Текст книги "Кто хочет стать президентом?"
Автор книги: Михаил Попов
Жанр: Политические детективы, Детективы
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава девятнадцатая
Почтительная дочь
Москва, аэропорт Домодедово
Нина села на заднее сиденье машины и отвернулась к окну. Настроение у нее было паршивое. Ее миссия в Калинове и, беря шире, при Винглинском провалилась. А ведь сколько было прекраснодушных предвкушений, какие красивые намерения! Был момент, когда начало казаться: что-то получается. Маленький человек-женщина зажил с нарастающим ощущением, что приносит большую пользу обществу. И все – черту под хвост. Жизнь взяла грубой рукой за обмотанный вокруг птичьей шеи шарф и приложила тонким остроносым личиком об огромный грубый стол реальности.
За окном крутился, искрясь в проносящихся мимо облаках фонарного света, мелкий сухой легкомысленный снежок. У человека, настроенного не так мрачно, невольно возникла бы искрящаяся праздничность на сердце, но Нина была не готова к метеорологическим подаркам холодной московской земли. Ей бы больше подошел буран или другая какая-нибудь погодная гадость.
Капустин понимал ее состояние. Он сидел рядом и не спешил начинать разговор, хотя именно для этого разговора прибыл лично встречать дочь кандидата в аэропорт. Нина понимала, что разговор предстоит, и представляла всю степень его неприятности. Можно сказать, она даже боялась его, потому что так и не смогла соорудить убедительную версию истории с временным исчезновением из поля зрения в день испытания аппарата «чистой силы». Так уж она была устроена – вдохновение покидало ее, когда от него требовалось созидание вранья.
Что она скажет, когда Кирилл напрямую спросит: а что же там произошло? Сказать правду она не могла. Отлично представляя себе характер своего уже бывшего шефа и его возможности, она понимала, насколько несладко придется голубоглазому молодому человеку в камуфляжной форме, что руководил ее похищением. Хотя расстались они, можно сказать, не по-хорошему, у нее сохранилось к нему неоднозначное чувство. То есть к злости и идейному раздражению примешивалось немного приязни, что ли. В нем она разглядела какую-то человеческую неоднозначность – даже сквозь весь этот выставленный всеми щитами вперед военно-державный патриотизм. Кроме того, она не могла не сознавать, что в данном случае патриотизм был по крайней мере искренен, связан с чем-то важным в душе, несмотря на отвратительный привкус спецслужбизма, который в этой личности ощущался. Потом, в нем было нечто подлинно мужское, способность к поступкам – взял и отпустил похищенную пресс-фифу. Мало ли куда она могла побежать с жалобами! Самым трогательным в этой истории был элемент хорошей русской нелепости: пойти на смертельное дело, на тягчайшее уголовное преступление, чтобы потом кончить все разговором по душам.
Нет, хватит с нее предательств.
Винглинского она, пусть и совершенно невольно, продала. Надо уметь останавливаться и на очень скользкой дорожке.
Но с другой стороны, что отвечать Кириллу?
Вообще-то между ними давным-давно сложилось определенно товарищеское взаимопонимание, хотя Капустин был ровесник отцу. Объединяло их именно отношение к Андрею Андреевичу. В чем-то одинаковое. Они оба работали на него – можно сказать, посвятили себя ему, заведомо стали по отношению к нему в положение подчиненное. При этом оба видели в нем как бы большого ребенка и чувствовали себя в положении таких вот умных нянек при непутевом инфанте вполне комфортно. По крайней мере так смотрела на вещи Нина и была благодарна за это начальнику службы безопасности. Отсюда в общении между ними и возникала товарищеская доверительность и простота. Нина и Кирилл, Кирилл и Нина. Теперь же она почувствовала, что не сможет называть этого хорошего человека, сидящего рядом, не по отчеству. Она проштрафилась, и от этого он приобрел некоторую власть над нею.
