Текст книги "Барбаросса"

Глава вторая. Монах и монарх

Вогромной каменной келье с закопченным сводчатым потолком горело несколько глиняных светильников, но они были не в состоянии разогнать угрюмый мрак, навечно поселившийся в этих стенах. Пламя стояло вертикально и неподвижно, ни одна струйка живого воздуха не проникала в толстостенный мешок. То же можно было сказать и о настроениях, модах и сплетнях внешнего мира. Их порывы разбивались о преграду пятифутовых стен и страшились таинственного полумрака, в котором царствовал отец Хавьер. Облик его сам по себе внушал уважение – долговязый старик в поношенной серой сутане с орлиным клювом вместо носа и двумя сверлами вместо глаз. Он был немного сутул, как и все высокие сухопарые люди, капюшон, собранный на спине, делал его очень похожим на горбуна. Но никому не пришло бы в голову отнестись к этому «горбуну» как к настоящему калеке. Все знали, кто такой этот мрачный чудак. А был он ни больше ни меньше духовником арагонского короля Фердинанда[7]7
  …арагонского короля Фердинанда… – Пиренейский полуостров занимало несколько государств: Португалия, Наварра и крупнейшие из них – Арагон с Каталонией и Кастилия. В 1442 г. король Арагона и Сицилии завоевал еще и Неаполитанское королевство. Бракосочетание королевы кастильской Изабеллы (1451–1504) и короля Арагоно-Каталонского королевства Фердинанда (1452–1516) в 1469 г. и уния (объединение) 1479 г. положили начало объединенному Испанскому королевству. В 1512 г. Фердинанд присоединил Наварру. После смерти Изабеллы и Фердинанда Католика им наследовал их внук – дон Карлос, окончательно закрепивший объединение Испании.


[Закрыть], прозванного за свои подвиги во славу истинной веры Католиком.

Стены кельи были заставлены стеллажами, сколоченными из простых, едва обструганных досок. На них навалом лежали бесчисленные и разнообразные свитки. И пергаментные, и тряпичные, и папирусные, и бумажные. Отец Хавьер десятилетиями собирал свою библиотеку и был уверен, что в определенных отношениях она ныне превосходит собрания папской курии и Парижского университета. Старик – в те давние годы совсем еще молодой человек, – будучи студентом лучшего учебного заведения на пиренейской земле, университета города Саламанка, наткнулся в дальних комнатах тамошней библиотеки на сочинение, перевернувшее его жизнь. Это был трактат Вильгельма Райцингерского «Сатана и антихрист, подробнейший свод всех известных способов явления врага человеческого в жизни мира дневного». По крайней мере, так он перевел название с полузабытого ныне готского языка.

С тех пор ничем иным, кроме как размышлениями над трактатом и чтением книг, к этой теме прикасающихся, он заниматься не мог и не желал. Разумеется, постригся в монахи, вступил в орден, менее всего заботящийся о своем внешнем процветании и материальном богатстве, – сделался францисканцем. Если бы существовало на свете сообщество с еще более аскетическим уставом, с еще большими требованиями к своим членам, он бы выбрал его.

Наверно, жизнь его прошла бы в укромных и упорных разысканиях, когда бы не одно обстоятельство. Однажды на престоле Арагонского королевства оказался человек, отчасти сходный с ним характером и типом устремлений: глубоко верующий и не чуждый мистических наклонностей король Фердинанд. Он отверг светских служителей Божьих, теснившихся возле трона в ожидании королевских благодеяний, и захотел иметь своим духовником человека с безусловным католическим авторитетом. Кардинал Хименес после длительного размышления указал на отца Хавьера. Кардинал считал, что если нет возможности поместить рядом с его величеством человека, преданного ему (кардиналу), то умнее всего поместить там человека, преданного науке: в конце концов, можно, исхитрившись, влиять на его величество и через него. У любого есть слабости.

В результате кардинал оказался прав: он быстро установил, что слабостью непреклонного монаха являются редкие свитки и что, оказывая поддержку в их добыче, можно расположить к себе суровое сердце отца Хавьера.

