Текст книги "Там, где вызывали огонь на себя. Повести и рассказы"

Глава 6

Ещё в 1941 году, завершив охоту накур, уток и гусей, немцы приступили к уничтожению мелкого скота.

Жители стали забивать мелкий скот сами. Но сберечь мясо было нельзя. Не было соли. Отсутствие соли было бичём населения оккупированных территорий всё время оккупации. Коров резать жалели. И оккупанты всех коров угнали из села в райцентр Ершичи.

Среди коров всегда есть очень «грамотные» особы – заводилы стада. Позже, когда я уже был подростком и пас коров в очередь, была задача дисциплинировать таких коровьих заводил.

Коровы чётко понимают, кто их пасёт. Женщины распускают дисциплину в стаде. Поэтому, когда наступает твоя очередь пасти коров, в стаде нужно восстановить дисциплину. Коровьего лидера следует загнать в топику, и хорошо отходить кнутом. И в стаде будет твёрдая дисциплина.

Вот такие коровьи лидеры из угнанного немцами стада ночью привели несколько коров назад домой за 12 километров. Хорошие коровы из угнанного стада оказались в хозяйствах полицейских и других прислужников немцев. После освобождения нас в сентябре 1943 года некоторые жители села обнаружили своих коров у новых хозяев, которые, как правило, безропотно возвращали их истинным хозяевам.

Так из этих единиц коров у селян стал появляться крупнорогатый скот. Женщинам стало легче. Колхозное поле уже не копали лопатами, а пахали и бороновали в том числе и на своих коровах.

Появилась корова и у нас с матерью. Однажды вместо матери я – подросток пошёл бороновать колхозное поле на своей корове. Наступила жара. Я задержался на поле. Корову жалят оводы. Она бьёт копытами. Я босый. Корова – животное парнокопытное, и концы копыт острые как нож. Я зазевался, и корова смаху острым копытом в пахоте ударила мне по ступне сверху. Разворотила мне всю ступню и основательно забила рану землёй. Рану я промыл своей мочой, но забинтовать было нечем. Так и пришёл домой с голой раной. Что удивительно —на ноге даже малого нарыва не появилось!

…В 1945 году для колхоза пригнали чёрно – белых пятнистых коров из Германии, которые все без исключения передохли от бескормицы и российских стойловых условий.

Тогда колхоз получил коров и лошадей из Монголии. Эти выжили ВСЕ. Зимой их выпускали из загонов. Они копытами разрывали снег и ели прошлогоднюю траву.

Но с монгольскими лошадьми были трудности. То, что они были низкорослыми и малосильными – не беда. А вот не все привыкали к упряжи. Некоторых запрягали в телегу или сани, уперев оглобли в стену.

Был один маленький, почти игрушечный вороной конёк. Лохматый, грива почти до земли. Его почти не запрягали. Был очень маленький. Постоянно находился в стаде с коровами или лошадьми. На нём постоянно гарцевали пацаны – конюшата. Конёк был настолько «грамотный», что без уздечки сам заворачивал недисциплинированных коров и лошадей.

Однажды я заготовил сено в болоте Талое в Брянском лесу. Мне нужно было сметать сено в стожок. Чтобы снести конёшки в кучу, я поймал эту маленькую лошадку, нашёл самый маленький хомут на конюшне, и поехал в лес.

Год был сухой, а тот день – жаркий. Болото всё высохло. Воды нет. Однако лесные умельцы в низинке выкопали яму и достали воды. Вода стояла в яме сантиметрах 50—60 от поверхности земли. Я подошёл к крынице попить. Конь за мной. Я фуражкой зацепил воду, попил. Конь стал на колени передних ног. Попытался попить. Не получается. Для него слишком глубоко —мал. У меня на ногах были литые шахтёрские калоши. Надо было видеть, как благодарно конь смотрел мне в лицо, когда я напоил его из калоши…

От немногих коров появились бычки. Их сделали волами. Это тягло было весьма своеобразным. У вола «передача» была одна. Скорость движения не менялась. С воловьим возом были и свои преимущества. Едешь медленно, но верно. С любым возом в грязи не застрянешь.

