Текст книги "Старый Петербург"

После Мятлева дом купил князь А. М. Белосельский, известный представитель французской музы в Петербурге: он переводил Державина, Ломоносова и даже Баркова на французский язык; его поэтические вольности были безграничны до невозможности: написанная им оперетка «Оленька» в свое время наделала много шуму; она, по словам князя Вяземского, была приправлена пряностями такого соблазнительного свойства, что публика, не дождавшись конца спектакля, поспешно разбежалась. Все эти игривые качества князя не мешали ему быть просвещенным вельможей своего времени. Князь долго был посланником в Турине, единственная дочь его Зинаида Волконская наследовала от отца любовь к литературным занятиям и с 1825 года считалась членом Московского общества истории и древностей российских, умерла она в 1862 году.

Рядом с этим домом стоит Троицкое подворье, построенное в 1718 году на земле, пожалованной Петром I в 1714 году Александро-Невской лавре{128}128
  Место, которым владело Троицкое подворье, выходило вглубь к нынешней Владимирской улице.


[Закрыть]. Но собственно первое каменное строение, как и освящение церкви, было в 1753 году. В пятидесятых годах нынешнего столетия дом и церковь пришли в ветхость, и вместо нее выстроена нынешняя в 1857 году. Главным строителем теперь богатого подворья был архимандрит Варлаам, в миру Василий Антипьев-Высоцкий. Этот иерей был духовником шести высочайших особ, в том числе двух императриц – Екатерины I и Анны Иоанновны. Первую императрицу он присоединял к православию, когда она была еще мариенбургской пленницей Мартой{129}129
  После этого Марта стала именоваться Екатериною Алексеевною Михайловою: Екатериною – по своей восприемной матери, царевне Екатерине Алексеевне, и Алексеевной – по своему восприемнику, которым был царевич Алексей Петрович, а Михайловой потому, что эту фамилию, как известно, носил сам царь, в честь своего державного деда.


[Закрыть] и проживала в Москве тайно в нанятом для нее царем частном доме; здесь же он крестил у нее дочерей Анну и Елисавету. Варлаам впоследствии, занимая почетное звание царского духовника, пользовался от императрицы и двора особым уважением. В числе знатных лиц, которым должны быть отпускаемы по востребованию казенные суда от Адмиралтейства, показано имя и Варлаама: ему положена одна восьмивесельная шлюпка без гребцов. По свидетельству современников, Варлаам вел жизнь благочестивую, строгую, по уставам церкви, которую осмеивал в сатире к Феофану Прокоповичу известный вольнодумец того времени Кантемир. По рассказам, келья Варлаама была всегда наполнена просителями разных званий и состояний; все просители не уходили от него неудовлетворенными. Императрица Анна по кончине своей сестры царевны Екатерины Ивановны{130}130
  Умерла в 1733 году.


[Закрыть] подарила Варлааму принадлежавшую царевне мызу на Петергофской дороге{131}131
  Нынешняя Троицко-Сергиевская пустынь.


[Закрыть]. Варлаам здесь построил монастырек, куда уединялся по временам в последние годы своей жизни. Год спустя императрица отдала своему духовнику деревянную церковь Успения Пресвятой Богородицы, которая была при загородном доме покойной матери ее, царицы Прасковьи Федоровны, на Фонтанке, близ Лештукова переулка; по перенесении этой церкви на приморскую дачу Варлаам устроил в ней храм во имя преподобного Сергия и освятил его 12 мая 1734 года.

Варлаам переехал в Петербург вместе со своей духовной дочерью, императрицей Анной Иоанновной; по его ходатайству были возвращены Троицкой лавре те села и деревни, которые при императоре Петре I были отчислены к новооснованной Александро-Невской лавре (указ 1730 года 15 июля). Варлаам был противником Феофана Прокоповича; он был одним из главных действующих лиц древнерусской партии, мечтавшей о восстановлении в России патриаршества. На Троицком подворье, в келье архимандрита Варлаама, был образ преподобного Сергия-чудотворца; предание говорит, что образ написан на доске от гроба чудотворца Сергия, взятой тотчас по открытии его мощей. Образ этот теперь находится в Сергиевской пустыни. Архимандрит Варлаам умер в Петербурге в двадцатых числах июля 1737 года. Императрица Анна очень скорбела о потере своего духовника и, живя в Петергофе, сама делала письменные распоряжения о погребении его. Один из священников провожал тело его всю дорогу из Петербурга до Сергиевской пустыни; над прахом его там воздвигнута небольшая каменная часовня.

