Текст книги "Труды и дни"

Снова в Москве

Весной сорок третьего дипломатическая жизнь в Куйбышеве приобрела второсортный оттенок, вся серьёзная дипломатия творилась в столице. В Москве снова работали МХАТ и Малый театр, ждали возвращения Большого.

А в жизни Иорданских вновь произошёл крутой поворот: в их квартире раздался звонок из Москвы, соединили через коммутатор наркомата.

– Алло, Иорданская у телефона.

– Привет Лика, это Полина, – в телефоне послышался голос жены Молотова.

– Здравствуйте, Полина Семёновна.

– Когда Вы отучитесь называть меня по отчеству, для Вас я просто Полина. Но к делу: мы гоним немцев, и победа не за горами. Скоро возврат к мирной жизни и к нашим женским делам – моде, парфюмерии и прочему. Вы мне нужны в Москве. Я поговорила с Вячеславом Михайловичем, Вашу миссию в Куйбышеве можно уже считать завершённой. И Большой театр скоро обратно едет в полном составе в Москву. Не хотели бы Вы стать моим консультантом в Наркомате лёгкой промышленности в Москве, а международный отдел в театре мы упраздним, он выполнил свою задачу, больше не нужен?

– Конечно, я с Вами совершенно согласна, думаю, что моё место в Москве рядом с Вами, – всё внутри Лики пело и ликовало: скорее в Москву из этого смертельно надоевшего Куйбышева, подальше от шпионов и чекистов.

– Тогда ждите официального вызова. И ещё – Вашей работой очень довольны, Вы будете представлены к правительственной награде.

– Спасибо Вам, Полина.

– Вот так-то лучше, до встречи.

* * *

Выехали из Куйбышева в середине августа, так что 17-й день своего рождения Лида встретила в дороге. Обе старушки, Евдокия Карповна и Глафира Сергеевна, которая оставила свою комнату в Куйбышеве приехавшей из Таганрога дочери и постоянной компаньонкой стала жить у Иорданских, спали в купе на нижних полках. Было жарко и душно, особенно когда поезд стоял, пропуская военные эшелоны, но старушки по-старомосковски боялись сквозняков и не разрешали даже приоткрыть окно. В первую же ночь, когда поезд встал на каком-то полустанке, под самое утро Лида и Лика оказались вместе в коридоре у открытого окна. Мимо шли цистерны с горючим, потом потянулись платформы, на которых под брезентом угадывались самолёты или танки, потом вагоны с солдатами, за ними снова цистерны, товарные вагоны, платформы. Сильно пахло дымом горящего угля, дёгтем, ещё чем-то тухлым и кислым, лязгали составы, свистели гудки паровозов, слышался далёкий мат.

– Мама, скажи, почему у тебя нет никакого… близкого друга, ведь ты такая красивая? – Лида не решилась сказать «любовника». – Почему ты не выйдешь замуж? Может быть, я тебе мешаю?

– Нет, что ты, мне просто этого не нужно.

– Но у женщин и мужчин есть особые отношения, ведь так? – снова Лида предпочла эвфемизм прямому смыслу задаваемого вопроса.

– Ты знаешь, мне этого как-то не нужно, просто не интересует или почти не интересует, – Лика улыбнулась и внимательно посмотрела на дочь.

– Да, наверное, поэтому тебя и называют ожившей античной статуей богини Юноны, Коры или Минервы. Тот же Жолтовский, и Крымов, и Юон.

– Мне это отнюдь не льстит, сразу ощущаешь собственную тяжесть и неподвижность. Впрочем, я привыкла, это ещё в гимназии началось. Но если и быть богиней, то Мнемозиной, богиней памяти. Я слишком хорошо помню пять лет с твоим отцом, мне такого больше не надо. У меня есть ты и мама.

– А всё-таки по каким причинам Вы с отцом тогда расстались? – Лида почему-то испугалась своего вопроса.

– Нам было с ним интересно, мы много разговаривали, понимали друг друга. Но, видишь ли, его поведение оставляло, мягко говоря, желать лучшего, этого долго вытерпеть было никак нельзя. Правда, и у него есть оправдание, он человек темпераментный, страстный, беспокойный. Он меня, когда хотел подольститься, называл «Снежная Королева» или «Вихря северного дочь», а когда злился, то просто ледышкой. Долго так продолжаться не могло.

