Текст книги "Труды и дни"

Пришла мысль, неужели Москву сдают, раз из неё сюда выехали почти все дипломатические представительства и посольства. Это встревожило Лиду, и она бросилась к маме, которая ответила, что сама пока ничего не знает. Ещё сказала, что Лиде нужно быть готовой идти вместе с ней шестого ноября на концерт, это не обязательно, но пора «выходить в свет», не засиживаться дома.

Лиде выбрали строгое тёмно-серое платье с лёгким жемчужным отливом, и никаких украшений, кроме одной тонкой нитки красных кораллов. Лида рассматривала себя в зеркале в прихожей: она больше не была похожа на серенькую мышку – высокая, худая, волосы густые, глаза голубые, в лице интересная бледность после болезни. Пришла в голову мысль, что такой она должна понравиться Андрею, настроение поднялось.

Лика надела вечернее тёмно-вишнёвое длинное платье от Ламановой, ей полагалось быть гран-дамой и по возрасту, и положению, но тоже с минимумом украшений: «Время требует от всех скромности и сдержанности».

Пока одевались и собирались, Лика рассказала Лиде, что они едут на концерт в недавно построенное здание Дома культуры на площади Куйбышева, где и будет работать Большой театр.

Они были в партере, рядом сидели господа из дипломатического корпуса и работники МИДа. Пели Барсова, Пирогов и Норцов, танцевали Асаф и Суламифь Мессереры, Лепешинская, выступила драматическая артистка Рина Зелёная. Потом там же был небольшой банкет. Асаф Мессерер несколько раз подходил к ним с гостями, они всем улыбались, Лида делала книксен, Лике целовали ручку, говорили какие-то обычные в таких случаях слова.

Лида потом думала, что это событие имело важные последствия для их семьи, ведь Лика получила хорошую работу в Большом театре, но она не знала, что всё было уже заранее оговорено и решено в самых высоких кабинетах.

К Новому году в Куйбышеве работали уже 20 посольств, около 500 дипломатов, с ними сотрудничали примерно столько же работников МИДа, а в Большом театре начал действовать международный сектор при дирекции.

Формально старшей в международном секторе театра была опытный администратор от культуры Клавдия Николаевна, ей когда-то поцеловал руку сам Станиславский, она этим гордилась. Её заместительницей была Елена Юрьевна, опытный работник МИДа. Обеим дамам было примерно по 40 лет, они были чем-то очень похожи, обе в тёмных юбках, светлых блузках, с тщательно ухоженными и уложенными тёмными волосами.

С Клавдией Николаевной всё было понятно, он была тем работником, что пишет отчёты, заказывает пропуска, ставит подпись на бумагах и ничего важного сама не решает, а вот Елена Юрьевна явно была приставлена товарищем Быковым наблюдать и контролировать. И не только она одна. Ещё прикрепили двух совершенно одинаковых на вид блондинистых молодых людей, Толю и Колю, оба полувоенного вида, в криво сидящих плохо пошитых костюмах. Они сначала не поняли, куда попали, и пытались разговаривать с Ликой свысока, небрежно развалившись в креслах. Лика их пару раз одёрнула, а потом, видя, что они не обращают внимания на её замечания, поговорила Фёдором Фёдоровичем. Что им тогда сказало начальство, ей не было известно, но после они сразу вскакивали при виде Лики, вытягивались в струнку, руки по швам, и в их бесцветных глазах появлялась что-то оловянное, как сказали бы в прежнее время, «жандармский служивый блеск». Кроме того, был в отделе «ответственный дежурный», или завхоз Иван, из местных, тяжёлый, без шеи, бульдожьего вида коренастый мужчина лет 50, тоже из органов.

Однажды Лика застала молодых людей, которые кричали на Ивана, а он им отвечал на «заветном» русском языке, скандал шёл в присутствии Елены Юрьевны, которая не смела вмешаться. Когда Лика вошла, они заметили её не сразу, но потом, увидев, тут же замерли и встали по стойке «смирно». «Что это всё значит»? – спросила Лика. – «Просим прощения, больше не повторится, Лео-ока-адия Сан-на!» – хором гаркнули оба добрых молодца и Иван.