Где теперь стоят дома Зиновьева и угловой дом к Графскому переулку и затем примыкавшие к углу Троицкого переулка большие новые дома, – здесь стояла загородная дача духовника Елисаветы, Ф. Я. Дубянского{132}132
  Федор Яковлевич Дубянский, бывший священник украинской вотчины цесаревны Елисаветы, села Понорницы. Местечко Понорница, Черниговской губернии, Новгород-Северского уезда, отобрано было у Шафирова.


[Закрыть], бывшего при дворце в большой силе; придворные считали его недалеким простячком, которого никто не боялся, но на самом деле это был ловкий и умный царедворец; по его представлениям совершались все перемены в составе духовенства, а также объявлялись разные распоряжения по церковному ведомству. По преданию, Дубянский жил очень открыто на своей даче; в записках Марковича встречаются следующие заметки: «Бывали у отца духовного Дубянского… бокалов по десяти венгерского выпили и подпиахом». В доме Дубянского была церковь во имя Преображения Господня.

По смерти Дубянского загородный дом поступил во владение его племянников, и в сороковых годах здесь жили его наследники. Вероятно, петербургские старожилы помнят одного из потомков духовника Елисаветы, камергера Дубянского, низенького бодрого старичка, в легком пальто и всегда со шляпой в руках, несмотря ни на какой мороз; его коротко обстриженные волосы были буквально залиты маслом или помадой. Позади Дубянского всегда следовала низенькая модная карета. Жил он в своем доме, в Графском переулке, который так назван от дома графа Головина; по другим сведениям, он получил название от дома графа Ротари, к дому которого он вел с Фонтанки. Граф Ротари, известный богач-художник, ученик Балестры и Тревизани, был вызван Екатериною II на должность придворного живописца; он написал в Петербурге множество портретов, исторических картин и более трехсот девичьих головок, служащих теперь украшением одной из зал Большого дворца в Петергофе. Ротари умер в Петербурге.

На месте дома на углу Графского и Фонтанки, где теперь помещаются квартиры духовенства Аничковского дворца, в старину стоял загородный дом Алексея Деденева, женатого на дочери В. И. Разумовского. Про этого Деденева говорит Гельбиг{133}133
  См. его книгу «Russische Günstlinge».


[Закрыть], что он был человек весьма странный и в обществе неуживчив, у него был сын камергер, умерший в Дрездене в 1793 году; от сына последнего, камер-юнкера, великий князь Николай Павлович в 1818 году и купил деревянный дом со всеми строениями и землею.

Далее стояли дома сторонников Елисаветы Петровны, шталмейстера[68]68
  Шталмейстер – придворный чин, заведовавший царскими конюшнями (нем.).


[Закрыть] Р. М. Кошелева и гофмейстера[69]69
  Гофмейстер – придворный сановник, наблюдающий за придворными чинами и прислугой (нем.).


[Закрыть] Д. А. Шепелева; женаты оба были на двух родных сестрах, дочерях пастора Глюка, в семействе которого некогда жила Марта Скавронская; родственница Шепелева, Мавра Егоровна, была лицом очень близким к императрице и впоследствии вышла замуж за графа П. И. Шувалова; дом Шепелева примыкал к углу Чернышева переулка. По словам Гельбига, Шепелева все ненавидели за его грубость; предание говорит, что он был при Петре смазчиком экипажей. Напротив этого дома, по Фонтанке, тянулся большой сад графа М. И. Воронцова, в глубине которого, к Гостиному двору, стоял великолепный дворец, построенный графом Растрелли. Граф Воронцов был в то время вице-канцлером, женат он был на двоюродной сестре императрицы Анне Карловне Скавронской. В 1763 году императрица Екатерина купила его дом за 217 000 рублей, дом стоял пустым до осени 1770 года; в этом году там отвели квартиру принцу Генриху Прусскому, брату Фридриха II; потом жил в нем принц Нассау-Зиген, служивший в нашем флоте адмиралом, одержавший победы над шведами. Затем помещался в нем вице-канцлер граф Ив. Ан. Остерман. Император Павел устроил в нем капитул Мальтийского ордена, церковь была построена архитектором Гваренги и освящена 17 июня 1800 года митрополитом Сестренцевичем; она состояла в заведовании графа Литты до смерти его; в 1810 году дом этот был пожалован Пажескому корпусу, хотя вовсе не был приспособлен к помещению учебного заведения и носил все признаки жилища богатого вельможи XVIII столетия{134}134
  См. «Материалы для истории Пажеского корпуса», графа Милорадовича, Киев, 1876 г.