Поезд громыхнул два раза сцеплениями и медленно тронулся. С востока надвигался рассвет, из окна повеяло свежестью и прохладой, и они вернулись в купе, где похрапывали и постанывали во сне обе старушки.

Днём долго стояли уже около Рязани, а на следующий день подъезжали к Москве, проехали станции Кратово.

– Вот это было Ильинское, подъезжаем к Быково, где-то тут живут Родичевы. Хорошее место, сосны, песок, сады. Тут санатории для детей открывают. Не знаю, на даче ли Федя, скорее, нет, он же в Москве работает в госпитале. Можно я его в гости к нам позову? – возбуждённо спросила Лида.

– Зови, конечно, когда-то мне надо познакомиться с твоими друзьями поближе, а то я их видела лишь мельком, – Лика улыбнулась.

– Жаль, что Сомова и Вайншток в Москве ещё нет: Андрей со студентами на уборке овощей в колхозе, а Алла ещё не вернулась из Ташкента.

Поезд подходил к Казанскому вокзалу. Москва. Наконец-то, Москва.

* * *

Семейство Иорданских снова оказалось на втором этаже в небольшом особнячке во дворах Московского университета. Всё возвращалось на круги своя. На пару дней появился Андрей Сомов, и жизнь Лиды внезапно заиграла яркими красками. Они гуляли вдвоём по Москве. Андрей, как и обещал, уже закончил школу и даже поступил в Московский университет, который возвратился из Свердловска и набирал студентов. Когда-то Лида и Андрей были в одном классе, а вот теперь студент гуляет с девятиклассницей.

В этот день они случайно встретили Федю Родичева на переходе через улицу Горького у проезда Художественного театра. Обнялись, договорились встретиться. Федя внимательно рассматривал Лиду и Андрея и улыбался, похоже, готов был что-то сказать. Лида начала краснеть и строго на него посмотрела, он снова улыбнулся, но так ничего и не сказал.

Вскоре Андрея вместе с другими студентами университета вновь отправили на сельскохозяйственные работы. Федя в августе последние дни дежурил санитаром на скорой помощи, потом отсыпался после дежурства, но всё-таки выбрался в один из вечеров навестить Лиду. Лике, которая увидела его, выходя из дома, мельком, столкнувшись с ним в дверях, повзрослевший Федя показался симпатичным, но большого интереса к своей особе не вызвал.

В самом начале сентября пришло печальное известие – в Ташкенте скоропостижно, в возрасте 59 лет, скончался заслуженный деятель искусств Раймонд Робертович Форт. Лида всегда была очень впечатлительной, а когда она нервничала, ей становилось жарко, она открывала форточки, снимала кофты и часто простужалась. Вот и теперь она ночью не спала, утром взяла старый молитвенник прабабушки, впервые тайно ото всех молилась по нему неизвестно почему и зачем, выходила на балкончик метр на полтора, озябла. Ответом организма стало воспаление лёгких и, как говорили в старину, «нервная горячка». Но времена пошли другие, лечили воспаление лёгких новым советским препаратом пенициллин-крустозином, и оно прошло быстро и без последствий. Через неделю Лида была на ногах, а за это время смирилась с потерей. Отца похоронили в Ташкенте, фотографии с похорон прислала Лиде его последняя жена Тамара Эрастовна, которую он там же и встретил. Лика была тоже опечалена, но виду не подавала, держала свои чувства при себе и только нежно утешала дочь.

В конце сентября Лида впервые вошла в новую школу для девочек, которая была к дому ещё ближе, чем её старая. Она оказалась неожиданно самой высокой в классе и одной из старших, ведь ей шел уже 18-й год. В классе многие знали, что она внучка академика Иорданского, искали её дружбы. Быстро вокруг неё сложился целый кружок из девочек, даже можно сказать, поклонниц. Их удивляло, что Лида свободно говорит на двух иностранных языках, знает литературу, помнит много стихотворений, может рассказать массу интересного и никогда не позволяет разводить сплетни, слухи, затевать интриги, вести глупые «бабьи» разговоры или грубо выражаться в своём присутствии. Лика своим примером выучила Лиду, как надо себя держать.