Однажды, будучи уже подростком, я поехал на волу в лес за дровами. Чтобы подвезти дрова к своему двору, нужно было проехать около «воловки» («квартиры» моего вола). Поровнявшись с воловкой, вол встал – и ни шагу вперёд! Возобновить движение я пытался около часа. Бесполезно… Наконец меня осенило. Дело было летом. Я снял с себя рубашку, завязал ею волу глаза, описал телегой круг, и поехал в нужном направлении.

А ребята повзрослее возили зерно на хлебосдачу государству. Пункт сдачи – станция Пригорье – 25 километров от села. В упряжке – лошади, а у Шурки Надвикова – вол. Когда ехали с грузом, Шурка лежал на возу и посмеивался. Не слезал с воза даже при движении в гору. При движении обратно домой ситуация изменилась. Дело было в субботу. В деревне вечером – танцы. Те, кто был на лошадях, хлестнули коней и укатили. Ко двору лошади всегда бегут резво. У Шурки же скорость не меняется. Все попытки ускорить ход телеги были безуспешными.

Но Шурка обратил внимание на то, что при попадании возжи под хвост волу, вол прижимает возжу к телу. Прикуривая цигарку, свёрнутую из самосада, Шурка взял клок сена, поджёг его и сунул волу под хвост. Вол инстиктивно прижал горящий клок сена к телу, и рванул с места в галоп.

ОБОГНАВ РЕБЯТ, ЕХАВШИХ НА ЛОШАДЯХ, Шурка на вечёрке оказался раньше их!

Клуба же в селе не было. Молодёжь собиралась по хатам, уговорив для этого мероприятия какую – нибудь одинокую женщину.

Обязательным условием при этом было, чтобы на следующий день пришли девчата и «с голиком» вымыли хату.

Музыкой же молодёжь потешал слепой после кори в детстве гармонист Николай Никонов по прозвищу Рогуля.

К 1950 году участвовшая в войне, и оставшаяся в живых молодёжь домой ещё не вернулась, служила в Советской Армии. Подросшая же и ещё не служившая в Армии молодая поросль на добровольных началах приступила к строительству клуба. Благо колхоз имел большой массив своего леса.

Клуб построили в основном на добровольных началах и не из «Анфисиной Риги», как в кинофильме «Дело было в Пенькове», а из свежего леса.

Позже в клубе был стационарно установлен кинопроектор типа «Украина». Он удобен был тем, что киномеханик на мотоцикле ехал в райцентр, брал в рюкзак две бобины с кинолентой, и через полчаса был в клубе.

А до этого кино привозили не чаще одного раза в месяц – на лошади или на быку. «Передвижка» показывала кино, а потом наш колхоз вёз аппаратуру на своём тягле в другое село.

Глава 7

В своей жизни я два раза видел ликование народа, которое трудно передать. Это День Победы 9 Мая 1945 года и день встречи Юрия Александровича Гагарина в Москве, после его возвращения из космоса.

Я – тогдашний армейский комсомольский работник встречал Гагарина в Москве лично – с лучшими комсомольцами части.

А 9 Мая 1945 года я болел. Лежал дома на полатях. Температура, очень болела голова. Вдруг я услышал НЕИМОВЕРНЫЙ ШУМ на нашей деревенской улице. Из райцентра по телефону сообщили, что ВОЙНА ЗАКОНЧИЛАСЬ!!!

Люди высыпали на улицу. Женщины вынесли все красные лохмотья, которые нашли. Особенно мне запомнились красные женские платки с бахромой и цветами, привязанные к палкам вместо знамён.

После ШЕСТВИЯ собрали снедь, какая была. Появилась и самогонка. Началось пиршество, КОТОРОЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ ВСЕНАРОДНЫМ ПЛАЧЕМ.

Оказывается плач – дело общественное, коллективное. А плакать было по чём и о ком. За столами сидели в подавляющем большинстве – вдовы.

Не знаю, сколько сотен погибло моих односельчан, село большое, но только в той четверти села, где жил я, это домов 70, погибли на фронте: мой отец Дмитрий Папсуев, Пётр Грущилин, Иван Сычёв, Ермолай Папсуев с сыном, Захар Бруев, ветеринар Синицын, Яков Казаков с сыновьями Николаем и Дмитрием, Тихон Василенков, Семён Переходкин, Павел Морозов, Кузьма Сычёв, учитель Дмитрий Папсуев, учитель Василий Переходкин, Пётр Бояринов, Иван Качура и многие другие.