Елена Юрьевна объяснила потом, что они по службе из разных ведомств, Толя и Коля работают по линии НКВД, Иван же из военной контрразведки, особист. Затем она посмотрела на Лику, поймала её вопросительный взгляд, низко наклонила голову и тихо добавила: «Мы с Клавдией Николаевной работаем по другой линии». Лика улыбнулась, и у той от сердца отлегло.

Оказывается, теперь достаточно одного замечания Лики в адрес Толи, Коли или Ивана, и они в тот же день бы отправились на фронт, тогда не поздоровилось бы и Елене Юрьевне, что не досмотрела. Ведь все они пятеро считаются «аппаратом» товарища «главного консультанта Иорданской-Форт Л.А.». Лика решила для себя, что она больше никогда на них жаловаться начальству не будет, разве что случится что-то совсем из ряда вон выходящее.

Работа Лики фактически началась в конце ноября с прибытием из Лондона делегации польского правительства «в изгнании»: премьер-министра Сикорского, генералов Андерса, Клименецкого и сопровождающих лиц. Первого декабря Сикорский встречался с Калининым. Лика получила приглашение и была представлена «всесоюзному старосте» как дочь знаменитого учёного Иорданского.

– Как же, как же, помню академика Иорданского. Имел честь вручать орден Ленина Вашему батюшке. Его безвременный уход – большая утрата для нашей науки, – глаза Калинина блестели, он разглядывал Лику и не отпускал её руку немного дольше, чем следовало.

Поляки в эту минуту тоже смотрели на неё с большим интересом и тихо переговаривались между собой. Дело было сделано, и вскоре Лика получила приглашение в польскую миссию на Чапаевскую улицу на приём вместе с артистами Большого театра. Предварительно она зашла к товарищу Быкову в здание НКИД, и там они о чём-то беседовали часа полтора, не меньше.

Было очень холодно, и меховая накидка на плечи была бы к месту. Как-то по случаю в комиссионном магазине Лика купила палантин из канадского бобра очень красивой расцветки, он и был ею выбран для приёма.

– Взяла бы лучше шаль, – предложила Лида.

– Ты не понимаешь, это не просто бобр, это канадский бобр, – ответила Лика.

– Ну и что? – удивилась Лида.

– Это же не просто бобр, а союзный нам бобр, – весело сказала Лика, оглядывая себя в зеркале.

Лика знала по опыту, о чём говорят иностранцы среднего уровня культуры с русскими при первом знакомстве: о холоде, о мехах и о балете, иногда о водке, но это с мужчинами. Она продумала, что будет говорить с поляками вперемешку на французском и английском, и они непременно спросят, откуда мех, она расскажет и добавит, что ужасные холода бывают и в Канаде, а если зайдёт речь о нашем балете, то скажет, что такого, конечно, нет ни в Лондоне, ни в Монреале. И у этих польских потёртых жизнью гусар и их хитроумных болтливых дамочек появится ощущение, что она как-то связана с Канадой. Лика там была когда-то ещё девочкой, действительно было холодно, нет никакой натяжки и выдумки: «И фамилия у меня Форт, и зовут необычно. Потом я попрошу их рассказать, как они чувствуют себя в Лондоне, о том, как этот город сражается и живёт. И про военную моду, и про подвиги поляков. У них языки и развяжутся, всё просто. Но этого Лиде не надо рассказывать».

На самом деле Лика была в отвратительном настроении, но тщательно пыталась это скрыть от дочери, и пока ей это удавалось. Враги подошли к Москве, и Лика была почти уверена в том, что город будет взят. Так было при татарах, при поляках, при Наполеоне. Москву не просто захватывали враги, она горела и опустошалась.

«Неужели будет разрушен Кремль, Большой театр, Исторический музей, дом Пашкова, Университет и, наконец, наш домик»? – в этом отвратительном настроении Лика отправилась в польскую миссию. Вернулась она домой поздно вечером в ещё более скверном расположении духа.

* * *

Седьмое декабря 1941 года Лида и Лика запомнили на всю жизнь. Лика встречалась с Фёдором Фёдоровичем, и он подтвердил вчерашнее сообщение ТАСС, что действительно наши войска перешли в мощное наступление под Москвой на Клин, Истру, Дмитров, враг терпит поражение и под Тулой, но наши не спешат пока объявлять о победе, ждут развития событий.