Новые приятельницы, вернувшиеся из эвакуации, рассказывали Лиде о том, как было иногда им там трудно с едой и жильём, как тяжело в Сибири в пятидесятиградусный мороз или в Средней Азии в летнюю жару. Лида поняла, что в Куйбышеве у неё были совершенно исключительные условия жизни, она даже стеснялась об этом рассказывать, было как-то неудобно перед ними.

На уроках литературы или английского Лида отвечала у доски легко и свободно, биология и география тоже не были для неё проблемой, она даже как-то справлялась с химией, которую девочкам в школе преподавали спустя рукава, просто зазубривая формулы веществ. Однако «зловещая триада» – алгебра, геометрия и физика – продолжала быть камнем преткновения.

Спасителем Лиды оказался Андрей Сомов, уже полноправный студент первого курса математического факультета МГУ. За первую четверть ей не выставляли оценок, ведь она пришла учиться на месяц позже, но за полугодие ей грозили в лучшем случае «удовлетворительно» по трём предметам. Но страшно было даже не это: стоило её спросить у доски или даже с места что-то по математике или физике, как к ней возвращалось чувство беспомощности, немоты и смущения, которое она только что смогла преодолеть на уроках литературы или истории.

Но Андрею как-то удалось за два месяца добиться того, чтобы Лида разобралась в геометрии и даже полюбила этот предмет, неплохо освоила скучноватую алгебру и даже начала понимать кое-что в физике. Результат был налицо: в полугодии по всем предметам «отлично», только по физике «хорошо». И главное, с этих пор навсегда ушло в прошлое её смущение на публике, на смену ему пришли говорливость и некоторая театральность в общении, что не нравилось Лике, которая считала экзальтированность, как и манерность, признаками дурного тона.

* * *

Андрей очень заинтересовал Лику, он чем-то напомнил ей покойного отца. Когда он приходил к ним, а это случалось теперь часто, она сажала его пить чай, и они часок-другой втроём вели разные беседы. Федя тоже иногда забредал, и тогда они чаевничали вчетвером. Появилась, наконец, и Алла Вайншток, она пошла учиться в 10-й класс их старой школы, пробовала по старой памяти кокетничать с Федей, но он этого даже не замечал. Говорили в том числе и о будущем, как будет устроена мирная жизнь после войны, но Федя не поддерживал эти темы, для него война была сейчас и сегодня.

У Феди отношение к военной службе было, как считала Лида, старорежимное, дворянское, хотя Родичевы традиционно шли по линии гражданской службы. Но у них в роду были ещё Энгельберги – военные инженеры и моряки, гвардейцы Шацкие, да и кого там только не было в этом столбовом дворянском роду! Федя переживал, что он должен сперва окончить школу, всё мечтал попасть на войну. А Лиде было жалко его маму, Софью Адамовну: «Она же просто очаровательное существо, прекрасная мать, нежно любящая сына».

– Если ты пойдёшь воевать, твоя мама с ума сойдёт. У тебя какое-то совсем негибкое представление о долге. Но если тебя, Андрюшу или других наших мальчиков убьют, то кому вы оставите страну? Одно дело было, когда враг подходил к Москве, это был вопрос жизни и смерти, а сейчас уже совсем другая войн а, – горячо объясняла ему Лида.

– Давай оставим этот разговор, – категорично отвечал Федя.

Зимой на каникулах Лида с Андреем катались на санках вдоль по улице Горького, там была, как всегда, устроена горка прямо посередине проезжей части от здания Моссовета до Центрального телеграфа. Потом они зашли к Андрею домой. Родителей его не было в Москве, и с ним там жила пожилая родственница. Она сделала им чай с пирожками и баранками.

Тогда Андрей и сказал Лиде, что на самом деле он тоже старорежимный человек, и что бы там ни говорил отец об «аристократии духа», он бы пошёл на войну, если бы не было так жалко маму. Лида искренне восхитилась его чуткостью и добротой.

– Я бы тоже очень страдала, – призналась Лида.

– О тебе я тоже думал.

– Я даже подумала, если ты пойдёшь на войну и вернёшься домой без ноги или руки, даже без обеих ног или рук, я всё равно буду рядом с тобой.

Помолчали.

