Текст книги "Губернские очерки"

В другом драматическом наброске "Что такое коммерция?" Салтыков впервые обращается к изображению купечества. При этом писателя интересует не столько бытовой уклад "торгового сословия" (чему уделял так много внимания Островский), сколько его социальная биография. В небольшом этюде Салтыкову удается показать классовую слабость этого отряда российской буржуазии, – слабость, обусловленную неразвитостью общественно-экономических отношений в стране (полная зависимость купеческих дел от всевластия, хищничества и произвола чиновников).

Лирический «монолог» "Скука" представляет существенный интерес для характеристики взглядов и настроений Салтыкова в годы вятской ссылки. На это значение произведения указал сам писатель в своей автобиографической заметке 1858 г. В знаменитых инвективах этого «монолога» видна борьба, которую вел Салтыков за то, чтобы в идейном одиночестве ссылки удержаться на достигнутых в Петербурге 40-х годов позициях передового человека – утопического социалиста и демократа, ученика Белинского и Петрашевского.

[39] Стланец – лен.

[40] Собой пример он должен дать… – строка из стихотворения Г. Р. Державина "Вельможа".

[41] Шавера – сплетник.

[42] Колотырники – те, кто колотырничает, то есть сколачивает копейку, скопидомничает, кулачит.

[43] Нарохтиться – собираться сделать что-то.

[44] Яков Петрович, тот самый, который… – Характеристика Якова Петровича развернута в рассказе "Посещение первое" (раздел "В остроге"), который в журнальной публикации "Русского вестника" предшествовал монологу "Скука".

[45] – Загляните в скрижали истории, – говаривал мне воспитатель мой, студент т-ской семинарии, – …и вы убедитесь, что тот только народ благоденствует и процветает, который не уносится далеко… "О, какой я богатый, довольный и благоденствующий народ!" – Эти строки автобиографичны. Речь тут идет о студенте Троице-Сергиевой духовной академии М. П. Салмине. Он занимался с мальчиком Салтыковым в 1836–1837 гг.

[46] Помню я и долгие зимние вечера, и наши дружеские, скромные беседы… Помню я и тебя, многолюбимый и незабвенный друг и учитель наш! Где ты теперь? какая железная рука сковала твои уста, из которых лились на нас слова любви и упования? – Эти автобиографические строки относятся к участию юного Салтыкова в жизни созданного Петрашевским кружка русских социалистов-утопистов. Салтыков посещал собрания «петрашевцев» в Петербурге на раннем этапе существования кружка, в 1845–1847 гг. После ареста в 1849 г. Петрашевский был ссыльнокаторжным, а с 1856 г. и до своей смерти в 1866 г. – ссыльнопоселенцем в Сибири.

ПРАЗДНИКИ

Судя по первоначальному названию раздела – «Народные праздники», – можно предполагать, что у Салтыкова было намерение нарисовать серию картин праздников не столько церковного, сколько народного календаря, основанных на поверьях и обычаях (масленица, вешний Егорий, Ильин день, местный вятский праздник отплытия великорецкой иконы св. Николая, частично описанный в очерке «Общая картина» и т. д.). Но этот план, если он существовал, остался неразработанным. Писатель ограничился зарисовками Рождества и Пасхи в Крутогорске, придав этим наброскам в значительной мере автобиографический характер. В этой связи следует заметить, что Салтыков, атеист по своему мировоззрению, до конца дней хранил благодарную память о поэзии рождественских и пасхальных праздников своего деревенского детства.

[47] Гриша вечно сапоги чистит… – Зарисовка Гриши в этом рассказе и в эпилоге «Дорога» сделана с натуры. Григорием звали слугу Салтыкова из крепостных людей, присланного в Вятку матерью писателя. Он остался служить у Салтыкова и после того, как получил «вольную».

[48] "На заре ты ее не буди…" – романс А. Е. Варламова (1801–1848) на слова А. А. Фета (1820–1892).

