Текст книги "Формула добра"

Михаил Самарский
Формула добра

Памяти моей прабабушки

Анны Артёмовой

посвящается

Собака так предана, что даже не веришь в то, что человек заслуживает такой любви.

И. Ильф

Вместо пролога

Ав-ав, дорогие мои человеки, в смысле, здравствуйте! Узнаёте? Давненько мы с вами не виделись. Соскучился – не то слово! Приветствую и новых друзей! Если вы ещё не читали мою первую книгу «Радуга для друга»[1]1
  «Радуга для друга», повесть, Михаил Самарский, Эксмо, 2012 г.


[Закрыть], позвольте представиться: лабрадор Трисон! Окончил специальную школу по подготовке собак-поводырей. Наверняка вы слышали о такой профессии. Мы помогаем слепым людям. Правда, не все знают, как проходит обучение, как мы работаем, что умеем делать и вообще – на что способны.

Сразу скажу: работа у нас не из простых, хотя мы и не ищем лёгких путей, наша основная задача – преданно и беззаветно служить человеку. В своей первой книге я рассказал, как трудился у ветерана Ивана Савельевича (царство ему небесное), затем – у незрячего подростка Сашки. Вы знаете, в это, наверное, трудно поверить, но однажды я даже подарил своему юному другу самую настоящую радугу. Да-да, вот так бывает. Кстати, у нас, поводырей, не принято называть людей, у которых мы работаем, своими хозяевами. Мы зовём их подопечными. И вы потом поймёте почему.

Не всё в нашей работе проходит гладко, иногда приходится заниматься и совсем неожиданными делами. Иными словами, поводырь в критической ситуации должен уметь быть и спасателем, и защитником, и даже…

Впрочем, не стану вдаваться в подробности. Если вам интересно, прочитайте первую книгу. Ох, и намыкался я там! А сейчас я хочу поведать вам о моих новых приключениях. Забегая вперёд, скажу лишь одно: этой книги могло и не быть, потому что я несколько раз оказывался на волосок от гибели. Но, слава богу, всё обошлось – как говорится, мир не только не без добрых собак, но и не без добрых людей. Не корите меня строго, но люблю я в ваши человеческие поговорки добавить чуточку и наших мыслей.

Пораскинул я тут своими собачьими мозгами и решил: наверняка вам будет интересно, что же произошло дальше. А то мы расстались в прошлый раз совсем внезапно – мне даже неловко.

На пенсию, согласитесь, рановато – ещё работать и работать. Не зря ведь меня столько времени обучали в специальной школе. Не знаю, как у вас с этим делом, а у нас такими кадрами не разбрасываются. Поводыря в сторожа никто не отправит (хотя, признаюсь, уже бывало и такое – я обо всём расскажу). Такие специалисты, как я, на вес золота. Пока есть нюх, зрение, силы и, конечно, образование, буду трудиться.

Но не стану сам себя нахваливать, а то меня из-за первой книги и так хвастуном обозвали. Но, поверьте, я не ради самохвальства подробно рассказываю о себе и своих способностях – для вас, для людей, стараюсь. Признайтесь, ведь до нашего знакомства многие из вас даже не представляли, что такое собака-поводырь и как она работает. Это, между прочим, не моя выдумка. Мне об этом сами читатели рассказывали. Серьёзно говорю.

Я тут однажды один день даже актёром побывал. После того как повесть «Радуга для друга» вышла в свет, меня пригласили на презентацию книги. Да-да, честное слово. Как раз в то время в нашу школу по подготовке собак поводырей был новый заезд, и один инвалид согласился поехать с нами на экскурсию. Он ещё не решил, будет брать поводыря или нет, просто приехал попробовать, что это такое и с чем нас едят. С нами в командировку отправили и моего инструктора Лену. Я выступал (не поверите!) прямо в книжном магазине – показывал зрителям своё мастерство. Не стану скрывать, волновался жутко. Это вам не шуточки – можно сказать, настоящим артистом стал! Вышел на сцену, как глянул в зал и обомлел. Ну, думаю, теперь не опозориться бы. Но всё прошло на «отлично».