[Закрыть]. Великолепная двойная лестница, украшенная зеркалами и статуями, вела во второй этаж, где помещались дортуары и классы. В огромных залах в два света были спальни для воспитанников; все дортуары и классы имели великолепные потолки. Картины этих плафонов изображали сцены из Овидиевых превращений с обнаженными богинями и полубогинями; в одной из таких комнат на потолке было изображение освобождения Персеем Андромеды. Без всяких покровов прелестная Андромеда стояла прикованная на скале, а перед нею Персей, поражающий дракона. По рассказам современников, после дворца Воронцова по роскоши был один дом в Петербурге – это Шувалова, который в то время полагал основание императорской Академии художеств.

Около Чернышева переулка в старину стоял загородный дом отца знаменитых деятелей царствования Екатерины II: Ивана, Петра и Захара Чернышевых. Про этого денщика Петра I, графа П. Чернышева, говорит дюк де Лириа, испанский посол, что он «был умен, храбр и исправен в службе, но отличался чрезвычайной скупостью, лживостью и ненавистью к иностранцам». Здесь же вблизи был дом князя А. Б. Куракина, сына известного дипломата времен Петра Великого. Куракин был тип версальского придворного, усвоившего вполне внешний лоск; прожив всю свою молодость в Париже, он вынес безукоризненное знание французского языка, элегантные манеры и модное в то время легкомысленное отношение к вопросам религиозным и нравственным. При императрице Анне Иоанновне Куракин был непременный член всех интимных вечеров и празднеств, на которых имел привилегию напиваться допьяна{135}135
  Манштейн в своих «Записках» говорит: «Со времени Петра I вошло в обыкновение при дворе много пить. Однако же сего сказать нельзя о времени императрицы Анны, поелику она не могла видеть пьяного человека. Только одному Куракину было позволено пить, сколько ему хотелось. Но, чтобы не предали вовсе в забвение столь старинный обычай много пить, 29 января, день восшествия императрицы на престол, обыкновенно посвящался Бахусу, т. е. пьянству. В сей день каждый придворный, стоя пред ее величеством на коленях, обязан был выпить большой бокал венгерского вина».
  Но едва ли когда с. – петербургская администрация так заботилась о возвышении казенных интересов в ущерб народной нравственности и народного благосостояния, как в царствование Анны Иоанновны. Жадный к деньгам Бирон, стоявший во главе управления, злонамеренно спекулировал на наживу, опираясь на историческую слабость русского народа. Намерение же извлекать казенные интересы из распространения в народе пьянства выразилось во многих печатных указах того времени. Так, указом 21 апреля 1734 года запрещалось под опасением штрафа продавать в Петербурге в трактирах и вольных домах вывозимую из-за моря гданскую водку, дабы не было остановки в продаже казенных дорогих российских водок и казне ее величества убытку не происходило. Указом 30 января 1736 года устроены были от казны для усиления продажи вина выставки на всех островах. На этих выставках вино продавалось в чарки, полукружки, кружки, четверти и т. д. Для сбора денег выставлены солдаты из людей добрых, чтобы продажа производилась без обмеров, а деньги опускали бы они в ящики за печатями. Всех вольных домов или кабаков было в 1736 году 120; в том же году было прибавлено еще 10 кабаков на Петербургской стороне.


[Закрыть] и потешать государыню каламбурами и остротами. Куракин был также усердным слугой Остермана и Бирона.

За домом Куракина стоял загородный двор царицы Прасковьи Федоровны, вдовы царя Ивана Алексеевича, брата Петра Алексеевича и матери императрицы Анны Иоанновны. Жила ли здесь царица – неизвестно; по приезде в Петербург ей был отведен с дочерью дом на Петербургской стороне, недалеко от крепости, вверх по Неве, близ Петровского домика. Жизнь этой царицы в Петербурге была непривлекательна, в Москве она жила в Измайлове гораздо лучше, полной помещицей: там у ней все было, что нужно для самого обширного хозяйства{136}136
  См. М. И. Семевского: «Царица Прасковья».