Ну, хватит, решил Капустин. Он прекрасно был осведомлен о запутанной истории с видеозаписью лапузинского опыта на окраине Калинова. Ему, конечно, хотелось бы услышать версию дочери кандидата, но он знал, что заговаривать об этом нельзя. Этот прокол Нинули выгоднее положить в банк дочерней вины, пусть нарастают проценты тревожного ожидания. Аргументы со счета надо будет снять в самый подходящий момент.
– Когда людям не о чем говорить, они начинают петь, – сказал Капустин, глядя в свое окно.
– Что?
– Давай хоть споем, а?
Девушка закашлялась. Капустин понял, что немного перегнул палку, и заговорил обычным товарищеским голосом:
– Послушай, Нин, у меня к тебе разговор.
«Как будто я не знала», – досадливо подумала она, не отворачиваясь от зрелища несущегося за окном снегопада.
Капустин опустил нажатием кнопки стеклянную перегородку между задним сиденьем и водителем.
– У нас ведь тут образовались кое-какие новости.
В груди у Нины радостно екнуло. «У нас» – значит, дело пойдет о здешних делах, а не о ее калиновских.
– Какие новости? – спросила она все же с осторожностью: вдруг Кирилл скажет, что им известно о похищении?
– Даже не знаю, как квалифицировать. То ли хорошие, то ли плохие. В общем, важные.
– Ладно уж, излагай.
– Андрей Андреевич решил баллотироваться.
Нине вот это именно очень нравилось: что Кирилл даже за глаза называет отца по имени-отчеству, не уставая каждый раз подчеркивать дистанцию, разделяющую их. Но благодарность была смыта волной удивления. Нина отвлеклась от снегопада и, повернувшись к Кириллу, переспросила:
– Баллотироваться?
– Да. Андрей Андреевич Голодин будет претендовать на то, чтобы стать президентом России.
Нина и раньше слышала разговоры о такой возможности – телетреп, газетная болтовня. Все это кончалось издевательским комментарием, что «мистер процент» гарантированно не выйдет за пределы этого самого процента, так что пусть пробует. Ей было неприятно, но она сумела выработать в себе душевный антипод по отношению к этим клеветам. Она даже предвкушала, с какого высока будет смотреть на толпу наемных злопыхателей, когда предвыборная кампания начнется, а фамилии Голодина в списке претендентов не окажется.
А тут – вот!
Она не знала, как отнестись к сообщению.
Надо было менять всю конфигурацию сложившихся представлений. Папа был в свое время вице-премьером. Очень либеральным – хотел для страны экономического процветания. Был сожран бандой примитивных безыдейных рвачей, толкущихся вокруг трона, гордо удалился от дел, не отвечая на злобные плевки в свой адрес. Выбрался из политической канализации. Начал отмываться. А теперь обратно?
Но если он так решил, может быть, так надо?
– Я не знаю, что сказать.
– Понимаю. Но, согласись, по крайней мере одно мы обязательно должны сказать хотя бы друг другу.
– Что ты имеешь в виду?
Капустин пожевал тонкими губами и посмотрел на снегопад в своем окне.
– Что мы – именно мы двое – не оставим Андрея Андреевича без поддержки. Что бы вокруг ни творилось.
Нина поглядела в его сторону, он все еще сидел отвернувшись. Выражение лица только угадывалось по отражению в стекле, и выражение это было неопределенным.
– Ты предлагаешь мне работу в предвыборном штабе? Капустин резко обернулся.
– Нет, нет, я думаю, тебе не следует влезать в эту грязную политкухню.
– Да что вы, право, все бубните – «грязная, грязная»! Грязь приносят с собой конкретные грязные люди. Если готовить еду чистыми руками не из гнилых продуктов, то…
– Нет, Нина, слова твои прекрасны, но с практикой не согласуются. Лично я против того, чтобы ты окуналась с головой в работу предвыборной команды.
– Тогда, извини, как понять твои слова насчет «не оставим Андрея Андреевича»?
