Текст книги "Избранное. Богословие. Философия. Религия"

Страсти по аскетизму

Столпники

«Три благочестивых мужа, стремящихся к спасению, приняли монашество. Один избрал себе в делание – примирять ссорящихся, другой – посещать больных, третий ушел для безмолвия в пустыню. Первый, заботясь о том, чтобы прекратить распри между людьми, не мог примирить всех ссорящихся. Побежденный унынием, он пришел к тому, который избрал своей добродетелью служение больным, но и того нашел также малодушествующим, признавшим, что исполнение принятой им добродетели превышает его силы. Договорившись, они пошли повидаться с третьим товарищем, удалившимся в пустыню. Придя, они поведали ему о своем смущении и просили сказать, что доставило ему пустынножительство. Помолчав немного, он налил воды в лохань и сказал: «Поглядитесь в воду.» Она была возмущена. По прошествии некоторого времени он опять сказал им: «Теперь поглядитесь в воду, она уже устоялась.» Взглянув в воду, они увидели в ней свои лица, как в зеркале. Тогда он сказал им: «Подобное этому совершается с человеком, когда он находится среди людей. Он не может видеть своих грехов по причине непрестанного возмущающего его отвлечения. Когда он удалится в уединение, особенно в уединение пустыни, тогда он усматривает свои согрешения.» (Ел. Игнатий. Отечник. С. 472. №68).

Греческие слова «аскесис» άσκησις («упражнение») и ασκητής («борец, атлет») в античной и позднеантичной литературе обрели три основных значения: 1) смысл «физический» (упражнение тела), 2) смысл нравственный (упражнение ума и воли) и 3) смысл религиозный. Третий смысл прослеживается у пифагорейцев и Филона Александрийского. Профессор А. Сидоров в своей книге «Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества» пишет: «В Новом Завете глагол άσκειν встречается лишь в Деян.24:16 (в довольно широком смысле: „и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми“). Св. Апостол Павел предпочитает использовать синонимы: γυμνάζω („упражнять, тренировать“) и γυμνασία („упражнение“) 2. Начиная с Климента Александрийского и Оригена, понятие ασκησις и сродные с ним слова обретают (вероятно, не без влияния Филона) в христианской письменности тот привычный и преимущественный смысл „подвижничества“ („подвига“), с которым они обычно ассоциируются ныне.»

Воспитывать себя, тренировать волю, разум, дух, ограничивать плотские желания – что в этом плохого? С самых первых христиан традиция аскетизма явно прослеживается. Конечно, это было и раньше – и у индусов, и в Ветхом Завете, и в Древнем Риме.

В Евангелиях, правда, есть момент, который указывает, что ученики Христа при Нем не постились. Иначе бы ученики Иоанна Крестителя не спрашивали бы их ревниво:

– Почему мы постимся и молимся, а вы нет?

– Могут ли поститься сыны чертога брачного, – отвечал Господь, – пока с ними Жених? Но когда отнимется Жених, тогда и будут поститься.

Другой эпизод повествует, как ученики не могли выгнать беса из одержимого. Христос же, выгнав его, учил, что сей род изгоняется только молитвой и постом (Мф. 17:21). Тем самым благословил и то, и другое для самосовершенствования духа. Это же говорит и о том, что сам Господь практиковал и молитву, и пост. О 40-дневном посте Его в пустыне иудейской повествуют все Евангелия. Из Евангелий же мы знаем, что почти каждую ночь Он уединялся куда-нибудь в пустынное место (а близ Иерусалима это была Елеонская гора) и проводил там время в молитве. В ночь предательства Он один молился в Гефсиманском саду в то время, как ученики не могли бодрствовать, хотя Он их и просил об этом.

