Текст книги "Красный космос"

Михаил Валерьевич Савеличев
Красный космос

© Савеличев М.В., 2017

© Оформление. ООО «Издательство „Э“», 2017

Советским писателям-фантастам посвящается

…Бороться с темными силами в человеке гораздо труднее, чем совершить межпланетное путешествие.

Станислав Лем «Астронавты»

О, Марс! О, Юпитер! Я увижу вас!

Ф. Цандер

Книга первая
Воспитание космосом

Часть I
Вперед, на Марс!

Глава 1
Нарушитель

– Заправлены в планшеты космические карты, – в наушниках слышался голос Санина. Руководитель сокращенного боевого расчета не вмешивался и не требовал прекратить этот, как он выражался, «концерт по заявкам радиослушателей».

Считаные минуты оставались до конца дежурства, когда можно будет свободно вздохнуть, переключить все тумблеры на приборной доске в нейтральную позицию, откинуть колпак и, вдыхая свежий вечерний воздух, пронизанный запахом океана, дожидаться, пока техники подкатят к истребителю лесенку и начнут длительную процедуру освобождения пилота от пустолазного костюма.

Зоя коснулась пальцами того места, где под слоями синтетической ткани притаился конверт со штемпелем Центрального военного архива. Она успела лишь мельком просмотреть его перед дежурством, буквально вырвав из рук почтальона, но выхваченные из отпечатанного текста фразы продолжали жечь память.

«В связи со вновь вскрывшимися обстоятельствами имеем возможность дополнительно сообщить вам следующее…»

– Солист, Солист, я – Маэстро, прием, – прошелестело в наушниках.

– Маэстро, я – Солист, слышу вас хорошо, – автоматически отозвалась Зоя.

– Последние минуты моей военной карьеры, – обычным голосом сказал Санин. – Даже жалко, черт возьми, что ни одного нарушителя.

«Согласно показаниям рядового 136-го Тирольского горнострелкового полка 2-й горнострелковой дивизии корпуса „Норвегия“ в ночь на 30 июня 1941 года в расположение их части, занимавшей позиции в районе полуострова Рыбачий…»

– Что? – переспросила Зоя. Пальцы в толстых перчатках судорожно сжались, захватив ткань пустолазного костюма, словно пытаясь добраться до жгущего сердце письма.

– Спрашиваю, что тебе привезти с пыльных тропинок далеких планет, – пояснил Санин.

– Устав несения боевой патрульной службы в частях отдельной армии ПВО привези, – едко посоветовал руководитель сокращенного боевого расчета товарищ майор Свиркис. – Опять разговорчики в строю?

– Последнее дежурство, товарищ майор, – сказал Санин. – Когда еще представится случай потрепаться в эфире с напарником?

– Мне вот интересно, в космосе все такие болтуны? – проворчал Свиркис.

– Мы тебя сегодня с Настей ждем, – сказал Санин. – Как слышишь, Солист, прием? Прощальный ужин пройдет при свечах и на голом полу. Вчера контейнер со всеми вещами отправил.

– Маэстро, – с трудом сказала Зоя. Когда ей еще удастся произнести этот позывной? – Слышу тебя хорошо.

– Ты витаешь по иным орбитам, – в последнее время Санин любил щегольнуть космическими метафорами. – Не грусти, набор в отряд космистов каждый год проходит. Мы с тобой еще в одной связке по Венере походим.

Не в этом дело, Зоя закрыла глаза. Не в этом дело, хотя и в этом тоже. Три года в спарке, на границе, на самом краю Союза, где через пролив начинается совершенно чужая земля, – кое-что да значит. Но самое главное притаилось на груди в обычном казенном конверте. Сухие строки архивной службы, информирующие, что…

Что?

Что в ночь на 30 июня 1941 года в расположение 136-го Тирольского горнострелкового полка прибыл перебежчик.

Перебежчик.

Не взят в плен.

Не захвачен в тяжелом кровопролитном бою.

Перебежчик.

Восьмой день войны.

Сигнал тревоги заставил вздрогнуть. Она посмотрела на циферблат, отщелкивающий последние секунды боевой смены.

