Текст книги "Мировая поэзия. Том четвёртый"

5 часть.
«В трущобах иммиграции»

 
Почему молчат наши Боги?
Зачем страдать, зачем рожать?
Нам неоткуда ожидать подмоги.
Остаётся только за море бежать?
У кого не осталось чести,
Родину меняют на чужбину,
исчезая там с семьями вместе,
туда, где смотрят в лицо, как в спину.
 
 
Им кажется, что за морем их дом,
где всем, всегда не очень то рады.
Они отчизну не полюбили за то,
что в ней не нашли своей правды.
Всю их Родину чиновники захватили,
с олигархами выжимают все соки,
а народ страдает от любви и боли,
извлекая из судьбы уроки.
 
 
Когда дом покинешь, прожектор включи.
Пусть освещает вослед, на прощание,
как лунная дорожка в кромешной ночи,
лишь до рассвета твоё расставание.
Под утро взглядом верни сожаление.
Про всё не думай, иди на восток.
Пусть запад поймёт пустоту исчезновения,
крупицы вчера, щепотки сегодня и завтра кусок.
 
 
Чуда не будет, оно не свершится
и если останешься ты одинок,
что случилось, не повторится,
это судьба преподносит урок.
Тому тяжело, кто помнит всё,
оказавшись под колесами времени,
страна забыла правду о тех,
кто потерялся лишь временно.
 
 
Самое вечное – жизнь после нас.
Время жизни не переходит границу смерти.
Жить на свободе, как судьбы абзац,
возвращает нас к мирской круговерти.
Стихи превращают человека в бумагу,
чернила – намного честнее крови.
Кровь не превратится со временем в брагу,
я стал писать стихи поневоле.
 
 
Лицо без слов выражает всеобщее благо,
юмор блудит в коридорах жизни,
мы смеёмся, как скомканная бумага,
ожидая эффектов от катаклизмов.
На родине не осталось места для возврата,
здесь даже тень не найдёт свой угол,
скоро детей попрошу вернуться обратно,
на языке человека, который убыл.
 
 
Любое пространство, где нас нет,
приходит со временем в ветхость.
Мы в империи оставили след,
размеры его ощущает поверхность.
Время бесконечно, пространство суть —
время в сущности есть мысль о сути.
Жизнь протекает, и не свернуть,
вечность наступает, где нет пути.
 
 
Лишь мгновение под давлением «же»,
мы проживём в хаосе на свалке лет.
Не успеешь сказать «люблю», и уже
тебя в последний путь кладут на лафет.
На всём пути нас сопровождала трезвость.
Мысли – есть залог всех скитаний,
если никто не наведёт взгляд на резкость,
то наступит предел испытаний.
Хочется сказать необычно, величаво,
возводя произнесённое в куб,
написать мысли, которые архаично
срываются без остановки с моих губ.
Мы сохраним на будущие времена
свои мысли и радостные лица,
когда нас впустит обратно страна
и откроет без визы границу.
 
 
Из холодной державы я вынул тело,
успел обернуться назад,
уверенно для себя и умело,
всё-таки запомнил фасад,
всех очертаний родины
и своего захолустья,
мне стало грустно вроде бы.
река всегда вытекает из устья.
 
 
Вот свет стремится во тьму
и если жизнь уже испорчена,
то только потому,
что она расчленена.
Я в пространстве своём захлопнул засов,
хотя я не призрак и не вымысел сна,
покинул державу дремучих лесов,
свой адрес изменил, когда наступила весна.
 
 
Моя судьба устремилась в старость пешком.
Я свой век доживу там, где короче верста,
где настоящее пролетит кувырком.
Я уверен, там для меня существуют места.
Лишь только земля
в состоянии твой образ жизни понять,
она имеет облик нуля,
может приютить и без эмоций обнять.
Новые очертания и климат иной,
изменили мое сознание,
восхищаться той стороной,
где смысл жизни лишь выживание.
Самое постоянное при взгляде наверх
луна, похожая на лысину —
еврея, произносящего «эр»,
как дребезжащую струну.
 
 
Я не распространяю мысли о быте,
просто долго находился в затмении,
в умопомрачении, на другой орбите,
где наблюдал замедление времени.
После того, как число оставил в уме,
империя поделила меня на нуль,
я подумал, что меня не увидеть извне
и затаился, как дорожный патруль.
 
 
Глухая родина никогда на ослепнет,
её взгляды, как евклидовы параллели,
оттого наша любовь необратимо меркнет,
не пересекаясь в точке наших целей.
Всё чаще ночами хранил бессонницу,
в молодости время прожигал, как сигарету,
постоянно слышал, как удалялась конница,
поэтому день хотел растянуть до рассвета.
 