Итак, аскетизм как молитва и пост заповедан нам самим Спасителем. Эта практика, которая сама по себе существует с незапамятных времен, была воспринята и христианами с воодушевлением. Ибо здравый смысл подсказывает, что стяжать духовные дары без ограничения себя невозможно. Это касается излишней пищи, увеселений, праздности, удовольствий тела, эгоизма и т. п. Религиозная практика с самых древних времен знает это. Йоги знают это, буддисты, джайны, даже древнегреческие анахореты-философы, включая пифагорейцев.

Без аскетизма нет и современной православной жизни. Посты – это аскетизм, ограничение в увеселениях, разговорах, поклоны, молитвы, даже выстаивание службы – это уже аскетика, недоступная для многих. Признаться, для новоначальных, к которым когда-то и я относился, этот рубеж – долгое стояние на службе – был самым тяжелым для преодоления. Для многих «культурных» людей он так и остался непреодолим. А знаменитые православные посты? Со стороны кажется ужасным, как можно треть года не есть мяса и молока. Но, тем не менее – те миллионы, которые выстаивают православные службы и соблюдают посты, не в курсе, что по мнению Н. Бердяева – это плохо. А, может, он не это имел в виду?

Конечно, здесь имеет место подмена понятий. Аскетической традицией называют монашеское богословие, тем самым подменяют понятие «аскетизм», без которого религиозная жизнь вообще невозможна, если речь идет о серьезной религии, неким специфическим «монашеским мировоззрением», заключающимся в отрицании внешнего мира.

Монашество, от греч. μόνος – один, одинокий, возникло на рубеже 3—4 веков н.э. в Египте. Хотя Павел Фивейский – легендарный первый монах, удалился в фиваидскую пустыню несколько раньше Антония Великого, к последнему стеклись ученики, как Макарий Великий и другие. Таким образом, он считается прародителем монашества. Хотя монашество общежительное, расцветшее пышным цветом во все века последующего православия, строго говоря, можно считать детищем великого Пахомия, которому ангел (по «Лавсаику» епископа Палладия Еленопольского) вручил первый общежительный устав. Об этих первых подвижниках говорит известный авва 6-го века Дорофей в 1-м поучении своем: «Они поняли, что, находясь в мире, не могут удобно совершать добродетели и измыслили себе особенный образ жизни, особенный образ действования, – я говорю о монашеской жизни, – и начали убегать от мира и жить в пустынях.»

Пахомий Великий – основатель общежительных монастырей. IV в. н.э.

Хронологически первые монахи подались в пустыню еще до принятия Миланского эдикта в 313 г., отменявшего гонения на христиан, поэтому поступок их понять можно. Некоторые специалисты указывают, что, наоборот, монашество и развилось в 4-м веке после отмены гонений в связи с размытостью границ церкви, ее обмирщением. Так или иначе, с 4 века монашеские обители зародились независимо и под воздействием друг друга по всему востоку Римской империи. Патерики сохранили нам сказания о выдающихся подвижниках Сирии, Палестины, Малой Азии, Ассирии.

Многие отцы путешествовали в пустыни, где были знаменитые старцы, чтобы набраться опыта. Так, например, знаменитый экзегет и ритор Ефрем Сирин (сириянин) в 4-м веке посетил многие египетские монастыри, где беседовал с тамошними аввами.

Монастыри общежительные и особножительные (где монахи жили по одиночке, был также промежуточный вариант – скит или лавра) широко распространились на Ближнем Востоке, и число насельников одних только египетских пустынь было весьма велико. Так в Нитрийской горе в 4-м веке по свидетельству еп. Палладия насчитывалось 5000 монахов, в монастырях Пахомия Великого тогда же – 7000. Это очень большие цифры, если, к примеру, в наше время монастырь, насчитывающий 100 монахов, считается уже крупным.

Монастыри цивилизовали окружающую среду и жителей пустынных районов. Многие стекались к аввам за советами и исцелениями. В «Лавсаике», (сборнике повествований о египетских старцах 4– нач.5 веков, написанном епископом Палладием Еленопольским) содержится не один рассказ, как какой-нибудь великий авва разрешал споры противоборствующих племен, или изгонял идольских жрецов из деревни, или даже ликвидировал засуху или наводнение. Ко многим из них приезжали видные императорские чиновники за советом, а некоторые так даже и оставались, как Арсений Великий, бывший до этого воспитателем императорских сыновей.

