Текст книги "Тьма египетская"

23

– О тебе доносили мне, и не раз – ты величайший из мастеров в искусстве убивать. Ты поражаешь и железом, и бронзой, и костью. Ты можешь лишить человека жизни и деревом, и веревкой, и водой. Голыми руками тоже способен убить.

Вода мирно журчала за бортом. Мягко и почти бесшумно вздувался и провисал полотняный навес над беседкою посреди палубы, поскрипывали кормовые рули в уключинах. В беседке находилось два человека. Верховный жрец Амона-Ра внимательно смотрел в длинное, серое, с глубоко утопленными под надбровные дуги и ничего не выражающими глазами лицо. Взгляд его то и дело сбегал вниз по фигуре и останавливался на руках Мегилы. Они были прикованы к подлокотникам кресла широкими бронзовыми обшлагами, такие применяют в храмовых подвалах при некоторых пытках. Речь Аменемхета призвана была объяснить, почему пришлось прибегнуть к такой предосторожности. Но, даже более чем надежность металлических пут, верховного жреца волновал вид огромного перстня на правом указательном пальце непрошеного гостя. В массивной оправе из очень чистого золота помещался большой квадратный камень. Даже не отражая прямых лучей, он переливался глубоким, могущественным огнем. При малейшем шевелении пальца он порождал на поверхности несколько синих и белых искр, заставлявших Аменемхета ощутить холод под ложечкой. До того как стать верховным жрецом, он был хранителем храмовой сокровищницы и многократно держал в руках все каменья родной земли и сопредельных стран. И агат, и оникс, и сердолик, и гранат, и бирюзу, и даже зеленый волшебный берилл. Камень гостя, несомненно, был самого драгоценного рода, и бывший хранитель сокровищницы ни разу до этого не видал такого.

– Я пришел к тебе по своей воле. И не для того, чтобы убивать тебя или кого-то из твоих людей.

Аменемхет ответил не сразу. Он чувствовал, что этот серолицый человек, обладатель перстня, столь волнующего воображение, говорит правду, но эта правда ничего не объясняет.

– Мне, слуге Амона Сокровенного, приходится иметь дело с делами непростыми и запутанными, но, даже призвав на помощь все свои способности к соображению, я не в силах представить себе причину твоего появления здесь. Может «царский брат» просто прибыл в гости?

Аменемхет не выносил такую плебейски шутливую манеру выражаться и страдал, что небывалая ситуация вынуждает его прятаться за этой дешевой ширмой.

Мегила был явно не расположен играть в словесные игры.

– Я здесь не как гость. Я прошу у тебя убежища.

Верховный жрец почувствовал, что леопардовая шкура начинает сползать у него по плечу, и ему пришлось сделать довольно резкое движение левой рукой к правому плечу, дабы перехватить ее. Делая его, он подумал, что это очень похоже на жест гостеприимства. Если бы Мегила понял его таким образом, то должен был бы глубоко кивнуть головою, но остался недвижим. Он явно не расположен был хвататься за камышину надежды. Значит, чувствует за собою неизвестную силу и прибыл сюда не как голый проситель, но как торговец с редким товаром. Его поведение явно подтверждало многочисленные, невразумительные и уважительные слухи о нем. Вездесущ, умен, жесток, щедр, непонятно, откуда взялся на свет, наверное, прямо из демонического чрева Авариса. Непонятно, куда скрывается, порой на годы, посланный демоническою же волей своего царства по непостижимым и явно отвратным надобностям. Надо ли будет удивляться, если он прямо сейчас растворится в воздухе. Хека утверждает, что нубийские маги, коих Мегила наведывал во время своего кружения по границам обитаемого мира, научили его этому.

– Ты просишь у меня убежища?

– Да, и готов заплатить за него.

– Золотом? Тем, что привез в своей лодке?

– Есть вещи дороже золота. И что оно стоило бы, золото, привезенное в этой лодке? Причаленное к твоей ладье, оно и так в твоей власти. Тебе стоит только приказать твоим людям.

Аменемхет приподнялся, как бы для того, чтобы глянуть через борт на хрупкий одноместный кораблик Мегилы. На таких из одной береговой деревни в другую перебираются младшие писцы, у которых нет лишнего дебена, чтобы нанять хотя бы одного гребца. Ночуют они прямо в лодке под плоским тростниковым навесом, покрывающим половину недлинного корпуса.