 
Постоянно седлал своего коня,
плёткой хлестал его вскачь,
гоню без остановки до заката дня,
чтоб не слышать детский плач.
За несколько часов можно облететь меридиан.
На прожитую жизнь не смотрю превратно,
она неизбежно истекает во временной океан,
только мгновение доступно и понятно.
Там, где ветер бризом обжигает фас,
а гром рокочет набатом,
слёзы дождём кропят из глаз,
другая Родина встречает Шаббатом.
Город на высоком берегу,
который обнимает водяную гладь.
Дочь моря название ему
дали, чтобы юность оправдать.
 
 
Дедушка по имени Яффа
за левую руку держит Бат-Ям.
Ему знакома пятая графа
и посошок репатрианта во сто грамм.
Подарила обетованная земля
надёжный фундамент свободы.
Расправил крылья от небытия
бродяга переживший невзгоды.
 
 
Здесь кровь перемешалась
союзной группы прошлых лет,
а русский ген, упорно повторяясь,
изменил слегка менталитет.
Тут в местной церкви наши свечи
уже не коптят из воска.
Шалом звучит при каждой встрече,
а с потолка не сыпется извёстка.
 
 
Там дороги все ведут к пескам в пустыне,
земля даёт там два урожая в год
и нет совсем евреев в Палестине,
зато «Хаву нагилу» весь народ поёт.
На флагах нет средств производства,
ворчать на все свои законы,
считают тут манерой «жлобства»
и здесь не целуют иконы.
Вот когда Шаббатные свечи,
освещают всем идущим дорогу,
тогда на иврите и русской речью
безмолвно произносят «Слава Богу».
И в каждом звуке предков языка,
я не нашёл к себе презрения.
Здесь безопасно жить наверняка
под флагом треугольного сплочения.
 
 
Там, где пальмы и надо жить,
тут климат – комфортный, изящный.
Ещё нужно за это платить,
чтоб будущее соединить с настоящим.
Здесь мой язык не будет иностранным,
а я – птица, могу вернуться обратно.
Я градусник с отметкой 36,6 постоянно,
где времена года меняются многократно.
 
 
Почти всегда, возвращаясь оттуда,
так хочется удрать, напевая романсы,
туда, где погода охраняет простуду,
в те места, где живут итальянцы.
Хочу исчезнуть на просторах Европы,
в Париже, где жизнь длится века,
увезти себя из российской «жопы»
туда, где нас нет наверняка.
 
 
Мы проживаем далеко не там,
где родились, и волей судьбы
читаем библию, а слышим Коран,
и мечтаем видеть, как растут дубы.
Здесь никогда не растопят печь
и в колумбарии не пометят место.
В земле, в которую придётся лечь,
русской душе будет очень тесно.
Прощайте, трущобы времени.
Пока, пока, утраченная любовь.
Пора возвращаться на Родину
к ласкам любимой и вновь
туда, где сосны и ели,
где грязь, мороз и снег,
к тому, кем я был и есть ли,
к тем дням, за которыми век.
 
 
Вот я, вернулся из иммигрантского плена,
перед храмом встал на колено,
в церкви имени Иоанна Богослова
там помолился и молвил слово.
Зарю увидел с востока и закат не на море,
шёл босиком по росе к стогу сена в поле.
Дома, так пахнет солома, и у реки нет конца,
ширь и даль, кругом родные сердца.
 
 
Обнял сыновей и внука держал,
пил кагор, а голос дрожал.
Зашёл в музей, прошёл по Тверской,
посетил Ленком и, конечно, Большой.
Вокруг люди русские – их мрачные лица,
но как ты прекрасна, родная столица!
Проехал на трамвае, спустился в метро,
только здесь я понял одно,
что самое важное в своей жизни,
это жить и умереть на земле отчизны.
 
 
Столько лет по осколкам судьбы, я бежал пустырями,
под сиянием небес испарялась жизнь и клубилась.
Сколько раз возвращался и опять прощался с друзьями,
неужели здесь без меня, что-то вдруг изменилось.
Здесь всё так же царит, безупречный, всесильный,
Он решает отчизны судьбу, но во всём в одиночку.
Над отчизной уже не краснеет флаг бело-синий,
а в глазах у людей мельтешат фонари по цветочку.
 
 
Будто нету разлук и мы зря просили прощенья,
невозможно отстать, обгонять, лишь это возможно.
Для своих и чужих нет условий для возвращенья,
остается одно: по земле бродить безтревожно.
Поздравляю себя с удивительной, горькой судьбой,
с этой вечной весной и безоблачным небом.
На родном языке можешь ты говорить сам с собой,
а в безмолвной толпе возглас твой остаётся неведом.
 
