. Барыги, которые сами в принципе братве лаве[47]47
  Лаве – деньги (жарг.).


[Закрыть] кидали, запели, как в опере. Каждый по неслабому букету огрёб. У Смоленцева поменее, чем у других, статей собралось: вымогательство, хранение огнестрельного оружия и укрывательство убийства. Поэтому и получил он по суду меньше остальных – семерик. Дальше – зона, страшный сон, растянувшийся на долгие годы. Амнистия от его срока отщипнула всего три месяца, а пацаны один чёрт нет-нет да и упрекнут: мы-то до самого звонка тянули, честные…

Смоленцев из команды освободился первым, в девяносто шестом. Пристал к школьному дружку Вовке, который в гараже на Эстакаде кузовными работами промышлял. У Смоленцева с детства способности к технике имелись: мопедный, потом мотоциклетный движок с закрытыми глазами мог перебрать. Впахивали они с Вовкой, как негры, от заката до рассвета и наоборот, по кругу. Появилась своя клиентура, они расширились, еще один гараж подкупили. Когда на новый уровень задумали выходить, здорово подсобил Раймонд Рипке, деньгами вложился и идей путёвых подкинул. Учредили они на двоих с Раймондом фирмочку, стали создавать свое дело, вот этот самый автосервис, с большим гаражом, с мойкой. Правда, вскоре головастого Рипке перетащил к себе сам Катаев Сергей Альбертович, хозяин «Наяды». Понятное дело, в «Наяде» перспективы и бабки совсем другие, Раймонд там неслабыми схемами ворочает. Так что скоро уже полтора года как всем автосервисом Смоленцев в одиночку заворачивает, Раймонд остался в учредителях. Когда Ромка Зябликов, откинувшись, попросил включить его в состав учредителей третьим, Раймонд, согласие которого в обязательном порядке требовалось, немного покочевряжился. «Зачем тебе этот геморрой, Дмитрий?» – спросил он. Ещё он сказал: «Это сулит проблемы бизнесу». А потом предложил: «Хочешь, Сергей Альбертович поговорит с этим, как его, с Зябликовым твоим. Чтоб он от тебя отстал раз и навсегда». Классный парень Раймонд, масла в башке у него – на пятерых, не его вина, что вырос он маменькиным сынком. Как же может Димка Ромке Зябликову, братану, с которым столько всего пережито, с которым пайку хавал, отказать в таком пустячном вопросе? Тем более к Катку за помощью адресоваться. «Твоё решение, Дмитрий, – выслушав, сказал Раймонд, – Я теперь соучредитель номинальный. Смотри, не пожалей потом».

А Ромка в первый месяц фонтанировал идеями как они закупят новое оборудование, как наладят прямые связи с Тольятти, там у него на «АвтоВАЗе» кореш зоновский крутится, комплектующие и запчасти будут они прямо с завода брать по себестоимости.

Дальше разговоров дело не зашло, хотя два раза Ромка гонял в Тольятти, перетирал там со своим корешем. Говорил так: «Потерпи, Димон, вот-вот закрутится темочка». Деньги он, ясный перец, из кассы на расходы брал, но не наглел при этом, меру знал. По осени они с Петрухой Калининым замутили своё, в Москву стали через день кататься. Наблюдая за ними, Смоленцев успокоился, может, действительно у пацанов что-то путное срастётся, перестанут они его теребить.

И вот теперь, нет ни Ромки, ни Петьки…

Пандус взялся за бутылку, но Рубайло отстранил его:

– Руку менять нельзя.

Стал разливать сам. Смоленцев успел накрыть ладонью свой стакан, лишь только дно покрылось.

– Серега, мне хватит пока. Я на двенадцать забился Светку в морг свозить. Узнать надо чё да как, когда забирать можно.

– Святое дело! – Рубайло оставшееся поделил на двоих с Пандусом, получилось снова почти по половине стакана.

Похоже, что в похоронных хлопотах участия принимать они не собирались.

– За нас, парни! – В этот раз чокнулись.

На закуску только сок оставался, с тарелок Пандус всё подмел. Правда, когда он снова завел базар про хавчик, Рубайло кентуху одернул.