Монах, являясь инструментом в очень тонкой игре, абсолютно об этом не подозревал. Более того, он продолжал считать себя неподкупным и абсолютно независимым в своих действиях человеком. Король к нему привязался, хотя со временем его стал немного тяготить характер духовника, его прямолинейность, непреклонность, нежелание видеть оттенки событий и их подоплеку. Сам того не замечая, отец Хавьер начал превращаться в фигуру отчасти декоративную. Впрочем, как ему было это заметить, когда почти безвылазно он сидел в своей келье, колдуя над свитками. Он работал над громадным трудом, который должен был не просто дополнить, исправить или освежить труд брата Вильгельма, – этого отцу Хавьеру было мало. Он был уверен, что его книга даст человеку надежное и могущественное оружие в борьбе с маскирующимися силами зла. Когда он доходил до крайней степени творческого возбуждения, ему казалось, что он слышит, как глухо рокочут от нарастающего страха все адские пропасти.

Сегодня, 2 декабря 1515 года, был знаменательный день. Сегодня он закончил один из свитков громадного трактата. Помнится, его величество частенько спрашивал, когда же можно будет ознакомиться хоть с какими-нибудь результатами той титанической работы, что ведется в этой келье. Кажется даже, что в словах его величества было заметно нечто похожее на отвратную светскую иронию. Что ж, теперь есть что ему продемонстрировать.

Два месяца непрерывной, безвылазной работы, и вот он, свиток, готов! Отец Хавьер взял бронзовую песочницу и щедро посыпал нижнюю часть развернутого пергамента, подождал, пока песок впитает чернила, потом тщательно, почти любовно свернул трактат. Взял со стола большую глиняную кружку с поднимающимся из нее языком желтого пламени и направился к двери.

Дверь отворилась с классическим скрипом, за нею был полутемный, вымощенный огромными каменными плитами коридор. Где-то в глубине его горел укрепленный на стене факел, и под этим факелом маячил стражник в кирасе и с алебардой.

Келья отца Хавьера располагалась в той части королевского дворца, которую никак нельзя было назвать парадной. Огромные залы, стосвечовые подсвечники, полированные мраморные полы – ко всему этому старый францисканец был совершенно равнодушен, он сам выбрал себе келью и дорожил ее укромностью. Такая чушь, как рассказы о привидениях и оживающих покойниках, его волновала мало, несмотря на то что несколько фамильных герцогских и графских склепов находилось в непосредственной близости от места его ученых занятий.

Сжимая в одной руке драгоценный свиток, а другою приподнимая светильник, отец Хавьер уверенно шел по каменным переходам, не обращая внимания на шныряющих крыс и еще меньше – на почтительно вытягивающихся при его приближении стражников. Те, хотя и знали, кто он такой, в глубине души подозревали, что старик состоит-таки в каком-то родстве с родовитыми покойниками из дальних склепов или по крайней мере с привидениями.

Вот наконец и нужная дверь. Ничего в ней особенного, таких полно в коридоре. Низкая, сводчатая, обитая стальными полосами. Но перед ней стоят сразу два стражника. Они знают отца Хавьера. Старший поднял тяжелое кольцо и несколько раз ударил в железную скобу на двери.

Через несколько мгновений та отворилась.

Совершенно бесшумно.

Отец Хавьер шагнул внутрь.

Там его ждал роскошно разодетый, весь в брабантских кружевах, шелке и бязи, кажется даже напомаженный, господин. В первый момент могло показаться, что это один из ближайших приближенных его величества, не последней руки министр.

– Хуан, – сухо сказал монах, – мне нужно немедленно поговорить с королем.

Камердинера передернуло. Вполне понятно, что он ненавидел странного старика и никак не мог взять в голову, зачем его величество держит это пугало при себе и позволяет вести себя столь бесцеремонно. Вот и сейчас явился ни свет ни заря с этим дурацким светильником и с таким выражением лица, будто только что открыл, каким образом можно осчастливить Испанское королевство. Каждый такой визит ранил самоуверенного Хуана в самое сердце, но сегодня, кажется, есть возможность получить некоторую сатисфакцию.

– Увы, мой дорогой отец Хавьер.

– При чем здесь «увы»? Мне нужно немедленно видеть короля!

– Увы, его величество, по-видимому, не в состоянии вас принять. Сожалею.

– Что случилось?