Так вот, на том мероприятии один фотограф подходит к моему инструктору, гладит меня по голове, чешет за ухом и говорит:

– Спасибо вам, что с Трисоном приехали, а то я сорок лет прожил и никогда собаку-поводыря не видел.

Ух, и горд же я был в тот момент!

Но приступим к делу. Вы не представляете, сколько у меня накопилось для вас историй с тех пор, как мы расстались – и хороших, и плохих, и ужасных. Даже не знаю, уложусь ли в одну повесть. Давайте договоримся так: я начну свой рассказ, а там посмотрим: повесть ли, роман ли, может, целая собачья эпопея «Война и мир» выйдет.

Глава 1

У собак, как и у людей, жизненный опыт растёт с каждым новым знакомством. Ой, только не дай бог вам таких знакомств, с которыми мне довелось столкнуться: как вспомню, так вздрогну.

Сначала всё шло хорошо. После Сашкиного прозрения тунеядствовал я недолго. Через месяц с небольшим меня передали слепой женщине-писателю. Тут, конечно, я пожил славно. Какой я всё-таки наивный пёс: думал, что здесь буду трудиться до самой своей смерти. Да не тут-то было, распрощались мы с новой подопечной внезапно – так сложились обстоятельства. А дальше… Впрочем, не буду забегать вперёд.

Хотя Анна Игоревна Кривошеева моей подопечной стала на непродолжительное время, расстались мы с ней большими друзьями. Просто теперь она живёт за границей. Предупреждаю: если встретите эту замечательную женщину, не вздумайте назвать её писательницей – жутко обижается. Она считает, что такого слова в человеческом языке вообще не существует. Ну, не нам, собакам, рассуждать на такие темы. Нет – так и нет. Это всё мелочи. Да, кстати, Анной Игоревной её никто в доме не называл. Официальное имя было где-то глубоко упрятано в бумагах, письмах, всяких там документах и тому подобном. В жизни эту очаровательную женщину все называли либо Аннушкой, либо Анютой, иногда просто Анной.

До чего же она была красива! Мне кажется, она даже немного походила на меня – золотистыми волосами. А ещё у неё были поразительно красивые губы, высокий лоб, строгий прямой нос и тончайшие пальцы. Вся она была такая хрупкая, нежная, лёгкая, прямо какая-то воздушная. Почему-то многие принимали её за балерину. Я, конечно, по театрам не хожу, живых балерин не видел, но по телевизору как-то смотрел. Нет, никакая она не балерина. Те, конечно, тоже красивые и привлекательные, но они слишком прыгучие, бегучие, скакучие, а Анна Игоревна – женщина спокойная и тихая. Плавная. Думаю, если бы какой-либо талантливый художник написал с неё портрет, то через некоторое время Лувр обменял бы его на Джоконду. Без всяких сомнений.

Вы видели эту Джоконду? В кабинете Анны Игоревны висела репродукция картины. Не знаю, что в ней люди нашли такого потрясающего? Хитрая эта Джоконда какая-то. Так смотрела, что мне даже иногда неуютно становилось. Кажется, ещё мгновение, и раскомандуется: «Ко мне!», «Сидеть!», «Апорт!» и так далее. Но самое любопытное, в какой бы угол кабинета я ни забрался, она всё время наблюдала за мной, не сводила глаз. Вот так портретик. Хотя моя подопечная прямо убивалась, что уже никогда не увидит оригинал картины, то есть мечта её так и не сбудется. Нашла о ком жалеть. Ну да ладно, бог с ней, с этой Джокондой. Не о ней речь.

Когда мы с Аннушкой гуляли в парке, меня прямо распирало от гордости за свою подопечную. Я не встретил ни одного мужчины, который, проходя мимо, не обернулся и не посмотрел бы нам вслед. Иными словами, удивительная женщина! Первое время мы гуляли только вблизи нашего дома. Но с каждым днём уходили всё дальше и дальше. Анна Игоревна осмелела до такой степени, что мы даже стали с ней ездить на трамвае в другой микрорайон. И всё это без посторонней помощи. Для незрячего человека – это, между прочим, большое событие, это свобода.