[Закрыть]. Про двор своей невестки император Петр говаривал: «Госпиталь уродов, ханжей и пустосвятов». По словам Татищева, в низеньких покоях ее обширного дома в толпе челядинцев не только были терпимы ханжи, пустосвяты и всякие уроды физические и нравственные, но некоторых из них почитали чуть-чуть не за святых; были здесь и гадальщики, и пророки; в последнем звании состоял один отставной полупомешанный «подьячий» Тимофей Архипыч; некогда он занимался иконописанием, но потом бросил, стал юродствовать миру. «Меня, – рассказывает Татищев, – Тимофей Архипыч не любил за то, что я не был суеверен и руки его не целовал. Однажды перед отъездом в Сибирь я приехал проститься с царицей; она, жалуя меня, спросила этого шалуна: “Скоро ли я возвращусь?” Он ответил на это: “Руды много накопаешь, да и самого закопают”. Пророчество, однако, не исполнилось. Царица верила каждому слову Тимофея Архипыча и считала себя счастливою, что такой человек удостоился жить в ее доме: он прожил у нее 28 лет; говорят, что он предрек царевне Анне Иоанновне ее дальнейшую судьбу».

Впоследствии загородное место царицы императрица Елисавета подарила своему первому лейб-медику Лестоку, для которого здесь построил загородный дворец архитектор Растрелли; три года тому назад дом Лестока еще был цел, он стоял на углу Лештукова переулка, в глубине крайнего двора от Фонтанки, напротив дома известного фабриканта В. Г. Жукова. В настоящее время он переделан.

Граф Герман Лесток, по происхождению француз, имел на Елисавету сильное влияние в начале ее царствования. Лесток приехал в Россию в 1713 году, определен доктором Екатерины и в 1718 году сослан Петром в Казань, как уверяет Штелин в своих анекдотах. Со вступлением на престол Екатерины I Лесток был возвращен из ссылки и определен врачом к цесаревне Елисавете; здесь он умел понравиться ей своим веселым характером, французской любезностью. При дворе принцессы Лесток ловко повел интригу в пользу своей повелительницы и представил ей план овладеть престолом. Вначале Елисавета не решалась отважиться на такой шаг, но позднее, спустя одиннадцать лет, во время младенчества императора Иоанна Антоновича, она согласилась на его план. По его совету царевна обратилась к содействию французского посланника, маркиза де ла Шетарди, последний передал Лестоку до 130 000 дукатов для этого дела. Все переговоры были ведены очень хитро: если нужно было переписываться, то заговорщики клали записочки в табакерки и таким образом вели корреспонденцию. Но как ни были ловки заговорщики, тайные сношения были открыты. Елисавета имела горячий разговор с регентшей и, возвратясь домой, объятая страхом, умоляла Лестока бросить все затеи. Елисавета наконец решилась и в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года взошла на престол своего отца. Услуги Лестока были вскоре забыты императрицей; последний это предвидел и не раз намекал об этом Елисавете, но государыня уверяла его в своей неизменной благодарности. В первые дни своего царствования она наградила его по-царски: помимо большого жалованья, он получал за каждый раз, когда пускал кровь императрице, по 2000 рублей. Елисавета пожаловала ему свой портрет, украшенный бриллиантами. Но вскоре своим беззаботным поведением, кутежами и в особенности преданностью наследнику Петру III он возбудил в императрице подозрительность. Этими ничтожными обстоятельствами и воспользовались его враги: граф Апраксин и Бестужев-Рюмин, которые донесли, что он находится в тайной связи с враждебным императрице прусским двором и затем хочет возвести на престол Петра III. Как ни были нелепы эти обвинения, но Елисавета поверила им; над Лестоком был учрежден суд. Ведение этого суда возмущало всякого беспристрастного человека; только для веселого Лестока оно было новым источником забавы, но скоро веселость покинула его; для обвинения нужно было собственное сознание, чего никак нельзя было добиться от графа. Варварская пытка подействовала, несколько ударов кнутом вынудили его сознаться в несовершённых преступлениях. Но несмотря и на это, враги ни в чем не могли изобличить его, они начали тянуть процесс, члены которого, по существовавшему тогда закону, содержались на счет виновного Лестока; превосходный дом его на Царицыном лугу (теперь дом Игнатьева) взял себе граф Апраксин, капитал тоже был отобран, дело тянулось долго. Только в 1756 году он был осужден к ссылке сначала в Углич, потом в Устюг. При вступлении Петра III на престол Лесток был возвращен государем. Когда его возвратили, то жена Лестока, принося благодарность Петру III, пророчески сказала императору: «Ваше величество все такой же любезный, человеколюбивый государь, каким и были; ваше великодушное сердце прощает своим врагам, но, поверьте мне, ваша доброта погубит вас!» По преданию, Петр III позволил Лестоку отыскивать разграбленные у него вещи, и последний смущал придворных своим появлением в их гостиных. Лесток был талантливый человек, он обладал проницательным умом, глубоким знанием людей и добрым сердцем; он владел неунывавшею веселостью, был вечно жив, резв и остер и до последних дней жизни беззаботен и крайне невоздержан на язык: этим недостатком он вредил скорее себе, чем другим. Лесток умер в 1767 году, по одним сказаниям, от каменной болезни, по другим – он был заеден насекомыми вследствие своей невероятной нечистоплотности под старость.