– Его величество очень плох.

– Что с ним?

– Простудился на охоте.

– Вчера?

– Да нет, – Хуан позволил себе в высшей степени ядовитую улыбку, – прошло уже никак не меньше двух недель с того случая.

– Почему не сообщили мне?!

Улыбка камердинера превратилась из ядовитой в приторную, отчего сделалась просто невыносимой.

– Его величество не хотел, чтобы вас, святой отец, отрывали от ваших ученых занятий.

– Я духовник короля!

– Бывают случаи, когда человеку более необходим врач.

Отец Хавьер не стал долее разговаривать с жеманным идиотом, вручил ему свой закопченный, липкий от масла светильник и прошел прямо в королевскую спальню.

Фердинанд Арагонский лежал на невероятно широкой, резного дерева кровати, накрытый по пояс атласным одеялом. Окна были занавешены, в спальне стоял тяжелый, спертый от многочисленных канделябров, утыканных полуоплывшими свечами, и специальных жаровен для благовонного окуривания воздух.

Возле постели суетились два потных медика, стояли широкогорлые фарфоровые кувшины, украшенные золочеными гербами. Тускло отсвечивал начищенный таз, забрызганный изнутри свежей королевской кровью.

Увидев вошедшего, король слабо улыбнулся, его голова развернулась на мокрой от пота подушке с правой щеки на левую.

– Что же вы так долго не приходили, святой отец?

– Прошу простить меня, ваше величество, но я ничего не знал о вашем несчастье.

– Чем же вы занимались все это время?

Отец Хавьер не успел ответить, в разговор вмешался лекарь, тот самый, что производил кровопускание. Он наклонился к уху короля и сказал:

– Вам полегчало, ваше величество.

Произнес он эти слова настолько утвердительным тоном, что Фердинанд повернул к нему лицо и удивленно спросил:

– Да?

Лекарь, деловито раскатывая рукава рубахи, подтвердил.

– Несомненно! И теперь вам лучше соснуть, ибо именно во сне организм человеческий легче всего набирается сил.

В этом совете скрывался и выпад против пропахшего подвалом монаха. Это было неудивительно: отца Хавьера недолюбливали почти все обитатели дворца, в основном потому, что не понимали, на чем зиждется его влияние на короля. Самым же непереносимым в нем было нестяжание. Никаким другим имуществом, кроме затхлой кельи и кучи старинных пергаментов, старик не обладал и обладать не желал. О, если бы он воровал или хотя бы выпрашивал себе дворцы и провинции в награду за непонятную службу!

Надо сказать, что отец Хавьер не обратил внимания на хитрый происк лекаря. Более того, он его не заметил. И тому пришлось удалиться с новой порцией яда в душе.

– Они меня совсем замучили, – слабо пожаловался Фердинанд.

Но духовник его был отнюдь не тем человеком, в ком можно было пробудить жалость. Он дал королю совет, который в подобной ситуации дал бы и себе:

– Так прогоните этого шарлатана.

– Не знаю за что.

– То есть как не знаете? Ведь вам не становится лучше от его лечения.

Тень усмешки пробежала по бледным губам больного.

– Но ведь и прежние врачи помогли мне не больше. Одного из них кардинал Хименес приказал даже казнить, но что толку. Пришедший ему на смену был ничуть не лучше.

Отец Хавьер нахмурил брови и на несколько секунд впал в размышление. С первого приступа проблема одолена им не была, и он принужден был ее отринуть, ибо не хотел распыляться. Он пришел к королевскому ложу совсем с другими целями. И вот, глядя в глаза обессиленному человеку, он начал. Заговорил твердым, непререкаемым тоном. В этот момент за кроватью короля открылась маленькая неприметная дверца, и в комнату вступил кардинал Хименес де Сиснерос.

В интересах читателей мы временно опускаем разговор монаха, монарха и кардинала. Прочитать его можно будет позже, ближе к концу романа.

Наступило молчание. Казалось, самый воздух отдыхает от непрерывного кишения звуков. Король смотрел в потолок, кардинал не видел выражения его глаз, отчего не мог определить его окончательного отношения к услышанному. Он даже не знал, захочет ли Фердинанд говорить. Высказывать же свое мнение вперед королевского он считал и неуместным и неумным.