– Я от них не отказываюсь. Ты можешь помочь отцу. Очень конкретно, но формально не переходя к нему на работу.
Нина ослабила узел шарфа на шее. Ей стало немного жарко. Депрессивное состояние улетучилось, в глазах зажглись огоньки живого интереса.
– Говори, что ты для меня приготовил.
– Дело не очень приятное, насколько я могу представить.
– Кто-то должен делать и неприятную работу. Я не сказала – «грязную».
Капустин усмехнулся, взял тоненькую лапку Нины и пожал своей широкой, сухой, умной рукой.
– Тебе придется встретиться с Аллой Михайловной.
– С мамой? А с ней-то зачем?
Супруги Голодины давно жили врозь, их интересы разошлись еще до того, как расстались их кровати. Алла Михайловна профессорствовала в одном из частных московских университетов, плела ученые статьи с такой же сноровкой, как другие женщины вяжут носки, и не так давно получила даже степень кандидата богословия. Стиль поведения по жизни – мирское монашество. Нина понимала, что это как бы в укор гедонистическому обжорству жизнью, исповедуемому отцом. Чем дальше Алла Михайловна продвигалась по лестнице воздержания и самосовершенствования, тем с более высокого уровня она посылала стрелы немых укоризн в адрес Андрея Андреевича. Конечно, это была какая-то извращенная форма привязанности. Лучше б нашла себе мужа или хотя бы меняла мужиков – так считала даже сама Нина.
– Поняла, поняла, можешь не продолжать. У кандидата в президенты должна быть образцовая семья.
– Тебе даже ничего не надо объяснять.
– Ты хочешь, чтобы я с нею поговорила?
– Так надо для дела.
– Много, наверное, еще будет неприятных дел, объясняемых необходимостью для ДЕЛА.
Капустин кивнул.
– Вот поэтому я и не хочу, чтобы ты напрямую впрягалась в работу.
– Ну, насчет мамы ты можешь быть спокоен. Она не такой человек. Не станет она гадить отцу. И не потому, что проникнется осознанием важности политического момента, а потому, что в принципе не способна гадить людям.
– Я с тобой согласен, Нинуль. Ты знаешь мое отношение к Алле, я бы сам мог за нее поручиться и положиться на ее порядочность в любом деле, но только в том, которое касалось бы лично меня. А тут слишком высокие ставки, говоря суконным языком игры. Я обязан обеспечить безопасность Андрея Андреевича на всех направлениях и от всех опасностей и буду это делать.
– Понимаю, понимаю, но что конкретно ты вкладываешь в эти слова?
– Тебе надо поговорить с Аллой Михайловной.
– Это я уже слышала.
– Мы не собираемся делать из нее Хилари Клинтон.
– И не получилось бы.
– И не надо. Одним хорошим человеком останется больше. Но дело в том, что Алле придется все же чуть-чуть подыграть Андрею Андреевичу.
– Что ты под этим подразумеваешь?
– Сущую ерунду. Пару раз появиться перед телекамерами с отрепетированной улыбкой на лице. Скажем, на предвыборном участке в день голосования. Кандидат такой-то с супругой подходят к урне и опускают бюллетени. Всего несколько раз. У электората, извини за лексику, должно сложиться впечатление, что Андрей Андреевич Голодин…
– Нормальный человек, имеющий полноценную семью. Но это же ложь, Кирилл. Ведь нет никакой полноценной семьи.
Капустин внимательно-внимательно поглядел в глаза спутнице. Не сказал ничего, но так получилось, что Нина вдруг вспомнила свое состояние в начале их разговора, вспомнила Калинов, съемку, свое паническое ожидание ядовитых Кирилловых вопросов, и поняла, что с матерью говорить придется. И говорить не о двух-трех появлениях с мужем на публике, а именно о поведении а-ля миссис Клинтон. Журналюги так и так ведь все раскопают. Мама, конечно, человек порядочный, до сих пор отца, кажется, любит, но все же трудно сказать, на какие жертвы она ради него готова.