– Но это на самом деле уже победа, Москву им теперь не взять, – Фёдор Фёдорович залез в стол и достал бутылку армянского коньяка и две рюмки.

Лика вышла от него окрылённая. Но этим день не закончился. Ближе к полночи пришла новость о том, что японцы без объявления войны напали на Перл-Харбор на Гавайях, там колоссальные разрушения, но точно пока ничего не известно. Известно-неизвестно, но поздно вечером началась большая драка американских и японских журналистов в «Гранд-Отеле» с участием работников посольств и торговых представительств. Англичане и канадцы присоединились к американцам, и японцев сильно побили, нескольких даже отвезли в больницу. Американцам, правда, по слухам, тоже крепко досталось.

Следующий день Лика провела в «Гранд-Отеле», выражала сочувствие, расспрашивала, стараясь держаться подальше от японцев, но улыбалась и им. А девятого она была у Быкова на беседе.

– Поляки в целом произвели на меня неприятное впечатление. Они ненавидят немцев, но и нас они любят не больше. Коммунизм тоже ненавидят и ещё горят желанием отомстить нам за тридцать девятый год. Также не любят евреев и украинцев, литовцев тоже недолюбливают. Да и между собой скандалят и сплетничают друг про друга. Генерал Андерс, очевидно, не относится к нашим друзьям, а самое неприятное впечатление производит полковник Окулицкий, который весь вечер смотрел на меня как кот на говорящего попугая. Среди дам и молодёжи настроение противоречивое, они вроде бы желают нам победы, и в то же время плохо скрывают своё злорадство от наших неудач. Все молятся на Лондон, оттуда ими и будут управлять, – Лика остановилась.

– Да, и Андерса, и Окулицкого мы знаем, доверия им нет, но решения по ним приняты, надо выполнять. А что Вы делали вчера в «Гранд-Отеле»?

– Говорила с мужчинами о вчерашней драке. С нашими журналистами, американцами, канадцами, поляками, даже кубинцами. Меня заинтересовало, как кучка маленького роста щуплых на вид японцев смогла так долго сопротивляться рослым американцам и канадцам. Я поговорила ещё с врачами, их очень удивило, например, что фотограф Икеда-сан, ростом примерно метр пятьдесят пять, смог пяткой ноги выбить два зуба и уложить на пол бейсболиста Джейсона – метр девяносто и сто килограммов веса. Или вот хрупкая девушка Комори вывихнула кисть руки канадцу Лефевру. Отличился в драке и дипломат Окамото-сан. Полагаю, что японцы обучают свои кадры по шаблону: разведчик должен знать джиу-джитсу или ещё какие-то приёмы борьбы, которыми обычно не владеют простые журналисты.

– Сомневаюсь, ведь многие журналисты просто могут увлекаться разными видами борьбы, когда учатся, к примеру, в университете, эти умения ни о чём точно ещё не говорят, – Олег Валерьевич покачал головой.

– Да, если речь идёт об американцах или французах, но в Японии другое общество. Если ты учишь английский в университете в Токио, то играешь в теннис или гольф, а если ты занимаешься в традиционной школе боевых искусств, то, скорее всего, готовишься служить в армии или полиции. Эти группы или даже касты людей и одеваются, и выглядят по-разному. А тут все умения проявились вдруг разом. И ещё: никто из этих якобы журналистов не похвастался перед иностранными коллегами своими боевыми познаниями, мы и не узнали бы, если бы внезапно не возникла нелепая ситуация с общей дракой. Я выяснила имена восьми «боевитых» журналистов и дипломатов, вот список.

– Так, так, минуточку, – Олег Валерьевич достал ключ от сейфа и секунду помедлил. Лика немедленно встала и отошла к окну. Собеседник посмотрел на неё и улыбнулся. – Ну, посмотрим, четыре имени у нас есть, и они совпадают с Вашим списком, добавим к ним ещё четырёх. С Вами без работы наши органы не останутся. Окамото же вообще кандидат на высылку, всюду суёт свой нос. Теперь, есть ли у Вас какие-либо проблемы с жизнью семьи в Куйбышеве?

– Спасибо, ничего особенного нет, как у всех.

– Это не годится. Вам надо работать, а не стоять в очереди за мукой и мылом. И ещё у Вас болеют дочь и мама. Я переговорю с Молочковым.