 
Там ты вечно чужой и тебе, увы не доверяют,
легко от того, что тут я ни с кем не расстался.
Никого не узнал, ты бредёшь и тебя обгоняют.
Навсегда на этой земле без отчизны остался.
Не жилец этих мест, а какой-то посредник,
видимо не рассчитал, ошибся, забыл, обманулся.
Совершенно один, я кричу о себе напоследок:
Хочу обратно домой! Это значит, ещё не вернулся.
 
 
Я брёл со свечей в ту черную тьму,
где дорога плутала и расширялась,
в которой ещё никогда и никому,
повстречаться в любви не случалось.
И все-таки эта дорога домой,
оказалась не слишком долгой,
степи, холмы, бор сосновый,
встречали тишиной безмолвной.
 
 
Мои глаза, пронизывали тьму,
предполагая постигнуть эту даль,
куда пришлось загнать судьбу,
где речь не слышно и утрат не жаль.
Здесь горизонт совсем не виден,
отсутствует пространства суть,
конец всему доступен, очевиден,
туда уже идут в последний путь.
 
 
Но был еще сознания миг,
о чем вся жизнь прошла.
Зачем прожил, чего достиг,
мечтам настал аншлаг.
Я никому вреда не причинил,
сам шёл своей дорогой,
любил, творил и просто жил
в объятиях жизни строгой.
 
 
Я помню мамы предсмертный вздох
и взгляд отца последний,
меж нами существует только Бог
и я ЕГО веры наследник.
Мелькнули свалки всяких вещей,
квартир, машин и домов,
лица знакомых и близких друзей,
отрывки из разных снов.
 
 
Промчались мимо последние годы,
книги, страницы, обрывки стихов,
гул застенков и запах свободы,
смысл неписаных и несказанных слов.
Без толчеи, всё поглотила память,
прошедшее исчезло в настоящем,
догорало моей жизни пламя,
сказуемое ползло за подлежащим.
Свеча потухла, открылось око,
заполнил свет всю пустоту,
вокруг нет ничего, лишь одиноко,
летала мысль, что я ещё живу.
Вот день, расставшийся со мной,
иду туда, откуда не вернуться,
мне попрощаться со своей страной,
пришлось лишь мельком. Оглянуться!
 
 
Шум листвы берез, рой комаров,
когда еще меня побеспокоят?
И мат отборный русских слов,
не огорчит уже меня и не догонит.
Суть отражения разлуки ее примет,
пусть даже через чью-то призму,
вокруг любой не значимый предмет
свидетель нашей трудной жизни.
 
 
Среди народной суеты и шума,
на станциях, вокзалах и портах,
жизнь течет достаточно угрюмо,
часы и дни теряются в годах.
И не припомнить всего, что было
тянулась пассажирская ходьба,
меня ласкала, медленно сверлила,
да издевалась на всём пути судьба.
 
 
Но только брёл я дальше и всё дальше,
мимо проносился шум железа и листвы,
а мысли ныли, казались мне уставшими,
судьба перешагнула за предел черты.
Право дышать и открывать все двери,
по европейским шляться переулкам,
я разменял на все свои потери,
разложенных по тамошним шкатулкам.
Куда деваться? На запад, на восток?
Меня в бой ведут понятные слова,
за жизнь семьи, за воздуха глоток,
за это неустанно радеет голова.
Нырнул я в немеющее время,
где око вездесущего пера,
снимает все мои сомнения
и жизни продолжается игра.
 
 
Тут не нужны ни отпечатки пальцев,
ни штамп прописки на точку места,
здесь рядом белки, зайцы, иностранцы
и все в объятиях благородства немцев.
Не отыскать мне горизонт на вертикали,
я вдалеке и плохо вижу впереди,
зато я замечаю дно в своем бокале
и волосы седые на груди.
 
 
Чего тускнеет календарь судьбы,
листочки сыплются, как осень.
Со временем оспорю суть беды,
оно в конце тебя не спросит.
Останутся полиграфические слепки,
ирония исчезнет вместе с прахом,
мы просто в жизни марионетки,
по сторонам глядим со страхом.
 
 
Я, как поэт смогу наверняка,
свое кукареку с надрывом в атмосфере,
во всю гортань скорпиона, петуха,
оставить на страницах в полной мере.
Вдруг, случится и строки долетят,
до каждого, кто хочет стукнуть,
по всей системе паутин, преград,
что нам мешают и не дают мяукнуть.
Плевать на даты и часы,
жизнь книгой подытожить, чудо!
Судьба меняет цвет полосы
и нас преследует обычная простуда.
Уже достаточно, на чем печать
моих тревожных, мудрых мнений,
привыкших злобно отмечать,
порывы муз прикосновений.
 
 
В просторах вечерней пустоты
почтительная тишь и благодать,
уверен я, проснешься ты,
моя семейная кровать.
Уже решилась бесспорно,
грядущая судьба моих дней,
я пью пиво вольготно,
в плену европейских огней.
 