[49]…герцог Герольштейн… Fleur-de-Marie… – герои романа Эжена Сю (1804–1857) "Парижские тайны".

[50] Шуринёры – люди преступного мира.

[51]…напоминают тех полногрудых нимф, о которых говорит Гоголь, описывая общую залу провинцияльной гостиницы. – В первой главе "Мертвых душ" читаем: "…на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал".

[52]…мой искреннейший друг, Василий Николаич Проймин… – Салтыков вспоминает о своем вятском друге, враче Николае Васильевиче Ионине, и о его семье.

ЮРОДИВЫЕ

«Юродивыми», то есть людьми, лишенными разума, психологии и норм поведения здорового человека, Салтыков называет царских чиновников-администраторов в их отношениях к народу. Своеобразие каждого из трех «портретов» «юродивых» определяется какою-то одною наиболее показательной чертою. Взятые же вместе, эти зарисовки образуют как бы «групповой портрет» типических представителей административно-полицейской машины самодержавия.

В первом рассказе «Неумелые», написанном в начале работы над «Очерками», еще звучат реформистские ноты. Резкая критика предельно централизованной в части, превращающей своих агентов в чиновников, чуждых населению, не знающих его нужд и не умеющих удовлетворять их, завершается в «Неумелых» положительной альтернативой. В заключительной части рассказа Салтыков указывает словами одного из действующих лиц пути возможного прогресса государственной «машины». Он усматривает эти пути в замене централизации противоположным принципом децентрализации, при котором работа по изучению и удовлетворению народных нужд могла бы быть передана от чиновников центральной власти «земству», то есть выборным представителям населения данной местности.

Большой обличительной силы исполнен рассказ «Озорники» – едва ли не острейшая политическая сатира в «Очерках», написанная уже в характерной для зрелого Салтыкова манере. Нужно было очень ненавидеть самую суть административной машины самодержавной власти, чтобы дать ее олицетворение в жестком, внушающем и теперь живое отвращение, портрете «просвещенного» бюрократа, не служащего народу и государству, но «озорующему» над ними. В образе этого человека, «гнуснее» которого, по мнению Чернышевского, нет во всех «Очерках», изображен идеолог и проводник глубоко враждебного Салтыкову принципа "чистой творческой администрации, самой себе довлеющей и стремящейся проникнуть все жизненные силы государства".

Если в «Озорниках» Салтыков дал первое в его творчестве глубокое обобщение системы взглядов, идеологии царской администрации, то в рассказе «Надорванные» дано такое же обобщение психологии ее непосредственных практических агентов-исполнителей. В образе одного из них, следователя Филоверитова, – чиновника-автомата и чиновника-служебной собаки, как аттестует он сам себя, показано, что доктрина самовластия, воспитывавшая сознание своих слуг-чиновников в духе строжайшего авторитаризма и формализма, искажала, «надрывала» нормальную психику человека.

[53] Так как по делу было мною прикосновенных из лиц городского сословия, то командирован был ко мне депутатом мещанин Голенков, служивший ратманом в местном магистрате. – Учрежденные в XVIII в. и просуществовавшие до судебной реформы 1866 г. городовые магистраты состояли из выборных бургомистров и ратманов. По своей фактической роли магистраты были учреждениями чисто судебными. Юрисдикция их распространялась на торгово-промышленное население города – на купцов и мещан.

[54]…придерживался старины… – то есть принадлежал к старообрядцам.

[55] Зенон – основатель стоической философии в древних Афинах; отличался простотой жизни и умеренностью материальных требований.

[56] Вот им дали сходы, дали свой суд… – В 1838 г., вслед за образованием министерства государственных имуществ, для государственных крестьян и так называемых свободных хлебопашцев были учреждены сельские общины (самоуправляющиеся хозяйственно-административные единицы, составлявшие часть волости). Для каждой общины были установлены: а) сельское начальство – для управления обществом, б) сельский сход – для общественных дел и в) сельская расправа – для судебных дел. На помещичье-крепостных крестьян эти «институты» сельского управления и самоуправления не распространялись.