– Хорошо, хорошо, Кирюша, я поговорю с мамой. Ничего не обещаю в смысле конкретного результата, но напрягусь.
– В конце концов, Нинуль, это ведь все ради него. Своей корысти мы с тобой не преследуем.
«Как все интересно поворачивается, если уметь правильно повернуть», – подумала Нина, опять отворачиваясь к картине снегопада.
Глава двадцатая
Есть ли жизнь на Марсе?
г. Калинов
Примерно через неделю после случая с двумя американками Варвара Борисовна Дерябкина, ничего не слыхавшая о жутких событиях на железной дороге, сидела на своем рабочем месте и работала. Варвара Борисовна была пожилая полная некрасивая женщина с собранными в пучок на затылке пегими волосами и в тяжелых мутноватых очках, одетая в коричневое, еще кримпленовое платье. По виду обычная пенсионерка, а на самом деле – одна из представительниц художественной элиты Калинова. Член союза писателей СССР, руководитель литературной студии «Каменный цветок» и главный редактор альманаха «Калиновские самоцветы». В прежние времена она писала повести о пионерах – любителях родной южноуральской природы – и время от времени публиковала их в «Костре» и «Пионере». Пользовалась уважением местного партийного начальства, являлась непременным участником всех городских торжеств, любила походы по школам с затеванием задушевных бесед о смысле советской жизни с учащимися средних и старших классов. Своих детей у нее не было, а стало быть, не было и внуков, так что с крушением прежнего строя жизни она утратила и круг привычного общения. Но духовно выстояла, нашла себя в новых условиях. От прежних властей ей досталась однокомнатная квартира в панельной пятиэтажке, «Москвич-407» универсал и комната в районной библиотеке, где и базировались вышеназванные «Каменный цветок» и «Калиновские самоцветы».
Студия и альманах очень не походили в своей работе друг на друга. Студия собиралась регулярно каждую среду, порой приходило до двадцати человек – пишущих и интересующихся литературой. Здесь проводились и обсуждения конкретных, только что сочиненных текстов, и дискуссии на общие, как правило, расплывчатые темы. Альманах же постоянно пребывал в состоянии при смерти.
Имелись в наличии всего два полноценных выпуска да верстка третьего, набранная еще четыре года назад и покорно вылеживавшаяся в ящике стола руководительницы в ожидании лучших времен. Идея альманаха питалась такой эфемерной пищей, как финансовые обещания городского руководства. Однако калиновские самодеятельные литераторы были благодарны мэру Гнатову даже за то, что он не отказывался регулярно эти обещания выдавать.
В преддверии выборной кампании упования и чаяния пишущих калиновцев усилились. Все были в большей или меньшей степени уверены, что борющиеся за местный трон политики непременно захотят использовать такой мощный информационно-творческий тандем, как студия и альманах. Ждали чего-то напоминающего золотой дождь. Василий Саввич Гнатов зашел на одно из собраний студийцев, посидел минут десять, очень хвалил «работу и усердие» собравшихся, сказал, что из одного чувства калиновского патриотизма должен поддержать деятелей местной культуры. «Куда же мы без культуры, друзья-товарищи? Мы же останемся без нее безкультурными». И ушел, оставив после себя у присутствующих состояние, близкое к общему ликованию.
Надо сказать, что Варвара Борисовна была хоть и самым заслуженным, но не единственным профессиональным литератором района. Имелись еще два. Два поэта. Один – дикий авангардист, другой – лютый националист. Члены разных союзов российских писателей, одинаково, впрочем, презиравшие «богадельню» Дерябкиной. Оба они также собирались подкормиться на предвыборной ниве.