Расстреляны оккупантами: Фёдор Казаков, Степан Надвинов, Филипп Салякин, Фёдор Папсуев, Иван Никонов, фельдшер Лалэко Фёдор Трофимович, староста Горбачёв Прохор Андреевич, Лаврентий и Василий Папсуевы и многие другие.

9 Мая 1945 года ещё не было известно, кто живой из молодёжи, угнанной в Германию. Это Василий Багаутин, Иван Горбунов, Алексей Казаков, Иван Чиганов, Алексей Папсуев, Владимир Старостин, Анна Переходкина, Анастасия Горбачёва, надежда Надвикова.

Вернулись домой искалеченными Иван Казаков, Егор Фомченков, Сергей Поляринов, Николай Никонов, Владимир Салякин, Пётр Чиганов, Иван Папсуев, Анатолий Лалэко, Михаил Чуенков и многие другие.

Всех назвать не могу. Не знаю. Село было большое. Для скорби хватит и названных…

В соседних сёлах было покалечено много подростков найденными ими же взрывчатыми веществами. Пацаны нашего села обошлись малой кровью. Два пальца в руке покалечило Николаю Папсуеву, после взрыва капсуля от РГД перестал видеть правый глаз у Николая Лобанова. А взрывом немецкой гранаты – «лимонки» оторвало кисть правой руки Кате Миренковой. Найдя «лимонку», девочки – подростки пытались приспособить её под коптилку, чтобы удобней было плести кружева…

В 1947 году была проведена первая послевоенная денежная реформа. Деньги меняли так – у кого они лежали в сберкассе, меняли один к одному, у кого деньги были «в чулке», меняли 1:10.

Вообще – то, денег на селе и не было. После денежной реформы были отменены карточки. Но дефицитные товары (кроме хомутов, соли и керосина), продавали только сельской интеллигенции – учителям, медикам, агрономам, ветеринарам, милиции.

Неимоверно тяжёлыми были сельские налоги. При наличии коровы крестьянин должен был сдать государству 380 литров молока с жирностью 3,9%. Если жирность меньше – молока надо сдавать больше. Нужно было сдать определённое количество яиц и овечьей шерсти независимо от того, есть у тебя куры и овцы, или их нет.

Не помню сколько, но много нужно было сдавать мяса в живом весе. Две – три вдовы выращивали телка, и сдавали его государству за 2 – 3 двора. Платили так же налог за яблони и пчелиные ульи в саду. Некоторые мужчины, пришедшие с войны при орденах, обозлившись, вырубали яблони и заливали водой пчелиные ульи. Но в общем народ понимал, что после такой войны, такой разрухи после оккупации, благоденствие быстро наступить не могло.

…В школу мы по – прежнему ходили в лаптях и в сермяжной одежде. До войны в нашей деревенской школе было 9 классов. В учебном году 1941 – 1942 г. у неё должна была быть десятилетка. Но началась война.

В 1950 – 1953 годах, в 8, 9 и 10 классы я ходил в школу за 15 километров от дома. В этой школе учились ребята из трёх районов – Рославльского, Ершичского и Дубровского, двух областей – Смоленской и Брянской. В школе было место, где можно было переночевать с кроватью и матрацем. Мы брали у кого что было из еды, и в понедельник шли в школу. Находились там, пока было что покушать. Столовых – никаких. Купить еду в магазине было не на что, так как денег у нас не было.

Да, кроме этого нужно было заплатить за учёбу в школе 150 рублей. Я не платил – потому, что у меня отец погиб на фронте.

Холодильников никаких в школе не было. Поэтому принесённое из дому молоко на второй день скисалось, и варить его с какой – нибудь крупой уже было нельзя.

