Книга: Кащеева цепь - Михаил Пришвин

"Кощеева цепь" - роман автобиографический, из того достойного ряда, в котором стоят книги Аксакова, Толстого, Горького.

Ниже - заметки, которые делал по ходу чтения.

Курымушка знакомится с Миром, полным тайного, которое "то показывалось раньше в саду, в лесу, в полях, а теперь стало в людях, и спросить про это некого: на такие спросы в ответ только смеются или говорят: "сам догадайся", есть такое, - спросишь и пропадешь." Жизнь переплетается со сказкой, сказка входит в жизнь - прекрасная девушка превращается в Марью Моревну, а голубые бобры из предсмертного рисунка отца в Голубого, который все видит, старец из обители может представиться Кощеем, готовым заковать в свою цепь Марью Моревну.

"из моего натурального существа сначала еще в детстве вышло и сложилось стремление уйти куда-то в иную страну, в иное место..." Неудачный побег (экспедиция) трех гимназистов в Азию через Иерусалим в забытые страны за голубыми бобрами.

Еще одна попытка разгадать тайны ЖИЗНИ: открытие подчинения ПРИРОДЫ своим законам. А ЛЮДИ? Знакомство с з а п р е щ е н н ы м. Озарение: "старшие сговорились между собой и обманывают всех. Как тут жить среди обмана?" - бунт и позор неудачи.

от природы все люди достаточно награждены всякими талантами, ... есть на свете у каждого человека в душе возможность творческого усилия, позволяющего выскочить каждому из тупика своей неудачи.

Сибирь. "я сам себя сослал в Сибирь, я сам поднял бунт в гимназии" Я - САМ

-- А какое это миросозерцание? -- Человеческое, -- ответил Опалин. Навстречу гимназистам по улице несли большую чудотворную икону, многие падали на землю и потом пролезали под нее. -- А разве может быть и нечеловеческое миросозерцание? -- спросил Алпатов. -- Вот! -- показал Опалин на икону и толпу. -- Это нечеловеческое. -- Как нечеловеческое? -- удивился Алпатов. -- Это изображен Спас, он был человек. -- Надо сказать -- "и человек", а главное -- бог. Знаешь, тебе это не приходило в голову, что Христос если бы не захотел страдать, то всегда бы, как бог, мог отлынуть, и у него, выходит, страдание по доброй воле, а настоящий обыкновенный человек не по доброй воле страдает. -- По злой воле? -- сказал Алпатов. -- Да, мне это часто приходило в голову. -- ... люди, берущие себе в образец бога-человека, совершают сделку с самими собою: когда им трудно быть, как бог, они говорят: "Мы же не боги, мы слабые человеки", -- а когда им по-человеческому трудно, они прячутся на небеса. Но в человеческом миросозерцании вся ответственность падает на себя, тут человек заперт в себе, не увильнет.

Мать о Мише: "В голове у него сумбур и порывы разные". Но "сумбур" прекращается после встречи с гимназическим знакомцем Ефимом Несговоровым. Миша знакомится с марксистским учением. " Материализм понимает Миша Алпатов как сильный упор в самую жизнь. Если так упереться в действительность, то старые идеалы становятся такими же далекими от жизни, как далека от Голгофы рождественская елка..."

Арест. Год в одиночной камере. Мир через тюремное окно: дуб осенью, зимой и весной (поздно зазеленевший), сумрак наступающей зимы, когда выпавший снег сменяется дождем, убитая возле дуба собака, то укрываемая снегом, то вновь поднимающаяся из-под него. Весна света и весна воды - это будет позднее и в других его книгах. Свидание с "невестой". Журавль Фомка, вышагивающий по тюремному двору как часовой, оправившись к весне улетел вслед за вернувшимися домой журавлями. Забыли крылья подрезать.

Освобождение "после Пасхи" и "заграница". Маленькая уютная правда немецкого рабочего - социал-демократа "из пользы" и "большая правда" русского интеллигента, выросшая из немецкой идеи (Маркс, Энгельс, Бебель, Либкнехт) мировой катастрофы. Чистая Германия - запах воды и камня от вымытого асфальта. ИХ представление о России - стране варваров и медведей.