– Не время брюхо набивать. Димке – в морг ехать, нам с тобой – забыл, куда?

Пандус медленно повел по горизонтали стриженой головой, нет, не забыл.

Потележили за ментов, сейчас они начнут шерстить, к себе тягать, мозги парить, обыска проводить. Начальству-то им надо пыль в глаза пустить, что, дескать, работают не покладая рук.

Смоленцев не подумал утаивать, что ночью были у него незваные гости. Такое от своих не скрывают.

– А кто приезжал? – закуривая новую сигарету, как бы между прочим поинтересовался Рубайло.

Смоленцев спокойно и развёрнуто ответил, что двое, один начальник уголовного розыска Борзов, второго – тощего, носатого, черного – раньше видел в ментовской, но фамилии его не знает.

– Чё хотели? – Рубайло делал отрывистые затяжки.

И снова Смоленцев не возмутился: чего ты, Серега, мне допрос устраиваешь, а рассказал, что, сообщив об убийстве Ромки с Петрухой, менты расспрашивали, с кем покойные общались в последнее время, по каким темам работали, с кем конфликтовали.

– Про нас со Славяном накидывали?

– Справлялись, где вы обретаетесь. Я сказал, что адресов не знаю, у подруг каких-то дохнете. Мобильников, сказал, у вас нет.

– Молодчик. Чё не «шестой» отдел нагрянул, а уголовка?

Здесь Смоленцев промолчал, чего ему за ментов отчитываться.

Наконец перешли к главному, отложенному на десерт.

– Откуда прилетело, парни? – Смоленцев решил, что хватит ему на вопросы отвечать.

Рубайло жадно затянулся, багровый огонек быстро поехал к фильтру.

– Одна у нас, бл*дь, в городе крыса. Старая. Жадная. Пидар кудрявый!

– Ты думаешь – Клыч? – Смоленцев и сам так считал, искал подтверждения извне.

– Кто же? Ему пацаны поперек горла стали! Он, сука, всё в одно рыло сожрать хотел! Ничё, мы ему нынче новогодний фейерверк забацаем. Правда, Славян?

– А то, – отозвался заметно окосевший Пандус.

– Может, стоит сначала спросить с него? – Смоленцев говорил по инерции, зная, что Серёгу ему не переубедить, он как бык упёртый, когда закусится.

– Тебя, Димон, не задействуем, занимайся спокойно похоронами, святое дело. Если чё, я постоянно на трубе. В расходы войдешь, понимаю. Я на мели сейчас. Пустой, как барабан, и записаться негде. Крутись сам. Ну давай, брателло, до скорого.

Они поочередно обнялись, и Рубайло с Пандусом свалили. Выждав несколько минут, Смоленцев подошел к окну и раздвинул пальцами алюминиевые ламели горизонтальных жалюзи. Ему было интересно, на чем парни собрались выбираться с окраины, такси они не вызывали. Не всё в их поведении было понятно Смоленцеву, и это напрягало. Парни мутили свое. Нет, про фейерверк он фишку просек, знал, что в загашнике у Серёги есть две гранаты Ф-1, две «эфки».

Смоленцев загрузился по полной программе.

«Ежели Серёга решится сегодня бабахнуть, снова жди ночью ментов в гости заместо Деда Мороза со Снегуркой. Тут уж беседой на кухне не обойдешься, в мусарню сволокут, будут душу выворачивать наизнанку. Понять их можно, Новый год им испортили, тоже ведь люди, хотя и говённые. Нет, планы надо срочно менять. Дома оставаться никак нельзя. А так хотелось втроем у ёлочки праздник встретить, с женой, с ребенком. Скажу Наташке, что к теще в гости отправимся, она только рада будет».

Ещё Смоленцеву показалось странным, что Рубайло с Пандусом не попросили у него денег.

Парни удалялись в направлении троллейбусной остановки.

«Чего они, реально на троллейбусе замыслили ехать?»

Рубайло на ходу базарил по мобильнику.

«Неужели все по новой закрутится?» – У Смоленцева заныло сердце, он расстегнул две верхние пуговицы черной рубашки, надетой по поводу траура, растер левую сторону груди.

У поворота тормознул темно-синий новенький внедорожник с тонированными стеклами, парни уселись в него на задние сиденья.