Наши матери для нас придумали универсальную еду – крахмал разводился до тестообразного состояния. Из него на сковородке пекли блин, который ножницами резался на лапшу. Лапша сушилась, и могла храниться сколько угодно. Эта лапша была красива и вкусна, сваренная с молоком. А оно уже скислось… Тогда варили лапшу на воде, в необливном чугунке. Посуды ведь тоже не было. Иногда в лапшу, если было, бросали что – нибудь мясное, например кусочек куриного окорочка. Но в такой посудине лапша всё равно получалась цвета кирзового сапога;

Кончалась у нас еда, принесённая с собой, и мы шли опять за 15 километров домой за едой. Но, как правило, удавалось тянуть до субботы. Да, идти 15 километров не хотелось, в лаптях, по грязи или снежному бездорожью. Школа находилась не в нашем районе, и попутного транспорта туда никогда не было… За три года учёбы в этой школе ни разу ни на каком транспорте туда или обратно не подъехал. Но моя мать дрова в эту школу возила.

Топливная проблема в школе решалась просто. Во время летних каникул старшеклассники три дня заготавливали торф на болоте. Парни с подвёрнутыми штанами, стоя в воде, резаками нарезали торфяные кирпичи, а девчата на носилках выносили их для просушки на сухое место. Это было основное школьное топливо.

Но для розжига торфа нужны были и дрова. Близко к селу, где была школа, леса не было. Наш директор школы Иван Пахомович Фёдоров всю войну прослужил рядовым солдатом – шофёром, имея довоенное высшее образование.

А рядовым шофёром он был потому, что был в особом подразделении, которое занималось перегоном американских автомобилей по Лендлизу через Иран.

Однажды Иван Пахомович где – то прихватил залётного шофёра с машиной. Напоил его водкой «до поросячьего визга», и положил спать. Сам пришёл в нашу школьную «ночлежку». Скомандовал нам « В ружьё!», и мы глубокой ночью поехали в лес километров за десять ЗА ДРОВАМИ.

Директор за рулём «захваченного «грузовика», в кабине рядом завхоз. Мы – четыре ученика – в кузове. Правда, мы, ученики, были не совсем дети. Нам было по 18—19 лет. Такие парни закругляли конец войны. Но ночью, в лесу, по пням и корням, на куче брёвен в кузове, в дождь – обошлось всё благополучно.

Мы вымокли до нитки, а сушиться особенно было негде. Директор с завхозом опасались, что мы заболеем. Это я понял, когда завхоз привёл нас четверых к себе домой, и заставил выпить по стакану самогонки. А директор разрешил на следующий день в школу на уроки не ходить.

Из-за оккупации в школе взрослых ребят было много. А часть педагогов были молодые учительницы, нормально окончившие институты – наши ровестницы. Преподавательницы немецкого языка и физкультуры были 1932 года рождения. Я – 1933, Миша Горбунов – 1931, а Володя Дорохов имел орден «Красная Звезда» и медаль «Партизан Великой Отечественной войны» 2 степени.

Володя Дорохов был единственный ученик, у которого учителя просили закурить, когда у них курева не было. Во всяком случае математичка Наталья Ивановна Кубышина на зимних каникулах вышла замуж за своего прошлогоднего ученика, окончившего 10 классов и поступившего на 3 курс техникума. Как раз он и приехал жениться на зимние каникулы из техникума.

У наших учителей с нами проблем по успеваемости и дисциплине не было. Надо быть идиотом, чтобы идти в школу за 15 километров, заплатить 150 рублей и учиться плохо. Но бедный был тот учитель, который пришёлся не по нраву таким ученикам…

Литераторша Екатерина Фёдоровна Евсеенкова была очень «правильная». А к ней на мотоцикле с авиабазы Сеща ездил лейтенант – лётчик. Он приедет, и пока общается с Е. Ф., пацаны ему прокалывают колёса. Раз. Второй. Третий.

Понял лейтенант в чём дело. Явился к ученичкам. Говорит:

– Ребята, кончайте чудить. Меня накажут за опоздание. Ведь через 2 – 3 года сами будете офицерами.

Наш ответ:

– А ты воспитывай Екатерину Фёдоровну!

– Она что, плохо себя ведёт?

– Хуже, чем другие учителя!

Вот так с помощью жениха – лейтенанта Екатерина Фёдоровна стала хорошей учительницей…

Глава 8

Сельская жизнь коренным образом улучшилась после сентябрьского 1953 года Пленума ЦК КПСС. В разы были снижены натуральные поставки сельхозпродукции, а некоторые виды вообще отменены.