Если бы вы знали, как я в то время жил! Ой-ой-ой! Обзавидовались бы. Это… даже затрудняюсь описать. Давайте по-другому поступим. Вы помните Ивана Савельевича, Сашку, их друзей, родственников? Так вот, если бы Иван Савельевич рассказывал о моей жизни в писательском доме, он сказал бы: «Живёт Трисон, как кум королю и сват министру». Сашка просто произнёс бы: «Круто, Триша!» Бабушка его, Елизавета Максимовна, наверное, перекрестилась бы и прошептала: «Боже мой! Как сыр в масле катается!» Мама… тут я даже не знаю. Она, скорее всего, тоже сказала бы простенько: «Не жизнь, а малина!»

Иными словами, устроился я неплохо. Семья была просто изумительная. Жили мы вчетвером в загородном доме. Я, мама, папа (Константин Александрович) и их дочь Маша. Мария была ещё маленькой – ей в ту пору исполнилось всего десять лет, но такая, скажу вам, шустрая девочка. Отец называл почему-то её егозой. Не знаю, что за слово такое, но девчонка не обижалась. Значит, хорошее слово. Маша – копия мама. По ней я мог судить, какой Анна Игоревна была в детстве.

Мы с Машей подружились с первого дня. Вы знаете, я люблю детей. Маша меня купала, вычёсывала и всегда норовила подсунуть кусочек чего-нибудь вкусненького. Я сначала отказывался, отворачивался – у меня же инструкция: нельзя ничего, кроме своего корма, есть. Но потом, чтобы не обижать девчонку, стал по чуть-чуть принимать от неё подарки. Я вспомнил: в инструкции ведь сказано, что нельзя брать корм из чужих рук. А какая же мне Машка чужая? Она была мне как сестра. Мы с ней даже в футбол гоняли вместе. Я ещё расскажу вам о ней. Думаю, Маша, когда вырастет, будет певицей. Вы бы слышали, как она поёт в караоке. Семья любила по вечерам попеть в микрофон. И даже я им подпевал. Ну, или, если хотите, подвывал. Из меня, конечно, певец никудышный, но моим сородичам нравилось, когда я участвовал в их хоре. После концерта они меня всегда угощали чем-нибудь вкусненьким – то котлетку дадут, то косточку, то конфетку.

Ой-ой-ой! Ну, надо же! Чуть ещё об одном члене семьи не забыл. Не вчетвером мы жили, а впятером. Было там такое чудо-юдо: Кисуля. Только не подумайте, что я так ласково кошечку называю. Нет, это у неё кличка такая. Говорят, когда она появилась в доме (это было задолго до меня), её называли иначе – то ли Муся, то ли Дуся – но с чьей-то лёгкой руки все стали называть просто Кисулей. Ох уж эта Кисуля! И откуда они такие кисули на мою голову берутся. Нет, жили мы с ней мирно, ладили. Но какой же она бывала занудой.

Вот представьте такую ситуацию. Прихожу с прогулки, перекусил, водички полакал и на боковую. Мне всегда нужно спать чуть больше, чем обычным собакам, – я даже когда сплю, считаюсь на работе. И вот тут начиналось. Нашей Кисуле делать-то больше нечего. Скучно ей, хочется поиграть. Ну, возьми свою мышку пластмассовую или мячик и играй себе на здоровье. Так нет же. Только я усну, вот она, Кисуля. То за хвост меня лапой потрогает, то ухо моё ей покоя не даёт. То мимо меня проходит так, чтобы своим хвостом непременно мой нос зацепить. Вот это мне больше всего не нравилось. Обычно после такой пакости я громко чихал. Несколько раз даже Аннушку своим чихом напугал. Она смеётся и говорит мне:

– Будь здоров, Трисончик!

– Ав, – отвечаю.

А Анна Игоревна-то не видит, что её Кисуля вытворяет, и, наверное, думает, что это я её благодарю. Она улыбается и говорит:

– Пожалуйста, мой дорогой.

Приятно, конечно, когда с тобой так вежливо разговаривают, а с другой стороны, что я мог поделать? Снова лапами глаза прикрою и засыпаю. А Кисуле опять неймётся. Иногда она такое вытворяла, хоть волком вой. Возьмёт, прямо на меня залезет и лежит мурлыкает. Тоже мне, наездница. Но я в такие моменты уже и не сгонял её – думаю, лежи, только нос не щекочи. Бывало, вот так и спали вместе. А что делать? Не кусать же её, в самом деле. Вроде как своя. Но и это по большому счёту мелочи. Я чуть позже расскажу вам о специальных кошках. Те зеленоглазки не чета нашей Кисуле. Там всё гораздо сложнее.