– Маэстро, Солист, срочный взлет, – подтвердил руководитель боевого расчета. – Повторяю, Маэстро, Солист, срочный взлет.

– Первый, вас понял, вас понял, – раздался голос Санина, и Зое показалось, что она слышит в нем трудно сдерживаемую радость. Все-таки разрешили! Дали возможность в последний день тряхнуть крыльями, вонзиться в бездонное синее небо узким телом стальной хищной птицы, пройтись последним дозором по рубежам Родины.

Удар катапульты привычно вжал тело в ложемент. Включились маршевые движители. Резкий толчок. Переход на гиперзвук. Впереди, чуть левее, точка ведущего. Поднимаемся до открытого коридора. А внизу! И не успеешь заметить. Только память услужливо подбрасывает картинки – вот полосы и квадраты аэродрома, где притаились в катапультах истребители. Вот шпиль башни-излучателя, пробивающей даже облака, когда те наползают на Хоккайдо со стороны пролива, вот ряды белоснежных локаторов дальней космической связи, сверху похожие на шарики пинг-понга, которые кто-то уложил в строгой регулярности, а на самом деле – огромные, почти циклопические сооружения.

А дальше, в глубине острова, – мирные города, поселки, военные части, дороги, школы, магазины, люди, уже привыкшие к мирной жизни и не вздрагивающие от частых хлопков переходов истребителей на гиперзвук. Зона их ответственности. Ее и Санина. Здесь и сейчас.

Зоя была уверена, что ничего серьезного они не обнаружат – опять случайная флуктуация поля около башни, которую засекли приборы, проходящие долгую и изнуряющую физиков калибровку. А потому им предстоят рутинный облет воздушной границы, до полной выработки топлива, и посадка. После чего – проводы, объятия, поцелуи, тосты за авиацию, за космистику, которая почти та же авиация, только чуть повыше летает, а на следующий день Зоя вернется на службу, а Санин уже будет лететь на материк, в Союз, в Звездный.

– Вижу цель, Первый, – как-то буднично сказал Санин. – Крылатая ракета. Высота двести. Цель… цель – объект А.

– Вас понял, Маэстро. Приказываю идти на перехват.

– Солист, курс прежний. Иду на перехват. До встречи в точке.

– Маэстро, вас понял. Курс прежний.

По инструкции на перехват должна идти она, Зоя. Но то, что произошло, было всем понятно – и на земле, и в воздухе. Последний вылет, последний перехват. Кто откажет Санину? Кто рискнет произнести: следуйте инструкции, Маэстро? Даже Свиркис не решился. И потому ведущий резко сбросил скорость и нырнул в голубую бездну, где беззвучно чертила курс крылатая ракета, направляясь к башне излучателя.

– Играет в кошки-мышки, – голос Санина.

– Не понял вас, Маэстро. Повторите!

– Цель пропадает с локатора и появляется, Первый. Шьет поле, зараза такая.

Шьет поле, то есть ныряет за горизонт событий. Но как такое возможно здесь, вблизи башни излучателя, где напряженность поля коммунизма такая, что уходы за горизонт требуют огромных энергозатрат? Нет у крылатой ракеты такой мощности!

– Продолжайте преследование, Маэстро. Солист, доложите обстановку.

– Вышел на точку, Первый, – сказала Зоя. – Осматриваюсь.

Внизу море. Точнее – пролив. Цугару. Последний рубеж, разделяющий мир коммунизма от лагеря капитализма. Место прямого касания поля коммунизма и некрополя. Поверхность кратких и затяжных боестолкновений, которые затем дипломаты облекают в формулировки: «отклонение от курса», «потеря ориентировки» и даже «по трагической случайности». Как же – случайность! Последствиями таких случайностей усыпано все дно пролива.

Истребитель пробил облака, и хотелось зажмуриться от близкой зелени с частыми крапинами барашков на гребнях волн.

Ионный движитель сбрасывал мощность. Гиперзвук, сверхзвук, еще немного – и скорости будет как раз столько, чтобы пойти на перехват нарушителя, все преимущество которого в его медленной скорости. В несовпадении масштабов. Хитрые буржуины, где вы притаились?