– Ты знаешь, почему я выбрал астрономию? – спросил Андрей. – Если бы я пошёл по линии теоретической физики, я бы потом работал в «почтовом ящике» на оборону. И, скорее всего, не в Москве, а где-нибудь за Уралом. А ты должна жить в Москве, иметь возможность бывать за рубежом. В астрономии и астрофизике же секретов нет, звёзды, они у всех над головой.

– Ты мне таким своеобразным способом делаешь предложение? – немного помолчав, спросила Лида.

– Именно так, предлагаю тебе руку и сердце.

– И я, конечно же, согласна.

Вот так это произошло вечером 9 января 1944 года в квартире Сомовых в Петровском переулке. Тогда же они договорились, что придётся, наверное, ждать, пока Лида не окончит школу, а это ещё полтора года. И пока Лиде не исполнится 18 лет, не скажут об этом никому, даже родителям, только Феде.

На следующий же день вечером они рассказали об этом Феде, зайдя к нему домой. Потом, пока Андрей беседовал про учёбу в МГУ с приехавшим с дачи Василием Дмитриевичем, Лида решила тихо узнать кое-что у Феди:

– Ты знаешь, девочек удивляет, почему у тебя до сих пор нет подружки.

– У меня была Фира, где она теперь, я не знаю.

– Ты так её любишь до сих пор?

– Не знаю, я даже как-то стал забывать, как она выглядит. Но вот представь, она возвращается из гетто, подполья, или из партизанского отряда, или просто с оккупированной земли, звонит мне, а я в ответ мямлю, что, мол, рад тебе, конечно, но вот у меня тут уже есть Маня или Таня. Стыд какой!

– И долго ты так будешь ждать?

– Пока наши не освободят Белоруссию и не войдут в Литву и Польшу. Пока не пойму, что она уже не вернётся или что у нее там есть другой человек.

Лида была потрясена, она никогда не думала, что Федя такой «рыцарь». Больше она никогда не пробовала уговорить его не идти на фронт.

Провокация

– Алло, Лика, здравствуйте, это Полина, – знакомый голос Жемчужиной звучал в трубке телефона в квартире Иорданских.

– Здравствуйте, рада Вас слышать.

– И я рада, что Вы в Москве. Надо будет нам с Вами встретиться, но я пока не могу, очень много дел, так что отложим до декабря, ближе к Новому году. А пока вас просят ещё немного поработать с Вашими старыми знакомыми по Куйбышеву. Они скоро позвонят и встретятся с Вами.

Радости от звонка Лика не испытала, ей хотелось быстрее перелистнуть страницу работы в Куйбышеве, вернуться в спокойный мир истории и моды. Лиде она ничего не рассказала об этой беседе.

Встреча с товарищем Быковым последовала 20 октября на конспиративной квартире, расположенной в нескольких кварталах от домика Иорданских, но к которой Лику везли окольными путями, наверное, минут 20.

Олег Валерьевич встретил Лику как-то особенно радушно и приветливо, так что она сочла полезным слегка выразить глазами и бровью своё удивление. Товарищ Быков хмыкнул и сразу перешёл к делу.

– Вы, Леокадия Александровна, наработали в Куйбышеве большой личный ресурс, можно сказать, капитал, пришло время его использовать. Это будет, возможно, Вашим последним заданием, так как от этого капитала не останется, вероятно, ничего.

– Неясно пока. Хотелось бы знать, что Вы имеете в виду под капиталом и как я должна буду им распорядиться, чтобы он был правильно истрачен.

– Вами очень интересовались разведки ряда государств в Куйбышеве, пытались понять, кто Вы: дипломат, работник контрразведки или разведчица. В результате Вашего безупречного поведения, раскованности, светских разговоров о культуре и моде при отсутствии какого-либо видимого интереса к политике или военным делам общим мнением разведывательного и дипломатического сообщества стало то, что Вы – декоративная фигура, существующая для прикрытия действующих за Вашей спиной агентов НКИД и НКВД. При этом Вы статусный человек, непуганый и потому беспечный.

– Отчасти так оно и есть.

– Отчасти, но, как мы с Вами знаем, не совсем так. Мы это знаем, а наши враги – нет. Сегодня для нас важно, чтобы Вы с 24 октября примерно до 15 ноября появлялись во всех, каких только возможно, дипломатических и журналистских кругах и как бы нечаянно выбалтывали разного рода «новости», которые должны дойти тем или иным путём до разведки Германии.