Что бы я ни говорил, а всё равно у Кривошеевых было замечательно: прекрасный корм, приятные, как называл их Иван Савельевич, мыльно-рыльные принадлежности. Представляете, у меня в кабинете даже был собственный диван. Да-да! С подушечкой и одеяльцем. В кабинете мне было очень хорошо, Кисуля оставалась за дверью. Её сюда не пускали. Эта подруга подмочила свою репутацию. Залезла однажды на письменный стол и разбросала по всей комнате бумаги. Да ладно бы просто бумаги разбросала, так она ещё и все салфетки изодрала в клочья, превратив кабинет прямо в какой-то осенний сад – повсюду валялись жёлто-оранжевые лепестки. Не кошка, а вредитель какой-то.

Так вот, моя подопечная трудилась за столом, а я лежал себе на диване, балдел и слушал её новые романы. Аннушка могла работать и за специальным компьютером для незрячих, но в основном начитывала главы на диктофон, а Константин Александрович или Маша потом всё это набирали на компьютере. Затем муж правил, редактировал, частенько критиковал автора. Иногда так заспорят, так заспорят, что я думал: ну всё – навеки вечные разругаются.

Нет, слышу утром, Анна Игоревна говорит:

– Костюшенька, я подумала. Действительно, эпизод с морем нужно переделать. Банально звучит. Ты прав…

– Да я не настаиваю, Аннушка, – отвечает Константин Александрович, – смотри сама, тебе виднее.

Хм! Вы слышали? Он не настаивает. Это он не настаивает? С ума сойти. Вчера ещё говорил супруге, что ничего более бездарного в своей жизни не читал. А теперь он не настаивает. Сдохнуть можно от этих людей! Хотя, откровенно говоря, я со временем перестал удивляться таким метаморфозам. Вы знаете, у творческих людей (а муж Аннушки не только редактор, он ещё и поэт) семь пятниц на неделе. Иногда сидят весь вечер, друг другу читают стихи, прозу, не удивляйтесь, но даже сказки. Восторгаются, смеются, иногда плачут. А на следующий день всё летит к…

…эх, аж скулы свело. Не понимаю я этих выражений. Как вы думаете, куда всё летело? Всё верно: конечно, к чертям собачьим. Вот объясните мне, что это означает? Ну, при чём тут собаки и черти? Это ж надо было такое придумать?! А ещё есть выражение похлеще – оно меня едва ли не с лап сшибает. «Чушь собачья». Слышали такое? Хоть убейте меня, не могу сообразить, что это за чушь такая. Вот вы всё время говорите, что собака – друг человека. Любите своих всяких там пузиков, барсиков, рексиков, капочек, пипочек. А что ни слово, то оскорбление собак. Не замечали? У вас даже, если жизнь не складывается, вы горите: «Эх, жизнь собачья настала».

Ну, например, как я жил у Анны Игоревны, так мне и некоторые люди могут позавидовать. Нормальная собачья жизнь. А вот как я теперь живу, извините, и собачьей жизнью не назовёшь.

Глава 2

Из писательского дома я попал… даже слова не могу подобрать. Бог его знает, куда я попал. Ну, конечно, не сразу от Анны Игоревны к новой подопечной, а, как обычно, через школу. У нас ведь как – вернули, забрали, вернули, забрали…

Последний раз забрали меня так забрали. Ох, и натерпелся я! Конечно, чтобы не портить вам настроение, я мог бы рассказывать только о своей жизни у Кривошеевых. Тем более после них есть о чём рассказывать. И сами хозяева были начитанные люди, я слушал их с удовольствием, и гости бывали интересные. Вообще, я там, конечно, свой кругозор расширил основательно. Но не могу же я выбросить из собачьей биографии одну из своих подопечных. Хорошо ли, плохо ли, но нужно говорить правду. Всю правду. А может, и вам эта правда когда пригодится.