– Так чего же вы хотите от нас, святой отец? – послышался утомленный голос короля.

У духовника ответ был готов еще до начала разговора:

– Но, ваше величество, по-моему, мне удалось однозначно доказать, что вышеназванный краснобородый Харудж должен быть истреблен. И как можно скорее.

– Но вы же знаете, что главные интересы испанской политики лежат ныне на севере Италии, в Ломбардии. Нам не с руки охотиться за берберским пиратом, даже если у него борода огненно-рыжего цвета.

– Не в бороде дело…

– В бороде, не в бороде… я благодарен вам, святой отец, за ваш огромный труд, но сейчас просил бы меня оставить.

– Мне удалиться без ответа?

– Без ответа.

Не столько обиженный, сколько удивленный, старик попятился к выходу. Последняя фраза была произнесена королем весьма твердо. Когда отец Хавьер вышел, Фердинанд взял кардинала Хименеса за руку бледными, безжизненными пальцами и пробормотал:

– Сейчас я провалюсь из одного кошмара в другой.

Глава третья. Харудж и Алжир

По команде дона Афранио Гомеса, коменданта Пеньонского форта, стрелки первой роты взяли на караул. С борта громадной королевской галеры был спущен швартовочный мостик с высокими золочеными перилами. По нему, медленно переступая на высоких каблуках, сошел на гранитную пристань генерал Игнасио Тобарес, личный посланник и инспектор его католического величества короля Карла I[8]8
  …короля Карла. – Карл I (дон Карлос) (1500–1558), король Испании с 1516 г. и под именем Карла V Габсбурга император Священной Римской империи (1519–1556), внук Фердинанда Католика в браке с Изабеллой Кастильской и внук императора Священной Римской империи Максимилиана I Габсбурга (1459–1519).


[Закрыть]. Он был во всем черном: и мундир, и панталоны, и чулки, и башмаки, и даже кружева, выбивающиеся из-под широких манжет, были выдержаны в траурных красках. Это было неудивительно – Испания оплакивала безвременную кончину христианнейшего из государей своего времени, Фердинанда Католика.

Дон Афранио и его солдаты тоже были облачены в цвета, подобающие случаю. Правда, выражение лиц не наводило на мысль о том, что смерть мадридского правителя для каждого из них стала глубокой личной трагедией. За годы однообразной и опасной африканской службы солдаты успевали растерять многие из своих лучших качеств и по своим представлениям о мире и тайным устремлениям мало чем отличались от тех, с кем им приходилось бороться, то есть от берберских и морискских пиратов[9]9
  …морискских пиратов. – Морисками называли арабов Пиренейского полуострова, которые после взятия испанцами Гранады – последнего оплота мусульман на полуострове – были насильно обращены в христианство. Они толпами бежали из Испании и в своем большинстве присоединялись к пиратам.


[Закрыть].

Сойдя на берег, генерал попал в сухие, церемониальные объятия дона Афранио, они обменялись несколькими обычными в таких случаях фразами. Как здоровье его величества? Как вело себя море во время плавания?

– Теперь прошу отобедать, дон Игнасио. Мой повар-киприот настоящий кудесник, как раз к вашему приезду приготовил один старинный маринад из потрошеного гребешка. Он не просто возвращает силы, но силы молодости, верьте мне.

Генерал отрицательно покачал большой тяжелой головой.

– В чем дело, дон Игнасио? Несварение? Или последствия качки? Но против этой беды есть отличнейшее средство – большой стакан очень сухого хереса. Я прикажу подать немедленно, и вы забудете о том, что когда-то плавали.

– В свое время я отдам должное и вашему вину, и вашим маринадам, дон Афранио, но сейчас предпочел бы заняться делом.

Комендант был потрясен этим заявлением:

– Делом? Каким?

– Меня отправили сюда, чтобы проверить, в каком состоянии находятся оборонительные сооружения острова, и я намерен этим заняться немедленно.

Дон Афранио сталкивался с такой исполнительностью впервые, более того, он даже не слыхал, что подобное возможно, поэтому не сразу принял слова столичного гостя всерьез. Но оказалось, что тот не шутит. Он действительно желал без обеда, без хереса идти осматривать пушки.

