Текст книги "Трое неизвестных"

Квартиры были роскошные, но пустые или почти пустые, меблировку приходилось собирать на местных помойках, которые были отделениями Клондайка на московской земле. Чего там только не было. Шкафы, буфеты, стулья, диваны, все, конечно, покоцаное, обезноженное, без пары ящиков, но пригодное к использованию.

Население Москвы гонялось за ГДРовскими гарнитурами, безжалостно выбрасывая старинную мебель. Конечно, обставлялась квартира не один день, но постепенно все же обставлялась. А одному человеку много ли надо? Стол на кухню, диван, стул. Газ был, свет тоже. Неясные перспективы? Ну и Бог с ним, у кого они ясные в наше время! Зато живем в самом центральном центре и до института семь минут ходьбы.

Было, правда, одно неудобство – приходилось выходить на работу. Каждое утро с метлой или лопатой в снежные зимы. Надо было где-то добывать соль с песком, участвовать в общих работах после обеда, но тут важно было договориться с начальством, и тебя обычно на общие работы не дергали. Пятикурсник, от которого к Шардакову перешли по наследству и работа, и квартира, уезжал в Омск к месту постоянного жительства, очень хорошо устроился, и если бы не жена с ребенком в Омске, ни за что бы не тронулся с места.

Во время отвальной на квартиру пятикурсника явились многие из его друзей, в основном те, кому удалось задержаться в Москве. Их тоже по наследству передавали Шардакову, и он просил: «Заходите». Они потом и заходили на огонек и портвешок. Все это с чтением стихов, а иногда и мордобоем. Но это уже так, к слову. Соседи не жаловались, потому что их не было.

Однажды морозным весенним утром долбил Леша ледок во дворе под окнами, совершенно не думая, что это может быть кому-то неприятно. Открылось одно окошко на третьем этаже, и там появилась дива, именно так он о ней подумал, длинноволосая, в полураспахнутом пеньюаре, огромные глаза, удивительная бледность.

– Молодой человек, что вы делаете, вы сбиваете с ритма весь Париж!

– Что? – спросил дворник, лицо ему заливал пот, и он не понял, что это цитата из анекдота.

– Вы понимаете, что некоторые еще не ложились спать, а вы их уже будите.

Леша растерялся, с ним разговаривали недовольным тоном, но отнюдь не недовольно.

– Хорошо, вы добились своего, приглашаю вас на чашку кофе.

Растерянность Шардакова усилилась, можно было, конечно, дамочке нахамить, но почему-то не хотелось.

– А как? Номер квартиры?

– Какой еще номер, поднимитесь по моим волосам, – капризно, но мило крикнула дамочка и выбросила вниз водопад своих роскошных волос.

– А все-таки?

Она зашвырнула гриву себе за спину и сказала почему-то очень кокетливо, словно в номере квартиры заключалась какая-то нескромная тайна.

– Двадцать четвертая.

– Ну, хорошо, если вы настаиваете. Я только переоденусь.

– А зачем, и так сойдет.

– А лом?

Она задумалась.

– Да, лом можно не брать.

Кладовка, где Шардаков хранил инструменты, находилась в двух шагах, и уже через две минуты он был на третьем этаже и увидел следующую картину. На ступеньке сидел большой, сильно пьяный, дорого, но неопрятно одетый мужчина и клевал носом. Длинноволосая выглянула из-за двери и показала пятирублевку.

– Это на такси.

– Причем здесь…

– Вы не спасете меня, молодой человек, от этого чудовища? Ему надо домой ехать, а он не хочет, сейчас сюда явится его супруга, и тогда всем нам конец.

– Почему «нам»?

– И вам тоже, она разбираться не станет. Я умоляю вас, – в ее голосе задрожали внезапные слезы.

Плачущая женщина никогда не выглядит виноватой.

– Вы мне поможете?

– А где он живет?

– Да тут рядом, на Гоголевском бульваре.

Действительно, рядом.

– Дом наискосок от ТАССа.

– Но…

– Такси тут ловится легко, всегда кто-то у ресторана стоит.