«Чья это “Мицубиси-паджеро”? Чего это за крутая тачка? Не видел я такой в городе», – озадачился Смоленцев.

Номеров с такого расстояния и с такого ракурса он, естественно, рассмотреть не смог.

11

31 декабря 1999 года. Пятница.

12.00 час. – 13.00 час.

– Разрешите, Вадим Львович? – Давыдов приоткрыл дверь в кабинет и.о. начальника КМ.

Птицын зазывающе махнул рукой, сразу указал на стул.

– Падай, Денис, смотри, чего творится.

С экрана громоздкого александровского «Рекорда-В312», стоявшего в допотопной стенке из ДСП[48]48
  ДСП – древесно-стружечная плита.


[Закрыть], смотрел Президент Ельцин. Позади его возвышалась густая красавица-ель, украшенная несколькими стеклянными шарами, слева – свернутый президентский штандарт.

Ельцин говорил медленно, как робот, с обычной гнусавинкой:

– Вот этот день и настал… Дорогие друзья, дорогие мои, сегодня я последний раз обращаюсь к вам с новогодним приветствием… Но это не всё: сегодня я последний раз обращаюсь к вам как Президент России. Я принял решение, долго и мучительно над ним размышлял… Сегодня в последний день уходящего века я ухожу в отставку…

Ельцин выглядел напряженным, лицо его напоминало застывшую алебастровую маску. Выражения глаз в заплывших глазах-щёлочках разглядеть было невозможно. Он выговаривал слова очень старательно, будто иностранные, но на тех, что посложнее – «конституционный», «прецедент», «цивилизованный» – дикция все равно его подводила.

Когда он попросил у народа прощения, Давыдов насмешливо хмыкнул:

– Во артист!

Птицын метнул на него сердитый взгляд, прижал к губам палец.

– Тиш-ше…

Внимательно дослушав выступление Ельцина до конца, он убавил звук и обратился к начальнику РУБОПа:

– Твое мнение?

– Значит, так надо. – Давыдова трудно было вытащить из образа простоватого деревенского парня.

Впрочем, помолчав, рубоповец все-таки высказался:

– А чего, Борис Николаевич – мужик прикольный. Как он оркестром дирижировал! Опять же Указ двенадцать двадцать шесть подписал. Толк был!

Птицын кивнул, толк имелся, и немалый. Указ № 1226 от 14 июня 1996 года «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности» был издан как нельзя вовремя. Когда девятый вал блатного беспредела захлестывал страну, милиции наконец-то позволили работать. Бандюков разрешили задерживать в качестве подозреваемых на целых тридцать суток. Вместо трех! А за тридцать суток можно крепкую доказательную базу сколотить. Указ напрямую запрещал применять к членам ОПГ подписку о невыезде или залог, мера пресечения отныне им избиралась единственная – арест. Много еще толкового содержалось в этом Указе. РУБОПы тогда стали прилично финансировать, появился транспорт, бензин, оргтехника.

По всей России-матушке принялись щемить бандитов нещадно, в Остроге их почти под корень извели, все сидели. Не то что сейчас!

– Жаль, что отменили Указ в девяносто седьмом, – ностальгически вздохнул Птицын.

– Воровской ход! – На сей счёт у Давыдова имелось устоявшееся мнение.

И.о. начальника КМ не стал разубеждать майора, он и сам полагал, что без криминального лобби в верхних эшелонах власти при отмене превосходно зарекомендовавшего себя Указа не обошлось.

– А про преемника, Вадим Львович, вы чего думаете?

Птицын одернул лацканы выходного двубортного пиджака:

– Кэгэбэшник. Они все на шифре. Говорит правильно. Посмотрим, Денис, тут от нас с тобой ничего не зависит. Давай лучше покалякаем о делах наших скорбных. Только сначала – по граммульке. Ты как?

– Немножко можно.

– Ну я тебе много и не налью, а то разбуянишься. Вертушок поверни на двери, не сочти за труд.

Птицын выставил из сейфа на приставной столик бутылку коньяка «Пять звездочек», две пузатенькие хрустальные стопки, блюдце с тонко порезанным лимоном, ещё одно – с фисташками. Аккуратно разлил по стопочкам.

