Текст книги "Старая Москва. Старый Петербург"

Здесь тот же собор святых апостолов Петра и Павла, мученицы Наталии, Льва Катанского, Мартиниана, Анны пророчицы, Евдокии, Параскевы и проч. В этом храме, на антиминсе, обозначено имя императора Петра I и сына его царевича Алексея Петровича; освящена церковь в 1708 году Каллистом, архиепископом Тверским и Кашинским.

С церквами в селах Троицком и Покровском на Филях сходствует также церковь при доме графа Шереметева на Воздвиженке, принадлежавшая некогда тоже одному из Нарышкиных.

В сооружениях церквей при своих домах и вотчинах в XVII веке соревновали один перед другим все знатные московские бояре. Такие храмы строились отдельно на дворах, с главами и со звоном. В них хранились и читались за литургиею фамильные синодики, которые служили родословною летописью, сближавшею потомков с предками. Примеру предков и своих современников подражали и Нарышкины.

Такая церковь Нарышкиных, по словам Ив. Снегирева, стояла у их каменных палат, на берегу Неглинной, в Белом городе, там, где теперь дом Горного правления. Церковь была с двумя престолами: во имя Св. Мученицы Ирины и во имя Св. Параскевии Пятницы.

В этом храме были приделы во имя Знаменья и Святителя Николая. Церковь эта впоследствии принадлежала племяннику Натальи Кирилловны, Александру Львовичу. Существует предание, что как дом, так и церковь эту выстроил Нарышкиным царь Алексей Михайлович поблизости своего дворца, соединившись с Нарышкиными узами родства.

Во время нашествия французов в 1812 году вся церковная утварь и образа были отданы на сбережение известному купцу-антикварию Шухову, о котором упоминалось выше. Все эти церковные драгоценности были сохранены им в целости от неприятеля и впоследствии отданы Львом Кирилловичем Нарышкиным в церковь Знамения Пресвятой Богородицы: 1) большой местный образ св. мученицы Ирины, старинного письма, в серебряном окладе, украшенном каменьями и жемчугом; 2) большой местный образ Казанской Божией Матери, превосходного письма, в серебряной ризе; 3) образ Знамения Пресвятой Богородицы. Эта икона находилась в воротах дома и теперь обращена в запрестольную. Место, занимаемое иконою, видно в воротах, существующих в первобытном виде. Все проходившие мимо ворот имели обыкновение снимать шапку перед образом; 4) большое запрестольное Евангелие, в большом, богатом, серебряном вызолоченном окладе, с финифтяными украшениями.

Эта церковь за ветхостью была сломана в 1842 году. Службы в ней не было с 1812 года. Трехэтажные каменные палаты Нарышкиных целы посейчас. Отец Натальи Кирилловны, боярин Кирилл, ранее жил в доме, где теперь помещается Арбатская часть.

Предания о царице Наталье Кирилловне еще живы в Рязанском уезде, в селении Алешни. Там рассказывают, как бедная, молодая и прекрасная боярышня Наталья проживала у богатого своего родича Нарышкина. М. Н. Макаров, известный знаток русской старины, умерший в пятидесятых годах нынешнего столетия, слышал от старика, помещика села Желчина, А. П. Гагина, где была приходская церковь Алешни, как в старину, еще при его дедах, боярышне Наталье Кирилловне богатый ее родственник и его сосед Нарышкин поручал ключи хозяйские и присмотр за домом; как, бывало, она в черевичках, на босую ногу, ходила на погребицу, выдавала еще на восходе солнца припасы домашние, наглядывала за «подпольем», где хранились вина и наливки. Богатый родственник называл ее просто «племянинкою Кирилловною».

Тот же Гагин передавал Макарову, что Наталья Кирилловна с самого детства чуждалась всех сельских игрищ, и молодые соседи, дворяне Коробьины, Худековы, Марковы, Ляпуновы, Остросаблины, Казначеевы, никогда ее в свои хороводы не залучали. Зато храм Господень часто видел Наталью, и многие молитвы она читала наизусть не хуже священника, отчего подруги ее, боярышни, и называли ее желчинскою черничкою. Макаров в 1821 году видел в селе Желчине место в церкви, где молилась будущая мать Петра Великого.