– Так что же там?

– Не там, а здесь, – спокойно сказал Мегила и указал пальцем, несущим на себе удивительный камень, в центр своего лба: – В моей голове все секреты Авариса, и чтобы их вместить, мала не только моя лодка, но и твоя ладья.

Верховный жрец Амона-Ра побледнел и медленно вернулся в свое кресло, раздувая ноздри, как будто ему не хватало воздуха. Потом позвал почти неизменившимся голосом Са-Ра и велел ему снять с рук «царского брата» бронзовые браслеты, раз они все равно бесполезны.

– Это не моя ладья, но Амона, бога Сокровенного и Неизъяснимого. Она может вместить все, что присвоил себе твой город, и многое сверх того.

Гость опустил веки в знак извинения, показывая этим знание хорошего фиванского обхождения. В отличие от более сдержанных жителей долины, экзальтированные насельники дельты в таких случаях прикладывают ладонь к глазам. Простые азиаты вообще не знают, что такое извинение. Высокопоставленные гиксосы признают свою неправоту лишь словами, лишнее доказательство их степной дикости.

– Как ты освободил руку?

– Это один из малых секретов. Если тебе угодно, я начну с него.

Мегила поднял руку:

– Тут под кожей скрываются сочленяющиеся суставы, дабы рука могла гнуться. При помощи особых упражнений можно научиться временно вынимать один сустав из другого и проникать тогда в очень узкие отверстия. Или уходить из таких вот захватов.

Аменемхет едва заметно кивнул, соглашаясь, что целенаправленным упражнением можно достигнуть многого.

– Мелкие твои секреты мы пока отложим. Объясни мне для начала главный – зачем ты здесь? От чьего гнева ты просишь убежища? Ты высоко стоишь в Аварисе, рядом с царем Апопом, что повсюду известно, и только его гнев может быть для тебя опасен.

– С тобой легко говорить. Бóльшую часть того, что следует рассказывать, ты и без того знаешь. Да, царь Авариса зачислил меня в разряд своих врагов. Благодаря тому, что у меня есть свое ухо в каждом покое царского дома, благодаря тому, что у меня есть способность, сличая некоторые знаки жизни, заглядывать в будущие решения царя, я узнал, что обречен. Под чьим крылом я мог найти защиту от его гнева? Кто из прочих властителей Египта настолько силен и свободен, чтобы принять меня, зная о моей опале?

– Но, кроме князей египетских, есть властители и в иных землях, и тебе известны все проходы туда. Неужели царь хеттов или царь Вавилона не захотели бы открыть тебе объятия в обмен на секреты Авариса?

– Когда я расскажу тебе то, что собирался, ты увидишь, что укрыться в тех землях мне было еще труднее, чем во дворцах слабых египетских князей.

После молчаливого обдумывания Аменемхет сказал:

– Апоп враг Египта и мой враг, но я далек от того заблуждения, чтобы считать его безумным или неразумным человеком. У него должны были быть настоящие причины для того, чтобы объявить своим врагом такого полезного и умелого человека, как ты. Может ли быть тут простой наговор из-за чьей-нибудь мелкой зависти?

– У него были настоящие причины.

Полотняная крыша поднялась особенно высоко и широко обрушилась вниз, выгнав из кучи фруктов на подносе забравшуюся туда осу. Аменемхет проследил взглядом за ее воздушным барахтаньем и выжидающе посмотрел на гостя.

– Вашему святейшеству известны обыкновения нашего столичного двора?

Брезгливая гримаса на лице верховного жреца свидетельствовала, что каковы бы они ни были, эти обыкновения, он оставляет за собой право считать их отвратными. Гримаса эта ничуть не задела говорившего.

– Особые, очень старые, неуклонно исполняемые правила руководят всею многослойной и на первый взгляд запутанной административной жизнью царства. Ни одно назначение на какую-либо значительную должность невозможно в обход этих правил. Даже сама царская воля ими в известной степени связана. Они есть главное условие нашего общего могущества, но иногда они становятся причиной личного несчастья некоторых «царских друзей» и даже «царских братьев».

Аменемхет не подал виду, что после произнесения этих многочисленных слов картина для него не стала яснее. Он решил – пусть говорит дальше, может быть, смысл откроется сам.