– Маэстро, я – Солист. Нахожусь в заданной точке. Радиоконтакт отсутствует. Пока все чисто. Как у тебя?

– Солист, я – Маэстро, продолжаю преследование. Странно все это. Никогда не видел, чтобы в такой близи их цели ныряли за горизонт.

– Первый, докладываю – сектор пуст. Нарушителей не наблюдаю ни на радаре, ни визуально. Прошу разрешения идти на поддержку Маэстро.

– Солист, Солист, я – Первый, категорически…

В эфире настала тишина, которую опытные истребители называют черной. Исчезают все звуки, даже крошечная пыль помех, что создает фон в наушниках. Черная тишина – скверный признак. Она – предвестник. Гораздо более точный и неумолимый. Вслед за черной тишиной приходит враг. Тот самый, из-за которого пишутся приказы – «наградить (посмертно)», а на материк отправляются письма от имени командира части: «С прискорбием сообщаю…»

«Да что со мной такое?! – захотелось крикнуть в плотную подушку кислородной маски. – Что за мысли?! Где смелость?! Где азарт?!»

Но по ту сторону трусливых мыслишек и неминуемой гибели кто-то холодный и расчетливый фиксировал признаки резкого усиления некрополя. Лучший датчик близкого прорыва – сам пилот. Его физиология. Именно поэтому в РИЦе на главный планшет, на котором солдатики стеклографами наносят траекторию полета, выводятся биение сердца пилота, давление, частота дыхания, электрохимическое сопротивление кожи, а проще – интенсивность потоотделения.

– Первый, Первый… – зашептала непослушными губами Зоя. – Маэстро, Маэстро… – словно просила помощи, а синева неба приобрела гангренозный оттенок, набухла омерзительным нарывом, зачернела и лопнула так, что брызги полетели в стороны, на самом деле – микросингулярности, где поле коммунизма и некрополе скрутились в тугую и неразделимую спираль пустоты.

Из этой дыры в небе полез он.

Собственной персоной.

В окружении плотного венца пульсирующих щупалец, на чьих кончиках – огромные глаза, даже не глаза, а буркала, от одного вида которых леденеют внутренности, руки безвольно соскальзывают со штурвала и хочется завопить от невыносимого ужаса.

Зоя вбила кулаком кнопку реверса, истребитель рванул назад из почти готовой поглотить его гниющей мерзости, одновременно уступая дорогу врагу.

Враг не отрывался. Тяжело перевалился с боку на бок. Качнул крыльями. Легко набрал скорость, извернулся и исчез.

Зоя посмотрела наверх. Так и есть. Сквозь блистер видно, как враг висит над ней, сравняв скорости, отчего казался неподвижным, если бы не вращение с бешеной скоростью лопастей в турбинах. Ржавое брюхо, будто склепанное из разнородных бронированных листов – не истребитель, а древний броненосец, злым чудом вознесенный в небеса. Нелепые выступы, заусенцы, вмятины – прямой вызов законам аэродинамики, которым нужно подчиняться в поле коммунизма, но там, за горизонтом, они необязательны. Чернеющие отверстия выхлопов, откуда сочится вязкая гадость, похожая на кровь. Толстые крылья, которые только и могут выдержать бронированные обрубки генераторов некрополя и гроздья пушек.

А потом враг тяжело перевернулся, задрав брюхо к дыре и повернувшись блистером кабины к Зое.

И вот они смотрят друг на друга, сквозь двойной слой бронированных стекол. Лейтенант, летчик-истребитель войск ПВО Зоя Громовая и безымянный пилот загоризонтного истребителя.

Человек и заг-пилот.

Живой и то, что живым не является, потому как ничто живое не может пройти за горизонт событий.

На нем нет кислородной маски. Заг-пилот не дышит. Зоя видит белесую башку, что торчит из воротника пустотного костюма. Раззявленная пасть – черная, пустая. Оплывшие, точно из воска, уши. Лысина с редкими пучками волос, будто скверно побритая, испещренная шрамами и отверстыми ранами с потеками. Но хуже всего – глаза. Пуговицы, а не глаза.