При дворе императора Петра Великого Нарышкины, как мы выше говорили, имели значение принцев крови. Так, при погребении Петра две Нарышкины, Марья и Анна Львовны, шли в глубоком трауре за гробом императора перед герцогом Голштинским и великим князем Петром Алексеевичем (Петром III), у них были ассистенты, и пажи несли их шлейфы.

В павловское время в Москве, в приходе Николы в Хамовниках, в Соболевском переулке, жил очень открыто и давал праздники сенатор Алексей Васильевич Нарышкин. Этот вельможа принадлежал к младшей линии Нарышкиных; отец его, коллежский советник Василий Васильевич Нарышкин, был во времена Екатерины II начальником Нерчинских заводов; несмотря на то что он был крестником императрицы и имел знатную родню, в 1777 году Екатерина лишила его не только должности, но и чинов.

Про самодурство этого Нарышкина существуют почти баснословные рассказы; в бытность свою начальником Нерчинских заводов он чудил немилосердно, кидал деньги горстями в народ и устраивал сказочные празднества.

В то время в Нерчинске имел сереброплавильный завод один из замечательных сибирских богачей Михаил Сибиряков. Разорившись на празднества, Нарышкин стал немилосердно эксплуатировать Сибирякова; последний сперва поддавался Нарышкину, но наконец решился раз отказать ему, когда он потребовал от него пять тысяч рублей в долг без отдачи. Рассерженный Нарышкин собрал бывшую в его распоряжении артиллерию и окружил солдатами дом богача Сибирякова, угрожая, что он начнет стрелять из пушек, если Сибиряков не даст ему требуемых им пяти тысяч. Сибиряков, осажденный в своем доме пехотою и угрожаемый артиллериею Нарышкина, вышел на крыльцо и с низким поклоном представил своему победителю на серебряном блюде требуемую от него сумму. Воинственный Нарышкин заключил с ним мир и, распустив свою команду, вошел в дом Сибирякова и пировал с обобранным хозяином шумно и весело до поздней ночи.

Сын этого Нарышкина жил в Москве необыкновенно пышно; он выезжал со двора в богато вызолоченной карете, на шести лошадях; перед каретою шли скороходы в золотых кафтанах, в чулках и башмаках, несмотря ни на какую грязь; за стеклами его кареты стояли гусары в богатых голубых венгерках с серебряными бляхами; пуговицы на кафтане Нарышкина, как и пряжки на башмаках, все были из бриллиантов.

Как мы выше уже сказали, где стоит теперь Арбатская часть, там жил отец Натальи Кирилловны и был впоследствии подгородный дом царицы Натальи; по всем данным, вблизи этих Арбатских мест стояли почти все усадьбы родных или близких людей царицы Натальи, а по ней и сына ее Петра Великого. Об этом свидетельствует, например, церковь Св. Феодора Студийского, что у Никитских ворот, или, по-прежнему у Смоленских ворот, основанная в 1626 году патриархом Филаретом Никитичем на своей земле во имя Смоленския Божия Матери.

Вторым свидетельством можно принять то, что император Петр, сочетавшись браком с императрицею Екатериною I, поместил поблизости на своих романовских или нарышкинских местах всех ее родственников. Таким образом, тут отведены были дворы и выстроены покои для Ефимовских или Скавронских; последние даже и погребались у церкви Большого Вознесения, называемой Старым.

Так, у старой теплой церкви, сломанной в конце тридцатых годов, между многими надгробными камнями лежала четвероугольная каменная плита, очень богато отделанная, на которой видна была следующая надпись: «1729 года, апреля 14, представися раба Божия Благоверные великие государыни императрицы Екатерины Алексеевны сестра ея родная Крестина Самойлова дочь Скавронских, а тезоименитство ея июля 24 дня; а жития ея было 42 года, а прежде ея того же года, декабря 25 представися супруг ея Симон Леонтьев, сын Гендриков, поживе 56 лет; да 1731 года, февраля в 6-й день, представися дщерь их Агафья Симонова дочь, жена Григорья Петрова Соловова, поживе 16 лет и погребена против сей таблицы на сем месте». Надпись эта в свое время была густо позолочена. Кругом надписи орнаменты в виде лавров с княжескою короною; два парящих ангела держат ее.