 
Мне близко немецкое сознание,
здесь легко и приятно дышать,
безоблачное очарование,
отсюда было не разумно бежать.
Вот единственное, что я знаю,
что и мне суждено умереть
и я торопясь постигаю,
все то, что не успел поиметь.
 
 
Так хочется оставить в наследство
своим детям начертанный дар
и немного реального средства,
да гудок веселых фанфар.
Еще надо успеть слово в слово,
разум Рильке, Гете и Гейне,
разложить по строфам и снова,
дать на русском великое семя.
В безумных встречах и спорах,
пронеслась скоротечная жизнь
и останется невидимый шорох,
написанных мною страниц.
Я парус медленный, без ветра обречен,
споткнуться перед долгой ложью,
иль взмыть упруго под небосклон
и облаком свой путь продолжить.
 
 
Железной ненавистью забита голова,
свои обязанности выполнить я должен,
пусть выдохнул я все свои права,
мне ангел всё решить поможет.
Ключей от бед, никто не изготовит,
судьба, как и вода разноречива,
жестока и сладка, и постоянно колит,
сто раз на дню, себе на диво.
 
 
Промчатся годы на затворах поселений,
мгновения счастья становятся короче,
я в горсть зажал остаток наслаждений
и выживаю из последней мочи.
Однако, когда вам станет больно, знайте,
вы не обмануты ни телом, ни душой.
Страсть есть лекарство от скуки, дерзайте!
Тоска это не обман, а земной покой.
 
 
Это – чувство бессмысленности лет,
иммигрантского существования.
В нём гнобит телевидение и интернет —
они избыточность во плоти и сознания.
Не получилось швырнуть в этот мрак
свою душу, раскрыть свои объятия,
обнимать скуку, надев её колпак,
который шире моего понятия.
Верил своей боли, находясь в эфире,
в ужасных интернет объятиях, как грех,
Понял, что нет объятий в этом мире,
которые не разомкнутся вовек.
Я путешествовал в одном направлении,
в поезде судьбы и каждая остановка,
становилась фоткой прошлого мгновения,
оставляя неопределенную концовку.
 
 
Мой голос на кончике строки,
под рифму своего непостоянства,
всему, что было и будет, вопреки
отыскал точку моего пространства.
 

6 часть.
«Жизнь – праздник души»

 
Жизнь есть смертельная болезнь,
а мы половым путём её передаём.
Судьба это повседневный стресс,
его мы на своих плечах несём.
Наша биография это память о прошлом,
будущее наступит, когда нас не будет,
сегодня закончится непременно ночью
и так всё время, пока смерть не наступит.
 
 
Надо научиться по-другому жить,
подобно текучей воде,
без признаков жизни быть,
подобно пещере в горе.
Попробую предстать в облике птиц,
улететь на безжизненный архипелаг,
где нет государственных границ
и где ещё не построен ГУЛАГ.
 
 
Замрём, как подземный город,
по которому дни скользят как капли,
где живёт тишина и холод,
а года и века превращаются в камни.
Нам свойственно всем воскрешение
из того, что не горит в огне
и на крыльях любви возвращение
из бытия в небытие.
 
 
Жизнь проходит хаотичными движениями,
изменяющие рисунок мгновения.
Кругом серая масса в пестром делении
движется со скоростью зрения.
Смотрю в пространство,
вижу одинаковое убранство,
люди рождаются, проникая друг в друга,
пытаясь осмыслить квадратуру круга.
 
 
Всем жизнь даётся в кредит, как потуга.
Жизнь вокруг и есть главная субстанция мысли,
но жить просто так бесплатная услуга,
лишь мысль о жизни делает нас независимыми,
как человека от окружающей среды.
Волны врезаются в песок морским прибоем,
вокруг ничего нет безупречней воды.
Шум воды звучит бесконечным покоем.
 
 
Музыка вечной воды заполняет простор,
в нём человек без здравого рассудка,
вершит свой ограниченный взор
и выжимает из него всё, как губка.
Человечество калечит суть бытия начало,
создавая мир без смысла простоты.
Природа терпит повсюду скрежет металла
и грохот денежных купюр, и суеты.
Утопающий в человеческих отходах град,
задыхается от длительного прозябания.
Время фиксирует, кто стар и кто млад,
на городском кладбище музей опознания.
Вокруг все заливают хмельной водой
свой жалкий разум
и только душевнобольной,
смотрит на всё равнодушным глазом.
 
 
Кругом торчат купола церквей,
похожие на чайные сервизы,
растущие, как грибы после дождей
и выдающие в Рай платные визы.
Тела в серых пальто обживают подъезды,
измеряют счастье в квадратных метрах.
Кучка элиты играет в свои съезды,
выстраивая благополучие в бронежилетах.
 
 
Один человек карабкался наверх по трапу,