– Далее я изложу тебе эти секретные правила, а пока лишь скажу, что я узнал, что Гист, начальник мемфисского гарнизона, собирается в Аварис, ибо он сумел как-то по-особенному угодить Апопу. Этому молодому офицеру намечено было не просто почетное место в чиновных верхах, ему намечено место мое. Я срочно отправился в Мемфис и убил Гиста. Но сделал это в спешке, отчего оказался под угрозой, что мое участие в этом деле откроется.

– Тебя видели?

– Нет, но нашли мою стрелу в шее у него. Я не успел ее вытащить.

– Как же можно по уже выпущенной стреле узнать, кто ее хозяин, если он не написал на наконечнике свое имя?

– Перед самым отправлением в Мемфис я побывал в тростниковой стране халдеев, в городе Нихиншеньгу. Там я увидел оружие, о котором до этого лишь слыхал. Местные жители стреляют из хорошо просушенных тростниковых трубок маленькими отравленными стрелами. При некоторой сноровке можно поразить шею противника за сорок шагов, и никто из тех, кто, например, пирует с ним, не заметит выстрела.

– Подлое оружие, – сказал верховный жрец.

– Всякое убийство необходимо совершать подходящим способом. Я не мог подобраться к Гисту ни с мечом, ни с копьем. Оставалась отравленная стрела. Но когда в город внезапно прибыл Апоп и ему доложили о странной смерти его любимца, я понял: мне надобно бежать.

Аменемхет чуть заметно сдвинул брови:

– Нихиншеньгу? Я слышал о таком городе, но слышал мало.

– Это маленький город, в самой глубине тростниковых непроходимых зарослей. Дома там стоят прямо в воде, на высоких столбах, там не знают колесниц и носилок, а передвигаются лишь на лодках. Но тамошнее племя могущественно, и ему покорились все поселения в болотистой местности, подходящей к морю между двумя реками.

– У Авариса есть какие-то дела в этой отдаленной странной местности?

На лице Мегилы мелькнула улыбка и сделала его неприятное лицо отвратительным.

– Да, это дальняя местность и странная местность. Если простому жителю Черной Земли рассказать, что есть земли, где реки текут не с юга на север, а с севера на юг, навстречу Нилу, он не поверит и решит, что рассказчик умалишенный.

Верховный жрец снова поправил леопардовую шкуру и заметил с некоторым вызовом в тоне:

– Я не простой землепашец, но и мне приходится напрягать ум, чтобы представить себе Евфрат. На нашем языке даже трудно дать название этой реке. Надо сказать так: эта перевернутая вода, которая течет вниз по течению, двигаясь вверх по течению. И я не считаю, что наш язык не прав. Правда, говорят, что есть земли, где тамошний Нил вообще не течет по руслу, но падает сверху в виде капель. Приходится даже и в такое верить.

Мегила спокойно кивнул:

– Мне приходилось видеть и белый Нил, лежащий на горах, как песок пустыни, но при этом он холоднее пола гробницы. Жители великой нильской долины сотни лет торгуют с отдаленными странами, везут дерево из Митанни, серебро из Сирии, благовония из Пунта, но живут так, словно никаких других стран нет. Что делать, таковы египтяне. Мы, гиксосы, думаем по-другому. Мы точно знаем – другие страны есть, есть другие боги, есть всевозможные и невозможные племена, и к каждому можно найти подход. Мир велик. В страну тростникового племени я попал из еще более отдаленного царства, из Элама. Возникло неотложное дело в столице этого богатейшего царства, в Сузах. Один из младших сыновей царя отказался жениться на своей сестре, в тамошней династии это закон, дабы священная кровь царского рода не расплескивалась куда попало. Царевич заявил открыто, что желает соединиться с другим человеком, видит теперь в нем свет своей жизни. Царь разгневался и отказался от своего намерения сделать царевича наследником, что входило в планы Авариса. Мне надлежало образумить царевича так скоро, как только это возможно. И мне это удалось, хотя неприятное впечатление при тамошнем дворе не развеялось полностью. Поэтому я нырнул в камыши и попросил тамошних друзей нашего царства в случае, если сузский владыка не вернет расположения прежнему своему любимцу, незаметно кольнуть отравленной стрелой другого царского сына, дабы лишить Элам выбора. Теперь тебе ясна картина моего тайного путешествия? Вот уже двадцать лет я занят подобными делами. Я бывал и в богатейших столицах с громадными гарнизонами, и в пещерных норах разбойников на узлах караванных путей, и открыто, и тайно. Со мною рады были побеседовать и жрецы великих божеств, и черные колдуны в горах Загроса или чащах Нубии. Сидонские купцы и вавилонские ростовщики давали мне деньги без счета и без расписки.