– Но все ж-таки…

– Он легко управляемый сейчас, как теленок, пойдет. Почему я не сама? Посудите сами, женщина тащит такого бугая…

– Ладно, – согласился Леша.

– Вы мой спаситель, – очень экзальтированно крикнула незнакомка.

Против ее обещаний, Леша не без труда нашел машину и усадил в нее пьяного, который, правда, вел себя как теленок, но, оказавшись на заднем сиденье, цепко схватил Шардакова за рукав:

– Поедем, а то она не поверит.

Хватка была смертельная.

– Кто не поверит? Жена?

– Ха-ха жена. Змея!

Конечно, поехали. Расставание со смутно знакомым дядькой прошло достаточно легко.

«Змея» ждала на балконе, выбежала, схватила его за грудки:

– Ермолаев, ты же мне обещал! – последовала сильная оплеуха.

– Ах да, Ермолаев, – вслух узнал его Леша и тоже получил оплеуху.

Хотелось спросить: «За что?» Женщина тут же объяснила.

– Ты же знаешь, что у него сердце, вы все пользуетесь его добротой, совести у вас нет, – и она его уволокла.

Домой Шардаков вернулся пешком, заслужил нагоняй от техника-смотрителя за ледяные надолбы под водосточными трубами и отправился их ликвидировать. Старался себя уговорить, что сделал доброе дело, помог одинокой женщине. Хотя почему одинокой? Просто не одинокая не стала бы прибегать к его дворницкой помощи в подобных обстоятельствах.

Некоторое время голова его была занята этой женщиной. Он никак не мог определить, сколько ей лет, двадцать пять, тридцать пять. И какая бледная кожа, как искусственная. Кроме того, он не мог определить, нравится ему это или нет. Был недоволен собой из-за того, что думает о ней в такой плоскости.

Потом он о ней забыл. К женщинам у него было большое недоверие после известных событий.

– Здравствуйте, рыцарь! – дня через три-четыре после подвига она появилась из подворотни и двинулась к нему, по-прежнему занятому ледяной глыбой под той же водосточной трубой. Что за гадость эти водосточные трубы, днем текут, ночью замерзают!

Она была в длинном белом пальто, белизна кожи производила особенно сильное впечатление, и волосы роскошные по плечам. Но лет никак не меньше сорока.

Шардаков трудовым движением смахнул пот со лба. Выражение лица его говорило: «Чего тебе еще?»

– Поскольку, как известно, наши московские подворотни подметают интеллигентные люди, то колитесь, молодой человек, вы аспирант?

– Студент.

– А курс какой?

– Второй.

– Совсем желторотик, они решат, что я питаюсь детьми. Хотя на вид вы уже такой поживший, бывалый.

– Послушайте, что вам нужно? – Леша мощно вонзил лом в глыбу.

– Чтобы вы сегодня вечером были наготове.

– Зачем?

– Я поведу вас в Дом кино.

– Зачем?

– Должна же я вас как-то отблагодарить за оказанную мне помощь.

Так он познакомился со вторым знаменитым злачным местом в Москве 1970-х.

Для начала Клара, так звали незнакомку, потребовала, чтобы он оделся «максимально естественно». Гордость Шардакова – джинсовый костюм, купленный на заработанные под Ростовом деньги, она решительно отвергла. Зато ей очень понравился изначальный его пиджак с чудовищными отворотами и относящиеся к нему брюки.

– Знаете что, Алексей, вы не могли бы мне оказать и еще одну услугу, раз не отказали в первой.

– Ну.

– Можно я буду называть вас тигроловом.

– Зачем?

– Это же так романтично. Вы как будто только что из тайги, я не удивилась бы, если бы выяснилось, что вас, как Маугли, выкормила чета амурских тигров.

– Я с Итурупа. И вообще, если вам не нравится…

– Мне все нравится, но это, правда, романтично. Молодой писатель, тигролов, еще со следами когтей на коже, врывается в столицу, чтобы…

– Пусть будет тигролов.

Идиотичность замысла мадам Клары была настолько очевидна, что даже не очень его обижала.

Ресторан Дома кино только тем и отличался от ресторана ЦДЛ, что там было значительно больше узнаваемых лиц. Зато тарталетки чуть поменьше, и на горячее полагался антрекот.