Авангардист Тальберг дневал и ночевал в окружении Ивана Михайловича Тимченко, директора местного отделения Сбербанка, кандидата в мэры Калинова от партии олигарха. Иван Михайлович, вызволенный пару лет назад Винглинским из какой-то неприятной финансовой загогулины, был предан избавителю телом и душой. Тальберг считал, что либерально мыслящие финансисты должны любить поэзию без рифм и знаков препинания, хотя это в общем-то никем и не доказано. Тальберг делал свои сочинения все более малопонятными, надеясь, что когда-нибудь его оценят и одарят. Пока же его лишь подкармливали – на всякий случай.
Бард-националист Божко подвизался совсем в других кругах. Его чаще можно было заметить на сходках местной братвы, где он создавал «атмосферу» своим хрипатым шансоном. Популярность у него в этих кругах была твердая, но он тосковал от мизерности местных масштабов и не уставал мечтать о том, как из калиновских саун и ресторанов вынесет правду жизни здешних пацанов на широкую российскую сцену. Ему множество раз обещали «прямо завтра» дать денег на запись персонального диска, но все кончалось «сегодня» текилой и девками.
И вот посреди этого переплетения интриг и борьбы самолюбий, тайной и явной, сидела Варвара Борисовна Дерябкина и в десятый раз редактировала верстку третьего номера альманаха «Калиновские самоцветы». Ведь некоторые тексты устаревали морально из-за постоянных изменений в районной и общероссийской жизни. Поступали новые сочинения, настолько актуальные, что было бы преступлением оставить их вне готовящегося выпуска. Некоторые авторы умирали, и тут же вместе с ними умирали их стихи. Но, к счастью, подчиняясь требованиям диалектики, врывалось в литературу племя новое, с горящими жадными глазами. Как было не дать ему место под солнцем?! Варвара Борисовна самозабвенно полировала тело любимого детища, подозревая, что альманах этот может оказаться ее последним высказыванием в лицо обезумевшему миру.
И вдруг она услышала хруст снега за окном.
Варвара Борисовна замерла.
Она никого не ждала сегодня, в четверг, да еще в столь поздний час.
И это не могли быть запоздалые посетители библиотеки, потому что час действительно был поздний.
Здание библиотеки одноэтажно стояло в глубине небольшого, но довольно дремучего городского парка, от ворот которого вела к нему тропка – узенькая, как всякая дорога, ведущая к истинному знанию и творческому озарению.
Шаги приближались.
У студии был отдельный вход. Варвара Борисовна слышала, что шаги, во-первых, не одиночные, во-вторых, какие-то неуверенные, как будто явившиеся не знают, что вход не с фронта, а с торца здания. В другое время хозяйка студии осталась бы абсолютно спокойна, но сейчас, когда все так взвинчены и раздражены… она придвинула к себе телефонный аппарат и спрятала рукопись альманаха в ящик стола. И закрыла ящик на ключ.
Шаги замерли за дверью.
Там мог быть кто угодно. И пьяный Божко с приятелем, явившийся, чтобы отвратительно наскандалить. И какой-нибудь стыдливый скрытный стихотворец, слишком юный или слишком пожилой и потому не желающий, чтобы его видели входящим сюда.
Дверь отворилась.
Вошли, неестественно дружелюбно улыбаясь, две девушки в ярких куртках. Одна коротко стриженная, вторая с копной рыжих волос. Даже в помещении, освещенном всего лишь одной настольной лампой, они умудрялись выглядеть довольно живописно. Коротко стриженная сказала:
– Здравствуйте. Рыжая сказала:
– Хай.
– Что вам, девушки? – спокойно, с полным ощущением своих особых литературных полномочий спросила Варвара Борисовна.
– Меня зовут Лайма, а это – Джо. Руководитель студии Дерябкина почувствовала легкий приступ дурноты.
– Что вам, девушки? – повторила она.