Так что же не нравится неохристианам и борцам с аскетико-монашеской традицией? Они же прекрасно понимают, как прот. А Мень, например, что без нее православие невозможно представить, взять хоть молитвослов – что в утренних молитвах, что в вечерних, подавляющее большинство текстов – именно молитвы древних отцов монашества: Макария Великого, Симеона Метафраста, Симеона Нового Богослова и др. А Иоанн Златоуст, Василий Великий – без которых и литургии бы не было – то же прошли немалый монашеский искус в пустыни, прежде чем стать епископами. Что уж говорить про отшельников богословов, таких как Ефрем Сирин, Григорий Палама, Исаак Сирин, Иоанн Лествичник, Григорий Синаит и других, чьи писания оказали огромное влияние на православное богословие!

Дело здесь в «святоотеческом наследии», иначе говоря, в монашеских писаниях. А в монашеских писаниях наших критиков волнует именно мировоззренческая сторона, а именно, вопрос отношения к видимому «внешнему» миру, миру людей, культуры, внешней цивилизации. Того, что называется «Не любите мира, ни того, что в мире». Вот здесь лежит водораздел в понимании разницы «открытого» и «закрытого» христианства.

В самом деле, ведь дело не в том, как человек обременен аскетической практикой, а как он относится к миру вообще. Живи ты хоть в дупле, но, если ты любишь Божий мир, ласков с приходящими к тебе, готов наставить и помочь любому, значит ты во Христе. С другой стороны, и без анахоретства можно жить в прелести, полагая себя за пуп земли. Поэтому совершенно не важно: живет ли человек в миру, или он уединился в пещере Гималаев, главное – его отношение ко всему живому.

Вдова великого князя московского Дмитрия Донского (1350—1389) княгиня Евдокия (в монашестве Ефросинья) носила под платьем вериги, при этом посещала пиры с послами, а ее упрекали в легкомысленном поведении. То есть вместо того, чтоб уйти в монастырь сразу после смерти мужа, как то полагалось на Руси, она была сугубым аскетом, живя в миру, так как вынуждена была помогать своим детям встать на ноги, а Василию 1 Дмитриевичу еще и править. Естественно, этот мир не презирая, по слову Спасителя:

«Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.» (Матф. 6:16)

«А вот де отшельники-анахореты, – говорят критики монашества, – да и монахи вообще, отделившись от мира, презрели его, как падший, и, тем самым возгордились в самолюбии и самоспасении. В обетах своих они отрекаются „от мира и всего, что в мире“, то есть оставляют его сатане, а сами себя спасают. Культуру же и жизнь общественную они оставляют на произвол дьявольских сил, не желая участвовать ни в борьбе за „доброе, светлое, вечное“, ни, вообще, в судьбе погибающего человечества.» Так вкратце можно передать логику критиков монашества и «закрытого» типа христианства. (См. статью прот. А. Меня «Два типа христианства»)

Недавно я решил причаститься постом, вычитал положенные молитвы, естественно, исповедался накануне и пошел утром на литургию. Так как я живу на высоком этаже, пока я ехал вниз, в лифт ко мне подсел мужчина, и от него несколько разило чесноком. Мужчина был южной внешности, и ладно бы, ничего, позавтракал человек, но тут его пробрал кашель. В узком маленьком лифте кашлять после завтрака с чесноком категорически нежелательно. Кое-как задержав дыхание, я вырвался из лифта, ожидая с нетерпением, когда же наконец этот товарищ перестанет маячить передо мной затылком и свернет с моего пути. В конце концов, я его просто обогнал. Думы мои в это время были не очень миролюбивые. Слегка продышавшись по дороге, я подошел к переходу у светофора. Дорога широкая, а переход наземный один. Прямо за переходом метров сто до моей церкви. А на переходе со мной стоит женщина и разговаривает по телефону, видимо, со своей мамой. Разговаривает громко и агрессивно. Что они там выясняли я не знаю, но стояла она рядом со мной, и мне некуда было от нее деться, так как переход через дорогу был только в этом месте. Уши затыкать руками тоже как-то смешно. Светофор в этом месте долгий, так что пришлось минуту выслушивать ее разговор. Мысли мои становились все мрачнее. Перейдя дорогу, я снова сделал рывок, чтобы обогнать ее и широким шагом устремился к церкви, надеясь по пути уже никого не встретить.