Известный, по уличному прозванию, на Фонтанке, у Семеновского моста, «Глебов дом», где помещаются теперь казармы, получил свое прозвище от своего прежнего владельца, генерал-прокурора А. И. Глебова, происходившего родом из духовного звания, возвышением же своим обязанного графу П. И. Шувалову, в руках которого, по выражению императрицы Екатерины II, «он находился и напоился его дурными принципиями, хотя и не весьма полезными для общества, но достаточно прибыльными для их самих». Глебов владел миллионами, начало которых положил в Сибири, где был откупщиком и винозаводчиком в Иркутской губернии. Впоследствии Глебову за взятки и разные беззакония было воспрещено жить в обеих столицах. В это время он выстроил себе дом на Ходынке, близ Москвы, где и умер. Глебов еще при жизни своей продал дом своему однофамильцу, богатому ярославскому купцу, который в доме устроил большую суконную фабрику.

В царствование императора Павла в Глебовом доме стояли два эскадрона Кавалергардского полка; потом при Александре I были казармы Московского и Литовского полков; по возвращении первого из заграничного похода в 1814 году в казармах была отстроена церковь (освящена 27 апреля 1815 года) во имя Святого архистратига Михаила. Когда здесь стоял Литовский полк, то в церкви хранилась тамбурмажорская трость, отбитая у верховного визиря во время войны с Турцией в 1829 году. Трость эта была пожалована императором Николаем в память победы, одержанной над турками. С переводом в эти казармы фельдъегерского корпуса здесь снова был освящен храм в память Сретения Господня.

За Глебовым домом жил в царствование Анны Иоанновны прославившийся своими мрачными деяниями в Тайной канцелярии во время бироновщины шестидесятилетний старик граф А. И. Ушаков.

Андрей Ив. Ушаков, сын бедного дворянина Новгородской губернии, осиротев в ранней молодости, до тридцатилетнего возраста жил в деревне с четырьмя братьями, владел обще с ними всего одним крестьянином Анохою (Онуфрий) и одним же холстяным балахоном с парою лаптей-семиричков, ходил с девками по грибы и, отличаясь большою телесною силою, перенашивал деревенских красавиц через грязь и лужи, за что и слыл детиною. В 1700 году Ушаков в числе прочих недорослей явился на царский смотр в Новгороде; записанный государем в Преображенский полк, он скоро обратил внимание Петра и через семь лет был уже капитаном. Императрица Екатерина I произвела его в генерал-поручики. Императрица Анна пожаловала его сенатором и генерал-аншефом. Императрица Елисавета пожаловала его графом и первым из трех своих генерал-адъютантов. Ушаков был смел, честен, некорыстолюбив, отличался очаровательным обхождением и даром выведывать чужие мысли, но его обвиняют и в пристрастных действиях по Тайной канцелярии, и в жестокости, с какою он производил ужаснейшие истязания. Одно имя его заставляло трепетать каждого.

Где теперь Казачий переулок, там при Екатерине II размещаемы были приходившие в столицу казаки; место это носило в то время название Казачьего подворья.

На набережной Фонтанки, между мостом и каналом, проведенным из Фонтанки в Обводный в 1803 году Герардом, основана в 1784 году, по плану лейб-хирурга Кельхена, по образцу венской лечебницы, одна из обширнейших столичных больниц – Обуховская. Как название больницы, так и мост этой местности получили свое прозвание от строителя-подрядчика Обухова. Место, где стоит теперь Обуховская больница, некогда было загородной дачей Нарышкина.

Этот Нарышкин отличался преданностью старинным московским обычаям. После смерти Петра Великого он числился при Екатерине I своим прежним московским чином «ближнего стольника». Вся эта местность, которая теперь занимает угол от Обуховской больницы и вплоть до Загородного проспекта, где теперь дома Технологического института, при Петре и Екатерине I принадлежала обер-шталмейстеру Петра, С. А. Алабердееву, известному своими знаниями и близкими отношениями к царю. Алабердеев начал службу во флоте. Петр возложил на него, вместе с Любрасом, поручение отыскать и исследовать новое водное сообщение между Волгой и Ладожским озером; поручение это Алабердеев исполнил скоро и искусно. Затем при Анне Иоанновне здесь стоял загородный дом известного своими несчастиями кабинет-министра Артемия Петровича Волынского. В 1740 году этот дом считался отписанным от Волынского под псовую охоту и в нем жили шесть пикеров[70]70
  Пикер – старший псарь на охоте (фр.).


