Текст книги "Старая Москва. Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы"

Дом Апраксина в Москве был самый гостеприимный. Судить о широком хлебосольстве этого барина можно по тому, что, как рассказывает князь Вяземский, он вскоре после нашествия французов дал в один и тот же день обед в зале Благородного собрания на сто пятьдесят человек, а вечером в доме своем ужин на пятьсот. Но не одними балтазаровскими пирами угощал Москву Апраксин, и более возвышенные и утонченные развлечения и празднества находили там москвичи. У него бывали литературные вечера и чтения, концерты и так называемые благородные, или любительские, спектакли.

В его барском доме, как мы уже говорили, была обширная театральная зала; там давали в особенности славившуюся тогда оперу «Диана и Эндимион», в которой гремели охотничьи рога, за кулисами слышался лай гончих собак, а по сцене бегали живые олени. У него шли пьесы «Ям», «Филаткина свадьба», «Русалка» и проч. После французов там долго давался дивертисемент под названием «Праздник в стане союзных войск», с солдатскими песнями. В труппе Апраксина был известный комик Малахов и замечательный тенор Булахов (отец), с металлическим голосом и безукоризненной методой.

Про Булахова говорили итальянцы, что если бы он пел в Милане или Венеции, то затмил бы все европейские знаменитости. В любительских спектаклях у Апраксина играли два очень талантливых любителя, два соперника по искусству – приятели Апраксина: Фед. Фед. Кокошкин и Ал. М. Пушкин; первый заведовал у него русскою сценою, другой – французскою.

Оба были превосходные актеры, каждый в своем роде. Первый был трагический актер старинных сценических преданий и обычаев; второй был тоже большой знаток сценического искусства и на театре был как дома, играл свою роль как чувствовал и понимал и был неподражаем в комедии Бомарше в роли Фигаро.

На театре Апраксина много лет играли императорские актеры, и опера итальянская выписана и учреждена была тоже при содействии Апраксина. Когда умер граф Апраксин, то в Москве про смерть его ходили разные слухи и рассказывали следующий, бывший с ним в молодости случай.

Он был с кем-то в приятельских отношениях. По каким-то служебным неприятностям этот приятель вынужден был выйти из военной службы. Он поселился в Москве, – это было в царствование Екатерины II. Увольнение от службы делало его положение в обществе сомнительным.

Он умирает. По распоряжению градоначальника отменяются военные почести, обыкновенно оказываемые при погребении бывшего военного лица. Апраксину показался такой отказ несправедливым; он командовал тогда полком в Москве и прямо от себя и, так сказать, частным образом воздал покойнику подобающие почести.

В ночь, следующую за погребением, является ему умерший благодарить за дружеский и благородный поступок и исчезает, говоря ему: до свидания. Другой раз является он ему и говорит: «Теперь приду к тебе, когда мне суждено будет уведомить тебя, что ты должен готовиться к смерти».

Прошли многие годы. Апраксин успел состариться и позабыть видение. Наконец он легко занемогает; ни доктор, ни домашние не видят в нездоровье его опасности, но он грустен и задумчив. Проходит несколько дней, и он, к удивлению брата, быстро угасает. Эту неожиданную смерть в то время и объяснили третьим видением, или сновидением, которого он был жертвою.

Кроме театра Апраксина, после французского погрома уцелел еще другой барский театр; помещался он в Знаменском переулке, близ Арбатских ворот, в доме Столыпина; театр этот после перешел во владение к князю Хованскому и позднее был продан последним князю Трубецкому вот по какому случаю. По соседству с ним был дом князя А. И. Вяземского, у Колымажного двора. Когда князь скончался, на отпевание был приглашен московский викарий. По ошибке он приехал в дом Хованского и, увидев князя, сказал ему: «Как я рад, князь, что встречаю вас; а я думал, что приглашен в дом для печального обряда». Хованский был очень суеверен и вовсе не располагал умирать. Он невзлюбил дома своего и поспешил продать его при первом удобном случае.