Мадам Клара заказала столик на двоих и специально села так, чтобы зал был у нее за спиной, в то время как «тигролов» был у всех на виду. Конечно, возникло человек пять-шесть относительно молодых людей, что подошли «к ручке»: «Кларочка, душка»! Были и подружки, пожелавшие приставить третий стульчик и поболтать.

Леша понимал, что от него требуется одно: брутальность и еще раз брутальность.

– Тигролов? – всплескивали дамочки руками.

– И писатель, – вставляла Клара.

Пила она исключительно водку, Леша потребовал для себя портвейна, в меню оказался только португальский, ну хоть так.

Пару раз дама уходила «попудрить носик», и Шардаков ловил себя на тоскливой мысли: «Что я здесь делаю?» Можно было бы сделать ноги, не будь дама его соседкой. Хотя рассказывала она интересно. У нее словно глаза были на спине, и стоило появиться в зале какому-то новому лицу, она тут же, не дожидаясь вопроса своего кавалера, начинала остроумный и ядовитый рассказ о нем.

Нагрузилась она значительно. Они вышли, расплатившись, с небольшим пакетом, в котором была еще бутылка водки и какие-то пирожки. Такси как намагниченное притягивалось к ее указательному пальцу. Ехать всего ничего, можно было бы пройтись, но ей не желалось.

Она потребовала, чтобы Леша проводил ее до двери квартиры. Тут он впервые почувствовал неладное. К тому же этот пакет с бутылкой.

На прощание он подал ей руку, и это стало роковой ошибкой. Она цепко сжала его грубую ладонь и прошептала.

– Сволочи, никто не вспомнил.

– О чем ты?

– У меня сегодня день рождения, и ни одна собака не вспомнила.

«Так, значит, я подарок», – подумал Шардаков без восторга, вместе с тем жалея именинницу.

Ее звали Ксения, но окликали все, даже некоторые преподаватели, Ксанка, на манер героини из «Неуловимых мстителей», был тогда очень популярен такой фильм. Она и внешне походила на киношную Ксанку: симпатичная, но немного простоватая, не умеющая включить в действие все ей доставшиеся женские чары. Хотя всем было известно, что происходит из чрезвычайно солидной семьи, настолько серьезной, что никто даже толком не мог сказать, чем именно занимается ее отец. Садофьев ее видел несколько раз на своем семинаре, хотя она писала прозу и числилась у Бакланова, а потом у Молоканова, пришедшего ему на смену. Посещение других семинаров поощрялось руководством института, если не шло в ущерб работе на собственном семинаре. Студент должен был питаться из разных источников.

Сергей был убежден, что она приходила послушать Парщикова, который оканчивал пятый курс, вот-вот должен был блеснуть на защите диплома и распрощать свою ярчайшую личность с михайловским семинаром. Но получилось иначе.

В перерыве между лекциями студенты разных курсов болтались в коридоре, покуривая, а то и отправляясь в «Лиру», чтобы пересидеть неинтересного спикера. «Лира» была на том самом месте, где впоследствии образовался первый в Москве Макдоналдс. Иногда шли в кафе-мороженое «Север», что располагалось чуть подальше на улице Горького. Несчастные старосты бегали туда, когда кого-то из студентов требовал к себе кто-нибудь из начальства.

У Садофьева не всегда были деньги, чтобы присоединиться к компании сладкоежек. В тот день он стоял спиной к большому стенду с публикациями студентов и преподавателей института и вглядывался в спину А. И. Герцену, смотревшему на Тверской бульвар.

– Привет, – услышал он.

– Привет.

Перед ним стояла Ксанка. Одета она всегда была в очень дорогое и модное, но без того последнего шика, что обнаруживает настоящую модницу. Она была на курс старше его, поэтому в проявлении внезапного дружелюбия была некоторая странность. Конечно, все тут всех знали, но все же.

Он ждал, что она скажет дальше.

– Неделя польского кино. У меня есть два билета.

В известном смысле Сергей оказался в том же положении, что и Леша, правда, не знал об этом.