Подле этой намогильной плиты виднелась еще другая, значительно, впрочем, попорченная; из надписи прочесть можно было только следующее: «Во вечное житие прейде от сего света ноября в 4-й день… Екатерины Алексеевны, сиятельнейший граф Феодор Самойлович Скавронский». Эти могилы возбудили в свое время много толков в Москве. Покойный М. П. Погодин тщательно исследовал их и нашел на одном из камней герб Скавронских с одноглавым орлом; а на другом камне, на могиле дочери, «особливую фигуру».

Знаток московской старины Макаров в то время в «Молве» поместил заметку, в которой, между прочим, сообщал, что ему, как прихожанину церкви Старого Вознесения, давно было известно о родовом при оной кладбище Скавронских и что Большая Никитская слобода, где сооружена эта церковь, называлась Царицыною улицею и всегда принадлежала к удельным доходам цариц. Рядом с церковью Вознесения был дом секретаря святителя Димитрия Ростовского Ксенофонта Феоктистова. Феоктистов был похоронен тоже у Вознесения. Камень с могилы его снят в сороковых годах нынешнего столетия. Дом Феоктистова был цел в царствование Екатерины II. Потомки Феоктистова здравствуют посейчас; некогда родичи последнего жили в Рязанском уезде.

Наконец, в дополнение сказанного о возможной и точной принадлежности арбатского частного дома царице Наталье Кирилловне прибавим еще, что юный Петр, не удаляясь от родного ему места, учредил тут же свой полковой Преображенский двор; он стоял в Гранатном переулке (4-го квартала за № 334)[122]122
  См. роспись Москвы 1793 г.


[Закрыть]. Сюда, в свой полковой двор, из Преображенского села ко двору матери своей приводил Петр своих воинов, готовых, вышколенных Лефортом или Гордоном. Царь дивил этими воинами и друзей, и старых бояр русских, не одобрявших забавы юного монарха. В павловское время, по словам старожилов, у ворот этого двора, где было положено начало нашей гвардии, стояла будка, а в будке – часовой инвалид-гвардеец, полусолдат. Бывало, он сиживал тут, скорняжничая, а иногда починивая какую-нибудь обувь. Так тут шла его последняя служба до смены на вечный караул – в небеса!

Недалеко от этих мест стояли дома птенцов Петровых – здесь были палаты воина-вельможи Бутурлина, сенатора Писарева, математика Брюса и царедворца Толстого.

Нарышкины своим богатством обязаны браку Натальи Кирилловны с царем Алексеем Михайловичем. Первым богачом этой фамилии был отец царицы, боярин Кирилл Полуектович (1623–1691). Он владел в пяти пожалованных ему вотчинах до 88 000 крестьян.

Два его сына, убитые мятежными стрельцами, не оставили после себя детей, двое младших детей также умерли бездетными, следовательно, все его богатство перешло оставшемуся в живых единственному его сыну Льву Кирилловичу, за вычетом незначительной части его племяннице Наталье Мартимиановне, вышедшей замуж за князя В. П. Голицына. По смерти Льва Кирилловича имение его перешло к двум его сыновьям – Александру и Ивану, у последнего была одна дочь, вышедшая замуж, как мы выше говорили, за Разумовского. От нее в род последнего и перешло 44 000 душ крестьян, то есть половина всех недвижимых имений, принадлежавших Кириллу Полуектовичу, в числе которых были большие пензенские вотчины.

Другая половина старинного нарышкинского имения, как говорит Карнович, разделилась между двумя сыновьями Александра Львовича: обер-шенком Алекс. Александровичем и известным во времена Екатерины II обер-шталмейстером Львом Александровичем.