Были введены закупки сельхозпродуктов по достаточно высоким ценам. Например, на молоко. Кроме того, сдача сельхозпродуктов стала делом добровольным.

А раз так, то некоторые «законники» из крестьян прекратили сдавать сельхозпродукцию по закупке. «Имеем право!». А города – то росли. Горожане есть не прекратили. Деревня стала активно строиться. Потребовались стройматериалы. Снабжение населения стройматериалами администрация поставила в зависимость от участия в закупках сельхозпродукции.

Вопрос был поставлен так – ты не сдаёшь продукцию по сельхоззакупке, тогда рабочий класс тебе не может дать шифер, гвозди, кирпич, цемент и т. д.

Некоторые «талантливые» руководители шли на прямое преступление. Кабан Лукашова Василия Ефимовича зашёл на колхозный посев. Кабана загнали в сарай. Поймали. Загрузили в машину и отвезли в «Заготскот». Сдали за счёт колхоза.

Лукашов решил подать в суд на председателя Козлова Дмитрия Романовича. Козлов же приказал агроному определить потери урожая на участке, где был пойман кабан (и где побывал скот десятков колхозников). Все потери возложили на Лукашова. Получилось так, что Лукашову нужно было продать ещё и корову, чтобы рассчитаться с колхозом.

Бывали картинки всякие. Но послевоенная жизнь с каждым годом улучшалась. Подросло молодое поколение колхозных работников. Колхозам из МТС (машинотракторные станции) была передана сельхозтехника.

Профтехучилища готовили кадры механизаторов. Неимоверно вырос и успешно развивался новый колхоз «Искра». Он объединял 9 населённых пунктов, а в них – 7 малых колхозов. В 1953 году я окончил 10 классов. Все годы обучения в семилетней и средней школах, начиная с 1949 года, я работал секретарём комсомольской организации.

Поэтому на комсомольской конференции Ершачского района, Смоленской области я был избран в состав Пленума РК ВЛКСМ, а на Пленуме – в состав бюро РК ВЛКСМ и назначен заведующим организационным отделом РК (районного комитета) ВЛКСМ.

Секретарём РК ВЛКСМ был избран Смашнёв Иван Абрамович, уроженец деревни Слобода Ершичского района. Иван Абрамович – бывший стрелок – радист штурмовика после аварии самолёта остался жив, но остался изрядно поломанным, но в конечном итоге хорошо реабилитировался. Любил и имел мотоцикл, на котором постоянно ездил по тогдашнему бездорожью, нередко падал с мотоцикла, добавляя ссадины и травмы к результатам авиааварии. Иван был холост.

А вот его младший брат Михаил был женат. Михаил был киномехаником кинопередвижки. Постоянно ездил по деревням, показывал кино, и попутно соблазнял сельских девиц, на одной из которых женился. Поссорился с женой, разочаровался в работе киномехаником, и решил уехать в Москву. Но в Москву решил ехать холостым.

Холостым стал элементарно просто. Расщепил скрепки паспортов своего и брата, лист своего паспорта, где стоял штамп ЗАГСа закрепил в паспорт брата, а чистый лист из паспорта брата вмонтировал в свой паспорт. И уехал в Москву. В Москве устроился жокеем на ипподром.

Нештатным профсоюзным лидером РК КПСС и РК ВЛКСМ у нас была Котельникова —заведующая отделом пропаганды РК КПСС. Для оформления каких-то профсоюзных документовона собрала наши паспорта, и в паспорте Смашнёва Ивана Абрамовича обнаружила штамп ЗАГСа.

По райцентру пустила слушок, что Иван тайно женился. За такое «недостойное» поведение Ивана стали «подкалывать». Он стал возмущаться. Слух объявил наглой ложью. А приятели ему говорят, что в паспорте лжи не бывает. А Иван-то в свой паспорт смотрел только в титульный лист, и когда посмотрел «глубже», обнаружил вставку из паспорта брата. Озверел. Чуть не кинулся в Москву, но успокоился и решил ждать брата для расправы в Ершичах.