Мегила вдруг остановился.

– Я сказал уже много, но не спросил, веришь ли ты мне?

– Я поверю тебе, если ты объяснишь мне, почему так происходит.

– Для того я и пришел к тебе, чтобы это рассказать. Так слушай.

24

– Развяжите его, – сказал Небамон.

Это был маленький, щуплый, необыкновенно жилистый человек с сухой горбоносой головой. Он стоял, широко расставив ноги в крокодиловых сандалиях, приоткрыв в легкой улыбке рот, полный мелких хищных зубов, и поигрывая коротким жезлом из черного дерева с золотым набалдашником в виде головы бегемота. Он был вдвое меньше Са-Амона, стоящего напротив, но, несмотря на это, явно был переполнен чувством собственного превосходства. Он был облачен в форму генерала египетской армии времен древних мемфисских династий. Он настолько точно держался старинных предписаний по этой части, что местные крестьяне принимали его за иноземца.

Отвесное солнце заливало большой прямоугольник белого, чуть присыпанного пылью плаца. Вокруг располагались приземистые глинобитные казармы, у входа в каждую стоял часовой. Часовые стояли на каждой из четырех башен по углам квадрата крепости. В общем, с первого взгляда появлялось ощущение настоящего армейского порядка во всем. Крепость располагалась в углублении горной гряды, окаймляющей речную долину. Она была разрушена еще в первые годы азиатского нашествия, и с тех пор о ней все позабыли. Настолько, что даже дежурные разъезды гарнизонной гиксосской конницы не считали нужным углубляться в эти безжизненные, раскаленные камни. Нечего тут было делать и обычным путникам, обычно льнущим при передвижении к влажному речному берегу. Небамон быстро и тайно – показывая свой небывалый организаторский талант – восстановил укрепленную точку и в течение всего лишь какого-нибудь полугода выдрессировал тут настоящий армейский пехотный полк. Воины набирались из числа храмовых крестьян Птахотепа, офицеры были в прошлом разбойники, изловленные в пределах нома и освобожденные хитростью верховного жреца мемфисского храма от наказания. Эта необычная пара – маленький полный священнослужитель и маленький жилистый вояка – в результате сумела добиться невероятного: обманула всех. И своих врагов, нечистых гиксосов, и своих друзей, самоуверенных фиванских жрецов. Те развалины в ивняке, на которые наткнулся ночью Са-Амон, были чем-то вроде замаскированного наблюдательного пункта и человеческого фильтра, где, как на суде Озириса взвешивают душу, взвешивали кандидатуру каждого забредшего туда незнакомца и решали, возможно ли допустить его в секретную крепость.

Когда шестеро молчаливых, настороженных воинов сняли с мощных щиколоток, запястий и шеи бывшего борца колючие веревки из пальмового волокна, он расправил плечи и оценивающе огляделся. И сделал для себя вывод, который нельзя было не сделать. Крепость была в военном отношении устроена превосходно. Как жалко ошибались все те, кто предполагал, что отряд Небамона это всего лишь сборище полупьяной, отбившейся от пашни деревенщины.

– Смотри, смотри. Если тебе доведется рассказывать обо всем этом великому жрецу Аменемхету, не забудь упомянуть, что это подлинно египетский полк. Здесь все устроено по древнему воинскому уложению. Я отыскал его в архиве храма Птаха. Апоп считает, что люди Черной Земли не способны к воинскому ремеслу, пусть, меня это устраивает. Но так же считает и твой хозяин, а это плохо, ибо от его заблуждения происходит замедление в нашем деле.

Посланец Са-Амона согласно кивнул, ибо ему было велено соглашаться с подобными словами, а про себя отметил величие ума господина своего Аменемхета, заранее предвидевшего ход рассуждений почитателей Птаха. Не важно, что у них в руках – шайка разбойников или боевой, стройный полк – они ползают своим разумением в пыли повседневности, он же парит и зрит далеко, как орел мысли.