Зоя удирает.

Руки на штурвале живут отдельной жизнью. Они ей не подчиняются. В них одно желание – оказаться от этой штуки как можно дальше. Лучше всего – на другой стороне Земли. На Луне. Еще лучше – на Марсе. Но только бы не видеть. Не чувствовать.

И вновь перед ней только синева. А где-то вверху… нет, не заг-пилот, не загоризонтный истребитель, а солнышко. Яркое, жаркое солнышко. Икаром она стремится к нему, незаметно для себя переходя на сверхзвук, а потом и на гиперзвук, не слыша в наушниках крика Первого (его бы самого сюда!), не слыша бормотания Маэстро (ему еще лучше – он почти космист). Только слегка хрустит бумага, что спрятана у самого сердца под слоями пустолазного костюма. Та самая бумага в казенном конверте и со штампом вместо обратного адреса.

Перебежчик…

Перебежчик…

И я такая же, вяло подумала Зоя, почти теряя сознание от запредельного ускорения. Такая же, как он.

– Маэстро вызывает Солиста, иду на подмогу. Прошу продержаться еще минуту, очень прошу продержаться…

Минуту? Минуту можно. Всего лишь шестьдесят секунд гиперзвука. Достаточно на разворот и атаку на врага. Который наверняка списал ее со счетов. Самоуверенный мертвец, который считает, что с офицером советских противовоздушных сил можно справиться, лишь показав свою гниющую морду? Мы не такие морды видали.

И дальше – кошки-мышки.

Заг-пилот оказался крут. Это Зоя готова признать, будь хоть мгновение на такое признание. Но его нет. Выпущенные ракеты он обошел играючи. Даже не соизволил ответить. Зато пристроился в хвост и больше оттуда не уходил, как Зоя ни старалась его скинуть. Она словно тащила его на буксире. Вверх. Вниз. Влево. Вправо. Высший пилотаж, туда, к солнцу. Низший пилотаж, туда, к морю.

Не уйти, не стряхнуть.

И лишь через секунды безумной гонки она поняла, чего он хочет.

Загнать в дыру.

Во все еще разверстую дыру загоризонта событий.

Туда, где только ужас и ничего, кроме ужаса.

А потом он невероятно легко обогнул ее, пристроился в нос, будто подставляясь, – ну-ка, всади мне ракету в сопло! И когда Зоя готова была это сделать, ионные движители истребителя смолкли. И лишь единственная мысль в наступившей тишине продолжала свой бег: перебежчик, перебежчик, перебежчик… Изнуряющая, изматывающая, высасывающая последние надежды на то, что личное поле коммунизма все же поможет, окажется той малостью, которой сейчас недостает ионным движителем, захлебнувшимся в некрополе вражеского истребителя.

Черное пламя вело ее в черную дыру.

И она, как загипнотизированная, следовала за ним.

Пока вдруг откуда-то сверху не ударила ослепительная молния, уродливый вражеский истребитель задрал хвост в нарушение всей физики полета, по его бронированным плитам прокатилась волна, он резко ушел вниз, освобождая падающему истребителю Зои путь туда, где пульсировал разрыв загоризонта событий, похожий на зев колоссального спрута – с мириадами зубов, в венце колоссальных щупалец.

– Соскучилась? – Санин. – Вот уйди от вас в космисты, сразу в беду попадете. Что с движителем?

– Санин? – переспросила Зоя. Ей показалось, что начались слуховые галлюцинации. – Ты где?

– Что с движителем, Солист? – нетерпеливо повторил Санин. – Доложите!

– Да, да, сейчас, сейчас, Маэстро. Слышу вас хорошо…

– Зоя, соберись!

– Так точно, – Зоя стряхнула растерянность. Машина падала. – Отсечение некрополем погасило ионный движитель. Сверхнизкая напряженность поля коммунизма. Ничего не могу сделать. Прием, Маэстро.

– Все понял, – сказал Санин. – Сейчас тебя заведу. Готовься.