Труппа актеров Ал. Ем. Столыпина в свое время пользовалась большою известностью. Особенно славилась в ней опереточная актриса Варинька (Столыпинская), впоследствии вышедшая замуж за известного писателя Н. Страхова.

До 1806 года почти вся труппа Петровского театра состояла, за небольшим исключением, из крепостных актеров Столыпина.

Крепостных актеров от свободных артистов отличали только тем, что на афишах не ставили буквы «Г.», то есть «господин» или «госпожа», да и обращались с ними тоже не особенно любезно.

Так, С. П. Жихарев рассказывает: «Если они зашибались, то им делали тут же на сцене выговор особого рода». В 1806 году этих бедняков помещик намеревался продать.

Проведав про это, артисты выбрали из среды своей старшину Венедикта Баранова; последний от лица всей труппы, актеров и музыкантов, подал прошение императору Александру I. «Слезы несчастных, – говорил он в нем, – никогда не отвергались милосерднейшим отцом, неужель божественная его душа не внемлет стону нашему. Узнав, что господин наш, Алексей Емельянович Столыпин, нас продает, осмелились пасть к стопам милосерднейшего государя и молить, да щедротами его искупит нас и даст новую жизнь тем, кои имеют уже счастие находиться в императорской службе при Московском театре. Благодарность будет услышана Создателем Вселенной, и Он воздаст спасителю их».

Просьба эта через статс-секретаря князя Голицына была препровождена к обер-камергеру А. А. Нарышкину, который представил государю следующее объяснение: «Г. Столыпин находящуюся при Московском вашего императорского величества театре труппу актеров и оркестр музыкантов, состоящий с детьми их из 74 человек, продает за сорок две тысячи рублей. Умеренность цены за людей, образованных в своем искусстве, польза и самая необходимость театра, в случае отобрания оных могущего затрудниться в отыскании и долженствующего за великое жалованье собирать таковое количество нужных для него людей, кольми паче актрис, никогда со стороны не поступающих, требуют непременной покупки оных. Всемилостивейший государь! По долгу звания моего, с одной стороны, наблюдая выгоды казны и предотвращая немалые убытки театра, от приема за несравненно большее жалованье произойти имеющие, а с другой стороны, убеждаясь человеколюбием и просьбою всей труппы, обещающей всеми силами жертвовать в пользу службы, осмеливаюсь всеподданнейше представить милосердию вашего императорскаго величества жребий столь немалого числа нужных для театра людей, которым со свободою от руки монаршей даруется новая жизнь и способы усовершенствовать свои таланты, и испрашивать как соизволения на покупку оных, так и отпуска означенного количества денег, которого ежели не благоволено будет принять на счет казны, то хотя на счет московского театра, с вычетом из суммы, каждогодно на оный отпускаемой».

Бумага эта была подана государю 25 сентября 1806 года; император нашел, что цена весьма велика, и повелел г. директору театров склонить продавца на более умеренную цену. Столыпин уступил 10 000, и актеры, по высочайшему повелению, были куплены за 32 000 рублей.

Из этих артистов в свое время пользовались успехом следующие актеры: И. П. Кураев – очень талантливый комик; А. И. Касаткин – певец и актер того же амплуа; Я. Я. Соколов – певец-тенор, замечателен был в опере «Иосиф» и в «Водовозе»; Лисицын – комик невысокого комизма, особенно хороший в ролях дураков и шутов; Кавалеров – в роли слуг; из актрис: Баранчеева, хорошая в ролях благородных матерей и больших барынь; Караневича, которая, по словам С. П. Жихарева, роли молодых любовниц превращала в старых; упоминавшаяся уже выше г-жа Насова, водевильная актриса с превосходным голосом, чистая натура; Бутенброк, недурная певица, и сестра ее Лисицына, на роли старух, – обе были очень талантливые актрисы; последняя выдвинулась случайно. Во время представления «Русалки» игравшая роль Ратины Померанцева внезапно была поражена ударом на сцене. Кто-то сказал, что молодая Лисицына, еще неопытная актриса, может заменить ее; актер Сандунов убедил ее согласиться сыграть за нее и сам разрисовал дебютантке лицо сухими красками так, что она долго плакала от боли, и когда надела костюм, то ее сестра и другие товарищи приняли ее за Померанцеву и с участием стали расспрашивать о здоровье. Лисицына мастерски провела свою роль и с тех пор стала любимицей публики.