Если бы я положил свей целью «спасение», как его понимает монашество, разве не оградил бы я себя от всех этих помех? И в самом деле. Рассудим логически. Жить среди себе подобных верующих или одному, изредка приходя на богослужения. Поститься без ограничений сколько душе угодно. Знать, что высшее и сладчайшее достижение души – соединение с Господом в таинстве евхаристии, все время проводить в молитвах и богомыслии – разве это не идеал?

Зачем же мне тогда и этот кавказец с запахом чеснока ранним утром в лифте, и эта мадам с телефоном, и та «матушка», которая без конца будет гонять свечки по кругу, да и толкотня с куличами и пасхами в великую субботу? Не логичнее ведь от всего этого избавиться одним простым решением – отречься от «мира и всего, что в мире»? А сколько соблазнов можно тогда избежать! Привычное общение с людьми мирскими с их досужими разговорами, непонятный «успех», к которому все призывают, СМИ, которые засоряют голову каждый день новостями, а еще какие-то «новости культуры» – очередные фантазии извращенцев – нет, все это надо отрезать раз и навсегда! Поэтому эти люди правы! Они просто создали «удобные для спасения условия», инкубатор своего рода. Можно, спокойно вычитав молитвы, пройти утром по монастырю на службу, мимо проплывет разве что чья-то борода, а то еще фазан пройдется с павлином – и ты уже на долгой службе – как хорошо! И ни что не мешает.

Все это весьма логично и разумно – просто взять и отсечь все лишнее, что мешает спасению, и называется это «мир». Поэтому в Евангелии от Иоанна и сказано: «Не любите мира, ни того, что в мире. Кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего» (Ин. 2:15, 16). Мир в данном случае в Евангелии от Иоанна κόσμος – тварный мир, космос, мир людей. А что подразумевает этот «мир людей»? Да все – и культуру, и политику, и светскую цивилизацию, да и светскую же ученость – словом, все или почти все. А зачем оно нужно человеку, который хочет спастись, то есть помышлять лишь о божественном?

Конечно, и в монастыре хватает искушений. Пока у человека есть плоть, он всегда будет в борьбе. А, если еще и окружающая братия есть, значит, будут и трения, и масса поводов к смирению и послушанию. Да и монастырь, как правило, занят чем-то в миру. Принимает отовсюду молящихся, ведет просветительскую работу. А в голодное время, бывало, еще и окружающие деревни спасает от вымирания.

Все это так, но что-то и не так. Интуиция подсказывает – что-то не вяжется. Христос, вроде, пришел в мир, ходил по разным селениям, заходил во все дома, куда позовут, ел, пил, как Он Сам о Себе говорил. Ни о каких специальных общежительных уставах не заповедал, просто «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:20).

Да и с женщинами общался постоянно, Среди учеников даже были женщины – Мария и Марфа, Мария Клеопова, Саломея и другие. Что-то не похоже братство апостолов на монашескую общину ессеев. Кому подражали св. Антоний и св. Павел Фивейский? Христу? Но Он не бегал людей, как учил Арсений Великий «бегай людей и спасешься», а наоборот, Он шел к ним.