После работы в РК КПСС Иван женился, работал в партгосконтроле. Человеком он был неподкупным. По – прежнему ездил на мотоцикле, но уже на служебном «Урале» и был грозой для лиц, не чистых на руку.

Я же в 1954 году поступил в Ярославское военное ракетное училище ПВО, которое окончил в 1957 году.

В общей сложности в Вооружённых Силах СССР прослужил без малого 30 лет

Денщик

Денщик – это военный слуга при командире. Но вышел он из крепостного лакея. Тому пример – литературные герои.

Так, в «Капитанской дочке» А. С. Пушкина таким слугой у Петра Гринёва был крепостной Савельевич, прибывший на военную службу вместе с барином в Белогорскую крепость. А в кинофильме «Гусарская баллада» герой Крючкова более чем добросовестно исполнял обязанности слуги – денщика при Шурочке Азаровой.

При более высоких воинских начальниках кроме денщиков были и другие лица. Вспомним кинофильм «Адъютант его превосходительства». Там деятельность Командующего армией Владимира Зеноновича Май-Маевского нельзя себе представить без адъютанта капитана Кольцова Павла Николаевича. А кто был Петька при Василии Ивановиче Чапаеве? Петька был и денщик, и адъютант и советник.

Надо сказать, что ни в Красной, ни в Советской Армиях денщиков не было. Денщик-слуга, лакей – название оскорбительное для солдата революционной Армии. Поэтому были не денщики, а ординарцы. Статус ординарца был более высокий, чем у денщика. Но ведь кто-то должен был принести командиру обед, иногда подшить его подворотничок, почистить его пистолет пока Чапаев «думает», как говорил Петька.

…

В недалёком прошлом в Советской, а сегодня в Российской Армии ординарцев не было и нет. Но они предполагались. А вместо них к денежному довольствию офицера прибавлялась некоторая сумма, так называемые «ординарские» деньги.

Во время Великой Отечественной войны с одним из ординарцев Советского офицера я спал на одних палатях в своём доме. Осенью 1944 года в наше село на отдых и переформирование было выведено какое-то соединение. В нашем конце села разместились артиллеристы. Где были их пушки, я не знаю. Но автомашины «студебеккеры» были при них. А поскольку в колхозе не было никакого транспорта, то артиллеристы возили на заготовительные пункты колхозную картошку.

В моём доме поселился командир батареи старший лейтенант Когтев Пётр Митрофанович, парень из Ростова —на —Дону, а при нём ординарец – узбек или киргиз Номрадов Мастон. Мастон изрядно владел русским языком. Меня звал не иначе как «Миша-друг мой», ведь мы с ним спали на одних палатях. Но всё равно Мастон был азиат. И учительница Анна Андреевна, жившая в нашем доме, спросила у старшего лейтенанта:

– Почему у тебя ординарец азиат?

Пётр Митрофанович ответил:

– А куда я его дену? Мы артиллеристы. Мне к орудиям нужны грамотно развитые солдаты. А ординарцем сойдёт и Мастон Номрадов.

А вот адъютанты, как правило, решали и бытовые вопросы своих патронов. Был такой случай.

Адъютант Главкома ПВО Маршала Советского Союза Батицкого Павла Фёдоровича позвонил жене Маршала. Поинтересовался: нет ли каких-нибудь хозяйственных трудностей. Жена Маршала находилась на даче и сказала адъютанту, что всё в порядке, вот, мол, пропалываю грядки, тяжело. Ближайшая воинская часть ПВО к даче Маршала – штаб 17-го корпуса ПВО Особого назначения (охрана неба Москвы и области). Адъютант позвонил командиру инженерной роты корпуса —капитану и попросил направить на дачу в помощь жене Маршала нескольких солдат.

Капитан послал солдат на дачу, под командой прапорщика. А Маршал был в этот день в одной из частей с инспекцией недалеко от своей дачи, и по пути на дачу заехал. Увидел там солдат. На вопрос Маршала:

– Кто старший?

– Я, – ответил прапорщик

Маршал:

– Кто прислал?