Существует предание, что крепостных актеров публика не особенно любила и не так усердно посещала Петровский театр, где играли они.

Рассказывают, что вскоре после покупки труппы император Александр I смотрел игру актеров и она ему не понравилась. Государь заметил заведовавшему театром Нарышкину:

– Твои артисты совсем испортились.

– Когда же, не может быть, ваше величество, – отвечал остряк Нарышкин, – как им испортиться, когда они играют на льду.

В то время под театром помещались погреба с винами.

Впоследствии, когда был выстроен Большой театр в Москве, граф Ростопчин говорил, что это хорошо, но недостаточно; нужно купить еще 2000 душ, приписать их к театру и завести между ними род подушной повинности, так чтобы по очереди высылать по вечерам народ в театральную залу: на одну публику надеяться нельзя.

По постройке Большого театра главнокомандующим в столице был генерал-фельдмаршал граф И. В. Гудович. Русские артисты нашли в нем самого ревностного покровителя – им были увеличены оклады и даны многие льготы; граф сам имел своих актеров, и особенно хорош был его оркестр музыкантов.

При Гудовиче на театре вошло в обыкновение со сцены, после первой игранной пьесы, извещать публику о следующем спектакле. Этот обычай был принят в старину, когда еще не печаталось афиш. Обыкновенно выходили с анонсом первые актеры с тремя поклонами и говорили: «Почтеннейшая публика! В следующий (такой-то) день императорскими российскими актерами представлено будет…», а если возвещался бенефис, то объявление оканчивалось: «Такой-то артист ласкает себя надеждою, что почтеннейшая публика удостоит его своим посещением».

В Петербурге в это же время, в управление театрами князя П. И. Тюфякина, было заведено, что артист, возвещавший о спектакле, был одет не иначе как в башмаки и с треугольной шляпой. Рассказывают, что когда началась война 1812 года и французский актер Дюрен явился на сцену с обычным анонсом, сказав: «Messieurs, demain nous aurons l’honneur de vous donner»[67]67
  «Господа, завтра мы будем иметь честь представить вам» (фр.).


[Закрыть] и проч., увидел, что в зале всего сидит один зритель, и то, кажется, должностное лицо, а потому тотчас же переменил начало речи и сказал: «Monsieur, demain nous aurons l’honneur…»[68]68
  «Сударь, завтра мы будем иметь честь…» (фр.)


[Закрыть] закрыть спектакли, распустить труппу и т. д.

В Москве играли по 31 августа, но с первых чисел июня, то есть со времени объявления войны, у подъездов театра виднелись две кареты, не более, – дворянство уже не посещало театра, ходили только одни купцы.

При графе Гудовиче в театре было отменено интересное для артистов «метание кошельков» на сцену. Про этого главнокомандующего Москвы ходило много анекдотов. Гудович был нрава горячего, правил строгих, любил правду и очень преследовал порочных; видом он был угрюм и неприступен; но в кругу друзей и домашних ласков и приветлив.

По словам князя Вяземского, он крепко стоял за свое звание. Во время генерал-губернаторства его в Москве приезжает к нему иностранный путешественник; граф спрашивает его, где он остановился.

– Au pont de Maréchaux[69]69
  На мосту Маршалов (фр.).


[Закрыть].

– Des maréchants-ferrants, vous voulez dire, – перебивает граф довольно гневно, – en Russie, il n’y a de maréchal que moi[70]70
  Вы хотите сказать, на Кузнецком мосту. В России нет маршалов, кроме меня (фр.). (Во французском языке слово maréchal означает «маршал», maréchal-ferrant – «кузнец».)