В энциклопедиях так и написано – что подражали, мол, первые монахи Илие Пророку и Иоанну Крестителю, они и жили в пустынях. И что – это разве запрещено? Нет, конечно. Универсальность проповеди Христа в том и заключается, что «в доме Отца Моего обителей много (Ин. 14:2)». Есть и такой путь спасения. Сказано же «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки её и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Матф.5:29—30). Мешает тебе мир? Выйди из него!

Был, кстати, один горшечник, который воспринял этот совет насчет глаза буквально – пока он тачал горшки, «одним глазом» косился на проходящих мимо лавки женщин. Так как он был христианин, это доставляло ему немало хлопот. В конце концов, он вырвал себе этот глаз и уже вторым глазом смотрел на свои горшки. Этот случай описан в патерике, и больше я таких случаев не знаю, как, наверное, и вся история христианства. Зато этот же святой по тому же рассказу мог и горы двигать – настолько глубока была его вера.

Конечно, когда он заканчивал работу и шел в лавку за хлебом, ничто не препятствовало смотреть на женщин единственным оставшимся глазом и испытывать те же самые похотливые чувства, которые ему так досаждали прежде. Поэтому, по большому счету, выдирать себе глаз было не обязательно: дело же в том, что у тебя в голове, а не в том, что два глаза вместо одного! С другой стороны, он ведь двигал горы, а мы не можем – вера не та, а он ее подтвердил!

Патерики вообще изобилуют подобными историями. Некоторые из них, прямо сказать, похожи на восточные сказки, как, например, рассказ из «Лавсаика» об авве, заболевшем водянкой, который так распух, «что мизинец его можно было обхватить только кистью обеих рук». Представить себе это вряд ли возможно.

Монашеский путь продолжил путь аскезы ветхозаветных пророков и Иоанна Крестителя. Первые монахи так и назывались – «отцы-пустынники». И многие из них стали выдающимися духовными писателями, глубокими богословами, как Макарий Великий, например. Ну, мог ли он все это написать, живя в деревне, и выполняя обязанности старосты и главы семейства? Нет, конечно. Даже Пушкину понадобилось уединение в Болдино, чтобы написать лучшие свои произведения! А уж тайновидцам Божией премудрости – Сам Бог велел, в прямом и переносном смысле. Лишь уединение способно возвысить ум на те стадии духовного видения, которые озарили своей мыслью и передали потомкам великие старцы-отшельники.

И все же проблема есть, и проблема большая. Заключается она в неправильной интерполяции монашеского умонастроения на христианское мировоззрение в целом. Авва учит новоначальных монахов спастись, для этого преподает им наставление, будь то Макарий Великий, Ефрем Сирин или кто другой. Новоначальный спрашивает:

– Как мне избавиться от блудных помыслов?

– Не общайся с женщинами, не разговаривай и не смотри на них, – говорит авва. – Не вспоминай грехи прошлых дней.

Авва совершенно прав – для монаха это верный способ победить свои плотские желания. Но мы же понимаем, что этот частный метод не может заменить собой христианское мировоззрение. Мы же понимаем, что, живя в миру, мы не можем не общаться с женщинами – они и на работе, и дома, да и вообще, они полноправные члены общества и любой церкви. В конце концов, они наши матери, сестры, жены…

То есть в христианстве такого нет – не общаться с женщинами, бояться их, избегать. Это метод монашеского «делания», который действительно помогает им находиться в молитвенном тонусе и не отвлекаться на лишнее. И даже целая монашеская республика есть – Афон – где нет ни одной особи женского пола, не то что человека, но и животного. И ведь существует уже эта республика полторы тысячи лет, и слава Богу, сколько святых там было и есть! То есть им так удобнее. Удобно им и уединение, и «беспопечительность», как они это называют, отказ от мирских дел. Но мы то понимаем, живя в миру, что не можем быть «беспопечительными», и не можем отказываться от своих мирских дел. А вот зато подражать монахам в молитве и чистоте можем и должны. Иначе весь мир покроется пылью и заржавеет, так как некому будет нести молитвенный подвиг, все ведь будут заняты своими делами. Поэтому надо правильно понимать монашеские писания – что сказано для монашеского «делания», а что касается устройства мира духовного, практики молитвенной, понимания своего места в мире. Да и великие отцы отнюдь не возносили монашеское делание над мирским. Василий Великий и Иоанн Златоуст специально обращали на это внимание – если ты монах, не вздумай помыслить, что ты чем-то лучше или ближе к Богу человека мирского – это будет уже классическое «фарисейство». Основа монашества – смирение.

