Текст книги "Трое неизвестных"

Тоже мне заграница, бушевал внутренне Миша, но вслух, конечно, не высказывал.

Но что характерно, ни одного момента, который можно истолковать однозначно, он так и не застал. Это и радовало, и мучило.

– Что это за воспитание такое, что помешает тебе в знак хорошего расположения сделать минет какому-нибудь обаятельному мерзавцу. Иностранному, конечно же.

И вот беременность. Ну, теперь она остепениться. Вартанов радовался, как будто получил на Алку дополнительные права, надел на нее пояс верности.

Затарившись ракией до подбородка, Миша выехал с женой в Москву.

Михаил Михайлович, узнав, что вскорости станет дедом, так расчувствовался, что решил свое свадебное обещание выполнить немедленно, даже не выясняя, кого именно ждет Алка, мальчика или девочку. Уже через две недели красная шестерка стояла у подъезда дома, в котором будущие родители снимали квартиру.

Машина появилась очень вовремя, прежняя золотая жила истончилась, мало кто теперь хотел получить ксерокс запрещенного произведения, слишком много стало настоящих книг в обороте. Надо было искать новые пути для обеспечения семьи.

Вартанов нашел. Помог ему все тот же приятель Гоша, что заведовал копированием на своей прежней работе.

«Как быть, как снискать хлеб насущный?» – обращался к нему Миша с вопросом.

Гоша отвечал известной фразой: «Надо мыслить».

Стоит сказать, что последним событием на ниве распространения запрещенки явилось событие казусное. В руки Вартанову попало странное, кажется, Северо-Кавказского издательства издание «Идиота». Оно так походило на продукцию, которой снабжал своих однокашников Миша, что невольно увлекся чтением, подгоняя себя подсознательным ощущением, что эта книга получена им всего лишь на ночь, как чаще всего бывало с литературой известного рода.

Он и одолел «Идиота» за ночь, не сомкнув глаз и пребывая в странном, просветляющем возбуждении.

Это был момент истины.

«Не заняться ли литературой? – спросил себя Вартанов. – Какая же это мощная вещь! Какие ослепительные пути открываются на этой дорожке!» Однако долго не продержался на этой мысли. Насущные заботы дня пришли на смену юношеским грезам.

Вартанов решил заняться иконами.

Друг Гоша был родом из Калининской губернии, где до сих пор проживала его родная бабушка, и он утверждал, что все хаты там забиты старинными и даже очень старинными иконами.

– Берем двадцать палок сухой колбасы – и на деревню к бабушке.

– А где мы будем их сбывать, кому? – усомнился Миша.

О моральной стороне такой экспедиции вопрос не стоял. Вкусовые пристрастия верующих бабулек только и брались в расчет. Положит она на язык ломтик такой колбаски, и мир осветится для нее новым знанием.

Чтобы провести разведку на местности, решили выбрать родную деревеньку Гоши. По правде, надо сказать, что Вартанов в основном обеспечивал автотранспорт и услуги грузчика, основную подрывную работу вел Гоша.

Бабка Серафима, которую бойко начал окучивать внучок, на уговоры не поддалась и даже назвала нехристем. И сказала, чтобы назавтра его с приятелем не было у нее в хате с их погаными подходцами.

Но слушок пошел по деревне.

И на рассвете второго дня нарисовалась в воротах бабкиного дома соседка Маланья. За две палки сухой колбасы она притащила две пыльные деревянные доски с загадочной мазней, вынутые с чердака.

Гоша с Мишей были искусствоведы еще те. Больше всего им понравился серебряный вроде оклад на одной из икон. Решили не кочевряжиться. Взяли рухлядь. Явилась и еще пара бабулек, тоже с хламом. Гоша пошел по деревне с рюкзаком сухой колбасы. Результат был не больно вдохновляющий, но кое-что в колбасные сети попало.

Бабка Серафима на самом деле их выгнала ближе к обеду, правда, накормив обедом.

Первый блин получился скорее комом, но, сказать по правде, они свою колбаску полностью отбили.

– Да, – прокомментировал Вартанов. – Как государство богатеет и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет.

– Что-что?

– Ты оказался прав, деньги особо никто ведь не брал. Бартер нас выручил.

Машкалова, несмотря на свои невыдающиеся стати, переносила беременность хорошо. Довольно долго скрывали от Михал Михалыча, что будет девчонка, не хотели расстраивать. Разрешилась Алка легко, без всяких там кесаревых сечений. Счастливый дед в качестве сатисфакции потребовал, чтобы ему доверили выбор имени. Он выбрал – Арина. Странная, но отцовская воля.

Машкалова хихикала: «Это в честь няни Пушкина?»

Была, оказывается, в роду Вартановых семейночтимая святая лет сто назад, Михаил Михалыч выразил надежду, что новая носительница этого славного имени превзойдет ее достоинствами.