[Закрыть].

Гудович говаривал, что с получением полковничьего чина он перестал метать банк сослуживцам своим. «Неприлично, – продолжал он, – старшему подвергать себя требованию какого-нибудь молокососа-прапорщика, который, понтируя против вас, почти повелительно вскрикивает „атанде“[71]71
  Атанде – в карточной игре: постой, не мечи далее, я ставлю.


[Закрыть]».

В Москве он был настойчивый гонитель очков и троечной езды и принимал самые строгие меры благочиния против злоупотребления очков и третьей лошади. Никто не смел являться к нему в очках; даже в посторонних домах случалось ему, завидя очконосца, посылать к нему слугу с наказом: нечего вам здесь так пристально разглядывать, можете снять с себя очки.

Приезжавшие в город из подмосковных в телегах и в колясках должны были, под опасением попасть в полицию, выпрягать у заставы одну лошадь и привязывать ее сзади.

Заменивший его граф Ростопчин не гнал очки, и хотя и говорил в одной из своих афиш, что он «смотрит в оба», это, однако, не помешало ему просмотреть Москву, хотя и по обстоятельствам, от него не зависевшим.

В описываемую нами эпоху в числе барских театров славился в Москве Дурасовский. У этого так называемого тогда «евангельского» богача в его имении Люблине было все, включительно до пансиона для дворянских детей с учителем-французом, неизвестно для какого каприза заведенного.

По словам мисс Вильмот[72]72
  См. «Русский архив», 1873 г., с. 1889.


[Закрыть], когда она раз посетила театр этого барина, на сцене и в оркестре его появлялось около сотни крепостных людей, но хозяин рассыпался на счет бедности постановки, которую он приписывал рабочей поре и жатве, отвлекшей почти весь его наличный персонал, за исключением той горсти людей, которую успел собрать для представления.

Самый театр и декорации были очень нарядны, и исполнение актеров весьма порядочное. В антрактах разносили подносы с фруктами, пирожками, лимонадом, чаем, ликерами и мороженым. Во время представления ароматические курения сожигались в продолжение всего вечера.

О другом таком же барском театре, князя Хованского, анекдот из жизни которого мы привели выше, нам известно, что на нем ставились целые оперы с балетами.

Народное гулянье под Новинском в Москве в конце XVIII столетия

С гравюры Делабарта 1797 года

Князь Хованский сам был известен как симпатичный поэт; его песенка в свое время обошла всю Россию и, кажется, посейчас живет в памяти деревенских девушек и горничных. Кто из нас не слыхал милую песенку про «незабудочку»:

 
Я вечор в лугах гуляла,
Грусть хотела разогнать,
И цветочков там искала,
Чтобы к милому послать… и т. д.
 

Спектакли у князя ставились с большим уменьем и разборчивым вкусом. Смерть князя Хованского оплакивал Карамзин в стихах («Друзья, Хованскаго не стало»). У князя Хованского жил известный шут, или дурак, Иван Савельич, которого знала вся Москва. Этот Савельич на самом деле был преумный и иногда так умно шутил, что не всякому остроумному человеку удалось бы придумать подчас такие смешные и забавные шутки. Хованские очень любили и баловали его – для него была устроена особая одноколка и дана в его распоряжение лошадь; он в этом экипаже езжал на гулянья, которые бывали на Масленице и Святой. В летнее время он появлялся на гулянье под Новинском в своей одноколке: лошадь вся в бантах, в шорах, с перьями, а сам Савельич во французском кафтане, в чулках и башмаках, напудренный, с пучком и с кошельком и в розовом венке, сидит в своем экипаже, разъезжает между рядами карет и во все горло поет: «Выйду ль я на реченьку» или «По улице мостовой шла девица за водой». Выезды Савельича очень забавляли и тешили тогдашнее общество. После Хованских Савельич в Москве жил в доме Ек. Серг. Ивашкиной (урожденной Власовой, по первому мужу Шереметева), супруги обер-полицеймейстера в первой четверти нынешнего столетия. Савельич в 1836 году был еще жив; под конец своей жизни он сделался комиссионером и нажил состояние. Однажды, обязавшись чихнуть на каждой из ста двадцати ступеней, он добросовестно вычихал себе дом у одного богатого причудливого московского вельможи.