Коротко подстриженная быстро огляделась, как бы решая, стоит ли вообще здесь о чем-нибудь заводить речь. Обстановка была, конечно, сиротская. К столу Варвары Борисовны перпендикулярно был приставлен еще один стол, а к нему три стула. Тут в узком кругу заседал актив студии в дни подготовки широких дискуссий. Вдоль стен тянулись два ряда деревянных кресел с поднимающимися сиденьями – остатки сгоревшего давным-давно летнего кинотеатра «Орион». На них в основном и находили себе места студийцы и гости заседаний-дискуссий. Одну из стен занимала огромная карта Советского Союза, на другой висел портрет Путина рядом с портретом Пушкина. За спиной у Варвары Борисовны громоздилось целое монисто из вымпелов и дипломов, заслуженных как самой руководительницей, так и руководимой ею организацией.
Осмотрев все это быстро, но не бегло, коротко стриженная иностранка (Варвара Борисовна уже поняла это) сказала с непонятным воодушевлением:
– Мы к вам.
– А вы откуда?
– Из Америки.
– А кто вы?
– Американки. Я – Лайма, она – Джо.
«Ну что ж, – сказала себе Варвара Борисовна, – надо суметь пережить и это». Следовало задать какой-то вопрос: чувствовалось, что правила вежливости этого требуют.
– Вы у нас проездом?
– Поездом, конечно, да. Правда, была драка, но мужики сволочи, вам же не знать ли.
Варвара Борисовна так и не поняла, проезжают ли американки через Калинов или прибыли конкретно в него, но почему-то решила, что не это в данный момент существенно. И сказала:
– Понятно.
– Вот и хорошо, – обрадовалась активная американка, – значит, договоримся.
Варвара Борисовна покосилась на телефон, но преодолела искушение. Да что это, в самом деле, за низкопоклонство наоборот?! Почему появление иностранок, может быть, ничего из себя и не представляющих, приводит в постыдный трепет ее, довольно заслуженную гражданку своего отечества. Мы открыты для общения и сейчас дадим это почувствовать нашим гостьям.
– Здесь литературная студия.
– Вау.
– Не вау, а «Каменный цветок».
– Каменный цветок? – переспросила Лайма. – Красиво.
Лесть обезоруживает, особенно лесть из уст иностранца. Варвара Борисовна невольно смягчилась. Даже попыталась пошутить:
– Вы приехали к нам за литературной консультацией? Лайма закатила глаза:
– Русская литература великая. Один Толстой какой. Глаза Варвары Борисовны Дерябкиной повлажнели: когда иноземец превозносит Толстого или Достоевского, современному русскому литератору кажется, что и ему самому чуть-чуть перепадает. Лайма явно отсканировала этот момент в настроении хозяйки полутемной норы, заваленной бумагами.
– У нас вот к вам какой предлог.
И Варвара Борисовна, не моргнув глазом, выслушала из уст Лаймы совершенно фантастическую историю. Оказывается, в появлении двух этих экстравагантных молодых особ здесь, в снегах Южного Урала, не было ничего особенного. Девушки работают в большом бостонском издательстве «Паноптикум» (Лайма) и в благотворительной организации «Идеи без границ» (Рыжая). Они представляют собой мини-группу одной относительно новой программы, осуществляемой совместными силами этих «подозрительных лавочек», как подумала про себя все еще находящаяся в лапах предубежденности пожилая писательница.
– Вы должны были смотреть в Интернет, – энергично настаивала Лайма.
«Я сама знаю, куда мне смотреть», – подумала Варвара Борисовна, но слушала все внимательнее.
– Сущность программы заключается в том, чтобы дать выход – «мировое измерение» – самым новым, самым «ненормальным» (безумным, поправила про себя Варвара Борисовна) идеям. Издательство «Паноптикум» старается не работать со слишком традиционными жанрами литературной фантастики – сайенс-фикшн, фолкфэнтези, толкиенистика… Как показывает американский, британский и австралийский опыт, ростки указанных новых идей пробиваются прежде всего в провинции, «в медвежьих углах, правильно?» А в России, как известно, самые медвежьи углы из всех возможных. У программы, представляемой американскими гостьями, две цели: собрать урожай и дать толчок.
– Да-да, мы будем платить.