– Давай, Денис, выпьем за год уходящий, чтобы все наши неурядицы остались в нем.

Тихо звякнуло благородное стекло, офицеры выпили, причем начальник РУБОПа лишь пригубил. Зная за Давыдовым уникальную для сотрудника органа внутренних дел воздержанность к алкоголю, особенно крепкому, Птицын не подумал корить его за неуважение.

– Неплохой вроде коньячок, а, Денис? – заценил продукт подполковник и потянулся за лимонным ломтиком.

Давыдов взял в руки бутылку, покрутил, рассматривая этикетку.

– Кизлярский. Сколько такой тянет?

– Не знаю, Савелий презентовал. Обломали нам с начальником бандосы фуршетик вчера.

– Савелий фуфло не задарит, – возвращая на стол «Пять звёздочек», согласился рубоповец.

– Ну чего, расклад понятный, ликвидация Калинина с Зябликовым – дело рук лепшего нашего друга Володи Клыча, – без перехода продолжил Птицын. – Он получал с рынка, в последнее время много получал, всё забирал себе, наверх не посылал. В октябре в городе нарисовались москвичи. Заценили ситуацию. Рассудили, что денежки должны идти в столицу на тамошний общак. Через каких-то общих знакомых вышли на Зябликова. Тот подписался, подтянул Петруху, благо, тот на колесах. Первый транш они отвезли в конце ноября, вчера должны были везти второй. Не довезли… А у тебя, Денис Владимирович, какая информация?

– Примерно такая же, Вадим Львович. Источник-то у нас, как я понимаю, один. На все разведки мира работает. Складно всё вяжется, но одна штука у меня из головы не выходит. Если это Клыч организовал, получается, что он – дурак голимый. Ему же это с рук не сойдет. Из Москвы не перхоть сюда залетела, приезжал с официальным визитом положенец от вора.

– Чего за вора знаем?

– Пиковый, зовут Дато.

– Сейчас вся Москва – под пиковыми, и половину зовут Дато. На положенца хоть есть данные? Этот-то приезжал в Острог. Его люди видели. Так?

– Знаем только имя, Арчил. Не факт, что настоящее, так обозвался. Может, это кликуха. Наш человек его самого не видел, только – тачку. Тёмный «Мицубиси-паджеро» с московскими номерами. Номер неизвестен. Человек машину наблюдал в движении, заметил только, что «семьдесят седьмой» регион.

– Семьдесят семь – это Москва, – кивнул Птицын. – Из Москвы к убийце мы не доберемся, Москва – другое государство. Надо отсюда рыть, от своих подопечных. У тебя кто под техникой?

– Как по приказу положено, все лидеры. Калачёв, Рожнов, Катаев, Митрохин.

– Домашние контролируешь?

– И домашние и мобильные. Только все мобильные мы не знаем. У них есть номера для самого узкого круга посвящённых. Да и «симки» они меняют то и дело.

– Зябликова и Калинина ты не слушал?

– Вади-им Львович, ОТМ[49]49
  ОТМ – отдел технических мероприятий УВД области.


[Закрыть] столько пар мне ни в жизнь не даст. Я не один в Остроге, – Давыдов вроде оправдывался.

– Да я чего, не понимаю, что ли? – Подполковник кивнул на бутылку. – Плесни мне, Денис, а то себе, говорят, не наливают. Эх, кабы нам такие же технические возможности дали, как «фээсбэшникам», мы бы… Ну за наших родных и близких. Терпения им!

Выпив, Птицын выложил перед собой пачку LM и зажигалку.

– Собираюсь вот с Нового года курить бросить. С тебя пример беру.

– Хороший пример, Вадим Львович, – широко заулыбался начальник РУБОПа.

Он опять только лизнул коньяк, в его стопке почти не убыло.

– Похороны когда? – Птицын, не закуривая, крутил сигарету, на потрескавшуюся полировку стола сыпались жёлто-коричневые невесомые табачинки.

– Они второго решили, на сутки сдвинули, тридцатое как бы не считается. Праздник, сложно все организовать первого числа. Пока родня приедет, пока друзья отовсюду слетятся, не последних людей грохнули.