Белая молния чиркнула раззявленную черноту. И вот перед истребителем Зои машина Санина – в тугом венчике свечения эквипотенциала, там, где от близости загоризонтного разрыва некрополе замыкалось на поле коммунизма.

Опасный маневр.

Да что там говорить! Это смертельный маневр. Теперь два самолета падали в черноту, но свечение, охватившее истребитель Санина, удлинялось, превращая машину в комету с лохматым хвостом. И в это свечение погружался истребитель Зои. По корпусу машины прокатился гул, в ушах возник знакомый писк запуска ионных движителей, в истребитель вновь вдохнули жизнь, и Зоя сделала пробное движение – качнула крыльями Санину.

И когда ей казалось, что все в порядке и теперь оставалось самое простое – вывести самолет из плоскости падения на горизонтальный полет, нащупать противника локатором и вновь атаковать, отверстая бездна внезапно плюнула чем-то черным и вязким, что опутало истребитель Санина, стиснуло его множеством паутин, закрутило, завертело, переломало.

– Нет! – закричала Зоя и вновь было бросила машину в сторону разрыва загоризонта событий, но перед ней кошмарным наваждением возник из пустоты вражеский истребитель, и Зоя, почти ничего не соображая, охваченная судорогами смертельного ужаса, взвилась свечой в бездонно синее небо и направила нос истребителя прямо в ослепляющее солнце.

Глава 2
Темная сторона Луны

Джон Доу поклялся сожрать мозг руководителя миссии «Кочевник».

– Повторяю приказ: срочно прервать плановое задание. Вернуть экипаж на борт. Новая цель – кратер Циолковский. Командир, вы меня слышите?

– Слышу тебя, ублюдок, – прорычал Джон Доу в микрофон. – Возвращаю экипаж на борт, могила вас всех забери, и стартую к Циолковскому, чтоб у тебя мозги сгнили, до которых я все равно доберусь, дерьмовый кусок живого мяса.

Загоризонтный передатчик без задержки донес все сказанное до Хьюстона, где и ухом не повели на угрозы какого-то там заг-астронавта на обратной стороне Луны. Это все равно что вести дискуссии со скрипящим от долгой эксплуатации педальным вычислителем – надо либо механизм смазать, либо не обращать внимания. Хозяева на Земле предпочитали не обращать внимания.

– Команда, слушать меня, – Джон Доу переключился на внутреннюю связь. – Бросаете все, что нашли, и срочно ковыляете на борт. У нас тут новая работенка наметилась. Как слышите?

Пустолазные костюмы заг-астронавтов кислородом не заполнялись – слишком затратно даже для загоризонтного корабля нести лишний груз того, чего экипажу и не нужно. Поэтому на пульте горели красные огоньки световой коммуникации. Одно глотательное движение гортани – вспышка. Некоторые умельцы, как правило, рекруты из морфлота, ухитрялись таким способом бить морзянку. Но подобных экземпляров в команде «Кочевника» не имелось. Здесь лишь отбросы. Со сгнившими мозгами, только и способные чучелами бродить по лунной поверхности и собирать камни.

Перелет за каким-то Ктулху в кратер Циолковского под самый бок русских ублюдков означал удлинение экспедиции еще на несколько суток. Чем больше выигрываешь в расстоянии, тем больше проигрываешь во времени. Дерьмовое правило загоризонтной астронавтики.

Сработал входной люк. Вошедший не удосужился снять пустолазный костюм. Он лишь откинул колпак, и тот болтался у него за плечами, словно вторая башка – бледная и безглазая. Тяжелой даже при лунной гравитации походкой подтащил распухшее тело к решетке, уставился внутрь клетки. Джон Доу не оборачиваясь наблюдал происходящее в отражении черного экрана.

Жаль, что эта тварь появилась первой. Самый износившийся член экипажа «Кочевника». Зачем его вообще засунули в экспедицию? Он функционировал за горизонтом всех гарантийных сроков. Ему прямая дорога в печь, а не по Луне пылить – ужасающе медленно и неповоротливо. Зато, надо же, первым приперся. Тише шагаешь, дольше просуществуешь.