Последний из них значительно увеличил свое родовое состояние женитьбой на Закревской – племяннице гр. Разумовской. По богатству своему он считался наравне с графом А. С. Строгановым, и о нем, как и о Строганове, говорила Екатерина II, что он делает все, чтобы разориться, но никак не может достигнуть этого.

Жена брата этого Нарышкина хотела передать свое большое состояние графам Румянцевым, но Нарышкины выиграли процесс, и богатство перешло к сыновьям Льва Александровича – Александру и Дмитрию. Из них последний был женат, как мы выше говорили, на Марье Антоновне Четвертинской; последнему император Александр I пожаловал обширные земли в Тамбовской губернии. Сын его обер-гофмаршал Эмануил Дмитриевич, родившийся в 1815 году, известный своею благотворительностью, считается старейшим представителем царской линии Нарышкиных.

Церковь Успения на Покровке. Литография А. Дюрана. 1835

Обнародование манифеста о коронации Екатерины II на Соборной площади Кремля 18 сентября 1762 года. А. Мельников с гравюры А. Колпашникова по оригиналу Ж. Девельи и М. Махаева. 2-я пол. XIX в.

Глава XIII

Князь Ник. Бор. Юсупов. – Богатства рода Юсуповых. – Князь Григорий Юсупов. – Село Архангельское. – Князь Голицын, вельможа екатерининских времен. – Театр. – Богатство оранжерей. – Расчетливость князей Юсуповых. – Директорство. – Земельное богатство Юсупова. – Анекдоты из жизни Юсупова. – Т. В. Юсупова. – Князь Б. Н. Юсупов. – Родовой дом князей Юсуповых в Москве. – Трудовая жизнь князя Б. Н. Юсупова. – Графиня де Шево.

Одним из последних вельмож блестящего века Екатерины II был также в Москве князь Николай Борисович Юсупов. Князь жил в древнем своем боярском доме, подаренном за службу прапрадеду его князю Григорию Дмитриевичу императором Петром II.

Дом этот стоит в Харитоньевском переулке и замечателен как старый памятник зодчества XVII века. Здесь дед его угощал венценосную дщерь Петра Великого императрицу Елисавету во время ее приезда в Москву.

Богатства Юсуповых издавна славятся своею колоссальностью. Начало этого богатства идет со времен императрицы Анны Иоанновны, хотя и до этого времени Юсуповы были очень богаты. Родоначальник их, Юсуф, был владетельный султан Ногайской орды. Сыновья его прибыли в Москву в 1563 году и были пожалованы царем богатыми селами и деревнями в Романовском округе (Романовско-Борисоглебский уезд Ярославской губернии). Поселенные там казаки и татары были подчинены им. Впоследствии одному из сыновей Юсуфа были даны еще некоторые дворцовые села. Царь Феодор Иванович также неоднократно жаловал Иль-Мурзу землями. Лжедимитрий и Тушинский вор пожаловали Романовским посадом (уездный город Романов Ярославской губернии) его сына Сеюша.

При вступлении на престол царь Михаил Феодорович оставил все эти земли за ним. Потомки Юсуфа были магометанами еще при царе Алексее Михайловиче. При этом государе первый принял христианство правнук Юсуфа, Абдул-Мурза; он при крещении получил имя Дмитрия Сеюшевича Юсупово-Княжево.

Новокрещенный князь скоро подпал царской опале по следующему случаю: он вздумал у себя на обеде попотчевать гусем патриарха Иоакима; день оказался постный, и князя за это нарушение уставов церкви от имени царя наказали батогами и отняли у него все имение; но вскоре царь простил виновного и возвратил отобранное.

По поводу этого случая существует следующий анекдот. Однажды правнук Дмитрия Сеюшевича был дежурным камер-юнкером во время обеда у Екатерины Великой. На стол был подан гусь.

– Умеете ли вы, князь, разрезать гуся? – спросила Екатерина Юсупова.