С этого дня отношения Леокадии Александровны и Олега Витальевича стали если не дружескими, то довольно тёплыми и даже доверительными.

– Готовьтесь, скоро приезжает Энтони Иден, министр иностранных дел Великобритании, с весьма представительной делегацией.

* * *

Надо было делать что-то с учёбой Лиды, она должна была пойти в восьмой класс, но настал уже декабрь, и Лика с Лидой решили, что этот год можно пропустить, а начать учиться со следующего сентября. Лика узнавала про школу, заходила даже в 15-ю на улице Куйбышева. Потом она от кого-то услышала, что открывается специальная школа для детей эвакуированного начальства, но вот там Лиде точно не стоит учиться.

– У начальства представление о школе часто такое же, как у кухарки о воспитании барских детей: кормить чёрной икрой и позволять им делать всё, что в голову взбредет, – Лика знала об этом не понаслышке, у её знакомых дети учились в школе на улице Медведева, там же, где Светлана Сталина.

В общем, решили этот год пропустить, в школу не идти, дома книги читать, тут неподалёку была отличная библиотека, а также ходить в театр и кино. Лида была довольна – она не любила школу. Ураганов, бурь и вражеских налётов она не боялась, но выйти к доске отвечать для неё было проблемой, она стеснялась, не могла говорить, когда на неё смотрели десятки глаз. Она даже боялась, что не сможет учиться в институте, сдавать экзамены и, тем более, после окончания стать преподавателем.

Зимними вечерами, когда Лика оставалась дома, Лида отправлялась в театр, сидела в директорской ложе и смотрела балет: «Нашему балету равного в мире нет, чего не скажешь о нашей опере». Начался сезон с «Лебединого озера» в декабре. Лепешинская превосходно танцевала Одетту, Мессерер – принца, а Послехин был отличным Ротбартом. Видела она в роли Одетты и Тихомирнову, и Суламифь Мессерер, и не знала, кому отдать предпочтение.

Ещё на театре давали «Бахчисарайский фонтан» и «Дон Кихота», были концерты с балетными номерами, но только в декабре 1942-го, через год, был представлен новый балет «Алые паруса» с Тихомирновой в роли Ассоль. Потом был Гертель с «Тщетной предосторожностью», снова танцевали Асаф Мессерер и Тихомирнова, которая в отсутствии Семёновой, при частых гастролях Лепешинской, стала в Куйбышеве звездой первой величины. Семёнова только раз появилась на приволжском небосклоне как комета в мае 1942-го, станцевала в «Лебедином озере», получила шквал хвалебных отзывов и «улетела в пространство», оставив балетные подмостки Тихомирновой.

В балете и на разных концертах с выступлениями балетных артистов за полтора года жизни в Куйбышеве Лида побывала много раз. В опере же она появлялась много реже, но побывала на «Иване Сусанине», «Травиате», «Севильском цирюльнике», «Пиковой даме», «Вильгельме Телле» и «Аиде».

Лика иногда брала её на камерные встречи с дипломатами в театре и самих посольствах. Лида всем улыбалась, была скромной-скромной, а когда приглашали танцевать, то говорила только о пустяках. Ещё она с интересом наблюдала, как Лика маневрирует между англичанами и американцами, с одной стороны, и японцами, с другой. Тонкость была в том, чтобы показать абсолютную вежливость в отношении и тех, и других, но всё-таки как-то особо выделить наших союзников, чтобы англичане были довольны, а японцы бы ничего не почувствовали или хотя бы могли сделать вид, что не чувствуют.

Лида наблюдала за своей мамой и удивлялась ей, особенно тому, как она иногда мило нарушает правила этикета. Лида знала, что на высшем уровне светскости надо уметь не только соблюдать правила, но и их изысканно нарушать, ими очаровательно пренебрегать, а при случае их менять и вводить свои. Так, скажем, светская львица Жюльетт Адам-Ламбер некогда царила в своём салоне в Париже, дедушка ей об этом рассказывал. А ведь она даже не была аристократкой, всего лишь жена депутата и дочка врача. Лика всем казалась истинной аристократкой, но при этом у неё не было ни малейшей примеси голубой крови в жилах. Это у неё такой дар свыше, как думала Лида.