Имелось в виду, что, по предъявлении идеи, уже доведенной до состояния удобоваримой рукописи, они заплатят вполне реальные деньги и даже выдадут что-то вроде аванса, если автор убедит их, что сможет свою идею до такого состояния довести.
Варвара Борисовна отметила про себя сообщение о деньгах, но не подала вида. В ней сработала не личная алчность, а должностная рачительность. Американок она начинала воспринимать не как волков в овечьей шкуре, но как всего лишь паршивых овец, и уже высматривала те клоки шерсти, что можно будет попытаться из них вырвать.
Понимая, что ее понимают, Лайма решительно продолжала. Оказывается, у них с подругой уже имелся план конкретных действий, и она готова была предложить хорошо разработанные и апробированные ими методы. Выяснилось, что эти новейшие американские методы удивительно совпадают с теми формами студийной работы, которые Варвара Борисовна практиковала в своем «Каменном цветке» тридцать последних лет. Лайма полагала, что нужно будет оповестить через активистов студии как можно более широкий круг людей, могущих иметь интересы в названной области, и назначить дни регулярных встреч и обсуждений.
– Можно здесь? – Лайма обвела рукой помещение.
– Только здесь, – сказала Варвара Борисовна. Она уже почти совершенно успокоилась. И прикидывала, как бы это понадежнее овладеть подвернувшейся ситуацией. Американок она видела насквозь. Обычные колониальные торговки, сошли на уральский берег с чемоданом стеклянных бус, за которые хотят скупить все самоцветы народной аборигенской мудрости. Здесь отстегнут пару-другую сотенных, а там, у себя, в дебрях голливудского сценарного ада, перепродадут идеи русского настоя за баснословные суммы. Но не будем воротить носа и проявлять гордую обидчивость, лучше хоть что-то, чем полное обычное ничего. Варвара Борисовна вдруг внезапно призналась себе, что вся ее самоотверженная возня с версткой третьего номера «Самоцветов» есть чистое искусство для искусства. Никто никогда не даст денег на это издание. Гнатов потому, что наверняка проиграет выборы. А Тимченко потому, что эстетически аннексирован Тальбергом. Хоть бы комнату не отобрал, когда въедет в районный кремль. А американские денежки могут оказаться палочкой-выручалочкой. Надо только удостовериться, что девушки именно те люди, за которых себя так энтузиастически выдают.
Варвара Борисовна потребовала документы. Лайма, уже многократно предъявлявшая свои «корочки» разным властным людям в этом городе, радостно полезла в карман. По ее ощущению, дело устраивалось.
Джоан смотрела на нее с тихой приязненной улыбкой. Дочери мистера Реникса страшно нравилась новая подруга, прямо-таки посланная ей провидением две недели назад в обычном городском супермаркете. Да, Джоан страстно желала расследовать тайну отцовского дела. Она быстро поняла, кем является дядя Фрэнк. Достаточно быстро для того, чтобы не выдать ему диск с последними отцовскими материалами. Она ничего не имела против национальных спецслужб, делающих большую полезную работу, но какое-то тонкое, трудноопределимое чувство советовало ей держаться от них в сторонке. Поэтому она сочла за благо не рассказывать дяде Фрэнку о своем намерении съездить в Россию и поговорить там с людьми, которые занимались той же проблемой, что и отец. По информации, полученной из Интернета, выходило, что главные знающие русские проживают глубоко в Сибири, в маленьком городке, и находятся под крылом некоего нефтяного магната. Только один из замешанных в этой истории персонажей имел московский адрес. Джоан очень не хотелось бросаться в пучину темной тайги, и она попробовала обойтись малой жертвой – позвонила по московскому телефону. Никакого специалиста по «чистой силе» она не обнаружила, зато у нее состоялся дикий по нелепости разговор с раздраженной женщиной. На заднем плане разговора плакал ребенок. Наверное, голодный, решила Джоан. Что не удивительно для страны, недавно сбросившей путы тоталитаризма и еще не успевшей добраться до благ нормального западного образа жизни. Конечно, это не Дафур… но Джоан обнаружила, что уже не так уверена в том, что в скором времени поедет в Россию. И тут встреча с Лаймой.