– То есть заниматься дезинформацией. Тогда понятно, мне будут верить недели три, а дальше меня разоблачат, теперь понятно про капитал.

– Всё обстоит именно так, сейчас в Москве идёт конференция министров иностранных дел союзников, 24-го все гости будут на «Лебедином озере» в Большом, там появитесь и Вы в самом шикарном наряде, хорошо? И дальше до 15 октября Вы будет бывать на приёмах, раутах, фуршетах, спектаклях, концертах и везде говорить всё, что приходит в голову, или почти всё, оставив в прошлом Вашу сдержанность, но тут не мне Вас учить… А в ходе приватных бесед при встрече с болгарами, японцами, афганцами, швейцарцами, аргентинцами и прочими надо будет рассказывать о некоторых людях, точнее, об их жёнах или дочерях, с которыми Вы якобы общаетесь в Москве на темы моды или балета. Эти люди, по словам, слышанным Вами от их жён, переезжают из Москвы или Тегерана в Каир, Бейрут или Касабланку. Самую же важную информацию, как бы полученную прямо от членов семьи товарища Молотова, Вы, так сказать, «выболтаете» 15 октября в японском посольстве на приёме. Полина Семёновна в курсе и просит Вас быть максимально убедительной. После этого Вас задержат на следующий день прямо в фойе Большого театра, что случайно увидят некоторые иностранные журналисты. Не волнуйтесь, Вас отвезут на дачу в подмосковные Озёра, Вы там пробудете примерно две недели до 30 ноября.

– Ваше задание поняла, а что будет с Лидой и мамой, когда они узнают об аресте, как быть?

– Всё очень просто: они поживут две недели вместе с Вами. Там будут условия как в санатории. Так будет лучше для всех и ещё убедительнее. А в школе у Лиды, в Большом театре и даже в протокольном отделе НКИД пусть гадают, волнуются, пытаются узнать, так будет совсем достоверно.

– Поняла, но проследите тогда, пожалуйста, чтобы меня при таком поведении не задержали раньше времени другие наши органы, – Лика, как обычно, решила подстраховаться.

– Обязательно проследим, Вас буду вести, – Олег Валерьевич сделал рукой какой-то странный жест, как будто провёл пальцами горизонтальную черту.

* * *

Лика сделала всё как надо, она встречалась везде со всеми иностранными гостями, распространяя при случае некую информацию, якобы полученную из разговоров с жёнами и дочерьми высокопоставленных товарищей, а в последний день, разговаривая с женой турецкого посла в японском посольстве, немного «расхвасталась» и «разоткровенничалась»:

– Полина Семёновна, ну, Вы её, кончено, знаете, это супруга товарища Молотова, скоро получит образцы тканей из Каира и Александрии, сделанных по древним египетским рисункам, и к этому ещё много журналов, проспектов и цветных фотографий. Нам кажется, что скоро всё египетское будет в моде. Ориентальные персидские мотивы, конечно же, тоже интересны, но Египет в плане влияния на тенденции развития моды более соответствует актуальным вкусам Нью-Йорка и Лондона.

– Позволю себе заметить, милая, что турецкие и иранские мотивы в моде и интерьере были всегда в почёте в Великобритании. Вспомните, моя дорогая, шейные платки Брумеля и лорда Байрона, персидские ковры, шали из Кашмира. А что касается Египта, то там давно уже преобладает всё арабское, – полная турчанка внимательно всматривалась в лицо собеседницы.

– Да, конечно, Каир и Александрия весьма космополитичны, там скорее преобладает даже не арабская, а некая усреднённая восточная эклектика, рассчитанная на туристов. Это, конечно, тоже интересно, как, впрочем, и образы соседнего Магриба, те же берберские и марокканские узоры и мотивы, но всё это давно уже пользуется спросом в Европе, утратило прелесть и новизну. Мне прислали несколько образцов тканей из Касабланки, и представляете, они оказались сделаны в Лондоне и Бирмингеме. Древний Египет тоже несколько раз входил в моду в Европе, но это уже прочно забылось, мы можем теперь заново открыть эту страницу, – увлечённо щебетала Лика, и после, внутренне собравшись, добавила: – Как бы я хотела вместе с Полиной Семёновной вдруг оказаться в Египте!