* * *

В 1942 году Лика была занята постоянно – в апреле приехал посол США Стендли, за ним бельгийский посланник, потом посол Турции и, наконец, личный представитель президента США Уэндел Уилки. Были встречи в НКИДе, в посольствах, в военных миссиях, в театре и самых разных местах. Лике порой удавалось добыть весьма ценную информацию. Работники посольств умеют не говорить лишнего про свои дела, но новости из других посольств, до них дошедшие, они порой выбалтывают или даже специально распространяют. Также этим отличаются их жёны и доверенные журналисты. Особенно грешили сплетнями мексиканцы, кубинцы, болгары, югославы и греки. Правда, информация от них поступала далеко не всегда надёжная. Поляков вскоре выслали из Куйбышева, зато приехали другие галантные кавалеры, действительно благородные, достойные люди, без камня за пазухой – представители Свободной Франции. С ними было ей общаться приятно.

Лето и осень 1942 года были наполнены тревожным ожиданием – немцы прорвались на Кавказ и вышли к Сталинграду на Волге, но вскоре пришло радостное известие об окружении армии Паулюса. Градус активности посольств был в зависимости от успехов наших на фронтах, от затишья в октябре до кипучей суеты в декабре. К концу года Лика почувствовала, что устала, но, к счастью, уже начались разговоры о возвращении в Москву.

Лида пошла учиться в сентябре. Литература, история, география и английский язык она легко могла сдать на «отлично», даже биология шла на «хорошо», на этих уроках она перестала бояться выходить к доске. Но «страшные предметы» – математику, физику и химию – она не могла выучить. К ней домой приходили преподаватели из другой школы, приглашали даже старшеклассниц и студенток ей помочь. Лика ходила в школу к завучу и директору, и под Ликиным гипнотическим воздействием у Лиды в справке за восьмой класс появились три оценки «удовлетворительно» – плод жалости и доброты несчастных педагогов. Лида не понимала в точных науках ничего, и её перспективы учебы в старших классах казались сомнительными.

Жизнь в Куйбышеве к зиме 1942 года наладилась. Эвакуированные перестали прибывать, а кое-кто возвратился даже в Москву. Правительство уехало давно, в городе не было ни Ворошилова, ни Калинина, ни Андреева, самым представительным лицом стал заместитель Молотова Вышинский, которого в НКИДе многие тайно не любили и побаивались. Иногда в город прилетали бомбардировщики врага, тогда люди шли в бомбоубежище, но это случалось нечасто. На Безымянке поблизости строили авиационные заводы, там работали тысячи людей, в том числе заключённые. Их и пытались бомбить немцы. Об этом говорили и в театре, и в самом городе. Много хуже стало с продуктами, цены на рынке к лету сильно поднялись. По карточкам выдавали всего 600 граммов хлеба. Спасали людей от голода огороды и волжская рыба.

Лиде приходили письма от друзей, писал Андрей Сомов, он был в Свердловске с отцом и матерью, они там работали на оборону. Он пробовал всего за два года пройти восьмой, девятый и десятый классы и поступить в Московский университет уже в 1943 году.

Приходили письма и от Аллы Вайншток, они шли долго, ведь она была эвакуирована в Ташкент. В самом первом письме было, что её жениха Толю сбили в ночном бою в Подмосковье, он сгорел в самолёте. Лида подумала, это могло произойти именно в ту ночь, когда она любовалась картиной ночного налёта с Ленинской гор из Мамоновой дачи. В Ташкенте было много эвакуированных, мама Аллы устроилась работать в больницу с детьми, привезёнными из Ленинграда и других мест. На рынке всё было очень дорого, они жили трудно, но нашли там родственников, и это сильно их выручало. Алла подрабатывала бутафором на киностудии и даже снималась в массовках.

Федя писал из Москвы коротко о том, что он учится, работает санитаром, твёрдо хочет идти на фронт. Много шутил, рассказывал забавные случаи. Он всегда был в хорошей форме, не раскисал и не терял присутствия духа, про него Алла говорила, что у этого мальчика железные нервы. Лида думала, что вспыльчивой и энергичной Алле был нужен мягкий и нежный друг, а от Феди она не получала поддержки и тепла. Фира Гирш, наоборот, считала Федю горячим, весёлым и ярким. От неё вестей не было никаких, она, скорее всего, попала в немецкую оккупацию. Лида с Федей тревожились за её судьбу, предчувствия у них были самыми плохими.