Признаюсь, я даже плакал по ночам. Тихонько, по-собачьи, без слёз. Поскулю, можно сказать, мысленно и засыпаю. А часто бывало и не до сна. Жил как на вулкане. Серьёзно. В любой момент могло что-либо случиться. Вот тогда-то я и начал понимать истинный смысл выражения «жизнь собачья». Ну, да ладно, не буду плакаться. Чего уж там. Как говорил мой самый первый подопечный Иван Савельевич, от судьбы не уйдёшь. Не всем же сутками на диване валяться да в собачьих бассейнах плавать. Значит, так надо было. Жизнь, пусть даже и собачья, испытывала меня. Но скажу честно: я достойно прошёл все испытания и работу свою (да и не свою тоже) всегда выполнял на максимально возможную оценку.

Однажды Константин Александрович зачитывал письмо, пришедшее Аннушке по электронной почте. И там были такие слова: «Вся наша жизнь – это радуга. Она многоцветна. Один цвет, отрицая другой, сам выходит из предыдущего и переходит в последующий. Так и в жизни. Есть цвета, а есть оттенки. Любой цвет – это лишь часть белого, который делится на всё многообразие радуги. Нельзя поддаваться соблазну окрашивать происходящее в один цвет. Сложности человеку на то и даны, чтобы потом ярче почувствовать радость. Горе на то и бывает, чтоб оттенить счастье. Всё в жизни меняется, исправляется». Казалось бы, речь в письме шла о людях, но, думаю, и нам, собакам, сложности даются не случайно. Какая всё-таки замечательная штука эта радуга! Видимо, не зря мой Сашка ею бредил. С помощью этого явления можно многое в нашей жизни объяснить.

В общем, приехала однажды за мной Полина Фотеевна Ивахник. На вид старушка-одуванчик. Такая вежливая, внимательная, добрая. Инструктора слушала с открытым ртом, улыбалась, меня всё наглаживала, даже в нос целовала. Правда, я сразу заподозрил что-то неладное. С ней частенько под руку расхаживал какой-то дедулька. Полина Фотеевна называла его Миронычем, но всем говорила, что это её брат. Хотя я сразу догадался, что он ей такой же брат, как мне двоюродный дедушка.

Не понравился он мне, этот Мироныч, с первого дня. Он частенько куда-то исчезал, а вечером, после его возвращения, Полина Фотеевна становилась веселее, румянее и разговорчивее. Да и запашок от неё тянулся не совсем для собаки приятный. Чмокнет меня в нос, а у меня потом полчаса диковинные птицы и фиолетовые звёздочки перед глазами летают. Иными словами, как вы уже догадались, старушка моя попивала, да не лимонад или квас, а кое-что покрепче. Но, думаю, что поделаешь – у каждого человека ведь свои причуды. Один попивает, другой покуривает, третий… В общем, и в этом случае не нам, собакам, рассуждать о том, что люди делают правильно, а что – нет. Главное, чтобы за нами присматривали да нас не обижали. Всё остальное на их совести.

Мы-то, ясное дело, помогали вам, помогаем и будем помогать. Помните, я рассказывал в первой книге о негласном договоре ещё на заре цивилизации между собакой и человеком? Мы тот договор по сей день блюдём свято и неукоснительно.

Эх, если бы и человек так же относился к своим обязанностям! Вы представляете, Полина Фотеевна иногда даже шлейку забывала с меня снимать. Так и спал я со своими поводырскими прибамбасами. Я уж пасть не раскрываю по поводу кормления, купания, вычёсывания.

Наше знакомство с Миронычем не закончилось в школе. После того как мы переехали в квартиру к моей подопечной, он и туда захаживал. Хитрый такой старичок. Как я потом догадался (вернее, вычислил), Мироныч появлялся у нас дома аккурат после получения моей старушкой очередной пенсии.

Меня это, конечно, очень напрягало. Ну, сами подумайте: во-первых, не нравились все эти, как бы помягче выразиться, дурманящие запахи, а во-вторых, старики часто забывали о том, что мне необходимо хотя бы два-три раза выйти на улицу. Не до меня им было. Ну, и в-третьих, я видел, что Мироныч откровенно обманывает старушку. Как только деньги заканчивались, старик исчезал – то ему нужно в деревню к родственникам поехать, то он приболел, то дома по хозяйству занят.