[Закрыть]{137}137
  Вот имена этих первых охотников: Вабершенц, Миллер, Вильсон, Броун, Жан Дюбуа и Люис Жое. Англичане получали жалованье по 280 руб., немцы по 180 руб. и французы по 200 руб. Для травли зверей были собаки борзые английские хорты и тарсиеры, биклосы, и затем были собаки для труфли. Клички собак были: Отлан, Скозырь, Трубей, Гальфест – в числе более 40 разных пород собак было до 20 русских разных пород.


[Закрыть], прибывшие в этом же году в Петербург с собаками, купленными в Англии и Франции для придворных охот. Вот подробная опись дома Волынского, которая была представлена в канцелярию егермейстерских дел полковником фон Трескоу. Приводим ее дословно, так как она дает понятие о загородных домах вельмож того времени: «Опись загородному двору, что на Фонтанке, Артемия Волынского. А в нем покоев три горницы и одна каморка детиных. Из оных в одной горнице обито камкою красною; в двух горницах печи синие кафленые, а в третьей белая; обиты полотном и выбелены. Подле тех трех горниц, через сени, светлица, в ней два окошка, окончины стеклянные; печь белая, пол выстлан кирпичом; в той же горнице 22 рамы в окно, без стекол. В его покоях: 1) в одной светлице обиты стены голубою камкою от полу до потолка, в двух углах от окошка до окошка; 2) светлица, в ней печь и камин кафленые синие; и в первой, и во второй двери за стеклом, обиты белым полотном; 3) светличка, против нее другая; в них камин штукатурный, белый; обита полотном; 4) спальня с одним окном столярным; в ней две печи кафленые синие; в ней двери двои со стеклами; обито по панели камкою таусиною, травы красные; 5) светлица подле спальни, обита камкою голубою от полу и до потолку стены все кругом, печь белая; 6) зал, в нем печь кафленая синяя; по панели обито обоями вощанкою цветною; 7) светлица без печи, в ней четыре скамьи; 8) горница, в ней печь кафленая синяя; в ней две скамьи столярные; на другой стороне, в детиных же горницах: в первой обито полотном, стол дубовый с полами, две скамьи столярные и в другой тоже. Каморка без печи, в ней семь стулов ореховых плетеных. Еще светлица чрез сени; обита полотном, в ней печь белая, скамья столярная. На переднем дворе: повареная изба с сеньми и при ней кухня с очагом и печью, в них восемь окончин со стеклами. Баня с прибаником; в ней печь, в прибанике камины; чрез сени столярная изба; а в них, в избе и в бане, семь окончиц стеклянных. Восемь изб людских. Пять амбаров, два погреба, конюшня, в ней трои двери отворчатые на крючьях железных и запоры железные, в ней стоел 28, затем еще три конюшни, в них по 15 стоел, два сарая деревянных. Кругом всего двора огорожено барочными досками».

О существовании здесь псарного придворного двора имеются следующие довольно подробные сведения. Так, в 1740 году псовая охота на этом дворе пополнилась собаками, отписанными от Волынского, в числе 57, от Бирона 68 и купленными во Франции и Англии 194; во Франции куплены были для императрицы русским послом, князем Кантемиром, 34 пары бассетов (коротконогих), в том числе несколько ищущих трюфли, за 1100 рублей; в Англии в том же году куплены русским посланником, князем Щербатовым, у министра Вальполя 63 пары разных пород собак: гончих, биклесов, борзых и хортов. Приобретение этих собак обошлось в 481 фунт стерлингов 17 шиллингов и 5 ¹/₂ пенса, по существовавшему тогда курсу – 2234 рубля 77 копеек. Позднее, при императоре Павле и даже в первых годах царствования Александра I, здесь происходили травли медведей, на которые съезжалась вся петербургская знать{138}138
  См. Штретера: «Путеводитель Петербурга», 1822 года.