Вот и второй вернулся. Новичок. Кожа еще толком не облезла. И волосы на башке кое-где сохранились, чем он, кажется, гордился. Аккуратно раскладывал по синюшной коже грязные патлы и недовольно клекотал, когда в толстых, распухших пальцах обнаруживал очередной выпавший клочок.

Последний тащился, согнувшись под грузом контейнера с образцами. Почти полз. Медленно. Потом еще медленнее, накренился, подломился, завалился на бок. Джон Доу оторвался от перископа:

– Всем по местам, уроды. Даю поворот на старт.

Командир взял висящий на шее ключ, склонился над пультом. Клацнул затвор, принимая штырь активатора. И внутри движительной камеры ожила сфера Шварцшильда.

Моторы «Кочевника» взвыли. Джон Доу вновь взглянул в перископ – ублюдок поднялся и теперь волок контейнер по поверхности, оставляя в лунной пыли глубокую борозду. Эх, жаль, что старый притащился первым. Командир нащупал стартовый тумблер. Поверхность Луны разверзлась зевом Ктулху и принялась перекатывать «Кочевник» между миллионами стальных зубьев, что покрывали глотку прохода загоризонта событий. Во все стороны брызнули черные копья сублимированного некрополя такой напряженности, что вспахали поверхность вокруг павшего в бездну «Кочевника». Среди этого кошмара все еще тащил свой контейнер последний член экипажа и, кажется, грозил бросившему его кораблю кулаком.

Вслед за этим наступил ужас.

Вслед за ужасом пришел ад.

Свет в кабине «Лунохода-4» мигнул. Георгий Николаевич оторвался от расстеленной на столике карты и посмотрел на лампочку. Напряжение в бортовой сети передвижной лаборатории скакало.

– Что там у вас? – спросил Багряк в полуоткрытый проход в кабину управления «Лунохода».

– А у нас в квартире газ, – сказал Коля. – Лампочка барахлит. Другую надо ввинтить.

Расим оторвался от намордника перископа:

– Флуктуация неизвестного действия. Приближаемся к Лунной магнитной аномалии. Это я вам как штурман говорю.

В интеркоме раздался голос Петра Степановича:

– Двигатель работает как часы, Георгий Николаевич. Не извольте беспокоиться. Доедем, не то что в прошлый раз.

– А что было в прошлый раз? – поинтересовался Расим.

– А в прошлый раз, товарищ мой Росинант, – так Коля именовал штурмана, – мы поехали и не доехали. Потому как стальные колеса нашего «Лунохода» наехали на валун, отчего у нас спустило шину. ЛМА, будь она неладна. Заколдованное место.

Георгий Николаевич вернулся к карте, разглядывая испещренную пометками область вокруг Эльбы. Крошечный кратер на северо-западе от станции «Циолковский», ничем не примечательный, если бы не наличие сильнейшего магнитного поля. Исследователи станции давно точили зуб на то, чтобы послать к Эльбе хотя бы крошечную лабораторию, но все не доходили руки. А когда руки дошли, оказалось, что тектотонические лаборатории категорически отказываются приближаться к ЛМА. Они ломались. Падали в трещины. Описывали круги. Замолкали. Те же, кому повезло вернуться из заколдованного места, ничего необычного не привезли. Бесконечные бумажные ленты стандартных замеров. Разве что магнитное поле высокой напряженности. Ну, на то она и ЛМА. Требовались люди, чтобы доехать и на месте разобраться со всей этой чертов-щинкой.

– Через четыре года там будет город-сад, – пообещал Коля Расиму. – Представляешь? Лунные домны будут варить лунный чугун, а лунные сталевары будут разливать кипящий металл по вагонеткам, которые будут уходить на лунный сталепрокатный завод и выдавать на-гора в миллионы раз больше стального листа, чем в тысяча девятьсот тринадцатом году все лунные сталепрокатные заводы.

– Присутствие железной руды в коре Луны не позволяет говорить об ее пригодности для промышленной добычи, – наставительно сказал Расим. – Обойдешься без города-сада. У нас есть целая станция-сад.