– О, гусь должен быть очень памятен моей фамилии! – отвечал князь. – Мой предок съел одного в Великую пятницу и за то был лишен нескольких тысяч крестьян, пожалованных ему при въезде в Россию.

– Я отняла бы у него все имение, потому что оно дано ему с тем условием, чтобы он не ел скоромного в постные дни, – заметила шутливо по поводу этого рассказа императрица.

У князя Дмитрия Юсупова было три сына, и по смерти его все богатство было разделено на три части. Собственно богатству Юсуповых положил начало один из сыновей последнего, князь Григорий Дмитриевич. Потомки других двух сыновей не богатели, а дробились и приходили в упадок.

Князь Григорий Дмитриевич Юсупов был одним из боевых генералов времен Петра Великого – его ум, неустрашимость и отвага доставили ему расположение императора.

В 1717 году князь был назначен, в числе других лиц, исследовать злоупотребления князя Кольцова-Масальского по соляному сбору в Бахмуте. В 1719 году он был генерал-маиором, а в 1722 году сенатором. Екатерина I произвела его в генерал-поручики, а Петр II назначил его подполковником Преображенского полка и первым членом военной коллегии. Ему же был поручен розыск над Соловьевым, переводившим в заграничные банки миллионы, принадлежавшие кн. Меншикову.

Он же производил следствие о казенных вещах, утаенных обер-камергером князем Ив. Долгоруким. Вдобавок к этому, как говорит Карнович, он занимался чрезвычайно прибыльною в то время провиантскою и интендантскою частью, а также строил суда. Петр II подарил ему в Москве обширный дом в приходе Трех Святителей, а в 1729 году пожаловал ему в вечное потомственное владение многие из отчисленных в казну деревень князя Меншикова, а также отписанное у князя Прозоровского имение с подгородною слободою.

Испанский посол Дюк де Лириа так характеризует князя Юсупова: «Князь Юсупов татарскаго происхождения (брат его еще и поныне магометанин), человек вполне благовоспитанный, очень хорошо служивший, достаточно знакомый с военным делом, он был весь покрыт ранами; князь любил иностранцев и был очень привязан к Петру II, одним словом, принадлежал к числу тех людей, которые всегда идут прямою дорогою». Одна страсть омрачала его – страсть к вину.

Он умер 2 сентября 1730 года, на 56 году от рождения, в Москве, в начале царствования Анны Иоанновны, погребен в Богоявленском монастыре[123]123
  См. «Русская старина», соч. А. Мартыновым, год второй.


[Закрыть] (в Китай-городе), в нижней церкви Казанской Богородицы. Надгробная его надпись начинается так: «Внуши, кто преходит, семо, много научит тебя камень сей. Погребен зде генерал-аншеф и проч., и проч.». Юсупов оставил трех сыновей, из числа которых двое вскоре умерли, и единственный оставшийся сын Борис Григорьевич получил все его громадное богатство. Князь Борис был воспитан, по повелению Петра Великого, во Франции. Он пользовался особенным расположением Бирона.

При императрице Елисавете Петровне Юсупов был президентом коммерц-коллегии, главным директором Ладожского канала и девять лет управлял кадетским сухопутным Шляхетным корпусом.

Во время управления этим корпусом он первый в столице завел для собственного удовольствия и для развлечения немногих сановников, задержанных против воли делами службы на берегах Невы, театральные представления. Двор в то время пребывал в Москве; актеры-кадеты разыгрывали в корпусе лучшие трагедии, как русские, сочиняемые в то время Сумароковым, так и французские в переводах.

Репертуар французских состоял по преимуществу из пьес Вольтера, представляемых в искаженном виде[124]124
  См. «История академика Пекарскаго», т. II, с. 455.


[Закрыть]. Когда двор возвратился из Москвы, государыня пожелала видеть представление, и в 1750 году, по инициативе Юсупова, состоялось первое публичное представление русской трагедии сочинения Сумарокова «Хорев», и в том же году, 29 сентября, императрица изустным своим указом повелела Тредьяковскому и Ломоносову сочинить по трагедии. Ломоносов через месяц составил трагедию «Тамира и Селим». Что же касается Тредьяковского, то он тоже через два месяца доставил трагедию «Деидамия», «катастроф» которой «было ведение царицы на жертву богине Диане». Трагедия, однако, не удостоилась даже печатания при академии.