Джоан даже не могла толком восстановить в памяти, как, собственно, произошло это знакомство, настолько легко, просто и естественно все случилось. Уже через пару дней они вместе пошли в фитнес-клуб, а через четыре дня Джоан рассказала новой подруге о своих российских планах. Только о диске отца не упомянула. Решила оставить эту информацию заповедной до встречи с тем человеком… Параметры этого будущего знакомого рисовались ей смутно, о нем было известно лишь то, что он скорее всего окажется русским. А может быть, и никто не выпьет нектара из этого цветка, если она не опознает во встреченных ею людях во всех смыслах достойного.
Лайма даже всплеснула руками после рассказа Джоан: мол, тебя-то мне и надо. Рассказала о программе своего издательства, о своей предстоящей командировке в Мексику. Помимо русского, как выяснилось, она владела еще и испанским.
– Давай я тебе помогу. Тем более что это почти совпадает с планами моей работы.
Лайме удалось перепрограммировать заказ начальства с Мексики на Сибирь. И почти уже отступившая от своего замысла Джоан решила ехать. Вдвоем веселее. Оказалось, не только веселее. Лайма взяла над зеленоглазой подругой полное конструктивное шефство. Она придумала для нее «прикрытие» – членство в благотворительной фирме «Идеи без границ». Частному американскому лицу много труднее приходится в неустроенном русском мире, чем члену международной организации. Русские – нация коллективов и еще не до конца привыкли доверять приватной инициативе. Кроме того, из-под «прикрытия» удобнее осматриваться на местности. Глупо же выходить на площадь Калинова с плакатом: «Ищу изобретателя абсолютного топлива». Надо иметь возможность приглядеться к людям и обстановке, а для этого лучше всего подходит какой-нибудь убедительный гуманитарный статус. Программа издательства «Паноптикум» такой статус гарантирует и даже дает законные инструменты для интеллектуальной провокации, без чего провинциальную публику пришлось бы расшевеливать слишком долго.
А этот последний случай в поезде, когда два симпатичных, мужественных, веселых, хорошо одетых парня вдруг превратились в двух озверевших насильников? Что бы я в такой ситуации делала одна? – спрашивала себя Джоан и не находила ответа. Лайма дралась как свирепая дикая кошка. Джоан до слез была тронута преданностью и самоотверженностью подруги.
– Организация такой работы потребует финансирования, – сказала Варвара Борисовна.
– Разумеется, – ответила Лайма.
– Мы – фирма бюджетная, а в бюджете на этот год нет такой статьи расхода – «ненормальные идеи».
Лайма улыбнулась:
– Мы не сильно так нарушим ваши финансовые правила, если осуществим выплаты наличными?
Варвара Борисовна задумалась. Она была от природы человеком абсолютно законопослушным, копейки чужой не присвоила, а тут это упоминание про «финансовые правила». А вдруг и правда – нарушение? Но какой есть другой путь? Счета студии не имеет. Перевести деньги Гнатову? И ждать потом до скончания века, когда он отдаст? Нет, это совсем уж извращение: не администрация финансирует литературную студию, а литературная студия финансирует администрацию. У Варвары Борисовны даже уши распылались от переживаний.
Американка наклонилась к ней:
– По желанию вашей стороны и факт, и форма финансирования могут стать коммерческой тайной нашей стороны.
Вступить в сговор с иностранкой против своих налоговых органов?
– Детали мы еще обсудим. – Говоря это, Варвара Борисовна пообещала себе, что непременно придумает, как выйти из ситуации.
Американка вновь наклонилась к ней и сказала, что у нее есть одна маленькая просьба.
– Какая? – деревянно спросила хозяйка студии, боясь, что ее аккуратно подводят к краю лестницы, по которой шаг за шагом начнется сползание в пучину предательства национальных интересов.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?