– Посмотри на них! – Небамон махнул черно-золотым жезлом в сторону своих солдат и офицеров, стоявших в выправленных позах подле него, да и повсюду на плацу. – Это египтяне, природные дети нашей великой долины, и как хороши!

И эти слова были правдой. Ростом выше азиатов, широкие, поднятые плечи, таких нет ни у ливийцев, ни у негров. Стройные, сухие, мускулистые ноги – единственная надежда во время длинных пеших переходов. Кривоногий шаззу не пройдет и десятой части того, что способен одолеть египетский пехотинец. Высоко поднятая голова – согбенная жизнь десяти предыдущих поколений была вытравлена из их осанки дикой ежедневной муштрой. От поступи таких воинов дрожали некогда и сирийские крепости с зубчатыми башнями, и страна Куш со шкурой пантеры на плече. Теперь древняя воинская доблесть возрождена в жаркой щели меж двумя рассыпающимися скалами.

Небамон так яростно хвалил свое детище – полк Птаха, что Са-Амон невольно улыбнулся, ибо ему приходилось совсем недавно видеть и не такое. Южнее Фив расположена целая сеть таких примерно крепостей, там стоит корпус Амона, подчиняющийся княжескому брату Яхмосу. Там несколько полков, и «Храбрые луки», и «Могучие луки», и «Летящие стрелы», и еще какие-то. И выправкой, и выучкой они не уступают воинам Небамона, а уж количеством превосходят многократно. Прекрасно зная об этих фиванских силах, великий жрец Аменемхет тем не менее считает, что покамест выступление их против гиксосской конницы обречено. Весь с таким трудом собранный цвет воинской силы Черной Земли будет брошен под злые копыта азиатских лошадей и раздавлен до состояния праха. Если великого жреца не вдохновляет вид целого Яхмосова корпуса, то почему он должен воспламениться от одного лишь рассказа о единственном Небамоновом полке. Улыбка на устах Са-Амона была рождена именно этой мыслью. Сухощавый хозяин крепости решил, что улыбка выражает недоверие громадного фиванского урода к боевым качествам расхваливаемых воинов. Он еще более сжался от тихой злости, хлопнул в ладони. Из казармы тут же появились несколько человек со складными стульями и опахалами, как будто стояли там наготове. Небамон предложил гостю сесть. Пока они устраивались, по плацу пробежала рысцой шеренга водоносов, прибивая брызгами пыль. Небамон еще раз хлопнул в ладони, и из-за спин сидящих выступили на потемневшую от влаги арену несколько пар воинов в пехотных набедренных повязках с очень большим треугольным передником, обращенным острым концом вниз, как и положено по старым правилам. Левое предплечье защищено боевым нарукавником, правая рука в кожаной перчатке, подбородок и щеки покрыты толстой повязкой, которая крепится к налобной ленте. В руках у каждого короткие палки из ливанской пихты.

Встав в шеренгу, бойцы разом поклонились своему командиру и его гостю. Небамон махнул рукой, и посреди плаца завертелась множественная подвижная драка. Летели в стороны куски мокрой грязи, деревянные палки скрещивались с приятным треском и сочно шмякали по коже нарукавников. Бойцы старались отчаянно, готовые умереть ради командирской похвалы.

Са-Амон вроде бы просто смотрел перед собой, но взглядом проникал сквозь техничную палочную суету и пытал каждое строение, каждое окошко, но не обнаруживал никаких признаков того, что спящее тело смертельно опасного мальчика находится где-то здесь. Может быть, Мериптаха скрывают где-нибудь еще? Впрочем, эту мысль Са-Амон отгонял от себя. Если у тебя есть ценная статуэтка, ты спрячешь ее в сундук с самыми надежными запорами. Где еще хранить Птахотепу свою сонную драгоценность, как не под охраною этой маленькой надежной армии?

Один из бойцов получил точный удар по переносице и покатился по земле, плюясь кровью. Глядя на него, Са-Амон вдруг подумал, что ведь и сам терпит пока полную неудачу. Прежде ему казалось – стоит пробраться в лагерь Небамона, дальше все устроится само собой. Теперь стало понятно – никаких путей к телу не видать. Зря он забрался в самое горнило вражеского стана, может быть, находясь вовне, легче было бы узнать, где мальчик. И что теперь? Второй раз вернуться с неудачей пред узкие очи верховного жреца?! Са-Амон даже содрогнулся от этой мысли. Восприняв содрогание гостя, как проявление зрительского восторга – а какие еще чувства могла вызвать демонстрация столь блестящего боевого мастерства, – Небамон засмеялся, оскаливая свою как бы заживо мумифицированную голову.