– Понятно, понятно. Где хоронят? Во сколько вынос?

– Хоронить обоих собрались на Троицком кладбище. Время выноса уточним. Наши областники обещали подъехать. Из розыска будет кто?

– А как же? Сан Саныч будет и Титов. Все пишите на видео, потом посмотрим, кто приехал, а кто не приехал, хотя должен был. Может, какие новые связи прорисуются, нам неизвестные. Хорошо, Денис, что в одном месте придется работать, а то людей не наберешься.

Заныл аппарат внутренней связи. Подполковник тихонько чертыхнулся, привстал, дотянулся до трубки.

– Птицын. Так… так… Все понял. Уголовное дело сегодня следователь будет возбуждать? По какой статье? Кто из сыщиков по материалу работает? Маштаков? Фоторобот обязательно сегодня с потерпевшей сделайте.

Положил трубку, решился, наконец, прикурить сигарету.

– Серьёзное, Вадим Львович? – указал глазами на телефон Давыдов.

– Да, напал утром на Абельмана у памятника один мудак пьяный на женщину, изнасиловать хотел. Хорошо, хоть отбилась.

– Маштаков занимается?

– Он самый.

– Как он? – начальник РУБОПа легонько щелкнул себя по шее, повыше ворота свитера.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – и.о. начальника КМ поплевал через левое плечо. – С октября месяца держится. Пашет, как конь.

– Вот судьба у мужика. Кем бы он мог стать со своей башкой, если бы не это дело. Как его сейчас в прокуратуре не хватает, – сожаление в голосе Давыдова было неподдельным.

– Жена у него ещё на развод подала.

– Жены, они такие.

– Привет, кстати, Ксении твоей. Передавай мои поздравления с праздником и пожелания всевозможные.

– Обязательно, Вадим Львович. Ну а я с вашего разрешения позвоню вам, как куранты пробьют, и Елену Сергеевну уж самолично поздравлю.

Птицын рассолодел от двух стопочек, ночью не удалось и пяти часов поспать. Он поглядывал на настенные часы, половина первого, с утра начальник объявил, что работаем без обеда, женщинам разрешил разойтись по домам в два, мужикам – в четыре. Дел уже сегодня не будет никаких, кроме дежурной смены никто не работает. Сотрудники затихарились по кабинетам, провожают потихоньку нелёгкий девяносто девятый год. Пусть выпьют втихую, лишь бы не косорезили. Начальникам служб придется сидеть до установленных шестнадцати ноль-ноль, выпроваживать подчиненных по домам. А то отдельные товарищи увлечься могут, забыть о домашних обязанностях.

– Денис, а ты с Шушариным беседовал? – вернулся к своим баранам подполковник.

Шушарин Викентий Ильич по форме являлся действующим председателем правления сельскохозяйственного кооператива «Первомайский колхозный рынок», а по сути, единоличным его собственником. История о том, как тамбовский мужик Шушарин приобрел в частную собственность недвижимое и движимое народное имущество, длинная и весьма тёмная.

– Не раз, Вадим Львович. Не идет он на контакт. Говорит, что кроме как государству никому не платит.

– У нас же запись одного разговора есть? Там, где Клыч.

– А как ее предъявлять? Человека спалим.

– Вот что, Денис, давай его выдернем третьего и вдвоём как следует покрутим. – Птицын открыл на первой странице новый ежедневник, только ему понятным почерком быстро сделал несколько записей. – Шушарин с Арчилом встречался, по крайней мере, два раза. Знает всю схему. Видел реакцию Клыча, когда того от кормушки отлучили.

– На Шушарина крюк нужен конкретный. Он скользкий, как жаба. – Давыдов прищурился, и впервые за весь разговор выражение лица его стало злым, даже хищным, правда, всего на одну секунду.

– Да, реальной компры на него нет, – признал Птицын. – Ну ничего, подключим СЭС, пожарных, участковых напустим. Целый рынок под ним, такое хозяйство… Чего он, нигде законов наших российских не нарушает?

– Долго это и нудно, Вадим Львович.

– А ты куда-то торопишься, Денис? – удивился подполковник. – Мы теперь с тобой всю эту бодягу много месяцев будем расхлебывать. Ну давай, капни мне еще капель пятнадцать.