Прапорщик:

– Командир роты

Маршал:

– Забирай своих солдат, и чтобы духу вашего тут не было. А командиру роты скажи, чтобы завтра в 10—00 был у меня в кабинете

Прибыв в часть, прапорщик передал приказание Маршала командиру роты. Командир оценил ситуацию правильно. Доложил командиру корпуса генералу Миронову. Миронов посмотрел на капитана и спрашивает:

– А у тебя, кроме этих затрапезных, другие брюки есть?

Капитан ответил, что других брюк нет.

Появляться в таких брюках перед грозны очи Павла Фёдоровича Батицкого было смерти подобно. Поэтому ателье военторга за ночь в экстренном порядке пошило новые брюки капитану – командиру инженерной роты.

Не знаю, чем закончилась аудиенция командира роты у Маршала, но солдат на дачу больше не посылали.

…

Что касается денщиков, то в полном объёме их деятельность я видел в немецкой армии во время оккупации Смоленщины.

Что интересно. Денщиками у офицеров – немцев, как правило, были русские —власовцы. Я хорошо знал одного из таких денщиков. По его словам это был москвич Николай Николаевич Семуниченков. Его отец был директором какого-то московского завода, а мать – врачом больницы.

Сам Николай, доброволец – десантник, был сброшен в Брянский лесс отрядом советских парашютистов, но не к партизанам, а прямо в засаду к немцам! Продаю за что купил. Николай был богатырского сложения, симпатичный парень. Что он был студентом – это точно. Я вспоминаю, как виртуозно он владел карандашом. Когда рисовал на картонке цифру «42» на стену нашего дома, что делалось по приказу немецкого коменданта.

Николай был моим большим приятелем. Сблизила нас собака-овчарка по кличке «Люкс», хозяином которой был «патрон» Николая обер-лейтенант Дзорензе. Обер-лейтенант был эталонным фашистом лет 33-х, под стать своей собаке – овчарке. Собака грызла всех, кто попадался на её пути, что составляло удовольствие её хозяину.

Однажды эта фашистская собака рванула клыками мою мать. Мама попросила у немца нож наскоплять из полена лучину, чтобы растопить печь. Немец нож не дал, а взял полено и начал скоплять лучину сам. Мама с пола собирала наструганное немцем. Очевидно, собаке не понравилось то, что мама что-то берёт от её хозяина, и рванула маму клыками за ногу. Спасло то, что мама зимой носила стёганые отцовские брюки. Но немцу «аттракцион» понравился. Он изрядно похохотал.

С. Герасимов Мать партизана 1943г

Я же при появлении собаки в комнате резко сигал на печку. Но однажды я зазевался и пропустил появление Люкс в комнате. Путь на печку мне был отрезан. Я позеленел от страха. Мы чем-то занимались с Николаем за столом.

Наверное, я читал букварь. Мы с Николаем это иногда практиковали. Ведь в школу я ещё не ходил. Николай мне спокойно говорит:

– Сиди не шевелись

Люкс подошла ко мне, обнюхала, и даже лизнула. Ведь, хотя нас из дома выгнали, мы с матерью в доме бывали каждый день. Мать топила печь, мыла полы, а я при ней. С этого эпизода Люкс меня признала за своего, чем я очень гордился.

С нами в дом часто приходила и помогала моей матери по-хозяйству моя двоюродная сестра Валентина Лобанова. Ей тогда было лет 16. Перед войной она окончила 9 классов. Они подолгу беседовали с Николаем на различные темы, а я с открытым ртом сидел рядом.

Николай бывал в доме Лобановых. Мы с матерью там жили. Моей матери в то время было 30 лет. Однажды она осмелилась спросить у Николая, как получилось что он, москвич, сын таких родителей, и служит в денщиках у немца. Николай ответил:

– Придёт время, и он будет рад быть у меня в денщиках, но я ему не позволю

Ответ помню дословно.

Денщиком у обер-лейтенанта Дзорензе «работал» и я. В нашем селе во время оккупации жила молодая врачиха с Брянщины, кажется, из села Прыща. Жила она в доме Папсуева Григория Степановича по прозвищу Рык, и регулярно сама приходила для времяпрепровождения к обер-лейтенанту. Но иногда во внеурочное время за ней он посылал меня. Куда эта врачиха потом делась, не знаю. А куда-нибудь ретироваться ей надо было обязательно, так как за прелюбодеяние с фашистом, известное всем, ей пришлось бы расплачиваться. А наши женщины подобные «картинки» ой как не уважали.