Шут Савельич

Со старинной литографии

В числе барских театров в Москве в конце царствования Екатерины II был очень недурной у графа Павла Серг. Потемкина, внучатного брата знаменитого князя Таврического.

Смерть владельца театра[73]73
  У Потемкина своего дома в Москве не было, он жил в доме светлейшего князя Таврического, в приходе Вознесения Господня, на Большой Никитской улице. Домов у князя Таврического в Москве было несколько; лучшие были в приходе Грузинской Божией Матери и в приходе Николы в Воробьине на Гостиных горах.


[Закрыть] от отравы в свое время произвела в Москве немало толков.

Бантыш-Каменский говорит, что кончину графа тогда приписывали посещению, будто бы сделанному ему страшным Шешковским[74]74
  Известие о визите Шешковского к Потемкину в марте 1796 года – совершенно ложно. Шешковского не было уже в живых в июле 1794 года, то есть с лишком за полтора года до смерти П. С. Потемкина.


[Закрыть] и вызванному внезапным желанием исследовать дело о поступке его в 1786 году в Кизляре с персиянами.

Дело это помрачает имя П. С. Потемкина коварным и жестоким поступком. Двое из братьев Али-Мегемет-хана, хищника персидского престола, бежали от его преследований; первый успел укрыться в Астрахани, а второй приближался морем к кизлярскому берегу. Потемкин отказался принять его под предлогом, что Россия в мире с Персией.

Но изгнанник, преследуемый по пятам неприятельскими кораблями, решился с отчаяния войти в Кизлярский порт. Комендант Кизляра послал ему навстречу лодки, наполненные солдатами, которых беглецы радостно приветствовали. Но только что солдаты взошли на корабль, как бросились на персиян, перерезали, передушили и перетопили их всех и разграбили несметные сокровища, увезенные на этом корабле принцем, который сам погиб в волнах.

Дело это почти десять лет оставалось безгласным, несмотря на общую его известность, но наконец нашли нужным поднять его, ввиду того что Россия, воюя с Персией, приняла на себя защиту прав принцева брата Сали-хана, спасшегося в Астрахани и жившего в России забытым, пока он не сделался нужен как предлог для войны с Персией.

Над Потемкиным было наряжено следствие, – вся Москва заговорила об этом скандале; Потемкин сделался очень болен. Жена его, красавица Прасковья Андреевна (урожденная Закревская, род. 1763 г., ум. 1816 г.), растрепанная, простоволосая, с воплем и слезами, приходила к Иверской поднимать образ Богородицы и несла его к себе в дом молебствовать по улицам Москвы. Жена Потемкина славилась своей красотой и пользовалась восторженною любовью князя Таврического.

Когда в 1789 году при главной квартире его, рядом с военным штабом, образовался, к удивлению России, другой, женский, то в числе лиц последнего, как говорит П. П. Бекетов[75]75
  См. «Русский архив», 1880 г., с. 385.


[Закрыть], Прасковья Потемкина занимала первое место.

Современники сохранили для потомства имена этих патриоток, облегчавших воинские труды светлейшего. Это были: П. А. Потемкина, гр. Самойлова, кн. Долгорукая, гр. Головина, кн. Гагарина, жена польского генерала де Витта. Энгельгардт в своих воспоминаниях говорит, что жене Потемкина «его светлость оказывал великое внимание». Это внимание доходило у него до боготворения. Вот как выражал Потемкин страсть «к сударушке своей Парашеньке»: «Утеха моя, сокровище бесценное, ты дар Божий для меня, – писал он ей. – Цалую от души ручки и ножки твои прекрасныя, моя радость… Дурочка моя умненькая, je vous porte dans mon cœur…[76]76
  Я храню вас в моем сердце (фр.).