По Германии вслед за "невестой". Зеленая Германия

каждый аршин которой был любовно преображен человеком. И кто, кроме русского человека, задавленного невозделанной землей, мог бы так понимать по контрасту величие преобразующего труда человека не гениального, а самых обыкновенных людей, которых в России презрительно называют обывателями. Ведь там только врагам говорят скатертью дорога, призывая этим как бы чудесные силы для избавления от врага. Там врагу желают прекрасной дороги, только чтобы он поскорее убрался, а друг осужден всю жизнь тащиться по невылазной грязи. В Германии для всех дорога была скатертью по всей стране, и так было прекрасно катиться по ней на резиновых шинах, так чудесно было остановиться под тенистым деревом и оглянуться с восхищением на преображенную землю. Алпатову казалось, будто библейское проклятие человека -- осуждение на подневольный труд -- относилось только к России и туда, в черноземный центр России, был низвергнут из рая первый Адам. Сколько слышится там жалоб человека, осужденного обрабатывать землю в поте лица, сколько там стонов женщины, рождающей в муках детей, иногда прямо в полях или на поскотине. Казалось, самому богу наскучили жалобы, и он создал второго Адама, но русская глина не могла дать лучшего, и новый Адам опять согрешил и опять был низвергнут на землю, которая была уже вся занята первым Адамом. Тогда, на удивление миру, в стране бесконечных степей и лесов появился новый человек, безземельный русский крестьянин, возмущенный на бога: осудил обрабатывать землю, а землей обошел... ... Теперь, на что только он ни глянет, ничто от него не отвертывается и не упрекает, как на родине. Прекрасная, совершенно белая дорога по зеленым полям, ровные канавки возле дороги, плоды на деревьях, свисающие до самого рта, красивые коровы, среди которых ходит и египетский Апис, рабочие кони-великаны с огромными телегами, перелески с поющими птицами, белые двухэтажные дома в деревнях и, главное, сама земля, возделанная, удобренная, с верхним бархатным слоем, -- все говорит по-своему: -- Мне хорошо, и потому хорошо человеку.

Университет. "В самое короткое время Алпатов переменяет свой русский взгляд марксистского провинциального кружка на философию, в кармане у него постоянно маленькие философские книжки, и "Prolegomena" Канта и "Этика" Спинозы. Он читает и во время обеда, и в постели на сон грядущий, и, -- что делает внутренняя потребность! -- вся эта трудная поэзия понятий дается ему не труднее, чем беллетристика. Часто он идет в одну аудиторию и попадает в другую, потому что через плохо закрытую дверь долетели до него какие-то интересные слова." Химия. Поединок. Отход от политики.

Встреча с тюремной "невестой". Волны любви. Инженер-торфмейстер возвращается в Россию добиваться "положения", достойного жениха дочери знатной матери.

Маленькая правда:

Я, мама, не о большой правде говорю -- я о своей маленькой, без этой маленькой правды ведь жить нельзя, я у немцев не чужими глазами смотрел, я же видел, как они своей коротенькой правдой преобразили всю свою землю. Без своего личного устройства стыдно людям даже в глаза смотреть, а не то что проповедовать большую правду.

Петербург. Город-призрак. "Коротенькая правда" положения и большая правда ДЕЛА. Отец невесты. Флора и фауна лесной энциклопедии. Всеобщее раздвоение жизни. "в холодном утреннем воздухе является ему третий образ невесты -- не его маленькая желанная Инна, готовая идти за ним, не считаясь ни с каким положением, не Инна Петровна, подобная страшной графине, а утренняя, умытая и деловая." "Я маленький торфмейстер, и больше нет во мне ничего ... и больше идти некуда." Все рушится. Отказ невесты. Смерть ее отца. Жандармы.

Всегда, если самого внезапно схватит сильная боль, вдруг открывается слух на боль у других людей. В их словах слышится шорох, будто это не слова, а в замерзающей реке быстро бегущая вода шелестит тонкими, острыми льдинками заберегов. И забывается время в природе. Широко открываются глаза, спрашивая, весна это или осень, весенний мороз-утренник схватывает прибережную воду или кончает привольное житье всей твари кузнец-зазимок? Ум ничего не может ответить. Так бывает всегда, что, когда весна придет к самому себе, не помнишь числа, глаз не мерит, ум не считает, не можешь сказать себе, конец это или начало, смерть или любовь. Тогда, бывает, и сильный человек, в другое время умевший крепко молчать, вдруг, как ребенок, спрашивает первого встречного о трудных случаях в своей жизни и рассказывает все о себе. До крику бывает потом стыдно вспомнить об этих слабых минутах; вспомнишь... и как будто всего насквозь прокололо иглой. У нас множество таких людей, застигаемых внезапной болью. Оттого на каждой железной дороге почти во всяком вагоне можно слышать исповедь одного человека другому, совсем ему незнакомому. Нет, не зазимок, это весна половодья начиналась в природе. Солнце, большое, красное, опускалось в грязно-кисейную мглу. Молодой человек с невыносимой болью в ясных глазах слушал вагонные разговоры, и на лице его, как на тихой воде, рябью отражалось скрытое даже иногда за козлиным смешком и самим неизвестное, привычное страдание затертых жизнью пассажиров последнего класса. Он отвернулся к окну, к солнцу, но и большое, красное солнце в кисейной мгле, казалось ему, тоже, как люди, чем-то болело. Большое солнце не отвечало молодому чело веку, не могло ответить: оно было солнце.