Прикрепилось уменьшительное Ариша.

Жизнь Садофьева наладилась. В том смысле, что Ксанка решилась переступить заветную черту. Кириллыч был отправлен в отпуск, и на ложе, освобожденном от пластинок, состоялось известное действо.

Ирка Ширкова была с тихим скандалом отставлена.

Через неделю тесных отношений, которые, правда, немного смущали Сергея своей церемонностью и однообразием, было объявлено, что они едут знакомиться с родителями.

Садофьев опять испытал чувство, похожее на смущение. Решение было доведено до него в мягкой, но довольно ультимативной форме. Вопрос о том, хочет ли он знакомиться, вообще не стоял. Ловя на себе, как ему казалось, насмешливые взгляды Владимира Кирилловича, Садофьев пытался через ироническую щель выскользнуть из ситуации.

– Мы что, на космодром поедем?

– Нет, почему, на дачу. Папе неудобно приезжать сюда.

Сергей замахал руками, он ни в малейшей степени не собирался нарушать рабочий график государственного человека.

Однако до знакомства с великим конструктором ему предстояло пройти еще через одно испытание. Началось все с того, что Кочережкина вызвала его к себе в кабинет, где никого, кроме нее, не было. Хотя в учебной части все время кто-то крутился в обычное время. Вызвала и с некоторым удивлением, как показалось Садофьеву, вручила ему номер телефона.

– Что это?

– Позвони. И не откладывай.

На том конце провода Сергея ждал довольно неприятный, хотя и корректный голос. Он попросил его явиться к гостинице «Москва» в таком-то часу.

Сказать, что Садофьев разволновался, значит, сказать недостаточно. Тогдашний Лит просто стоял на разговорах о КГБ, все вычисляли стукачей, подозрение по очереди падало буквально на каждого, каждый хоть на секунду становился сомнителен в волнах общественного мнения. Этот слишком народен и прямолинеен, тот, наоборот, кажется тонким и интеллигентным, этот парень – душа нараспашку, а вон тот скрытен как-то совсем нехорошо. Кто-то сорит деньгами, другой скуп как рыцарь.

И, наконец, главное определение: еврей – не еврей. Причем, если еврей – это одновременно было и подозрение, и отмазка. Был один неприятный и ничтожный одновременно типчик, который сам утверждал, что состоит на службе в органах. Некто Черпаков. Почему-то ему никто не верил. Считали, что тянет одеяло на себя, чтобы придать себе значительности.

Садофьев проходил по нескольким пунктам в подозреваемые, но никогда не попадал в эпицентр всеобщих подозрений. Так, между прочим, иногда.

Было понятно, в связи с чем. Точно не из-за его литературной деятельности, которая, кстати, почти совершенно замерла. Возможно, участие в культуртрегерской работе Вартанова. Но она перестала быть актуальной уже год как.

Конечно – Ксанка!

Будут отговаривать, предупреждать, настраивать соответствующим образом.

Одно для себя решил прочно: «Стукачом не буду! Ни за что!»

Кому можно рассказать об этом событии. Настоящий друг, это такой друг, с которым можно поделиться всем, даже вызовом в КГБ.

Прыснул от неожиданности, хотя в общем-то ему было не до смеха.

Решил, что, если станут угрожать, мол, откажись от Ксанки, отступись, он после долгих колебаний, соответствующим образом обставленных, все-таки подчинится.

Прости, Ксюша, но дело зашло слишком далеко.

И вот он стоит посреди холла гостиницы «Москва», высматривая среди снующих туда-сюда гостей агента. Как всегда, тот подходит незаметно, сзади.

– Вы Садофьев?!

Сергей мычит что-то, подтверждая личность.

– Пойдемте.

Они ныряют в коридор, до того Садофьевым незамеченный, и заходят в обыкновенный гостиничный номер.

– Садись.

«Это хорошо, что на “ты”», – думает Садофьев почему-то.

Агент указывает на стул, стоящий посреди комнаты, сам устраивается за обшарпанным столом. Вид у него, как и пишут в шпионских книгах, незапоминающийся, мятый костюм, набрякшие веки – видимо, много работы. Неужели все женятся на дочерях государственных конструкторов?

– Понимаешь, зачем я тебя вызвал.

– Нет.

– Не ври. Ты соблазнил дочь Богдана Ильича!

Садофьев опускает голову.

– Ладно, сделанного не вернешь, только теперь я жду от тебя государственного отношения.

Садофьев посмотрел на него с любопытством. Спина и ладони вспотели, хотя сильного волнения он не чувствовал.

Агент порылся в бумажках на столе.

– Литературный институт?

– Да, – пискнул Сергей.

И дальше последовала короткая, но внушительная лекция про военную угрозу Запада, про то, какое большое дело делает Богдан Ильич, работая над своим истребителем. Особенно после того, как этот скот Беленко угнал МИГ-25 в Японию.