– Как там ваши помидоры, Петр Степанович? – спросил Коля. – Зеленеют?

Петр Степанович, известный на всю Луну любитель взращивания сельскохозяйственных культур, тяжело вздохнул:

– Опять рассада завяла, бис ее побери.

– С кукурузы надо начинать, – авторитетно сказал Коля, от рождения городской муравей, видевший плоды сельского хозяйства исключительно в виде готовых продуктов питания. – Кукуруза – царица лунных полей. И пойдут по лунной поверхности целинные лунные трактора. Заколосится картофель, нальются соком мичуринские бахчевые культуры. Наступит по всей Луне полный коммунизм, дыши полной грудью.

– Чем дышать-то будешь, фантазер? – спросил Расим. – Кстати, опять склонение пошло. Ты на приборы иногда смотри, водитель.

О днище бухнуло. «Луноход» вздрогнул, нехорошо накренился, чертова лампочка опять замигала неразборчивой морзянкой. Что-то ругательное в адрес Коли, надо полагать.

– Георгий Николаевич, дальше не проедем, – виновато сказал Коля.

Багряк протиснулся в водительскую, посмотрел в перископ. Валуны преграждали путь машине. Резкие тени ухудшали видимость. «Луноход» стоял на возвышенности и впереди уже виднелись зубцы Эльбы. Где-то там и притаилась аномалия.

– Расим, дай-ка батьке поперек пекла, – Георгий Николаевич втиснулся в освобожденное навигатором место. – Эх, понабрали вас зеленых по комсомольскому призыву, а тут ведь головой надо соображать, а не только беспокойным сердцем. Про обман зрения слышал, водитель?

– Это что-то в цирке? – обидчиво поинтересовался Коля.

– Ага, в нем – в лунном цирке, – подтвердил Багряк. – Теперь слушай меня и даже на экран не вздумай смотреть. Понял?

– Нет, – сказал Коля, – не понял, Георгий Николаевич. Простите, но за исправность «Лунохода» я отвечаю. И мне за любую царапину на его борту такую стружку Войцех Станиславович снимет, что не видать мне потом машины до конца смены. И если вы по какой-то причине, мне неизвестной, считаете, что ваш невооруженный глаз видит гораздо лучше, чем мой вооруженный по последнему слову техники курсограф…

– Вот ведь молодежь пошла, – пробурчал в интеркоме голос Петра Степановича. – Помнишь, Жора, как мы здесь только первый раз прилунились? Мы и слова такого не знали – курсограф. Нам логарифмическая линейка за счастье казалась.

– Начались воспоминания о тревожной молодости, – хмыкнул Расим. – На дворе тысяча девятьсот … год, космические корабли бороздят, электронно-вычислительные машины думают, целина осваивается, Арктика утепляется, а вы все дедовскими методами работаете.

– Дедовские методы – самые надежные, – наставительно сказал Георгий Николаевич. – Но шутки в сторону. Карпин, слушай мою команду – поворот налево, ма-а-арш! Стоп машина. Поворот направо, марш! Стоп машина.

Коля подчинился. Все же водитель он был от бога. Поверхность Луны кого хочешь с толку собьет. Отсутствие атмосферы превращает нагромождения скал и валунов в головоломку, в которой не разберется и самый совершенный прибор. Тут необходимы опыт и чутье. Опыта у Коли пока не имелось. А вот чутья – хоть отбавляй.

И когда полоса бездорожья осталась позади, а перед «Луноходом» открылся вид на кратер Эльба, в котором и таилась магнитная аномалия, Коля присвистнул, Расим издал странный звук проглоченного удивления, а Багряк покачал головой:

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

– Что там у вас? – спросил Петр Степанович. – Лунную кукурузу увидали?

– Почти, – сказал Георгий Николаевич. – Мы, кажется, нашли инопланетный корабль.

В «Луноходе» никто не пожелал остаться. Все облачились в пустолазные костюмы, помогли друг другу застегнуть пуговицы, замки, а напоследок пройтись сварочной иглой по швам. Нахлобучили цилиндрические колпаки с антеннами на голове, в просторечии именуемые «шамовками» из-за похожести ажурных конструкций на знаменитую радиотрансляционную башню в Москве. Компрессоры всосали последние толики воздуха, и Петр Степанович толкнул кремальеру выходного люка. Четверо исследователей вышли на открытую поверхность Луны.