Но возвращаемся опять к Борису Юсупову. Императрица Елисавета, довольная управлением его Шляхетным корпусом, пожаловала ему в вечное потомственное владение в Полтавской губернии, в селе Ряшках, казенную суконную фабрику со всеми станами, инструментами и мастеровыми и с приписным к ней селом, с тем чтобы он выписал в это имение голландских овец и привел фабрику в лучшее устройство.

Князь обязался ежегодно в казну поставлять сперва 17 тысяч аршин сукна всяких цветов, а потом ставил 20 и 30 тысяч аршин.

Сын этого князя, Николай Борисович, как мы уже выше сказали, был один из самых известных вельмож, когда-либо живших в Москве. При нем его подмосковное имение село Архангельское обогатилось всевозможными художественными вещами.

Им был разбит там большой сад с фонтанами и огромными оранжереями, вмещавшими более двух тысяч померанцевых дерев.

Одно из таких дерев было им куплено у Разумовского за 3000 рублей; подобного ему не было в России, и только два таких, находившихся в версальской оранжерее, были ему под пару. По преданию, этому дереву было уже тогда 400 лет.

Село Архангельское, Уполозы тож, расположено на высоком берегу реки Москвы. Архангельское было родовой вотчиной князя Дмитрия Михайловича Голицына, одного из образованных людей петровского времени.

При императрице Анне Иоанновне князь был сослан в Шлиссельбург, где и умер. Во время опалы князь жил в этом имении; здесь у него, по словам И. Е. Забелина, была собрана изящная библиотека и музей, которые своим богатством уступали в то время только библиотеке и музею графа Брюса. Большая часть рукописей из Архангельского перешла потом в собрание графа Толстого и теперь принадлежит Императорской публичной библиотеке; но лучшие были расхищены при описи имения – ими попользовался, как говорит Татищев, даже герцог курляндский Бирон.

Во времена Голицыных Архангельское напоминало старинное деревенское житье бояр по незатейливости и простоте. Двор князя состоял из трех небольших светлиц, собственно восьмиаршинных изб, соединенных сенями. Внутреннее убранство их было просто. В передних углах иконы, у стены лавки, печки из желтых изразцов; в одной светлице было два окна, в другой четыре, в третьей пять; в окнах стекла были еще по-старинному в свинцовых переплетах или рамах; столы дубовые, четыре кожаных стула, еловая кровать с периною и подушкою, в пестрядинных и выбойчатых наволоках, и т. п.

При светлицах была баня, а на дворе, огороженном решетчатым забором, разные службы – поварня, погреб, ледники, амбары и пр. Невдалеке от дома стояла каменная церковь во имя Архангела Михаила, основанная отцом князя, боярином Михаилом Андреевичем Голицыным. Но что не соответствовало незатейливому простому боярскому быту тогда здесь, это две оранжереи, весьма необыкновенные по тому времени; здесь зимовали заморские деревья: лаврус, нукс, малабарика, миртус, купресус и другие.

Против оранжерей был расположен сад, длиною 61 сажень, шириною 52 сажени, в нем были посажены: самбукус, каштаны, шелковицы, серенгии (2 шт.), грецких орехов 14, божие деревья, маленькая лилия и т. п.; на грядах росли: гвоздика, катезер, лихнис халцедоника, касатики (iris) синие и желтые, калуфер, исоп и пр.

Против хором был заведен сад, в длину на 190 сажен, в ширину на 150 сажен, с першпективными дорогами, по которым были посажены клены и липы штамбовые. Последний из Голицыных, который владел Архангельским, был Николай Александрович, женатый на М. А. Олсуфьевой. Эта Голицына и продала Архангельское за 100 000 рублей князю Юсупову.