– Извините, Вадим Львович, за назойливость, а друг-то наш Вова так и не открыл дверь представителям власти?

– Не-а. Сан Саныч как ни убалтывал его ночью, Вовка дверь не отворил. А с ранья Ленку с пацаном – под мышку, шапку – в охапку, в «Тойоту» свою крутую прыгнул и умчался, только пыль из-под копыт. Оно и к лучшему. А то какие-нибудь перцы из окружения убиенных захотят по горячему с ним сквитаться, испохабят нам праздник окончательно.

В заднем кармане брюк у начальника РУБОПа на высокой ноте залилась энергичная музычка. «Тореадор, скорее в бой!» Давыдов, не забывавший о субординации, извинился, достал мобильный телефон, откинул флип, закрывающий клавиатуру, нейтрально сказал: «Привет», и около минуты работал на прием.

– Через пятнадцать минут я за тобой заеду.

Отключившись, он посмотрел на Птицына.

– Вадим Львович, я дико извиняюсь, супруга звонила, надо по магазинам проехаться. Я с вашего разрешения отлучусь. Если что, я – на связи.

– Денис, ты сам себе начальник, чего ты спрашиваешься? – Подполковник пересел за свое место, в расшатанное крутящееся кресло, которое под ним накренилось и противно скрипнуло.

На стене за спиной и.о. начальника КМ висела выставка почетных грамот и дипломов, заключенных под стекло и в рамки. Больше других он гордился выцветшей грамотой с надписью «Награждается ученик 6-го “б” класса Птицын Вадик, занявший второе место на школьных соревнованиях по настольному теннису».

– Допивать не собираешься? – подполковник навел указательный палец на практически полную стопку Давыдова.

– Вадим Львович, эта доза меня с копыт свалит, – начальник РУБОПа поднялся, едва не задев макушкой светильник.

Птицын знал, что уговоры бесполезны.

– Ладно, ещё раз с наступающим тебя, трезвенник. Чтоб нам с тобой в этом году уже не встречаться, – подполковник протянул руку ладонью кверху.

– То есть в гости вы меня не пустите? – Давыдов лукаво посверкивал глазами, не прикалываться он не умел.

Выйдя из кабинета и.о. начальника КМ, он поднялся к себе. Проверил, закрыт ли сейф, опечатал его; не задерживаясь вышел из здания, прогрел двигатель служебной «шестерки», припаркованной во дворе УВД. Проехал через КПП, автоматические ворота которого снова не работали, свернул с Ворошилова на Советскую, миновал двухэтажное кирпичное здание межрайонной прокуратуры и остановился у магазина «Хозтовары». Посмотрел в зеркало заднего вида, у главного входа в прокуратуру движения не наблюдалось.

«Час дня, пора всем за стол садиться».

Дверь магазина открылась, на порожек вышла следователь Маша Шишкина. Стройная, в короткой заячьей шубке, с красивой праздничной прической, а поэтому без головного убора в двадцатиградусный мороз. Девушка, делая маленькие быстрые шажки, быстро обогнула спереди автомобиль, Давыдов, наклонившись вправо, уже открывал ей дверь. Усевшись на переднем сиденье, Маша холодной щечкой прижалась к щеке рубоповца, сказала: «Колючка». Её круглые колени, обтянутые блестящими колготками с лайкрой, имели идеальную форму. Лицо мужского пола должно обладать завидным самообладанием, чтобы, завидев такие коленки, не потянуться к ним рукой.

– Давно ждешь? – поинтересовался Давыдов, выруливая между сугробами на проезжую часть.

– За минуту до твоего приезда в магазин шмыгнула. Потом вижу, ты подъехал. – От девушки попахивало спиртным.

– Фу-фу, нерусским духом пахнет, – потянул чуткими ноздрями майор.

– Не ругайся, Дэн, с девчонками в отделе шампузика выпили. Ты до которого часа свободен?

– До восемнадцати тридцати. – Давыдов притормозил, пропуская бредущую через скользкую дорогу согбенную бабушку в старом пальто, опирающуюся на лыжную палку.

– Ура-а! У нас уйма времени! – возликовала Маша.