– Ты меня приглашаешь?

– Приглашаю.

– Когда?

– Сегодня.

После лекций они отправились в кинотеатр «Москва», где посмотрели ставший потом знаменитым «Ва-банк». Возможно, Сергей перенес часть обаяния фильма на девушку, и она начала ему немного нравиться. В ней больше всего поражало отсутствие всякой игры, все было натурально, просто и честно.

– Я специально приходила на ваш семинар, чтобы тебя послушать, – сказала она после сеанса.

У Садофьева ком подкатил к горлу от неожиданности, он смутился, пробормотал что-то вроде:

– Да уж…

– Ты проводишь меня домой, хотя бы в благодарность за кино?

Сергей задвигал руками, показывая возмущение: «Как ты могла подумать, что не провожу?»

На следующий день она просто и естественно предложила ему:

– А поедем в выходные в Мелихово.

К своему стыду Сергей не знал, что это имение Чехова, и хорошо, что не ляпнул ничего про Шолохова. А то обрушил бы весь свой авторитет.

Встретились в субботу на вокзале. Ксанка была в резиновых сапожках и с рюкзачком, Садофьев не располагал большим обувным парком и экипировался как обычно. Чувства неловкости, которое часто сопровождает такие ситуации поначалу, совсем не было, Ксанка взяла руководство в свои руки, у нее были выписаны все подходящие электрички, станция, до которой надо было добираться. Сергей с трудом настоял на том, чтобы сам оплатил билеты. Сели, поехали. За окном была ранняя весна, уже в той стадии, когда земля освободилась от снега и явила миру всю неприглядную изнанку зимы. Мир был неуютен и нелицеприятен, солнце светило немного лихорадочно, но в обществе пока еще малознакомой девушки Садофьеву было почему-то просто, раскрепощенно.

Они поговорили о Чехове. Когда Сергей обнаружил, что она очень даже в курсе предмета и ничем ему ее не удивить, заговорили о рассказе вообще. Ксанка в институте числилась пишущей именно рассказы. Он осторожно и вежливо поинтересовался, каковы успехи. Она свернула разговор о себе, наверное, из скромности, и перевела почему-то на Акутагаву. «Видимо, она его сейчас читает», – решил он. Хорошо, Акутагаву он тоже любил, особенно рассказ «В чаще». Она тоже любила именно этот рассказ.

Так и ехали по российской голой весне под беседу о былой Японии. Прибыли на станцию.

До дома-музея Чехова ходил автобус, но до его отправления было примерно полчаса. Нашли скамейку неподалеку от станции.

– Давай перекусим.

Дома ей навертели роскошные бутерброды, не кокетливые канапе, а настоящие по полбатона с колбасой, котлетами, солеными огурчиками. Они действительно проголодались, если аж трещало за ушами. «Неплохо», – подумал Садофьев.

– Это кто? Мама, наверное, бутерброды?

– Нет, Кириллыч, – ответила Ксанка, впиваясь в еду.

Сергей немного смутился. Он знал одного Кириллыча, ответственного за базу отдыха, и ему показалось маловероятным, чтобы в обязанности старика входила также еще и подготовка бутербродов для Ксанки. Но переспрашивать не стал.

Пришел автобус. Поехали.

Вот оно, Мелихово.

Не надо забывать, на дворе 1970-е годы, теперь-то там все заросло древесами, а тогда трепетало на легком ветерке собрание жалкой растительности. Отсвечивал прямоугольный пруд. Вот и дом, одноэтажный, с невысоким крыльцом, здание больнички, где доктор Чехов вывешивал флаг во время эпидемии, идите, мол, спасаться. Лечил холеру горячими соляными клизмами. А этот домик с высоким крыльцом специально воздвиг Шехтель для писательских занятий классика. Краем уха от проходящего экскурсовода они услышали, что имение было в 213 десятин и стоило 15 тысяч рублей. Много это или мало? Выгодной была покупка или писатель проторговался.

Дальше все в обратно порядке.

Только расстались не на вокзале, проводил до дому.

– До завтра.

– Да, до завтра.

Не удержался, спросил:

– А кто это Кириллыч?

