Текст книги "Граненые стаканчики"

Михаил Окунь
Граненые стаканчики
Рассказ

Мой отец, издав в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов несколько книг по радиопередающим устройствам, благодаря весьма недурным гонорарам купил в одном из первых появившихся в то время жилкооперативов однокомнатную квартирку и зажил припеваючи. Водил к себе кого хотел, обременен ничем не был. От нас с матерью он ушел годами семью-восьмью раньше. Единственной его проблемой было вставать по утрам и тащиться на работу. Но поскольку был он начальником лаборатории, – то есть хоть и невеликим, но всё же начальником, – всегда мог, если уж сильно припекало, позвонить на работу и что-нибудь сочинить. Мол, поехал с утра на другую площадку, благо эти «площадки» его конструкторского бюро были разбросаны по всему городу.

А поскольку он еще ухитрялся преподавать на вечернем отделении техникума, приглашать в гости ему было кого – вечерние студентки являлись тогда народом бойким и практически бескорыстным.

У папы был один проверенный прием на случай, если к нему внезапно заявлялась компания незваных гостей. Чтобы не делиться с ними припасенным для собственных нужд спиртным, он разливал свой портвейн (а пили в основном его, водка всё же требовала какой-никакой закуски) по стограммовым граненым стаканчикам и расставлял их в буфете на кухне. Сидел с гостями, пил принесенное ими с собой. А время от времени, якобы за некой надобностью, отлучался на кухню и быстро опрокидывал свой стаканчик.

Весьма концептуально, как выразились бы сегодня. Возможная нестыковка сортов портвейна – принесенного и заготовленного – его, естественно, не смущала. Как выражаются в народе, «всё из одной бочки».

Некоторые из ближайших подруг отца были в курсе этого приемчика. И когда он выходил на кухню, какая-нибудь из них секунд через пять вылетала вслед за ним якобы с неким срочным вопросом. А он, не подозревая, что тайна его давно стала «секретом Полишинеля», бесплодно покрутившись у буфетика, возвращался к гостям под неприметные ухмылки посвященных.

Впрочем, перегибать палку с этим трюком было опасно. В силу появившейся с возрастом раздражительности отец мог, недополучив желаемого, гостей из своего логова весьма нелицеприятно турнуть.

Одна из завсегдатаев (завсегдатайш?) посиделок, Людмила Сергеевна, прозванная за рост и стать Людмил Сергеичем, это хорошо понимала. «Всё делаю по психологии!» – уверенно заявляла она, и тайным отцовским манипуляциям препятствовала через раз.

Всё это я знаю потому, что часто приезжал к отцу в гости. Собственно, именно он и приучил меня к спиртному. Причина моей первоначальной тяги к алкоголю была та же, что когда-то была и у отца, и у тысяч других начинающих выпивох – стеснительность, в особенности с женщинами, загоняемая внутрь лишь с помощью спиртного.

Мне нравились отцовские компании, в которых он неизменно председательствовал. Эти люди казались мне интересными и значительными.

Кандидат наук Шальников (по негласному прозвищу «Гришка-старичок») с любовницей Лялей, бывшей на пару десятков лет моложе него. Его старший брат, член-корреспондент Академии наук, частенько бывал в загранкомандировках и привозил своему младшенькому, Гришке-старичку, некий неведомый и небывалый, как тогда казалось, препарат, повышающий половую потенцию (о виагре, понятно, в те времена никто слыхом не слыхивал), что было необходимо в связи с очевидной постоянной воспаленностью Ляли.

Остроумный журналист Игорь Сокольский. Его наблюдения были подчас весьма рискованными: «Иду сегодня – вижу, у черного хода магазина здоровенная очередь за туалетной бумагой. Вот он, итог: революционный матрос, крест-накрест перепоясанный пулеметными лентами, и через полвека его потомок, перепоясанный насаженными на бечевку мотками пипифакса».

Полярник, бывший студент отца еще по Арктическому училищу, Коля Овчинников – черноглазый красавец, молчаливый и загадочный. И, естественно, любимец женщин.

Третьестепенный театральный актер Толя Штаренталь, фонтанировавший байками из жизни ленинградской артистической среды и впивавшийся, как клещ, во всех новых девиц, появлявшихся в компании.

Сосед отца по лестничной площадке, спивающийся поэт Саша, не член Союза писателей, но мастер бойких поздравительных куплетов: «Желаю силу ту… что бьет ключом!», имевший внешность вполне блоковскую.

Непонятно как попавший в эту компанию плотный усатый человек по фамилии Павлинский, обладатель густой украинской мовы и грубоватых манер. И прочие, которых я уже подзабыл.

Все вышеперечисленные были, так сказать, почетными гостями, «элитой», и увидеть их в общем сборе бывало редкостью. С годами контингент отцовских гостей качественно менялся, постепенно смещаясь к местному люмпену.

Под влиянием отца и его компании я также стал и «тихим антисоветчиком». С юности впитывал разговоры о том, что всё в стране прогнило, что в газетах одно, а в жизни другое, что вступать в партию стыдно для порядочного человека. И прочее в том же духе.

Много позже, когда я уже работал в НИИ, меня как-то раз вызвал начальник отдела и удовлетворенно сообщил, что на наш отдел выделили одно место кандидата в члены КПСС и руководство решило отдать его мне. Мол, ты в резерве на замещение должности начлаба, тебе и карты в руки. Я смутился, покраснел и промямлил: «А с чего вы взяли, что я этого хочу?» И он обиделся так, будто я оскорбил его лично.

Добрейший Петр Петрович просто не понимал, как можно не воспользоваться столь щедрым подарком судьбы! В то время для ИТР (инженерно-технических работников) шла разнарядка один к пяти, то есть на одного принятого в партию «интеллигента» должно было приходиться пять «работяг». А где, собственно, взять их в НИИ в достаточном количестве? Всех радиомонтажников опытного производства, грузчиков, вохровцев, даже тёток из столовой, – кого удалось уломать, уже приняли. Других силком было не затащить. А теперь этот недоумок (то есть я), когда драгоценная единица уже получена, отказывается от своего счастья…

Я же в тот момент прежде всего подумал, что скажет отец. Он к тому времени уже вышел на пенсию, но работу не оставил, а перешел, как тогда выражались, на «рабочую сетку», в ОТК, что позволяло полностью сохранять и зарплату, и пенсию. Само собой, ничего хорошего он бы мне не сказал…

Шел 1982-й – год смерти Брежнева. Сам факт его кончины запомнился мне дв

...

конец ознакомительного фрагмента