Однажды, как обычно, придя с матерью в дом мы никого, кроме собаки, не обнаружили. Соседка нам подала запискуот денщика Николая, в которой тот писал, что они на время уехали по служебной необходимости.

В доме было как вчера. Все вещи были на своих местах. И Люкс была не злая, а растерянная и ласковая. О создавшейся ситуации я сразу же сообщил нашему мальчишьему заводиле моему двоюродному брату Николаю Ивановичу Лобанову. У него возникло большое желание посмотреть, что и как у немца в доме.

Я привязал Люкс поводком к кровати, и Николай вошёл в комнату. Люкс так кинулась на Колю, что кровать оказалась посреди комнаты. Николай предложил овчарку повоспитывать. Я привёл Люкс во двор к Лобановым. Закрыли калитку. Ребята вооружились ухватами. Но Люкс себя оскорбить не позволила. Она молнией перелетела через 2-х метровый забор и умчалась домой.

На меня, судя по всему, Люкс не обиделась. Доьрого отношения ко мне не изменила. Деваться ей было некуда. Ведь хозяина—то не было. Хозяин вместе с денщиком через некоторое время вернулись, и оба раненые. Денщик в ногу, а немец в грудь под подбородком так, что не мог приподнять голову. Судя по всему, стеляли в него сбоку. Пуля прошла по касательной. А жаль. Могли бы стрельнуть и точней.

Всё равно партизаны сделали своё дело неплохо, но могли бы сделать и лучше.

Вскоре немцы из нашего села передислоцировались. Куда точно – не знаю. А через некоторое время в село на велосипеде приехал денщик Николай за забытыми вещами. Сейчас я уверен, что бинокль, планшет, карбидную лампу, поводок собаки он забыл нарочно, чтобы иметь причину приехать в село.

Уезжать Николай не торопился. Посадив меня на раму велосипеда, он предложил поехать к Лобановым, так как у них был вкусный квас из берёзового сока, о чём Николай знал. Но поехали мы не по улице села, а по дороге за домами в конце огородов, откуда хорошо были видны подходы к Брянскому лесу. Пока мы ехали, Николай меня спрашивал, далеко ли в этом месте речка Вороница и всюду ли её переходят местные жители.

А вскоре прошёл слух, что к партизанам перешло целое подразделение власовцев.

Подавляющее большинство власовцев – это бывшие военнопленные из лагерей военнопленных, где они тысячами умирали от голода и болезней. Вначале власовцами становились украинцы. Ведь Украина была уже глубоким тылом немцев. По рассказам самих власовцев, чтобы стать власовцем, нужно было сдать экзамен на «украинца».

Прежде всего немцы проверяли, як вин балакае на украинской мове. Это потом после Курской битвы во власовскую армию брали всех чохом. Потому там и были ненадёжные для немцев люди. Потому, наверное, власовцы использовались не на фронте, а против партизан.

Среди власовцев были украинцы, русские, мордва, чуваши, волжские татары. Однажды зимой 1942 -43 г. они понесли ощутимые потери в операции против партизан. В село в фанерных лодках-волокушах приволокли значительное количество власовцев-татар с оторванными ногами и другими ранениями. В лазарете им оказали первую помощь, полностью забинтовали гофрированной бумагой, и уже на санях отправили в госпиталь. Мы, вездесущие пацаны, с любопытством наблюдали за этим мероприятием.

Что касается немцев, то среди них были разные люди. Наиболее добрыми были пожилые рядовые солдаты.

Но атмосферу оккупации создавали истинные фашисты. Это были немцы лет до 35, до мозга костей преданные национал-социализму и уверенные в победе над СССР, хотя их разгром под Москвой внёс некоторое смятение.

Лето 1942 года было очень жарким. В нашем селе располагался немецкий гарнизон. В крестьянском дворе моего друга Николая Максимовича Лобанова располагался, как я сейчас понимаю, хозяйственный взвод. Сужу об этом потому, что из имущества там располагалось всякое подсобное хозяйство. Из всего имущества нам —пацанам больше всего нравилась полевая кузня.