Она потупилась.

– Дворецкий.

Сережа и Ксения посетили еще несколько мероприятий в режиме сдержанной приязни. Причем каждый раз это были чрезвычайно популярные в Москве выставки и спектакли. Однокурсники Садофьева страшно гордились, если им удавалось попасть на них после нескольких часов в очереди. В Ксюшином исполнении это выглядело просто, почти небрежно и места оказывались не на галерке, а в самом натуральном партере.

После выставки «Москва – Париж» Садофьев решил, что пора ее поцеловать. Хотя бы в знак благодарности.

Кстати, жила Ксюша в доме напротив института, солидном цековском строении, где обитал, страшно сказать, сам Суслов. Сергей попал туда однажды в качестве агитатора по каким-то выборам в паре со Светкой Василенко, своей однокурсницей. Побыли они и в жилище Суслова, и, надо сказать, были поражены спартанскими условиями, в которых обитал серый кардинал отечественной идеологии. Он сам вышел к явившимся агитаторам, с совершенно серьезным видом предъявил свои документы, дожидаясь, пока его найдут в списочной ведомости. Сухо, деловито попрощался. Сергею долго помнился вытертый коврик под ногами. На одно короткое мгновение они оказались на одной волне, и он потом часто приводил этот аргумент при возмущенных беседах своих товарищей о жутких привилегиях партийцев.

Они с Ксенией часто шли к ее дому окружным путем, как везут провинциальных лохов столичные таксисты, чтобы сорвать максимальную плату. Таким образом, получалось, что их роман, если это был роман, разворачивался на глазах всего института, вроде как под контролем общественности. Эти отношения молодого человека и симпатичной девушки были продуктом, имеющим некое государственное значение.

Итак, Садофьев решил: «Сегодня я ее поцелую в конце Тверского бульвара. У памятника Тимирязеву». Тимирязев здесь был ни при чем, но все равно в известном смысле освящал новый этап в отношениях пары.

Они сели на скамейку. Была поздняя весна второго курса.

Поговорили про экзамены. Почему-то Ксанку они довольно сильно волновали. Ей казалось, что будет неудобным, если она произведет не блестящее впечатление на экзаменаторов. Она и так уж была персональной стипендиаткой и собиралась ею оставаться. «Отнюдь не из материальных соображений», – подумал было Сергей. И ошибся. Ксюша гордилась, что у нее есть «свои» деньги.

– Неохота брать у дворецкого? – весело спросил Сергей и испугался, что вторгается на засекреченную территорию.

– Да, – серьезно ответила собеседница.

И в этот момент он почувствовал, что не только должен ее поцеловать, но и имеет некую санкцию с ее стороны.

Поскольку он уже давно примеривался и проигрывал этот эпизод в голове много раз, поцелуй получился не смазанным, а, наоборот, акцентированным. Долгим, сочным. Когда они отлипли друг от друга с осознанием выполненного долга, мимо как раз прошла дама с собачкой. Сергей был благодарен даме за то, что она предоставила ему тему для разговора.

– Тебе нравятся таксы?

– Да, они остроумные.

И она рассказала несколько эпизодов из жизни своих такс, которые проживали где-то на даче.

– Совсем как у Чехова, – ввернул Сергей, намекая, что у их отношений с Ксанкой уже есть какая-то история.

– Пойдем попьем чаю, – вдруг предложила.

– Да где тут на Тверском бульваре можно выпить чаю?

– У нас, – просто сказала она.

Ноги у Садофьева немного ослабли, он даже не отрефлектировал тот момент, что это предложение выглядело как плата за проделанную работу. Поцелуй был выполнен все же старательно и страстно.

Они поднялись по Большой Бронной. В окнах Лита уже зажглись кое-где огни, заметно вечерело. Охрана, насколько помнил Сергей, состояла из бдительных молодых людей, долго возившиеся с его удостоверением личности агитатора. Ждал чего-то подобного и в этот раз, но в обществе Ксанки он, оказывается, пользовался неприкосновенностью.