[Закрыть]. Это место долго в народе называлось Волынским двором; теперь этот двор занят мастерскими, принадлежащими Технологическому институту, основание которому положено в 1829 году графом Канкриным. Институт был открыт в конце 1831 года. Недалеко от института, по Обуховскому проспекту, на углу 4-й роты, стоит дом Вольно-экономического общества, основанного в 1765 году графом Г. Г. Орловым; Общество прежде помещалось на углу Адмиралтейской площади и Невского проспекта. В доме, теперь принадлежащем Обществу, при императоре Александре I происходили заседания масонской ложи Святого Михаила.

На пространном участке земли, ограниченном с одной стороны Фонтанкою, на протяжении до ¹/₄ версты, с другой – Обуховским проспектом и с третьей – частью 1-й роты Измайловского полка, где стоит теперь Константиновское военное училище, при Петре был первый Аптекарский ботанический сад. Затем позднее место это перешло к графу И. И. Воронцову, женатому на дочери А. П. Волынского; потом И. И. Воронцов передал его брату своему Р. И. Воронцову, отцу известной княгини Дашковой и графа А. Р. Воронцова, покровителя и друга Радищева. Граф Роман Илларионович, генерал-аншеф, построил здесь в 1757 году роскошный загородный дворец, строителем которого был известный Гваренги. В деньгах, как известно, он не нуждался, он носил в тогдашнем обществе прозвище Роман Большой Карман. Женат он был на богатой сибирячке Марфе Ивановне Сурминой, бывшей до ссылки первого ее мужа в Сибирь княгинею Долгорукой. Император Павел в 1797 году купил дворец Воронцова и поместил в нем военно-сиротский дом, основанный им в 1793 году для сыновей бедных инвалидов; школа эта сперва помещалась в одном из флигелей Каменноостровского дворца, затем, в 1795 году, в Гатчине, где надзирателем за малолетними детьми был подполковник А. А. Аракчеев; в 1796 году заведение это было помещено в Летнем дворце близ Итальянского сада и после, в день восшествия на престол императора Павла I, переведено в дом бывший Воронцова. В то время в пользу этого дома поступало много пожертвований от частных лиц и преимущественно от купца Нащокина и графа Румянцева. В 1829 году император Николай приказал основанный Павлом военно-сиротский дом называть Павловским корпусом; впоследствии он был переименован в Константиновское училище. Церковь в училище взята с Волынского двора по приказанию императора Павла I; там она была во имя Воскресения Христова, здесь – в память святых равноапостольных Константина и Елены. К достопримечательностям церкви принадлежат две иконы Богородицы – Тихвинская и Знамения, переданные из Волынской церкви и бывшие в роду несчастного Артемия Волынского. К числу церковного дохода причта принадлежат проценты с 2000 рублей, положенных женою Державина за поминовение рода их. Рядом с домом училища стояла в Екатерининское время обширная усадьба, заросшая кругом вековыми деревьями; часть этого сада уцелела до наших дней; она принадлежит к дому Тарасова. Здесь в Павловское время в глубине рощи стояли деревянные хоромы одного из графов Зубовых, где по временам живал и Платон Зубов, постоянно проживавший, впрочем, после смерти императрицы на Дворцовой набережной в доме сестры своей Жеребцовой. В то крутое время за всякими ночными собраниями полиция зорко следила; здесь же, в глуши, почти в лесу, ей трудно было видеть поздние беседы недовольных вельмож того времени.

К дому Зубова примыкал дом сенатора Захарова, купленный в 1791 году нашим поэтом Г. Р. Державиным{139}139
  У Державина был еще другой дом в Петербурге, на Сенной площади; он отдавал его внаймы под съезжую; полиция неисправно ему платила, и он не раз жаловался на то графу Палену, петербургскому военному губернатору. Прежде он жил в нем, здесь у него был соседом известный И. И. Голиков, тогда еще откупщик петербургский, впоследствии он приобрел известность изданием «Деяний Петра Великого».


[Закрыть]; теперь здесь стоит Римско-католическая коллегия. Главное здание, в котором жил поэт, находилось в глубине большого двора; над фасадом его высились сохранявшиеся долгое время статуи четырех богинь; со стороны фасада были, как и теперь, два боковых подъезда, третий был позади дома, вел в сад, разведенный стараниями жены Державина. От фасада по обоим краям двора шли колонны, которые потом продолжались и вдоль стены параллельно с Фонтанкой. Дом состоял из двух этажей. Кабинет поэта был наверху, с большим венецианским окном, обращенным на двор{140}140
  Академик Грот рассказывает: «Когда я, в конце 1859 года, посетил этот дом, главные комнаты верхнего этажа занимал тогда епископ Станесский; кабинет поэта служил столовою; над венецианским окном была прибита дощечка из белого мрамора, с надписью: «Здесь был кабинет Державина».