Наверно, это стиль нового царствования, решил комендант и указал гостю путь к ближайшей батарее. И там сразу же был обнаружен непорядок. Канониры спали между пушками на драных одеялах, грубо выточенные каменные ядра не были даже сложены в пирамиду, а валялись вроссыпь.

Покрасневший от стыда комендант огрел ближайшего сновидца ножнами своей шпаги, тот вскочил как ошпаренный. Увидев перед собой такого важного господина, как дон Игнасио, он потерял дар речи, если только обладал им когда-то. Прочие артиллеристы, продрав глаза, стали тихо расползаться в стороны с вверенной позиции, надеясь, что основная часть гнева достанется бедному Педро. Но генерал оказался человеком справедливым, по десять палок за сон на боевом посту получили все.

– Это батарея резервная, – попытался оправдаться комендант, – мы ее можем использовать только по тем судам, что уже проникли в гавань Алжира, а этого, клянусь святым Домиником, произойти никак не может. Для этого необходимо миновать Пеньон, все двенадцать его внешних батарей.

– Да? – угрюмо спросил генерал. – Что ж, пойдемте посмотрим, в каком состоянии находятся они.

Двинувшись вслед за въедливым гостем, дон Афранио перекрестился.

Он волновался зря. Возле длинноствольных кулеврин, обращенных в сторону моря, никто не спал. Там даже царило оживление, но отнюдь не военизированного свойства. Канониры и охранники играли в кости. Игра эта не считалась официально дозволенной, но вместе с тем комендант не слыхал, чтобы увлечение ею когда-нибудь кем-нибудь преследовалось.

Еще не полностью поднявшись по каменным ступеням на платформу, дон Афранио подал команду. Солдаты вскочили и кое-как построились.

Дон Игнасио медленно прошелся вдоль строя, сохраняя на лице самое мрачное выражение.

– Сержант!

Вперед выступил невысокий пузатый человек, украшенный чрезвычайно пышными усами. В глазах у него горела готовность служить и страх оттого, что он не знает как.

– Вон там, – шпага генерала указала на север, – из-за мыса Баб-аль-Уэда, появилась галера. Это галера краснобородого Харуджа. Приказываю тебе, сержант, с твоею командой немедленно потопить ее.

Сержант и прочие вояки удивленно вытянули шеи в том направлении, которое указывала шпага генерала. Разумеется, никакой галеры там не было. Голый пляж с одиноким бедуинским шатром у самой воды.

– Я сейчас отправлюсь в пороховой погреб, и если до того момента, как господин комендант отопрет последний замок, не раздастся выстрел, можете считать себя покойниками.

Эти слова повергли в трепет и недоумение не только солдат, но и самого дона Афранио.

Генерал, отойдя на несколько шагов, полуобернувшись, смягчил угрозу:

– Что же вы медлите? Скоро Харудж минует опасную зону и окажется вне действия ваших пушек, и тогда его люди высадятся на берег и выпустят вам кишки.

Солдатский строй рассыпался, на батарее началась подготовка к стрельбе, весьма напоминающая собой обыкновенную панику.

Дон Афранио бросил на эту не радующую командирский взор картину кислый взгляд и поспешил вслед за мрачным инспектором.

– Теперь мы осмотрим пороховые погреба?

Генерал отрицательно покачал головой:

– В этом нет нужды. Разговаривая с вашими пушкарями, я тем не менее видел, как вы подмигивали вашим ординарцам. Думаю, они уже успели предупредить всех, кого следует, и на всех прочих позициях я найду некое подобие порядка.

Дон Афранио стыдливо склонил голову.

– Что же вы смутились, дорогой хозяин? Ведите меня завтракать. Нет таких служебных нарушений, которые были бы способны лишить меня аппетита.

Комендант расцвел:

– О конечно, конечно!

Усевшись за великолепно накрытый стол, подняв бокал синего венецианского стекла, генерал произнес речь, очень мало напоминающую заздравную. Он сообщил, что после завтрака инспекция батарей Пеньона продолжится и не надо господам офицерам и канонирам надеяться, что выпитая мальвазия ослабит его генеральскую бдительность.

Закончив говорить, дон Игнасио поморщился:

– Что же они?!