Поэтому, когда я слышу «не любите мира, ни того, что в мире», я понимаю, что это писал первый великий монах – апостол Иоанн, который и остался один из 12-ти, долго жил в Эфесе, заботясь о Богоматери после вознесения Спасителя. Поэтому и Ее можно считать первой христианской Монахиней. Она жила после вознесения Спасителя на горе под Эфесом в небольшом домике из двух комнат и вела подлинно монашескую жизнь. Она же благословила и Афонскую гору на создание монастырей, не зря там зримое и незримое Ее покровительство повсюду – достаточно почитать афонские патерики, чтоб убедиться в этом. После Её успения апостол Иоанн жил в уединении на острове Патмос, где и написал свое Евангелие и Откровение. Да и рассудить здраво, с чего вдруг апостолу Иоанну любить «мир»? Ведь этот «мир» и распял его Учителя. Господь пришел для мира, а мир Его распял, так чего и бегать за этим миром? Он того не достоин воистину.

Иоанн Богослов на Патмосе

Монашеский путь – это всего лишь путь, а не «сливки христиан», «элита христиан», как многие думают и по сей день. В житии аввы Макария Египетского (4 век н.э.) есть два рассказа, как его смирял Бог встречей с мирскими людьми. Не было в истории, пожалуй, более совершенного монаха, чем авва Макарий Великий. С ним даже череп разговаривал голосом жреца, которому этот череп когда-то принадлежал. Аскетические подвиги Макария были очень велики. Задумался Макарий – а есть ли кто равный мне по высоте жизни? И вот Господь является ему в видении и говорит – пойди в город, там найдешь двух сестер, подвиг их выше твоего. Удивился Макарий, пошел в город, нашел этих сестер и стал их допытывать, как они «подвизаются».

– Да никак не подвизаемся, – ответили сестры. – С тех пор как мы замужем за двумя братьями, мы живем в одном доме и ни разу за 15 лет не поссорились. В некоторых редакциях еще добавлено, что живут они в браке девственно по согласию с мужьями. Последнее, я думаю, приписано уже «монашеским фольклором». Достаточно и первого почти невыполнимого подвига.

Во втором случае Бог велел идти в город и найти башмачника, житие которого также выше Макария. Выяснилось, что башмачник этот живет как все, без особых подвигов, с семьей, а от своего скромного заработка подает регулярно бедным, да в церковь ходит по воскресеньям.

Преподобный Макарий Великий Египетский (IV в. н.э.)

Удивительные рассказы, да еще включенные в монашеские патерики! Ведь обращает внимание на себя то, что Макарий о себе что-то подумал, а эти городские вообще ничего о себе не думали и искренне удивлялись расспросам Макария. Вот, что значит сила «нищеты духовной»! А была ли она у Макария? Видимо, Богу пришлось таким образом напомнить ему о ней.

Есть у этих рассказов и другая важная сторона. Жизнь обыкновенная, в миру, по заповедям, не менее важна для Бога, чем «специальная» монашеская жизнь. Божий проект создан для мира, а не для инкубатора. Если в мире христианство «не работало бы», оно было бы бесполезно и проповедь его была бы тщетна. Замысел Бога не в том, чтоб отменить жизнь мира и загнать избранных в пещеры, а чтобы людям дать свет и богопознание, а оно, оказывается, возможно и в миру, почему Бог и благословляет и рождение детей, и брак. Полнота бытия мира по законам Христа – вот, что означает Божий проект, и рассказом этим вновь подтверждается эта истина – «не жертвы хочу, а милости», «всесожжения не благоволиши», как говорили пророки.