Иными словами, не жизнь у меня наступила, а кошмар какой-то. С моей подопечной я, например, мог целый день провести в пивнушке. Дружки Полины Фотеевны гладили меня своими грязными руками, трепали за уши, причём частенько не соизмеряя свои силы. Могли на голову мне и пиво разлить, и селёдку уронить. Впрочем, и это полбеды. Однажды один бугай чуть лапу мне не отдавил. Так было больно, что я не сдержался и громко рявкнул. Вообще, признаюсь: я там только и рявкал. Почти совсем забыл свои (вернее, Санькины) «ав» и «у-у».

Могли и оклеветать ни за что ни про что. Вот вам пример. Однажды сижу под столом, смотрю, на пол рыбка вяленая падает. Симпатичная такая, аппетитная, полупрозрачная. А я голодный как… с ума можно сойти, чуть не ляпнул «как собака». Вот видите, сколько у людей всяких обидных собачьих присказок. Ну да ладно. В общем, сижу голоднющий-преголоднющий – Полина Фотеевна забыла меня утром покормить, торопилась в свою пивнушку. А тут, словно с неба, на голову мне рыба свалилась. Но даже в этом случае я не накинулся на рыбёшку и не слопал её. Впрочем, у меня даже и в мыслях такого не было. Я ведь свою работу знаю. Аккуратно поднимаю этот съедобный предмет, выбираюсь из-под стола и отдаю своей бабульке. В этот момент собутыльник моей подопечной как заорёт на всё заведение:

– Ё-моё! Ты что, сволочь, делаешь?

Я сначала и не понял, что это он на меня так кричит. А пьяница продолжает:

– Вот скотина! Полька, твоя жи.. жи-жи…вотина у меня рыбу с-стырила!

Ничего себе поворотик! Сдалась мне твоя рыба. Сам проворонил, уронил, я поднял с пола, подал подопечной, и меня же ещё в воровстве обвиняет. Во даёт!

– Да ладно тебе, – заступилась за меня Полина Фотеевна, – на вот свою вонючую рыбу, не ори. Небось сам уронил, а пёсик мой поднял. Он же у меня учёный. Всё поднимает и подаёт. Спасибо сказал бы…

– Ничего я не ронял, – продолжает шуметь собутыльник, – рыбина у меня в кармане лежала. Это твоя подлая собака тайком её вытащила.

Я не выдержал такого позора и громко гавкнул. Мужчина испугался и, резко отшатнувшись назад, перешёл на визг:

– Видишь, Полька, видишь, она у тебя агрессивная стала. На людей уже кидается. Её нужно вритина… витрнтира… ну, в общем, собачьему врачу показать.

– Ты сам к врачу сходи, покажись, – съязвила Полина Фотеевна и громко рассмеялась. – Я тебе говорю, что она некрадучая собака. Понял? На, – старушка протянула собеседнику несчастную рыбину, – жри своего карася.

– Ну, уж нет, – мужчина отстранил руку Полины Фотеевны, – ещё не хватало, чтобы я после собаки ел. Отдай ей теперь, пусть уже, сволочь, доедает…

– Охренел, что ли, – возмутился другой собутыльник, – дай мне! – Он выхватил из рук женщины рыбину и впился в неё зубами, предварительно ловко отвернув ей голову.

Я сглотнул слюну и понял, что мне в этом заведении ничего не светит. Думаю, хорошо бы к вечеру домой добраться, а то ещё неизвестно, сколько голодать придётся.

– Тю, – выпучил глаза «обворованный» пьяница и, обращаясь к соседу, с удивлением спросил: – Ты что, после собаки будешь это есть? – он кивнул на обезглавленную рыбину.

– Буду, – закивал мужчина и радостно добавил: – И уже ем. А что? Это же не какая-то бродячая псина. Трисон – Полькин поводырь. Интеллигентная, можно сказать, собака.

Нет, мне, конечно, приятно выслушивать в свой адрес такие комплименты. Но, признаюсь честно, в тот вечер всё же было бы приятнее закусить «карасиком». Даже вспомнил, как мы с Иваном Савельевичем рыбачили.

– Всё равно, – недовольно буркнул мужчина, – это уж слишком. Вы его ещё за стол посадите и бокал пива ему налейте.