– Понял?

– Да.

Им действительно, когда он еще служил, доводили об этом прискорбном инциденте, и факт предательства он, безусловно, осуждал.

– Я не знаю, как они будут действовать, могут подъехать на кривой козе, позвать в сомнительную компанию с иностранцами, а может, даже и без иностранцев и там уж… Может твой приятель завести речь о Богдане Ильиче, так ты что?

– Что?

– Дай нам знать.

Садофьев бурно и жарко вспотел. Вот оно – вербовка!

– Что ты молчишь?

– Я сексотом не буду.

– Да кто тебя возьмет? Но свой долг ты выполнить обязан!

– Долг да, но…

– Вот и все.

В следующие несколько дней Сергея мучал вопрос: «Так он стукач или нет?» Доходило до того, что ему трудно было смотреть в глаза товарищам по учебе. Как лихо, профессионально его развел этот комитетчик с лицом непроспавшегося алкаша! Когда Ксанка сообщила ему, что субботу они едут на Пахру – именно там была дача родителей – на лице его отразилось страдание. Ему казалось, что до того момента, когда он лично узнает Богдана Ильича, вес его прегрешения как бы условен.

– Что с тобой, Сережа?

– Нет, ничего.

– Ты не хочешь ехать?

– Нет, нет хочу.

На самом деле он собирался осторожненько поговорить с Ксанкой о том, чтобы отложить событие, немножко снизить темп продвижение к ЗАГСу, но своим вопросом она застала его врасплох, и он вчистую проиграл партию, которая и объявлена-то не была. Он побледнел.

– Да, нет, тебе совсем плохо, я позвоню маме.

«Да, да, да, позвони, отложи», – хотелось ему кричать, но он, проявляя нечеловеческую силу, продолжал убеждать Ксению.

– Нет, ни в коем случае. Завтра мы едем!

«Зачем я это говорю?»

– Зачем ты себя мучаешь?

– Я себя не мучаю, мне хорошо.

В знак высочайшего расположения Сергей был в этот вечер оставлен ночевать на Большой Бронной. Утром Владимир Кириллович кивнул ему как родному. А ведь это он, с…, доложил куда следует о том, что белокурый юноша охотится за дочерью авиаконструктора. Не сама же Ксюшка донесла. Хотя кто их знает, нравы в их авиаконструкторском сообществе. Государственная тайна хранится за таким высоким забором… Он решил не продолжать эту мысль.

Подали машину. Сергей и Ксюша устроились на заднем сиденье и взялись за руки.

Хотя, если разобраться, это ведь удобно, даже такси не надо ловить.

Всю дорогу Ксюша рассказывала жениху («Теперь уже жениху», – обреченно думал Садофьев) содержание «Волшебной горы». Особенно ей нравился один момент в книге. В зале для приема пищи Ганс Касторп сидел спиной к входной двери, а все время кто-то, входя, раздражающе хлопал ею. Будучи воспитанным человеком, Ганс не успевал обернуться и посмотреть, кто это. И вот его роман с Клавдией Шоша распустился пышным цветом, одновременно Ганса пересадили так, что он лицом сидел к двери. Он следит влюбленным взором за тем, как по галерее, опоясывающей зал, она идет к входу. И когда его влюбленный трепет достигает предела, она входит в обеденный зал и… оглушительно хлопает злосчастной дверью.

Приехали!

Сергей даже немного удивился, что никто не открывает перед ним дверь, как перед августейшей особой. Пришлось выбираться самому.

Дача не потрясала воображение. Всего лишь двухэтажная. Зато, конечно, растительность породистая, ели высоченные, пихты, никаких следов огородничества. Втайне Садофьев боялся, что его заставят горбатиться на участке, как Вартанова в Болгарии.

Ангелина Ивановна встретила их на крылечке, и сразу стала ясна как день. В окружении своих собачек. Их было штук пять или восемь, две на руках, остальные радостно вились вокруг. Странные, коротколапые, в густой рыжей шерсти. «Корги – так называется эта порода, – объяснила ему позднее Ксанка. – Любимая порода английской королевы».

– Ничего себе.

– На самом деле они пастушеские. Чтобы коровы, лягаясь, не задевали их, они такие коротколапые.

– Здравствуйте, дорогие, здравствуйте! – улыбка у Ангелины Ивановны была чудесная, и вообще она производила впечатление доброй старушки. – Богдан Ильич наверху, работает. Он всегда работает, сейчас спустится.

Прошли внутрь. Там сразу же бросались в глаза кабанья голова и оленьи рога – охотничьи трофеи.

– Это Богдан Ильич добыл вместе с Егором Кузмичем, – пояснила Ангелина Ивановна, выпуская любимую собачку на паркет.