С другой стороны, нет предела богопознанию, предел только Бог, бытие в Нем, и конечно, на определенных высоких этапах духовной жизни человек сосредотачивается уже только на служении Богу, а это требует и специального образа жизни. Поэтому и монашество необходимо – тут нет противоречия. Оно лишь в ограниченном человеческом рассудке, не-способном понять Бога. Я уже приводил выше фразу Тертуллиана «Верую, ибо абсурдно». Человек не способен понять Бога до конца. Он открыт лишь Сыну, и тому, кому Он открыл. Истина же в том, что два пути спасения – монашеский и мирской, равнозначны и дополняют друг друга. Истинность же обоих поверяется смирением.

Еще один важный рассказ из «Лавсаика» я не могу не привести более подробно

Об авве Пафнутии

Видели мы и другое место, где жил Пафнутий-отшельник, муж великий и добродетельный, который недавно скончался в окрестности Ираклеи Фиваидской. О нем многие рассказывали многое. После продолжительного подвижничества Пафнутий молил Бога открыть ему, кому бы из совершенных по святости он был подобен. Ангел явился ему и сказал: «Ты подобен такому-то флейщику (флейтисту), который живет в городе». Поспешно отправился Пафнутий к тому флейщику и расспрашивал его об образе жизни и делах. Флейщик сказал ему, что он (как и в самом деле было) человек грешный, нетрезвой и развратной жизни и что он недавно перестал разбойничать и сделался флейщиком. Когда же Пафнутий стал выпытывать у него, что доброго сделал он когда-либо, флейщик отвечал, что не знает за собой ничего доброго, кроме того, что однажды, будучи еще разбойником, ночью избавил он от разбойников одну христианскую деву, которую они хотели обесчестить, и проводил ее до селения. «В другой раз, – продолжал флейщик, – я встретил красивую женщину, блуждавшую по пустыне. Она бежала от служителей градоначальника и от судей из-за того, что муж ее был должен казне, и оплакивала свое странствование. Я спросил ее о причине ее слез. «Не спрашивай меня ни о чем, господин, – сказала она, – и не любопытствуй о несчастной, но возьми меня и отведи, куда хочешь, как рабу свою, ибо после того, как мужа моего много раз били в продолжение двух лет за то, что он должен казне триста златниц, и заключили в темницу, а трех моих любезнейших сыновей продали, я спасаюсь бегством, перехожу с места на место и, так как меня часто ловили и каждый раз били без пощады, брожу теперь по пустыне и вот уже третий день остаюсь без пищи». Я сжалился над нею и привел ее в пещеру, дал ей триста златниц и проводил до города. Так я освободил ее с детьми и с мужем». Пафнутий сказал ему: «Хотя я не знаю за собою, чтобы сделал что-нибудь подобное, но ты, без сомнения, слыхал, что я славен подвижничеством, ибо не в беспечности провел жизнь свою. И вот Бог открыл мне о тебе, что ты нисколько не ниже меня по добрым делам. Посему, когда Бог так печется о тебе, брат, ты не оставляй души своей в пренебрежении, на волю случая». Флейщик тотчас же бросил из рук флейты и, променяв благозвучие музыкальной песни на духовное сладкопение, последовал за сим мужем в пустыню. В продолжение трех годов подвизался он, сколько мог, проводя жизнь свою в пении псалмов и в молитвах; наконец прешел на небо и почил, сопричисленный к ликам святых и чинам праведных.»

После сего подобная история случилась со старостой одного селения, к которому был послан Пафнутий после откровения, что житие его выше Пафнутия. Он рассказал о себе, что уже 30 лет, как живет без жены, воспитывает трех сыновей, и нет ни одного бедняка в селении, которого бы он не обогрел и не накормил, когда тот обращается к нему за помощью. Этого старосту Пафнутий также спровадил в пустынь уговорами о вечной жизни и покаянии, где староста через некоторое время и преставился.