Весна ЗЕМЛИ. Конец и начало.

Алпатов видел на льдинах свое, как Снегурочка проплыла и вслед за ней царь Берендей, видел, плыли грязные льдины одна за одной, как звенья разбитой Кащеевой цепи. А великий художник, управляющий переменой цветов, ему говорил: -- Друг, земля моя усеяна цветами, тропинка вьется по ней, как будто нет и конца ароматному лугу. Я иду, влюбленный в мир, и знаю: после всякой и самой суровой зимы приходит непременно весна, и это наше, это явное, это день, а крест -- одинокая ночь, зима жизни. Я художник и служу красоте так, что и сам страдающий бог, роняя капли кровавого пота, просит: "Да минует меня чаша сия". Я призван украсить наш путь, чтобы несчастные забыли свой зимний крест и дождались новой весны.

Искусство как поведение (взгляд автора на книгу через тридцать лет)

творческое поведение я понимаю как усилие в поисках своего места в общем человеческом деле и как долг в этом общем деле оставаться самим собой. Мне всегда казалось, что каждый человек, если он добьется такого своего места в жизни, приносит для всех непременно что-нибудь новое, небывалое, и в этом и есть все наше творчество.

Радостный труд писательства.

Даже сложно представить, для какого настроения подойдет эта книга. Ее, наверное, можно читать год или даже больше: по чуть-чуть, по одной-двум главам в день, а то и реже. Книга-созерцание, причем даже не самой жизни, а размышлений о жизни.

Книга неплохая, но: - Язык. Тут столько устаревших и каких-то "сельскохозяйственных" слов, что иногда сомневаешься, правильно ли ты понимаешь, о чем речь.

- Квасной патриотизм. Раз за разом возвеличиваем родину то в глобальном, то в мелком (в шуточной борьбе немца побеждаем, и традиций у нас "таких глупых" нет, и революционеры мы "правильные", а у них кайзеру умиляются и т.д.). При этом, не стесняясь, рассказывается, как русские вытесняли коренные народы с их земли. Ну, а чё?

- Сюжет. Путь героя шел-шел, потом дошел до определенной точки - и конец, и автор считает, "не все ли равно, как развилась судьба героя, если вы поняли, каким он стал человеком"? Нет, не всё равно. На 30 годах остановился, а что было в следующие 50? Видно, автор тоже это понял, и начал "сначала", дополнив парой глав из разных периодов, но тоже примерно до 30 лет. Пришлось почитать ещё немного о Пришвине и увидеть нестыковки с автобиографией. В целом, это "художественная автобиография", автор рассказывает порой вещи, свидетелем которых он быть никак не мог.

Впечатление сложилось, что Пришвин - человек с большими странностями. Может, это помогло ему стать хорошим рассказчиком о животных, но о себе - не то. Пишут, что у него было много разногласий с большевистской властью, а в книге ничего подобного. Ну, да, иначе бы не издали... Но...

2. Увлекательный сюжет. Роман-матрешка, где умещается сразу несколько романов: психологический роман, роман воспитания, о поиске себя и своего призвания, роман о русской революции, роман-путешествие, роман-миф и, конечно, история любви. А еще это автобиографический роман, причем гг тоже Миша.

3. Чудесный главный герой! Фантазер, романтик, не просто самостоятельно думающий, но и активно действующий. В детстве организовал путешествие в Азию — и довольно далеко мальчишки уплыли на лодке, прежде чем их вернули («ехали в Азию, попали в гимназию»). В молодости идет в революционеры и год проводит в тюрьме, за перевод марксистской литературы с немецкого. А чтобы не сойти с ума в одиночной камере, придумывает себе «внутреннее путешествие» на Северный полюс.