[57] Говорят также некоторые любители просвещения… – Ретроградные рассуждения «озорника» о «грамотности» и «просвещении» являются памфлетным откликом Салтыкова на нашумевший «поход» В. И. Даля против распространения среди народа "грамотности без просвещения". Первая из ряда статей Даля на эту тему, которая и имеется здесь в виду, появилась в третьей книжке славянофильского журнала "Русская беседа" за 1856 г. ("Против грамотности или по поводу ее").

[58] И после этого говорят и волнуются, что чиновники взятки берут! Один какой-то шальной господин посулил даже гаркнуть об этом на всю Россию. – Насмешка над шумевшей в сезон 1856–1857 гг. пьесой гр. В. А. Соллогуба (1813–1882) «Чиновник». Герой ее – идеальный чиновник Надимов – провозглашал, что "надо исправиться, надо крикнуть на всю Россию, что пришла пора, и действительно она пришла, искоренить зло с корнями".

ТАЛАНТЛИВЫЕ НАТУРЫ

Собранные в этом разделе зарисовки «талантливых натур» или «провинциальных Печориных» современная Салтыкову, да и позднейшая критика склонна была рассматривать в качестве вариаций на хорошо известную в литературе тему «лишних людей». В действительности, однако, связь, существующая между этими двумя группами типических образов современников «сороковых» и «пятидесятых» годов, совсем иная. Герценовский Бельтов, тургеневский Рудин и другие «лишние люди» 40-х годов воплощали образ передового современника. «Лишние люди» конца 50-х годов, когда в духовной жизни страны начался период «бури и натиска» разночинцев-плебеев, когда центральную роль стали играть «практика», а не «умозрение», «политика», а не «эстетика», «материализм», а не «идеализм», воспринимались демократическим лагерем как вредный анахронизм. Для Салтыкова современный ему «лишний человек» стал объектом резкой критики и отрицания.

Изображением "лишнего человека" в "Талантливых натурах" Салтыков начал свой художественный суд писателя-демократа над исчерпанным до дна и утратившим – в новых исторических условиях – свое прогрессивное значение, а значит, и право на существование, образом, идеализировавшим элементы праздности, мечтательности и пассивности в общественном поведении.

В начале рассказа «Корепанов» – начало это является, по существу, вступлением ко всему разделу – Салтыков дает такую классификацию «талантливых натур»: «Одни из них занимаются тем, что ходят в халате по комнате и от нечего делать посвистывают <это помещик Буеракин>; другие проникаются желчью и делаются губернскими Мефистофелями <это образованный – значит, из дворян – чиновник Корепанов>; третьи барышничают лошадьми или передергивают в карты <это деклассированный, опустившийся до уголовщины дворянин Горехвастов>; четвертые выпивают огромное количество водки; пятые переваривают на досуге свое прошедшее и с горя протестуют против настоящего <эти два признака введены в характеристику помещика Лузгина>». Таким образом, все обозначенные во вступлении «сорта и виды» «провинциальных Печориных» нашли воплощение в главных действующих лицах четырех рассказов раздела.

Салтыковская критика "талантливых натур" – критика, направленная против всего дворянского класса, разоблачавшая несостоятельность надежд на его образованную часть, как на возможную силу общественного прогресса, – привлекла пристальное и глубоко сочувственное внимание Чернышевского и Добролюбова. В своих статьях об «Очерках» первый из них дал развернутый анализ образа Буеракина, второй – трех остальных образов.

[59]…не обладая живыми… началами, необходимыми для примирения… – Речь тут идет, разумеется, не о примирении с существовавшей социальной действительностью (в смысле ее принятия), а о средствах и способах устранения ее противоречий, борьбы с ее дисгармоничностью.

[60] Семен Семеныч Фурначев. – Этот бегло зарисованный персонаж вскоре превратился в одно из главных действующих лиц пьесы Салтыкова "Смерть Пазухина" (1857). По первоначальному плану пьеса должна была входить в цикл "Губернских очерков".