Что он ожидал увидеть? Было два ориентира, первый задало посещение квартиры Суслова, второй – ассоциации на слово «дворецкий», то есть, коврик и колоннада на входе. Оказалось, ничего особенного. Вытертого коврика не было, вместо него под ногами оказался коврик обыкновенный. На нем стоял невысокий мужчина средних лет в пиджаке с галстуком, и с мягкой улыбкой на губах.

– Здравствуйте, Владимир Кириллович.

– Здравствуйте, Ксения Богдановна.

– Это мой друг Сергей.

– А по отчеству?

У Садофьева перехватило горло от неожиданности и смущения, он с трудом выдавил:

– Можно просто Сергей.

– Как вам будет угодно.

– Владимир Кириллович, я пригласила Сергея на чай.

– Одну минутку, Ксения Богдановна, все будет готово.

– Спасибо. Я сама.

– Как вам будет угодно.

Прошли по мягко освещенному коридору, убранному светлыми деревянными панелями, мимо нескольких закрытых дверей. Поворот налево – кухня. Ну, кухня была, как и положено, громадная. Много разнообразной непонятной техники, но среди нее угадывались и привычные очертания предметов обихода, например, чайник.

– Руки можно помыть…

– Да, да, да.

Выключатель был расположен очень удобно, на уровне чуть выше колена. Ванная комната производила впечатление, как внутренность космического корабля. Во-первых, сама ванна была не привычных очертаний, а что-то вроде капли, а дно ее оснащено четырьмя сливными отверстиями. Три разных крана, да и воздвигнута она на постаменте, к ней, ванне, надо было подниматься по ступенькам.

«Что же это получается, товарищи, главный ум партийной верхушки мается на негодящем коврике, в то время как господа, занимающие положение уж по-всякому пониже его, строят себе в ванной комнате подобные постаменты!»

Вернулся в кухню Садофьев потрясенный, но старался ничем не выдать своего душевного волнения.

– Ты после института проголодался? – уточнила Ксюша.

– Ну, в общем, да.

На огне уже шипела сковородка, так что все равно отступать было некуда.

Быстро и очень умело Ксюша приготовила замечательную яичницу из двух яиц для себя и трех для Сергея, с луком, помидорами и беконом.

– Потрясно, – честно признался гость.

– Да, яичницу с беконом я готовлю хорошо. А еще умею шарлотку, пудинг и рассольник, – перечислила молодая хозяйка. И добавила, что собирается научиться у Владимира Кирилловича еще нескольким блюдам в ближайшее время.

– А где…

– Никого нет. Папа, как всегда, на космодроме, там у них что-то не летает, поэтому он неотрывно там. А мама на даче, медитирует.

– Что? – тогда это слово еще не стало общеупотребимым.

– Йогой занимается.

– А.

– Женька за границей.

– Брат?

– Старшая сестра. Я по ней очень скучаю.

Съели яичницу, попили чая со странным, но очень приятным вкусом.

– Послушаем музыку?

– Ну-у, да-а, – неожиданно для себя, растягивая слова, согласился Сергей.

Они прошли в святая святых, в комнату Ксюши. Здесь царил приятный глазу, одухотворяющий обстановку беспорядок. Очевидно, сюда не было входа Владимиру Кирилловичу. Здесь были в неединственном виде проигрыватели и магнитофоны, висели наушники, наплывом на кровати лежали пластинки. Сергей почувствовал себя почему-то увереннее. Наверное, от вида беспорядка.

– Ты какую музыку любишь?

Садофьев задержался с ответом. Сказать правду, что никакой музыки он особенно не любил и не знал, – стремно. В этой комнате явно царила меломания. Сказать современную? Легко попасть впросак.

– Классическую?

– Да? – Ксения посмотрела на него с удивлением и уважением.

Вообще-то молодежи следовало любить рок, и она его любила, «Агату Кристи», «Алису», «Аквариум». Она их и назвала.

– А, – пошутил Садофьев, – ты любишь всю ту музыку, которая на «А».

Шутка была так себе, но Ксюша весело рассмеялась.

– А я люблю Баха, Бетховена, Брамса – на «Б».

Он подошел к пластиночному развалу и поднял сдвоенный альбом, лежавший сверху.