– Тебе нравится? Слышал я, что в свое время ты был первым бойцом в Бусирисе. Ты должен знать толк в таких делах.

– Когда сражался я, то держал в руках настоящий меч, а не круглую палку, и тот, кто выходил против меня, никогда не отделывался разбитым носом.

Небамон поджал тонкие губы и сделал знак дерущимся – прекратить! Они тут же разобрались в шеренгу и, почтительно пятясь, удалились.

– Ты не знаешь воинских правил, жрец. Оружие выдается воину только перед походом, иначе воины будут таскаться по окрестным деревням и городкам с мечами и копьями и грабить население. Таково старое правило, оно разумно, и я его чту. Но, может быть, ты хотел намекнуть, что у меня нет достаточного количества оружия для серьезного похода, поэтому мои люди пробавляются палочными игрушками?

Са-Амон ничего не успел ответить, Небамон уже вскочил с табурета. Невозможно было поверить, что это уже пожилой, сорокалетний человек, так резки и стремительны были его движения. Гость не знал, что полководец побивает в палочном поединке любого из молодых и здоровых крестьянских парней, прибывающих в полк, а узнав, не удивился бы.

– Осмотрим мой арсенал, и ты увидишь, что там не только ливанские палки.

Разумеется, гость охотно согласился, не то чтобы он рассчитывал, что тщеславный хозяин прямо так и приведет его к тайному помещению со спящим мальчиком, но был рад невольной возможности осмотреть скрытые от глаз закоулки лагеря.

Небамон не зря хвастался. Два молчаливых стражника отперли и распахнули тяжелую деревянную дверь и зажгли висячие светильники по углам прохладного подвала. В нос ударили запах лежалой, но не гнилой кожи и другие запахи сохраняемого в порядке и в большом количестве оружия. Тут были сотни луков. И треугольные азиатские, и двухскатные, исконные египетские. Именно их используют его люди, когда практикуются в стрельбе, гордо заявил военачальник. Во втором помещении, анфиладою примыкавшем к первому, хранились шлемы, самые разные. Лучше всех те, что старой мемфисской работы, защищающие вместе и голову и шею, с прорезями для глаз и двумя гибкими завязками, отходящими от шишака. Далее панцири из легкой воловьей кожи, но с накладными бронзовыми пластинами в виде разрезанного цветка лотоса, серповидные мечи с длинной ручкой, называемой хепеш, то есть рука. Как связки камыша, лежали стрелы с гусиным оперением и с тончайшей медной пластиной вместо пера. Целая гора обуви, пахнущая прокисшим походным пóтом. Тут и стандартные пехотные сандалии с кучей тонких ремней, и колесничьи башмаки с широчайшей подошвой для устойчивости на трясущемся полу.

Все было изрядно уложено и посчитано – за Небамоном ходили четыре писца с занесенными тростниковыми палочками и открытыми чернильцами – все было в исправности и ничего не подсказывало, где бы можно было попробовать искать Мериптаха.

Вслед за оружейным арсеналом представлен был зерновой склад, где в полутьме, в прохладе, в огромных глиняных широкогорлых кувшинах хранились запасы овса, пшеницы и эммера. И размеры запасов, и качество хранения говорили о серьезности намерений командира тайной армии.

Что касается пива, масла, вяленого мяса и орехов, то тут тоже приходилось признать – все в полнейшем порядке. Полк Птаха мог выступить в поход в любой момент.

Но чем большее число помещений осматривал Са-Амон, тем тверже убеждался, что мальчика ему тут не найти. Может быть, в следующем подвале, может быть, за той дверью мелькнет намек. Временами Са-Амону начинало казаться, что хозяин нарочно водит его кругами вокруг и вблизи тайного убежища, но не мог себе объяснить, зачем бы этому иссушенному солнцем и страстью к войне человечку затевать с ним какие-то игры. От всей этой неопределенности в нем разгоралось раздражение, он был уже на грани того, чтобы обратиться к Небамону с прямым вопросом о том, что произошло минувшей ночью в «Доме смерти» и где теперь тело княжеского сына, хотя он и понимал, что ответа не получит.