[Закрыть] Жизнь ты моя, тобою моя жизнь приятна, бесценная, ангел, которым сердце мое наполнено… Я, видя тебя благополучную, буду счастлив и в архиерействе подам мое благословение; облачась пребогато, скажу к тебе: да победиши враги твоя красотою твоею и добротою твоею. Знаешь ли ты, прекрасная голубушка, что ты кирасиром у меня в полку! Куда как шапка к тебе пристала, и я прав, что к тебе все пристанет. Прости… цалую ручки ангельския» («Рус. стар.». 1875. Т. XIII).

Возвращаясь к другому Потемкину, мы видим, что он, обвиняемый в грабеже и убийстве, впоследствии издал стихотворение «Глас невинности». На это стихотворение явился колкий и ядовитый ответ – «Возражение на „Глас невинности“». Подобных возражений было еще три: одно из этих сатирических посланий приписывали Державину; последнее, по выражению Болотова, «летало всюду в Москве и читано было многими».

В Москве тогда говорили, что жадность Потемкина доходила до того, что он променивал косяками людей и солдат на косяки горских лошадей и овец, которые ему были нужны. Он не жалел своих соотечественников отдавать в неволю ради своей корысти.

К делу Потемкина примешивали еще генерала Гудовича, командира кубанских войск и рязанского наместника. Потемкин думал даже оставить Россию и поступить на службу австрийского императора. Молва в Москве еще приписывала Потемкину смерть князя П. М. Голицына, молодого полковника, красавца, охранявшего дорогу от Казани к Оренбургу и нанесшего первый удар Пугачеву. Но последнее обвинение не верно: Голицына убил Шепелев на дуэли, как тогда говорили, «изменнически заколол». Шепелев был женат впоследствии на одной из племянниц князя Потемкина.

По поводу этой дуэли ходили следующие толки. В бытность Екатерины II в 1775 году в Москве на бале Голицын был замечен государыней; увидав его, она сказала: «Как он хорош! Настоящая куколка». Эти слова его и погубили.

П. С. Потемкин воспитание получил в Московском университете, в первые годы его основания. Быстрая служебная карьера его начинается в первую турецкую войну; здесь он получил чин гвардии капитан-поручика и Георгия 4-й степени.

В 1774 году он был произведен из бригадиров в генерал-маиоры и назначен начальником двух секретных следственных комиссий – оренбургской и казанской, действовавших по делу о пугачевском бунте. Потом, как мы уже упоминали, он был в Москве в числе судей над Пугачевым. За начальство в южных окраинах России он получил Анненскую ленту, затем Александровскую и камергерский ключ. В 1783 году он приводил к присяге покорившихся России крымцев и убедил царя Ираклия Кахетинского и Карталинского принять русское подданство, за что получил Владимирскую ленту и чин генерал-поручика. С 1784 года он был наместником саратовским и вместе с тем кавказским. Несмотря на сильную протекцию своего могучего родственника, он в эти годы лишился благосклонности Екатерины и жил в Москве, где и считался одним из первых в числе недовольных правительством.

По словам Бантыш-Каменского, Потемкин отличался неустрашимостью, умом, образованием, любил заниматься словесностью, знал в совершенстве отечественный и многие иностранные языки. Из произведений его пера известно более десяти напечатанных книг, в числе которых три драмы в стихах: «Россы в Архипелаге», «Торжество дружбы» и переводная «Магомет», трагедия Вольтера. Из неизданных произведений Потемкина: «История о Пугачеве» и описание кавказских народов. Потемкин имел двух сыновей: Григория Павловича, убитого под Бородином, и Сергея Павловича, умершего в 1858 году, известного любителя искусств, литературы и театрала; оба они умерли бездетными, и род Потемкиных пресекся.