4. Оригинальная романтическая линия. К политическим приходили на свидания незнакомые девушки-«невесты», и вот такая незнакомка под вуалью посетила Алпатова. Выйдя на свободу, он отправляется в Берлин — но не только получать университетское образование, но и искать свою «невесту». И начинается еще одно путешествие: стоит напасть на ее след, как оказывается, что девушка уехала еще куда-то — и он мчится за ней по всей Германии, из города в город.

5. Тем, чье знакомство с этим автором остановилось на рассказах для детей, читать обязательно! Русская литература богата, а удается, как правило, познакомиться с самыми-самыми хрестоматийными произведениями. Как жаль, что Пришвин относится к нераскрученным именам! Ярлык «про природу» сильно ему повредил. О грандиозных дневниках, которые он вел всю жизнь, я уже писала.

Несколько цитат для знакомства с авторским стилем и мыслями «Весь огромный музей предстал Алпатову как воспоминание сказки, и чудом казалось, что ту же самую сказку переживали все художники с далеких времен. И он шел из одной залы в другую очарованный и как бы пьяный от постоянных рассказов в красках и линиях одной и той же своей собственной сказки».

«Я прихожу к заключению, что в последнем, современном, культурном человеке скрывается тоже как творческий фактор и весь дикарь прошлого, и весь романтик знания и чувства. Вот почему, зная в себе хорошо и дикаря, и алхимика, и романтика, я никогда не вздыхаю о прошлом и не зову с собой никого идти в дикари, в мужики, в алхимики и рыцари: все прошлое все равно и так с нами непременно живет».

«Я знаю, радиоволны ничего не имеют общего с живыми чувствами и мыслями, исходящими от человеческой личности, но подобие радиоволн с нашими внутренними велико, оно наводит на мысль: углубляя наши знания внешнего мира, мы так близко подойдем к нашему внутреннему, что когда-нибудь и о себе сами вдруг догадаемся. И только тогда, мне кажется, мы будем сознательно и вполне безопасно для себя заниматься науками и пользоваться законами природы для себя самих».

«эта страшная русская жизнь, где всю молодость отдают идее, где с презрением относятся к своему телу и даже не украшают его красивой одеждой».

«ведь и тростинка в русском потоке не напрасно мерно склоняется, шевелясь в струе, тоже и она отмечает, сколько прошло русской воды в общий поток».

Что же делать? Ведь от себя самого не уйдешь. Мы не маленькие дети, и не спасет нас от скуки чтения даже самая хитрейшая фабула. Пора уже знать, что только близость автора к себе самому и способность его приблизить других к себе так, чтобы они были как будто совершенно свои, родные, находят отклик в читателе. Тогда зачем же ходить далеко? Вот моя собственная жизнь и с ней те, кого я любил, кого боялся и ненавидел. Рано или поздно все тайны будут непременно раскрыты — не мной, так другим: нет ничего тайного, что не стало бы явным.

Никаких тайн, годных для желтой прессы автор и не думал окрывать. И очень похоже, что написан этот роман им в первую очередь для себя самого, а не в расчете на то, чтобы угодить читателю, чтобы тому было легче читать и т.д. Очень рекомендую тем, кто как мой отец, приближается к закату дня. Папе 84 года, и он с большим удовольствием прочел первую часть, хотя это явно поэзия, и, что еще хуже, фи-ло-со-фи-я.

Но неделю назад перевернула наконец последнюю страницу. И что удивительно, она не оставила после себя тягостного впечатления, всего лишь небольшую усталость (не в плохом смысле). Как понятно из многочисленных кратких аннотаций, это не биография в чистом виде, а вполне себе художественное произведение, как бы сейчас сказали, "основанное на реальных событиях". Другими словами: "...отдаешься одной правде – вымысел напомнит о себе, забудешь правду в вымысле – она постучится". Так и в "Кащеевой цепи". Особенно это заметно в первых частях произведения, посвященных детству главного героя – Курымушки. Там детские фантазии, народные суеверия и авторский вымысел настолько тесно переплелись с реальностью, что порой становится не по себе. Когда я читала главу, посвященную кровавому гусаку, даже дрожь пробирала, а уж когда ставила себя на место маленького ребенка 6-9 лет, то понимала, что тут любой хоррор-фильм по своему воздействию на психику отдыхает.