Небамон упоенно сыпал пояснениями, он все еще рассчитывал зрелищем своих военных возможностей переманить на свою сторону мнение молчаливого Аменемхетова жреца. Это был бы неплохой союзник, ибо он близок к уху правителя Фив. И ему казалось, что он уже недалек от цели. Вон как гигант внимательно все рассматривает, заглядывает в самые узкие щели, такое впечатление, что он чего-то ищет. Ясно что – изъян! Ищи, ищи! В полку, что вырастил Небамон, никакого изъяна быть не может!

С улицы раздался непонятный нестройный шум, никак не вписывающийся в здешние представления о порядке. Что бы это могло быть? То ли нападение гиксосов, то ли какая-то радость.

Лицо Небамона сделалось серьезно.

– Идем. Это он.

Са-Амон не стал спрашивать – кто? Он молча последовал за озабоченно торопящимся хозяином.

Первое, что он увидел, снова оказавшись на солнцепеке, это открывающиеся лагерные ворота и вплывающие внутрь на плечах восьми негров длинные носилки. На них нечто лежало. Похожее на бревно, завернутое в рогожу.

«Он!» – ударило в голову Са-Амона. В своей верноподданнической спешке посланец Амона обогнал ход событий: мальчик только теперь прибывает в лагерь.

К воротам собиралась толпа свободных от несения службы солдат. Они кричали подобающие случаю приветствия в честь великого бога Птаха.

Са-Амон шел следом за Небамоном, возвышаясь над ним чуть ли не на половину своего туловища, судорожно вращая головой. Он старался все время держать в поле зрения носилки с телом Мериптаха, при этом пытался отыскать где-нибудь поблизости хоть одного вооруженного человека. Будь он проклят, этот старый воинский устав! Даже простого ножа не было в поясе у Небамона, ближайшее копье лишь в руках у стражников, что стоят возле казармы, а это сотня локтей! План в голове Са-Амона сложился сам собой, и теперь он лихорадочно искал пути его осуществления.

Носилки плыли сквозь толпу истошно приветствующих солдат. Небамон, страшно улыбаясь, шел навстречу, таща за собою, как на привязи, голого по пояс, громадного, бритоголового мрачного человека с изуродованным лицом.

Руки Са-Амона сами собой согнулись в локтях, и шаг сделался более пружинистым – он был готов в любое мгновение к последнему броску. Вот оно – стражник у левой створки ворот. На поясе у него меч. До него шагов двадцать. Один удар левой рукой по шее, правая на рукояти меча, одно мгновение, чтобы развернуться, пять или семь шагов, чтобы добежать до носилок, одно усилие, чтобы запрыгнуть. И бить прямо сквозь рогожу. Столько раз, сколько удастся, пока не подбегут и не навалятся люди Небамона.

Са-Амон бросился вперед, расталкивая попадающихся по дороге солдат, он полностью сконцентрировался на неподвижной фигуре стражника, и она стремительно приближалась. Но одновременно с его рывком в ворота лагеря начали вплывать другие носилки, на которых возвышалось кресло великого жреца Птахотепа. А перед носилками бежали шестеро вооруженных воинов. В последнее время он предпочитал не выезжать за храмовую ограду без такого сопровождения.

Са-Амон легко отбросил опешившего воина, овладел его мечом и развернулся. Его действия были так стремительны, неожиданны и неразумны, что никто из людей Небамона не успел на них никак отреагировать. Просто стояли, выпучив глаза и расставив руки. Сам командир что-то командовал, но поскольку оружия ни у кого из его людей не было, пользы от этих команд быть не могло.

Зато охранники Птахотепа повели себя, как и было должно им. Решив, что человек с мечом намерен наброситься на их господина, преградили ему дорогу, выставив свои копья.

Их было шестеро.

Если бы их было всего шестеро, Са-Амон не раздумывая бросился бы на них, и трудно сказать, помогло бы им их число. Но вокруг были десятки воинов и подбегали еще и еще. В этой ситуации любое сопротивление – это самоубийство.

Посланник Амона бросил меч в пыль. Невыносимо страдая от того, что делает это, стоя совсем рядом с целью.

Над ним раздался скрипучий от испуга и злобы голос верховного жреца Птаха:

– Свяжите его!