– Высоцкий!

Ксюша не то, чтобы смутилась, но потупилась.

– Это папа любит.

– С автографом? «Богдану Ильичу…»

– Владимир Семенович пел у них на космодроме.

Во время этого очень содержательного, но не имеющего отношения к делу диалога, Садофьев думал, стоит ли ему переходить к решительным действиям. Дает ли поведение Ксюши ему санкцию на это. Ведь столько уже посмотрено постановок, и к тому же ему стала известна сокровенная тайна отца – Высоцкий. Не сочтет ли она его рохлей. Но, ринувшись в неподготовленную атаку, можно таких дров наломать. Да к тому же здесь этот мажордом. Держиморд. Нет, проявим деликатность, даже стеснительность.

И он не решился. Так разговорами о музыке все и закончилось.

Продолжилась эпоха гуляний. Причем Садофьев заметил, что с Ксанкой что-то происходит. Это было трудно определить словами, скорее всего, у нее внутри шел какой-то напряженный диспут, хотя при этом расположение фигур на доске серьезно не менялось.

Были театры. В частности, знаменитый на Таганке. В связи с ним Сережа сделал открытие, которому очень смеялся, но скрыл причину своего веселья от спутницы, как она ни настаивала. Его душил хохот, но он держался. Дело было в том, что наконец понял, что слова знаменитой песни: «Таганка, все ночи полные огня» относятся не к театру, а к тюрьме.

Хорош бы он был.

Они смотрели там «Принцессу Турандот», после чего Сергей захотел увидеть и классическую постановку в театре Вахтангова. Лишне говорить, что это было организовано. По вечерам, а иногда и днем они наведывались в берлогу Ксюши на Большой Бронной, где его кормили исключительно произведениями Ксюшиного кулинарного искусства. Борщ, творожная запеканка, пельмени… У него оставалось устойчивое впечатление что это какая-то демонстрация, самореклама, потому что на дальнем фоне все время маячила фигура Владимира Кирилловича.

И вот однажды…

Она ему сказала, причем полушепотом, который предполагал какую-то интимность, что сегодня вечером Владимира Кирилловича дома не будет. Он выходной.

– Ладно, – сказал Сергей, – тогда до послезавтра.

Конечно, он догадался, что она имеет в виду, но прикинулся, что не все понимает. Глянув на внезапно подурневшее личико Ксюши, он пожалел о сделанном.

– Не-ет, ты не понял, – сказала она. – Его совсем не будет.

– Ах, совсем…

Забыл сказать, что всю пору ухаживания гаденыш Садофьев крутил беззаботный, как ему казалось, роман с третьекурсницей Иркой Ширковой. Там все было обставлено скромно, как в спектакле Любимова, но отношеньица кое-какие складывались. Сергей приезжал в общагу поздно, третий троллейбус не очень спешил его доставить на место проживания, тормозил у каждого столба. Ирка была независимой, неглупой девчонкой, которая не спешила вешаться на шею красавчику Садофьеву, хотя пару раз и залетала к нему в койку после совместных отмечаний чего-то там. Обычная общажная история, но тут вступил в действие один из самых главных законов общаги: два раза переспал – любовник! Не то чтобы Ирка сильно настаивала на своих призрачных правах, но, с другой стороны, нельзя было отрицать, что нечто вроде таких прав у нее появилось.

Она однажды у него даже спросила:

– А где это ты шляешься вечерами? Только поспать и приходишь.

Потом перестала интересоваться этим вопросом. Узнала. Как, впрочем, и весь институт. Насупилась. Садофьев почувствовал угрозу с ее стороны. И главное – в адрес Ксанки. Это был первый момент, когда он ощутил ответственность за девушку из квартиры с дворецким.

А тут выяснилось, что дворецкого не будет.

Принял душ, переоделся в чистое, поехал.

Против обыкновения, Ксюшка приготовила сразу несколько блюд и достала бутылку вина из огромного шкафа в углу кухни: «Это винотека». «Эх, сюда бы меня с парнями на пару часов, конец бы пришел винотеке», – подумал Садофьев. И тут же ему стало ясно, что винотека эта может со временем стать его собственностью. Такая отчетливая мысль мелькнула и исчезла. Вино оказалось дорогой дрянью, хотя пилось из невероятных фужеров. Сергей все время думал, как бы его не разбить, и все-таки сдвинул локтем и едва поймал.