Дон Афранио не сразу понял, что имеется в виду.

– Почему до сих пор нет выстрела?!

Генерал обвел собравшихся угрюмым взглядом, сугубо черное одеяние делало фигуру мадридского инспектора почти зловещей. Стакан в его руке дрожал. Генерал с трудом сдерживал рвущуюся наружу ярость.

– Две недели назад была захвачена морискская галера, ее капитан сообщил нам о намерениях своего друга, небезызвестного вам Харуджа, овладеть Алжиром.

Смесь страха и недоверия появилась во взгляде дона Афранио и его людей. Краснобородого они боялись, но вместе с тем им трудно было поверить, что он решится на подобную операцию. Это ведь не отдельный корабль захватить. Тем более что у него уже имеется самый отрицательный опыт в подобного рода делах – неудачный, крайне неудачный штурм Бужи, под стенами которого нашла безвременную гибель одна из его рук. И наконец, у Харуджа уже имеется несколько береговых стоянок. Джебра и не так давно захваченный Мешуар. Зачем ему Алжир?

Возражения эти не были произнесены вслух, но они дошли до генерала.

– Все ваши сомнения мне известны, и мне плевать, сомневаетесь ли вы в реальности угрозы, о которой я говорю, или нет. Его величество послал меня, чтобы я навел здесь порядок, и я его наведу. Сейчас я вам продемонстрирую, каким образом я буду это делать. Видите этот стакан?

На парапет каменной площадки, где был накрыт стол для завтрака, опустилась чайка и сделала вид, что она тоже внимательно прислушивается.

– Только что я отдал приказ вашим канонирам на угловой батарее произвести залп в направлении мыса Баб-аль-Уэда. Я надеялся, что мне удастся полюбоваться этим зрелищем во время завтрака. Но ваши люди все еще медлят. – Генерал ради объективности взял паузу, как будто его голос мог бы заглушить звук пушечного выстрела.

– Сейчас я выпью это благородное вино, и если до тех пор, пока я буду его пить, не прозвучит хотя бы один выстрел, я по-своему поговорю с господами пушкарями.

Дон Игнасио Тобарес медленно поднес пронзенный солнечными лучами, играющий гранями бокал ко рту, припал к нему губами и начал пить.

На парапет приземлилось еще несколько чаек.

Офицеры переглядывались между собой и пытались рассмотреть, что творится на батарее.

Дон Афранио кусал губы. Он знал своих пушкарей, о предстоящей стрельбе их лучше было предупредить накануне вечером.

Дон Игнасио перевернул бокал кверху дном и медленно облизнул губы.

– Пуст!

– Все!

– Святая Мария!

Раздавались и другие голоса, но среди произнесенных возгласов не было ни одного радостного. Генерал поставил померкший бокал на стол.

– То, что у вас отвратительные канониры, я догадывался, но то, что у вас и вино никуда не годится, для меня новость.

Как бы возражая на это убийственное замечание, раздался истеричный залп. Из-под башни, на которой происходил завтрак, на темно-зеленую водную гладь выкатилось клубящееся облако густого белого дыма.

Любопытные чайки рванулись с возмущенным клекотом в разные стороны.

Через несколько мгновений взлетел полосатый бедуинский шатер на краю мыса Баб-аль-Уэда.

Дон Афранио подумал, может быть, стоит этот факт представить как пример необыкновенной точности его артиллеристов, мол, стреляют медленно, зато никогда не мажут, но решил этого не делать.

Генерала это бессмысленно удачное попадание развеселило, и он громогласно расхохотался. Вытирая слезы, он приказал:

– Ко мне этого идиота!

Привели усатого сержанта.

– Это ты стрелял?

– Я командовал.

– Тем хуже для тебя. Повесить!

Дон Афранио не понял, он подсчитывал количество розог, полагающееся за проявленную сержантом нерадивость, – но чтобы виселица?!

Дон Игнасио не шутил:

– Повесить, и немедленно! Вон на той балке, пусть будет видно как можно большему количеству ваших людей. И поспешите, у вас будут и другие дела, кроме висельных.

Двое офицеров отправились исполнять приказание неохотно, но бодро.

Остальные вернулись к столу. Генерал велел всем налить вина.