– Дорогая, а разве его превосходительство господин народный комиссар Молотов собирается посетить Египет вместе с супругой? – турчанка пристально всматривалась в лицо своей визави.

Лика поняла, что настал самый ответственный момент, и приняла смущенный и даже испуганный вид.

– Нет, нет, что Вы, что вы, это просто мои догадки, даже не догадки, лишь предположения, можно сказать, просто фантазии, – она была убедительна, как человек, попавший в неловкой положение и пытающийся исправить промах.

Турчанка немного напряжённо улыбнулась, а некто в сером костюме у двери слегка шевельнулся. «Кажется, я попала в цель», – решила про себя Лика, сделав вид, что оправилась от смущения и вновь продолжила светский разговор. Она ещё много наговорила всякой чепухи, смешивая правду и вымысел в одном флаконе и удивляясь самой себе. Что-то про Элеонору Рузвельт, потом про мечту Жемчужиной с ней познакомиться, потом про Касабланку, после снова про Каир, затем про сфинкса в Гизе. Словно она вновь вернулась в двадцатые годы, когда была женой прогрессивного художника.

Запланированный арест 16 ноября прошёл также без сучка и задоринки, её задержали в фойе Большого театра, это увидели многие, хотя чекисты и делали вид, что стараются его провести незаметно. Наконец, Иорданские были поселены на закрытой даче НКВД в небольшом тёплом домике, все вчетвером. Им показали, куда они могут заходить, гуляя по парку, и ту часть, куда идти не следует. Однажды они увидели там человека в шинели немецкого образца, гуляющего в сопровождении охранника. «Сам фельдмаршал Паулюс», – тихо шепнула Лиде молодая разбитная горничная.

Заехал Олег Валерьевич и прямо, уже совсем не таясь, зашёл к ним.

– Ну вот, Леокадия Александровна, немцы и японцы Вас раскрыли, наконец, сообразили, откуда пришла к ним Ваша информация. А сначала засуетились, повысовывали головы отовсюду, а мы эти головы и отсекли. Теперь могу Вам сказать, что началась встреча глав государств-союзников в Тегеране, там готовилось покушение на Сталина, Черчилля и Рузвельта, немцы целую сеть развернули. А за две недели до начала к ним из разных концов потекла наша дезинформация, что конференция может быть оперативно перенесена в Каир, Багдад или Касабланку. Вы их на Каир навели. Целую сеть шпионов и диверсантов нам и союзникам удалось обезвредить. Вам благодарность от товарища Молотова и привет от Полины Семёновны.

Попили чаю, Олег Валерьевич весело болтал о пустяках с Ликой, поцеловал руку бабушке и растворился в московской серой снежной дали. Больше Лика с ним никогда и нигде не встречалась.

* * *

– Лика, мы знакомы уже тысячу лет, давай будем на «ты», – Полина Жемчужина положила ладонь ей на плечо. Лика кивнула и улыбнулась. – Ну вот и хорошо. Тебя вскоре направят в Антифашистский комитет советских женщин к Гризодубовой, на общественных началах. А зарплату получать можешь в любом другом месте, скажи, каком, мы организуем. Что бы ты сама для себя хотела?

– У меня готова кандидатская диссертация по отражению тенденций моды в театральном костюме XIX века. Ещё много материалов осталось от отца, надо их систематизировать, а самые важные из них издать. Мне бы очень хотелось поработать в Московском университете на историческом факультете с друзьями и коллегами моего отца.

– Нет ничего проще. Всё организует Фёдор Фёдорович. Тебя пригласят.

Вскоре Лику пригласили на истфак МГУ занять должность старшего научного сотрудника и зачислили соискателем на кандидатскую, а в самом конце года вышел указ о награждении работников культуры и искусства, в котором среди награждённых орденом Ленина «за укрепление дружбы между народами» значилась товарищ Иорданская-Ф орт Леокадия Александровна.

Лике стали в тот день звонить с самого утра, и это продолжалось всю неделю до Нового года. Орден был очень кстати, как и 15 тысяч руб лей к нему. Иорданские сильно поиздержались, уже потихоньку продавали бабушкины ценности, из тех, что до конца не проели ещё в Гражданскую.