По покупке имения князь вырубил много лесу и принялся за капитальную стройку усадьбы. Дом был выведен в прекрасном итальянском вкусе, соединен колоннадами с двумя павильонами, в которых, как и в семнадцати комнатах дома, еще пятьдесят лет тому назад было расположено 236 картин, состоявших из оригиналов: Веласкеза, Рафаэля Менгса, Перуджини, Давида, Риччи, Гвидо Рени, Тиеполо и других. Особенное внимание из этих картин заслуживала картина Дойяна «Триумф Метелла»; из мраморов Архангельского замечательна группа Кановы «Амур и Психея» и резца Козловского прекрасная статуя «Купидон», к несчастию поврежденная при перевозке в 1812 году. Картинную галерею Юсупов собирал тридцать лет.

Но лучшая красота Архангельского – это домашний театр, построенный по рисунку знаменитого Гонзаго для 400 зрителей; двенадцать перемен декораций этого театра были писаны кистью того же Гонзаго. У Юсупова был еще другой театр в Москве, на Большой Никитской улице, который прежде принадлежал Позднякову и на котором давались французские представления во время пребывания французов в Москве в 1812 году.

Библиотека Юсупова состояла более чем из 30 000 томов, в числе которых были редчайшие эльзевиры[125]125
  Эльзевиры – книги, напечатанные в XVI–XVII веках в знаменитых голландских типографиях семьи издателей Эльзевир.


[Закрыть] и Библия, отпечатанная в 1462 году. В саду был еще дом, называемый «Каприз». Рассказывали по поводу постройки этого дома, что, когда еще Архангельское принадлежало Голицыным, муж и жена поссорились, княгиня не захотела жить в одном доме с мужем и велела выстроить для себя особый дом, который и назвала «Капризом». Особенность этого дома была та, что он стоял на небольшой возвышенности, но для входа в него нет крылец со ступенями, а только отлогая дорожка, идущая покатостью к самому порогу дверей.

Князь Юсупов очень любил старые бронзы, мраморы и всякие дорогие вещи; он в свое время собирал их такое количество, что другого такого богатого собрания редких античных вещей трудно было найти в России, – по его милости разбогатели в Москве менялы и старьевщики: Шухов, Лухманов и Волков. Князь Николай Борисович по своему времени получил блестящее образование – он в царствование Екатерины был посланником в Турине. В университете этого города князь получил свое образование и был товарищем Альфиери.

Император Павел при своем короновании пожаловал ему звезду Андрея Первозванного. При Александре I он был долго министром уделов, при императоре Николае – начальником кремлевской экспедиции, и под его ведением перестраивался Малый Николаевский кремлевский дворец. Он имел все российские ордена, портрет государя, алмазный шифр, и когда уже нечем было его более наградить, то ему была пожалована одна жемчужная эполета.

Князь Юсупов был очень богат, любил роскошь, умел блеснуть, когда нужно, и, будучи очень даже щедр, был иногда и очень расчетлив. Графиня Разумовская в одном письме к мужу описывает праздник в Архангельском у Юсупова, данный императору Александру I и королю прусскому Фридриху-Вильгельму III: «Вечер был превосходный, но праздник – самый плачевный. Все рассказывать было бы слишком долго, но вот тебе одна подробность, по которой можешь судить об остальном. Вообрази, после закуски поехали кататься по ужасным дорогам и сырым некрасивым местам. После получасовой прогулки подъезжаем к театру. Все ожидают сюрприза, и точно, сюрприз был полный: переменили три раза декорации, и весь спектакль готов. Все закусили себе губы, начиная с государя. В продолжение всего вечера была страшная неурядица. Августейшие гости не знали решительно, что им было делать и куда деваться. Хорошее понятие будет иметь король прусский о московских вельможах. Скаредность во всем была невообразимая».

Все Юсуповы не отличались расточительностью и старались более собирать богатства. Так, выдавая невест из своего рода, Юсуповы не давали много в приданое.