– Теперь, может быть, мне кто-нибудь расскажет, что это за шатер мы разрушили отнюдь не с Божьей помощью.

Молодой лейтенант Мартин де Варгас, начальник пеньонской пехоты и разведки, сообщил:

– Шатер стоял на краю становища кабилов, это племя Куко, наш союзник. Еще шесть лет назад они присягнули королю Фердинанду. Многие племена, такие как племя Аббас Дану, не говоря о племенах мелких хафсидских царьков, решили, что смерть Фердинанда освобождает их от испанской присяги. Кабилы Куко остались верны нам.

– За это мы бомбардировали их лагерь? Если до этого в моем сердце еще теплилось сомнение, а не слишком ли жестоко я приказал обойтись с нашим усачом, то теперь я вижу – не слишком. Еще два-три таких метких попадания, и у нас не останется союзников.

Офицеры сидели склонив головы.

Генерал продолжал буйствовать и ерничать:

– Среди вас остались еще артиллеристы? Я не всех еще повесил?! Так идите заряжайте ваши пушки, давайте ударим по дворцу шейха Салима. Проверим, понравится ему это или нет, может быть, понравится!

Было видно, что гнев гостя неподделен, и в такой ситуации ему лучше не перечить. Даже сам господин комендант не смел сказать ни слова.

Неожиданно подал голос Мартин де Варгас:

– Прошу прощения, дон Игнасио.

– За что, господин офицер, ведь это не вы стреляли!

– Я хотел бы кое-что объяснить.

– Мне? Хм! Попробуйте. А я пока сделаю еще глоток этого божественного напитка.

– Дело в том, что вред, принесенный этим случайным выстрелом, не так уж велик.

Дон Игнасио, не отрываясь от бокала, что-то булькнул в него и вперил взгляд в говорящего.

– Насколько я знаю обычаи кабилов, на краю становища они ставят шатер для провинившейся жены своего бея. Это делается в надежде на то, что ночью к шатру подкрадется лев и утащит ее.

– Милый обычай.

– Вы абсолютно правы, господин генерал, обычай милый, хотя и отчасти варварский.

Дон Игнасио усмехнулся:

– Но тогда получается, что наш пушкарь – лев!

Все захохотали. Облегченно.

Мартин де Варгас подтвердил насмешливую догадку:

– Да, наш несчастный сержант мог бы претендовать на награду из рук бея племени.

Лицо генерала вдруг сделалось серьезным:

– Так или иначе, но с кабилами нужно объясниться, мне бы не хотелось, чтобы у них появилась хотя бы тень сомнения в нашем дружественном отношении, особенно в такой момент.

Мартин де Варгас встал:

– Я готов отправиться в их лагерь прямо сейчас.

Дон Игнасио покачал головой:

– Нет, туда отправится сам господин комендант.

Дон Афранио покорно поклонился.

– А вы, лейтенант, отправитесь сейчас в город. Нам предстоит проверить, как себя чувствует наша башенная стража, и поговорить с глазу на глаз с шейхом Салимом. Я должен передать ему из рук в руки послание от его преосвященства кардинала Хименеса и лично убедиться, что хитрый араб не замышляет чего-нибудь каверзного против нас. Его письменные уверения весьма цветисты и витиеваты, но почему-то они перестали убеждать его величество.

Генерал встал.

Вслед за ним вскочили все завтракавшие.

За спиной высокого инспектора раздался непонятный шум, послышались звуки короткой возни, вскрик. Генерал посмотрел, что там.

На выступающей из каменной стены деревянной балке болталось, расставаясь с жизнью, жирное тело несчастного сержанта. Наконец оно перестало дергаться, обреченно повисло, в выпученных глазах застыло невиданное недоумение.

– Подавайте шлюпку! – крикнул дон Игнасио Тобарес.