Третьим был купец из Александрии, который торговал на 100 кораблях по Нилу, а все свои прибытки отдавал на благо монастырей. Житие его Бог представил Пафнутию также как высшее по сравнению с его, Пафнутия, подвигами. Он познакомился с купцом, который не знал за собой никаких достоинств, подобно предшествующим двум. Его он также уговорил скончать свои дни в пустыни.

Итак, обращает на себя внимание, как вновь монах-подвижник вопрошает, кому же он подобен, в то время, как мирским людям, которые ставятся ему в пример, и в голову такое не приходит, то есть они гораздо смиреннее его. Монах подумал, что он «элита», «сливки духовного мира», «чего-то достиг», против чего предостерегал Василий Великий, и получил урок от Бога. В случае с флейтистом мы видим одно милосердие, даже сказано, что он жил блудно и в пьянстве до этого, даже был разбойником. Вероятно, он покаялся, раз Господь привел к нему монаха, но в пример монаху ставится не покаяние флейтиста, а случаи милосердия, которые тот проявил.

Мы не можем говорить, судя по изложению этой истории еп. Палладием, понял ли Пафнутий правильно этот урок от Бога, так как ничего о роли милосердия в этом отрывке не сказано. Говорится только, что он всех встреченных отвел с собой в пустынь, где они и скончались. Создается даже впечатление, что еп. Палладий сам не понял, что написал, ибо авва Пафнутий в его изложении продолжил «соревнование», «подвизаясь еще усерднее» и вновь вопрошая, кому же он подобен, в то время как Бог ясно показал, что Ему не только аскетические подвиги нужны, а милосердие и доброта. Учитывая общую направленность этого произведения, как и других, ему подобных, созданных прежде всего для прославления монашеских подвигов, мы и не можем ожидать чего-либо другого. Конечно, для «полной святости» по Палладию, надо все-таки удалиться в пустынь и там скончать свои дни, хотя это несколько противоречит рассказанной до этого истории, что и живя в миру, эти люди сподобились у Бога равной с Пафнутием или даже большей славы.

Эти истории, как и в случае с Макарием, показывают, что для спасения даже и мирской жизни достаточно. Одного этого мира с его искушениями достаточно, чтобы спастись. Это в логике самого христианского учения. Если мир – это не иллюзия и не обман, как у буддистов, а творение Божие, так необязательно из него и убегать. Другое дело, что само понятие «мир» в Евангелии от Иоанна не онтологическое, а оценочное, аксиологическое. Иоанн уже имеет в виду то плохое, что взошло на поле нивы Господней, те плевелы, которые он и называет «мир».

Если бы Иоанн говорил что-то типа «мир создан дьяволом, из него надо выйти», тогда это было бы манихейство и ересь. Его же мысль другая – тот мир, который ценят люди, к которому привыкли, ничего не стоит на самом деле. То есть плевелы заменили собой образ Божий. Это взгляд более практический, чем богословский. То, что ценят люди, даже и современные в христианскую эпоху, в глазах Христа ничего не значит – успех, деньги, развлечения, так называемую «культуру», из которой едва 2% как-то говорит о Боге. Тот есть все то, за что так ратует Бердяев, например, в своей книге «Смысл творчества» – творчество человека, как самореализация, не что иное, как мусор в глазах Христа, плевелы сатаны, эта так называемая человеческая «культура» индивидуализма, как ее назвал апостол Иоанн «похоть очей и похоть плоти». Вся эта «культура» ведет в конечном счете куда угодно, но не к Христу. Что уж говорить о жизни той эпохи, в которой жил апостол Иоанн, когда чуть ли не каждый римский император был душевнобольным маньяком, а «наказание зверями» в Колизее было любимым развлечением граждан?! Выйти из этого языческого мира, да еще и враждебно относящегося к первым христианам – сам Бог велел, что называется.