По завещанию, например, княгини Анны Никитичны, умершей в 1735 году, дочери ее к выдаче назначено было в год только 300 рублей, из хозяйственных статей: 100 ведер вина, 9 быков и 60 баранов. При выдаче замуж княжны Евдокии Борисовны за герцога курляндского Петра Бирона дано было в приданое только 15 000 рублей с обязательством со стороны отца невесты снабдить будущую герцогиню алмазным убором и другими снарядами с означением цены каждой вещи. Княжна-невеста была ослепительной красоты и прожила в замужестве за Бироном недолго.

После смерти ее Бирон прислал на память Юсупову ее парадную постель и всю мебель из ее спальни; обивка мебели была голубая атласная с серебром.

Интересен также свадебный договор князя Дмитрия Борисовича Юсупова с окольничим Актинфовым, который обязался в случае, если не выдаст за князя свою дочь к назначенному сроку, уплатить ему 4000 рублей неустойки – сумма весьма значительная для половины XVIII столетия.

Село Архангельское не раз было удостоено приездом высочайших особ; императрица Мария Феодоровна гащивала по нескольких дней, и в саду есть памятники из мрамора с надписями, когда и кто из высочайших особ там бывал. Очень понятно, что, принимая царственных особ, Юсупов давал и праздники великолепные.

Последний из таких праздников дан был Юсуповым императору Николаю после его коронования. Здесь были почти все иностранные послы, и все удивлялись роскоши этого барского имения. Праздник вышел самый роскошный и великолепный. В этот день в Архангельском был обед, спектакль и бал с иллюминацией всего сада и фейерверком.

Князь Николай Борисович был другом Вольтера и живал у него в Фернейском замке; в молодости своей он много путешествовал и был принят у всех тогдашних властителей Европы. Юсупов видел в полном блеске двор Людовика XVI и его жены Марии Антуанетты; Юсупов не раз был в Берлине у старого короля Фридриха Великого, представлялся в Вене императору Иосифу II и у английского и испанского королей; Юсупов, по словам его современников, был самый приветливый и милый человек, без всякой напыщенности или гордости; с дамами он был изысканно вежлив. Благово рассказывает, что когда в знакомом доме ему, бывало, приходилось встретиться на лестнице с какою-нибудь дамой, знает ли он ее или нет, всегда низко поклонится и посторонится, чтобы дать ей пройти. Когда у себя летом, в Архангельском, он гулял в саду, туда тогда допускались все желающие гулять, и он при встрече непременно раскланяется с дамами, а ежели встретит хотя по имени ему известных, подойдет и скажет приветливое слово.

Пушкин Юсупова воспел в прелестной своей оде «К вельможе». Князь Николай Борисович управлял театрами с 1791 по 1799 год, и, как и его отец, положивший начало русскому драматическому театру в Петербурге, он на этом поприще сделал тоже для искусства много; у князя была в Петербурге собственная итальянская опера-буфф, доставлявшая удовольствие всему двору.

По словам биографа Николая Борисовича, он любил театр, ученых художников и даже в старости приносил дань удивления прекрасному полу! Нельзя сказать, чтобы и в молодых летах Юсупов бегал от прекрасного пола; по рассказам знавших его, он был большой «ферлакур»[126]126
  Ферлакур – от фр. faire la cour – «волочиться».


[Закрыть], как тогда называли волокит; в деревенском его доме была одна комната, где находилось собрание трехсот портретов всех красавиц, благорасположением которых он пользовался.

В спальне его висела картина с мифологическим сюжетом, на которой он был представлен Аполлоном, а Венерой была изображена особа, которая более известна была в то время под именем Минервы. Император Павел знал про эту картину и, при восшествии своем на престол, приказал Юсупову убрать ее.

Князь Юсупов под старость вздумал было пуститься в дела и завел у себя зеркальный завод; в то время все зеркала были больше привозные и стояли в большой цене. Это предприятие князю не удалось, и он потерпел большие убытки.

Последние годы своей жизни князь Юсупов безвыездно проживал в Москве и пользовался большим уважением и любовью за свою чисто аристократическую обходительность со всеми. Одно только немного вредило князю – это пристрастие к женскому полу.