Сразу полдюжины человек кинулись исполнять его приказание. В этом не было нужды, потому что со стороны набережной к острову приближалась большая широкая лодка, специально предназначенная для плавания в этих водах. Акватория Алжирского порта совершенно не годилась для крупных галер и двухпалубных парусников. Дно залива изобиловало многочисленными меловыми наростами. Только по этой причине укромная, хорошо защищенная с моря тройкой каменистых островов гавань никогда и никем всерьез не принималась. Ни карфагеняне, ни римляне, ни арабы не смогли или не захотели воспользоваться ее достоинствами. На берегах гавани еще в античные времена возник небольшой рыбачий поселок, рос он медленно, и к тому времени, когда на него обратило внимание арабское племя, носившее имя саалиба, Аль-Джазаир превратился в некое подобие города. Если смотреть на него с башен Пеньонского форта, он может показаться даже привлекательным на вид. Белые кубики домов на терракотовых склонах, аккуратные минареты, многочисленные сады, извивающаяся зубчатая змея главной оборонительной стены.

Генералу Тобаресу было не до городских красот. Природная подозрительность, да еще подкрепленная мадридскими инструкциями, заставила его отнестись к этой неожиданной лодке с подозрением.

– Что это такое!?

Дон Афранио пожал плечами:

– Очевидно, знак гостеприимства со стороны шейха Салима ат-Туми.

– То есть вы хотите сказать, что этому арабу уже известно о моем прибытии?

– По всей видимости, да. Иначе он бы не прислал столь роскошную лодку. Я, например, за все проведенные здесь годы такой чести не удостаивался ни разу.

Генерал побледнел от ярости:

– Меня волнует не то, насколько высоко меня ценит алжирский правитель, а то, почему он так хорошо осведомлен о том, что происходит у вас на острове!

– Но я не был предупрежден, клянусь муками Спасителя, что ваша миссия является тайной!

– Иногда нужно и собственной головой думать, господин комендант, клянусь теми же самыми муками.

Дон Афранио не привык к тому, чтобы его публично отчитывали, – насупился и помрачнел. К его счастью, этому неприятному разговору не суждено было продолжиться. По широким каменным ступеням к площадке, на которой он происходил, приблизился прибывший на лодке гонец шейха. Это был не кто иной, как сам Камильбек, один из визирей при дворе правителя и начальник его личной охраны. Ходили слухи, что ввиду ослабевшего в последнее время здоровья Салима ат-Туми вся реальная власть в Алжире перешла в руки Камильбека. То, что он лично выехал навстречу мадридскому гостю, надо было рассматривать как в высшей степени дружественный акт. Это слегка смягчило гнев генерала.

Камильбек, рослый, горбоносый араб со сросшимися на переносице густыми бровями, с пронзительным (как и положено начальнику стражи) взглядом, приветствовал генерала благородным полупоклоном. Тот в свою очередь тоже поклонился. Он мог этого и не делать, так или иначе алжирский шейх являлся вассалом испанского короля, не говоря уж о его министрах и стражниках. Но, как говорят в Галисии, «надменный не прав», а дон Тобарес был по происхождению галисийцем. Не важно, кланяешься ли ты в начале дела, главное, чтобы не пришлось кланяться в конце, – народная поговорка, заключающая в себе подобный смысл, была ему также известна.

– Мой господин Салим ат-Туми ждет вас.

Дон Игнасио приказал Мартину де Варгасу, еще двоим офицерам и десятку солдат следовать за ним. Перед тем как погрузиться в лодку, он тихо сказал коменданту:

– Займитесь, наконец, вашими канонирами. На ближайшие трое суток на всех батареях утроенный караул. Все орудия зарядить, увеличьте количество наблюдателей насколько это возможно. Вам лично я разрешаю не есть и не спать и обходить посты каждые полчаса. Если вы проморгаете Харуджа, я не стану посылать доклад о вашем поведении в Мадрид, а разберусь сам. Знаете, что я с вами сделаю?

Дон Афранио прошептал сухими губами:

– Догадываюсь.

– Правильно, я вас повешу. До завтра. Съезжу посмотрю, что творится в городе.

Плоскодонная посудина медленно лавировала между торчащими из дна залива камнями и осторожно приближалась к пристани. Алжирская пристань походила на десятки других в этой части Средиземноморского побережья. Те же чайки на замусоренной воде возле берега. Те же невольники в белых штанах и со следами свежих и давно заживших побоев на спинах. Разносчики-торговцы, портовые стражники и просто зеваки. Плавание гостевой лодки было заметным событием в жизни захудалого порта.