А вот с Гризодубовой и женским комитетом ничего не вышло, Валентине Степановне не нужна была какая-то подозрительная специалистка по моде из друзей Жемчужиной. Лика, узнав об этом, только вздохнула с облегчением. Она вошла в художественный совет при Полине Семёновне, договорилась читать лекции на постановочном факультете Школы-студии МХАТ и на режиссёрском отделении ГИТИСа. Московская жизнь почти наладилась, как пришло известие, что их особнячок целиком передают университету, а Иорданским взамен будет предоставлена трёхкомнатная квартира где-то на Лесной улице. Лика на это несообразное предложение отреагировала быстро, помогли высокий орден, заслуги отца, звонок из МИДа, и им была выделена четырёхкомнатная квартира в доме постройки 1941 года на улице Горького.

* * *

Переезд был назначен на июнь, и им остро понадобилась дача, на которой можно было бы поселить Лиду и двух старушек на всё лето, на время переезда и обустройства новой квартиры. Лика вспомнила рассказ Феди про Ильинское-Быково, и в конце марта 1944 года, придя по приглашению в гости к Родичевым, она впервые встретилась со всем семейством, кроме Николая Васильевича, который был на фронте, на этот раз где-то в районе Ленинграда.

Федя и Лида ушли в кабинет, смотрели там какие-то книги. Взрослые сидели в гостиной за столом, Анна Владимировна смотрела куда-то вбок, но на самом деле разглядывала скромно одетую, дружелюбно улыбающуюся Лику. Настроение её было испорчено изначально, она ведь невзлюбила Лику с их первой встречи в далеком 1917 году.

Лика не обратила на её настроение особого внимания, только подумала, что никто и никогда не догадается, что перед ним урождённая княжна, некогда светская барышня и предмет обожания прогрессивных студентов. Обычная интеллигентная женщина из администрации театра. А вот Софья Адамовна, бледненькая, худенькая, скромная, забавно не по сезону одетая, с розовыми пятнами смущения на щеках и шее, не знающая как девочка, куда деть руки, Лике понравилась: «Очень мила, не в мать пошла, а в Адама Ивановича».

Татьяна Ивановна тоже, не привлекая внимания, разглядывала Лику, она ей показалась не очень-то приятной – глаза холодные, сидит неподвижно, застывшая, красивая, как ангел с могилы генерала от инфантерии Энгельберга на Востряковском кладбище. Но практическую сторону её души порадовало другое: по всему видно, что Лика очень умна и хорошо воспитана, она деловая и организованная, может стать весьма полезной в их дачном коллективе.

После ничего не значащих приветствий Василий Дмитриевич, чтобы оживить стол, начал общий разговор с небольшой провокации.

– Леокадия Александровна, позвольте Вас спросить, как поживает Ваша матушка, Евдокия Карповна. Имел честь быть с ней знакомым ещё до Вашего рождения, – он уже знал от Феди, как их забавно перепутала старушка.

– Спасибо, меня тоже огорчает, как и Вас, что она сильно постарела и иногда путает людей и обстоятельства жизни, – интонация Лики был крайне благожелательной, но Василию Дмитриевичу как-то стало немного неудобно.

«Лихо поставила Васю на место», – подумала Татьяна Ивановна.

Василий Дмитриевич совершил быстрый маневр и зашёл с лёгкой «подколкой» с другой стороны:

– Это очень жаль, наверное, она меня и не узнает при встрече.

– Да, это очень даже может быть, – Лика была сама безмятежность, и можно было подумать, что она совсем не помнит, как Евдокия Карповна перепутала в её присутствии Федю Родичева с его дедом.

Василию Дмитриевичу стало тут совсем неловко, и он промолчал.

– Если Вы хотите снять дачу в Ильинском, то я могу порекомендовать Зою Константиновну Иванову, интеллигентную женщину, которая ведёт хозяйство и сдаёт небольшой дом жильцам. Свежее молоко и яйца будут вам обеспечены, – переменила срочно тему практичная Татьяна Ивановна.

Тут разговор переместился на дачные дела, после на общих знакомых, а потом Анна Владимировна вдруг стала пересказывать разные сплетни из театральных кругов, стараясь произвести на Лику впечатление. Расставались уже хорошими знакомыми, можно сказать, даже приятелями.