Открытием стали главы, посвященные отрочеству и учебе в гимназии Пришвина-Алпатова. Странно думать, что человека, творчество которого будет стоять на самом видном месте в программе начальных классов и чьи рассказы считаются чуть ли не главными "воспитателями" любви к родной природе, могли исключить из гимназии, да еще и с волчьим билетом. А его мечты и желание во что бы то ни стало убежать в загадочную Азию напомнило "Двух капитанов" и побег Сани Григорьева в загадочный Туркестан.

А вот описание молодости и поисков жизненного пути Алпатова дались очень тяжело. Не из-за слога, а из-за того, что можно назвать социальным и бытовым фоном: предреволюционная эпоха, брожение умов, "витание" идей в воздухе и все такое прочее. В общем, для меня, как человека, который любит историю, но на дух не переваривает именно этот период времени, было тяжко. Наверное, нужно было либо родиться именно тогда, либо относиться к тем событиями с беспристрастностью историка, но я не понимаю благоговения перед Бебелями, Марксами, Либкнехтами и так далее. Тот же Алпатов: год тюрьмы из-за приверженности идеям, которые он сам до конца не понимал, непонятные метания за девушкой, которую видел единожды в жизни сквозь тюремную решетку и вуаль на лице (хотя Пришвин все-таки отдает отчет, что это юношеский максимализм), поклонение перед социал-демократами и тем, как даже "извозчики там читают форвертс" и так далее. И все это в двадцать с лишним лет. Хотя под конец я себя все-таки утешила, потому что сам автор выразил мысль, которая вполне себе объясняет его выбор жизненного пути: "В молодости, бывало, споришь и дерешься из-за того только, что мысль, за которую держишься, не своя. И другой, кто спорит с тобой, тоже за чужую мысль стоит".

Искренне советую до или после чтения "Кащеевой цепи" (а лучше и до, и после) прочитать статью Вадима Чувакова "Вместо преамбулы". Очень помогла мне воспринять произведение цельно и чуть лучше понять его, т.к. собственных фоновых знаний мне для этого, увы, не хватало.

«Кащеева цепь» - это очень программное произведение. Здесь есть что обсудить на уроках литературы и даже истории. Темы для сочинений так представали перед моими глазами, словно уже написанные на школьной доске: «Родная природа в автобиографическом романе Михаила Пришвина «Кащеева цепь», «Изображение русского крестьянства в произведениях писателей нашего края», «Особенности дореволюционного образования на примере Елецкой классической мужской гимназии», «Зарождение революционного движения в царской России»… Причем об этом самом революционном движении хочется сказать отдельно. Как это все скучно, мама дорогая! Идеалисты и материалисты, народники и марксисты, буржуазия и пролетариат смешались в удивительную кашу в голове юного и прогрессивного Миши Алпатова. А какова приправа! Тут и острое желание примкнуть хоть к какому-нибудь обществу, и неудовлетворенная потребность в отце, и полнейшая невозможность определиться со своими целями в жизни.

Я никогда еще не встречала такой обезличенной автобиографии. Мало того, что повествование ведется от третьего лица, а не от первого, как можно было бы ожидать, так еще и в самых острых эпизодах автор максимально дистанцируется от своего героя. О мотивах, которые движут Алпатовым, можно только догадываться. Пришвин констатирует факт, но совершенно не уделяет внимание эмоциональному состоянию героя, из-за чего создается впечатление, что Миша Алпатов - равнодушная инертная амеба. В общем, у меня так и не получилось проникнуться симпатией ни к мальчику, ни к юноше, ни к мужчине.

Если «Кащеева цепь» - это роман о взрослении, то «Мирская чаша» - об умирании. И, как вы понимаете, веселее не стало. Зато стало голоднее. Настолько, что случайно найденная на дороге грязная луковица употребляется в пищу сразу же и целиком, в ход идет даже шелуха. Зато революция победила, в усадьбе бывших владельцев обширных лесных угодий разместилась детская колония, вчерашняя помещица пасет коз на пустыре, а сельскому учителю не положен даже паек из водянистой кислой капусты…

Единственный луч света в этом темном царстве – «Кладовая солнца», которую я прочитала быстро и с удовольствием. Что касается и «Кащеевой цепи», и «Мирской чаши», это настоящая Слепая елань – сверху травка зеленая и зайчики прыгают (ну, Пришвин же!), а стоит остановиться на секунду – все, ноги безнадежно увязли в трясине. Еле дочитала.