– Ой-ой-ой! – всплеснула руками Полина Фотеевна. – Хватит уже корчить из себя тут сибарита. Забыл, как намедни его подушечками закусывал. Вы с Пашкой полпакета «Педигри» сожрали. И ничего…

– Сравнила, – обиженно хмыкнул мужчина. – Я же не с одной миски с ним ел.

– Ладно, – махнула рукой моя старушка, – не хочешь, не ешь. Никто тебя не заставляет. А я вот лучше после Трисона поем, чем после некоторых людей.

– Эт ты на кого намекаешь? – возмутился мужчина. – На меня, что ли?

– Почему сразу на тебя? – усмехнулась Полина Фотеевна. – Мало ли отморозков на свете. Успокойся уже…

Вскоре компания забыла об инциденте, и, как мне показалось, даже брезгливый выпивоха всё же съел кусочек оброненной рыбки. Вот так всегда. Сначала возмущаются, кричат, пыжатся, а потом за нами, собаками, доедают. Тоже мне, гурманы.

Какой же я был дурак, когда обижался на Сашку за Тришу. Вы знаете, как меня частенько называла Полина Фотеевна? Ни за что не догадаетесь. Мне даже стыдно такое слово произносить. И ведь, когда трезвая была, называла правильно. А как только рюмку-другую пропустит, у неё словно язык набекрень становился. Говорит мне:

– Трусон, к мине.

Я когда первый раз услышал, вообще не понял, к кому она обращается и чего хочет. Ну, вы сами подумайте, что это за команда такая – «к мине»? Сапёр я тебе, что ли, по минным полям бегать. «К мине» – это ж надо такое ляпнуть. Я еле разобрался – оказалось, она так «ко мне» говорит. Странная женщина. А что это за имя такое? Трусон… Тьфу, какая пошлость! От слова «трус», что ли? Так какой же я трус?! Вы-то знаете, что я отважный пёс. Страшно подумать, но, может, от слова «трусы»? Ну, это вообще, позор полнейший. Чего-чего, а вот такого коверканья своего имени я никак не ожидал. Так что имя Триша мне показалось совершенно безобидным и даже приятным.

Но и имя – ещё цветочки. Я ведь помню поговорку Ивана Савельевича «Хоть горшком называй, только в печь не сажай». Что имя? Главное – я сам его помню. И в школе оно записано, и в документах моих присутствует. Никто не перепутает и не забудет. А с подвыпившего человека что взять? Бог с ним, с этим Трусоном. Кем я только в жизни уже не был, даже Рексом однажды побывал. Помните? Не облез же.

Но там другая беда была. Дело не в имени, дело в моём образе жизни. Если уж говорить честно, то я превратился в самого настоящего бомжа. Только не подумайте, что в том есть моя вина. Нет, конечно. От меня там мало чего зависело.

Первую неделю к Полине Фотеевне приезжал контролёр-инструктор, смотрел, проверял, обучал, подсказывал. Мы вместе изучили несколько маршрутов – магазин, аптека, больница, ближайший сквер и так далее. Старушка вела себя совершенно иначе, чем потом, когда её оставили в покое – и покормит, и почешет. Правда, вычёсывала и купала редко, но всё же было терпимо. А что потом? Э-э-э! Как вспомню, так вздрогну. Да я по несколько суток дома не ночевал. Подопечная моя где только не бродила, где только не спала.

Она могла просидеть целый день в пивнушке, а вечером за этим же заведением упасть в траву и уснуть. А я сижу всю ночь, сторожу её. Куда я денусь? Положу голову ей на ногу, чтобы никуда не сбежала, и дремлю. Иногда даже было самому противно на себя смотреть. Как-то увидел своё отражение в витрине магазина, чуть со стыда на лапы не рухнул. Если бы не шлейка и красный крест на ней, точно приняли бы за бродячую дворнягу.

Хотя, по правде говоря, и дома было не лучше – вечно спал в провонявшей спиртом квартире. А какое это мучение, когда подопечный забывает снять с тебя шлейку. У вас когда-нибудь чесалась, например, лопатка, а вы не могли рукой достать? Волей-неволей акробатом станешь.

Вот такая у меня была жизнь. А вы говорите – «жизнь собачья».