[61] Лузгин. – Для создания этой «артистической» разновидности "талантливой натуры" Салтыков воспользовался некоторыми чертами личности товарища своих детских и школьных лет Сергея Андреевича Юрьева (1821–1888) – известного впоследствии литературно-театрального деятеля.

[62]…незабвенная С***. – Рассказчик вспоминает о выдающейся балерине Екатерине Александровне Санковской (1816–1878). Демократически настроенная молодежь 40-х годов усматривала в ней, по свидетельству Салтыкова в "Пошехонской старине", "глашатая добра, истины и красоты", относила ее к "пластическим разъяснителям" "нового слова".

[63] Немврод – библейский образ неутомимого и отважного преследователя «беззаконий» – "ловца перед господом".

[64] Знать, забило сердечко тревогу! – строка из стихотворения Некрасова "Тройка".

[65] Ману-текел-фарес (обычная транскрипция первого слова "мене") – предсказание, которое, согласно библейской легенде, Валтасар, царь Вавилонский, получил о разделе своего царства и собственной гибели. Таинственные слова эти, значение которых было разгадано пророком Даниилом, начертила на стене перед пирующим царем невидимая рука.

[66] Момо – слова.

В ОСТРОГЕ

В ведении Салтыкова, как управляющего вторым отделением Губернского правления в Вятке, находилась забота о хозяйственном обеспечении тюрем и этапов губернии. Сверх того он был производителем дел Комитета о рабочем и смирительном домах. Так назывались предусмотренные законом разные формы и места лишения свободы за уголовные преступления.

Непосредственное соприкосновение с "темным и безотрадным миром" арестантских камер и железных засовов, встречи и беседы с заключенными дали Салтыкову не только запас внешних впечатлений и сюжетных материалов для изображения тюрьмы и ее обитателей – едва ли не первого в русской литературе ("Записки из Мертвого дома" Ф. М. Достоевского стали печататься с 1860 Г.). Личное общение с "царством острожного горя" способствовало укреплению Салтыкова в том его взгляде, который сформулировал в одной из своих записок в Вятке: "Борьбу надлежит вести не столько с преступлением и преступниками, сколько с обстоятельствами, их вызывающими". Мысль эта оказалась чрезвычайно плодотворной для него как для писателя. Примененные к широкой сфере общественных пороков самодержавно-крепостнического строя, она стала одной из основных идей "Губернских очерков". В непосредственном же изображении тюрьмы и ее обитателей эта мысль привела к резкому протесту против существовавших форм и методов уголовного наказания.

В "острожных рассказах" Салтыков продолжает свое «исследование» внутреннего мира простого русского человека. В образах людей из народа – и крестьянского парня, пережившего глубокую личную драму, и мужика-бедняка, пошедшего на преступление из-за ничтожной суммы, необходимой для оплаты подати, и многострадальной крепостной Аринушки – он показывает их прекрасные природные качества. В образах же арестантов из "чиновной породы", а также мещан и дворян представлены, напротив того, глубоко испорченные люди. Салтыков полностью лишает их своего авторского сочувствия.

[67] Часть текста со слов: «Нам слышатся тюрьмы голоси…» и кончая словами «и ее радости и наслаждения» не была допущена к печати в 1856 1857 гг. и появилась впервые в 3-м отдельном издании «Очерков» (1864). Затронутая здесь тема была развита Достоевским, писавшим в «Записках из Мертвого дома» о его обитателях из народа: «Погибли могу силы, погибли незаконно, безвозвратно. А кто виноват? То-то, кто виноват?»

[68] Хвецы. – По разъяснению Салтыкова, употребленное им слово означает "и шарлатана, и пройдоху, и подлеца, и непонятного человека, и человека себе на уме и пр." ("М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников", стр. 432).