[Закрыть]; за кабинетом находилась небольшая гостиная, влево был так называемый диванчик, а далее столовая; другая большая столовая внизу служила и залом для танцев. Прямо с подъезда входили в аванзалу, а вправо от нее была большая галерея в два света, где впоследствии происходили заседания пресловутой шишковской «Беседы»[71]71
  «Беседа любителей русского слова» – литературное общество в Петербурге (1811–1816), возглавлявшееся Г. Р. Державиным и А. С. Шишковым. Члены «Беседы» являлись эпигонами классицизма, нападали на реформу литературного языка, проводившуюся сторонниками Н. М. Карамзина. Возникшее в противовес «Беседе» литературное общество «Арзамас» выступало против ее консервативных взглядов.


[Закрыть], еще далее вправо был театр, также в два света. На втором этаже находились, между прочим, комнаты для приезжих, одна для секретаря и другая для доктора. Державин имел от 60 000 до 70 000 рублей дохода; подобно большинству наших бар, поэт жил выше своих средств, оба принадлежавшие ему дома были заложены в Опекунском совете. Образ жизни его был таков: вставал он рано, часов в пять или в шесть утра, а вставши, пил чай; в два часа обедал, ужинал в десять; вина почти не пил, кофею не любил, не увлекался картами, проигрывал не более 1000; раз в неделю у него собирались гости, танцы продолжались далеко за полночь; сам Державин уходил часов в одиннадцать спать; жена его, уложив мужа, возвращалась к гостям. Державин любил музыку, особенно Баха и Крамера; часто, слушая ее, ходил по комнате и ударял такт; если он при этом ускорял шаги и наконец уходил в кабинет, то все знали, что надо ожидать новых стихов. Почти до конца жизни он сберег хорошее зрение и только для самого мелкого шрифта иногда употреблял лупу. Дома, когда не было гостей, он обыкновенно носил шелковый шлафрок, подбитый беличьим мехом, и колпак; молодые дамы ему вышивали кушаки, которыми он подпоясывал халат. Державин был давно лыс и, одевшись, являлся в парике с мешком; выезжал во фраке, в коротеньких панталонах и гусарских сапожках, над которыми видны были чулки. Камердинер Державина был Кондратий, в его доме находились еще два Кондратия: садовник и музыкант, по этому поводу поэт написал шуточную комедию «Кутерьма от Кондратьев».

Посещавшие поэта молодые литераторы С. П. Жихарев, В. И. Панаев, С. Т. Аксаков оставили нам следующее описание внешности Державина. Один видел его в халате, опушенном соболями, во фланелевой, плотно застегнутой фуфайке, на шее был у него белый кисейный платок, а на голове белый же вязаный колпак. Другой застал Державина за письменным столом, стоявшим посредине кабинета; поэт сидел в таком же домашнем наряде; из-за пазухи его торчала головка белой собачки, которая носила имя Тайки (сокращенное от Горностайки), она не оставляла своего господина ни на минуту, и если не была у него за пазухой или не вместе с ним на диване, то лаяла, визжала и металась по целому дому. Собачка эта была для поэта воспоминанием одного доброго дела; прежде она принадлежала одной бедной старушке, которую Державин облагодетельствовал.

Посещавший его вечера Панаев нашел Державина в коричневом фраке с двумя звездами, в хорошо причесанном парике, очень любезным хозяином и т. д. С. Т. Аксаков видел нашего поэта, сидевшего на диване с аспидной доской и грифелем в руках. По его описанию, Державин был довольно высокого роста, широкого, но сухощавого сложения; на нем был колпак, остатки седых волос небрежно из-под него висели; он был без галстуха, в шелковом зеленом шлафроке[72]72
  Шлафрок – домашний халат (нем.).


[Закрыть], подпоясан такого же цвета шнурком с большими кистями, на ногах у него были туфли; портрет его походил на оригинал как две капли воды. Аксаков был восторженный почитатель Державина, он знал множество его стихов наизусть, которые и читывал превосходно в присутствии поэта. При чтении Аксаковым стихов Державин входил в полный экстаз, он не мог сидеть, часто вскакивал, руки его, как и голова, были в постоянном движении; но эти чтения кончались, как пишет Аксаков, дурно для поэта, он после них всегда прихварывал, несмотря на то что столько еще энергии, живости и теплоты сохранилось в этом 75-летнем старце.