Ксанка исчезла из кухни. Не было ее довольно долго, Садофьев напрасно прислушивался к звукам квартиры, определить, где она находится в настоящий момент, было невозможно.

Он налил себе кислятины, и в этот момент она появилась – в пеньюаре, с распущенными волосами. Да, совсем упустил главное – волосы у нее были роскошные, вечно заключенные в небольшую башенку на голове.

В глазах у нее стояли слезы.

– Ты сейчас уйдешь, – сказала она, и он почувствовал, что действительно уйти надо. Очень сложен механизм женского устройства, на ходу его не починить. Он встал и отправился в прихожую. Молча надел туфли.

– Извини, – сказала она, открыв дверь.

– Да ничего, – буркнул он.

Дома, то есть в общаге, ждала Ирка. Случайно встретилась в коридоре. Как же, поверил.

Зашла вслед за ним в комнату.

– Скажи, а почему ты там на ночь не остаешься?

Садофьев взял ее за шиворот и прижал голову к груди. Ну что ж, любовница так любовница.

Машкалова забеременела. Вартанов ходил счастливый весь четвертый курс. По правде сказать, он сомневался, где там у нее найдется место для устройства ребеночка, такая она была субтильненькая на вид. Оказалось, только на вид. До этого важнейшего события немолодые уже молодые съездили на родину супруги. Провели там две очаровательных недели. На плантации тестя под Пловдивом. Вартанов с удовольствием работал на винограднике, он быстро обучался и принес немалую пользу хозяйству ближайшего родственника.

Мать Алки поразила Мишу своим внешним видом, дочь была в нее, в Цветану, а Цветана была в бабушку Стефу. Все три женщины удивительно походили друг на друга и любили повспоминать про прабабушку Алки, недавно ушедшую из жизни, судя по всему, по какому-то недоразумению, а не в силу возраста. Все три были сухонькие, подтянутые, работящие, улыбчивые. Какие там еще есть женские достоинства? Про остальных родственников не буду, все равно не запомнить. Ночью Вартанов лежал и смеялся от счастья. Это значит, что и через двадцать пять лет у него будет такая же красавица жена, как Цветана, самому бы не заплыть жиром, не состариться. А риск был. Готовили болгарские женщины так, что Миша стал заметненько раздаваться в бедрах, несмотря на работу на винограднике.

Вартанов на манер Челентано участвовал в топтании винограда, перед этой процедурой жена омывала ему ноги и вытирала белым полотенцем. Молодого вина было сколько угодно, но всякий болгарин считал своей визитной карточкой ракию. И угощал только ею. И вот в конце этого гостевания, смешанного с работой для души, Алка и сообщила ему духоподъемную новость.

Почему так радовался? Дело было, конечно, не в мифическом отцовском автомобиле, обещанном на свадьбе. Тут более тонкий момент. Вартанов все время сомневался в жене. Да, было в этом браке что-то не совсем устойчивое. Начиная с того, как он начался, ведь, говоря откровенно, он вытащил будущую супругу из постели другого мужчины, и все время вился за ней хвост разнообразных, а вернее, однообразных слухов. Одним словом, Вартанов не доверял жене. Очень любил и очень ревновал.

Давала Алка повод? Откровенно говоря, да.

Изменяла Вартанову? Вроде нет, но все время оказывалась в положении, которое могло быть истолковано как сомнительное. То поднимется в гостиничный номер к знакомому за книгой. Ну зачем ей эта книга? А Миша в нервы. То слишком явно любезничает с каким-нибудь хлыщом в баре, так что начинает казаться, словно они давным-давно знакомы, хотя она говорила – только познакомились.

Разница культур.

– Мы – европейцы, а вы – азиаты, – мягко улыбаясь, говорила она. – Улыбаться и вежливо отвечать для нас естественно. Ты ревнуешь меня к моему воспитанию.