[69] Форменный сюртук обладал довольно замечательною физиономией. – Внешность одного из арестантов "чиновной породы", нарисованная, несомненно, с натуры, настолько поразил Салтыкова, что послужила впоследствии основой для знаменитый «портрета» Угрюм-Бурчеева в "Истории одного города".

[70] Дерновы… Гирбасовы. – См. о них в рассказах "Выгодная женитьба" и "Княжна Анна Львовна".

[71] «Аринушка» – первое произведение, в котором Салтыков обратился к фольклорным мотивам и форме для изображения духовной жизни народа.

[72] Неочеслив – нетерпелив.

КАЗУСНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Введение в заглавие раздела слова, относящегося к судебно-правовому понятию «казус» (случай), связано с тем, что материалы всех трех рассказов раздела заимствованы из дел следственных дознаний. Такие дознания Салтыкову приходилось производить в годы вятской службы. Самым большим среди них было расследование по делу о раскольниках Ситникове, Смагине и др., которое Салтыков производил в 1854–1855 гг. В результате возникло огромное следственное делопроизводство, занявшее около 2500 листов большого формата.

Отношение Салтыкова к расколу было в это время отрицательным. Определялось оно идейной позицией писателя – позицией просветителя и утопического социалиста. В религиозной догматике старообрядцев, а также в таких формах их социального протеста, как уход от "мирской жизни" в скиты, он усматривал глубоко реакционное начало. «Мирской» же быт раскольников, с его культурной отсталостью, семейным и религиозным деспотизмом, "диким особничеством" и легко возникающей отсюда уголовщиной, был для него подлинно "темным царством".

Впоследствии, в начале 60-х годов, Салтыков изменил свое отношение к преследованиям раскольников властями, а в самом расколе стал более пристально интересоваться его социальной, а не религиозно-бытовой стороной. Но принципиального своего отношения к расколу Салтыков не изменил и остался совершенно чужд той его идеализации как политической оппозиционной силы, которая возникла в 60-е годы в некоторых демократических и революционных кругах (Щапов, Кельсиев, Огарев и др.).

Третий рассказ раздела – "Первый шаг" – связан с расколом лишь биографией одного из действующих лиц, богатого мужика, «промышлявшего» старообрядческими книгами. Интерес рассказа в изображении не раскольничьего, а чиновничьего быта и психологии, взятых в их социальных низах, – там, где власть грозного "порядка вещей" над человеческой душой сказывается особенно сурово и ясно. Несомненно, именно этот рассказ – один из лучших социальных этюдов в книге – прежде всего имел в виду Добролюбов, когда писал: "Никто, кажется, исключая г. Щедрина, не вздумал заглянуть в душу этих чиновников – злодеев и взяточников – да посмотреть на те отношения, в каких проходит их жизнь. Никто не приступил к рассказу об их подвигах с простою мыслью: "Бедный человек! Зачем же ты крадешь и грабишь? Ведь не родился же ты вором и грабителем, ведь не из особого же племени вышло, в самом деле, это так называемое "крапивное семя«? Только у г. Щедрина и находим мы по местам подобные запросы…».[203]203
  Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в девяти томах, т. 7, стр. 244 (статья «Забитые люди», 1861).


[Закрыть]

[73] Андрей Денисов – один из главных вождей раскола-старообрядчества в первой половине XVIII в.

[74] К ночи… к полдню… – к северу… к югу.

[75] Город С*** – Сарапул.

[76] Кма – много.

[77]…и по крюкам знает, и демественному обучался… – Крюки – знаки старинного русского нотного письма; демественное пение – многоголосное культовое пение, принятое у старообрядцев.

[78] Дока – пока, покуда.

ДОРОГА

Эпилог «Очерков» во многом автобиографичен. В нем отразились впечатления Салтыкова от его большого зимнего путешествия из Вятки на родину, после того как в конце 1855 г. он получил от нового царя Александра II разрешение «проживать и служить, где пожелает». Здесь же лирически отразились раздумья и переживания писателя на пороге растворявшихся перед ним «дверей новой жизни».

С. Макашин