Больше всего то, что там лежало, походило на бублик, у которого отхватили небольшой кусок, оставив на концах разрыва несимметричные наросты. Один из наростов напоминал киль ракеты, а другой оканчивался короткой дугой со сложной системой выпуклостей. По поверхности корабля шли наплывы глазури – на первый взгляд хаотичные, но глаз ухватывал в них некую регулярность. Противоположная разрыву часть бублика имела округлое вздутие, чем-то смахивающее на диск настройки педального вычислителя. Там же странные округлые формы слегка выпрямлялись, и можно предположить, что именно на нем и должен был стоять корабль, превратившись из загогулины то ли в огромную улитку, то ли в мифического змея, изогнувшего тело так, чтобы вцепиться в собственный хвост. Все в корабле казалось чужим, несуразным, несоразмерным.

Только вблизи можно было понять, насколько же он древний. Его обшивку почти сплошь изрешетили метеориты, что беспрепятственно бомбардировали поверхность Луны. Там же, где она сохранилась, можно было понять, что некогда броня корабля была зеркальной, с проступающими узорами, такими, какие проявляются на настоящих дамасских клинках.

Расим нашел отверстие побольше, заглянул внутрь, освещая налобным фонарем мглу корабля, но разглядел лишь плотное переплетение разнокалиберных нитей, паутиной преграждавшую путь.

– Хорошо бы туда забраться, – выразил общую мысль Коля. – Как вы считаете, Георгий Николаевич?

– Отставить самодеятельность, пионеры, – сказал Багряк. – На данном этапе – исключительно внешний осмотр. И то – очень и очень осторожно, чтобы ни одна частичка не упала с этой древности.

– Сфотографировать все надо, – веско сказал Петр Степанович. – Отснять со всех сторон. На всякий случай.

– На какой еще случай? – вскинулся Коля. – Тысячу лет этот корабль здесь лежал, так неужели и еще несколько дней не потерпит? – За всей этой тирадой крылось Колино нежелание возвращаться на «Луноход» за герметичной фотокамерой и сумкой с пластинками, которые он и должен был захватить сразу, но, честно говоря, забыл от восторга находки.

– Давай-давай, пионер, – сказал Георгий Николаевич. – Топай за фотокамерой.

– Пионеры юные, головы чугунные, – продекламировал Расим.

– Ему не тысячу лет, – определил Петр Степанович. – А по меньшей мере тысячу раз по тысяче. Ты посмотри, от обшивки одни лохмотья. На него дышать страшно, того гляди в прах рассыплется. А ты говоришь – потерпит, потерпит.

– Есть отправиться за фотокамерой, – тяжело вздохнул Коля. – Как всегда – на самом интересном месте.

Ему хотелось рвать волосы на голове из-за собственной забывчивости. И вот теперь приходится терять драгоценные минуты на то, чтобы вернуться на «Луноход», откопать из кучи оборудования неуклюжую коробку, которая норовит всеми углами зацепиться за все выступы, да еще пластинки к нему – хорошие, «орвовские», с немецкой тщательностью запакованные так, что предстоит над ними попрыгать, прежде чем удастся зарядить в «лейку».

Люк оказался заперт. Коля подергал за ручку, но он не поддавался.

– Что за шуточки? – пробормотал он.

Коля похлопал себя по несуществующим карманам. Придется возвращаться, брать ключ у Георгия Николаевича, попав под дождь насмешек Расима, будто тот сам никогда не оказывался в подобном дурацком положении. Коля ударил кулаком по люку и почувствовал знакомую вибрацию – внутри сработала кремальера.

Люк открывался.

Коля попятился, лихорадочно соображая. Экипаж «Лунохода» – четыре человека. Он, собственной персоной, Расим, Петр Степанович и Георгий Николаевич. И трое из них сейчас находились около найденного инопланетного корабля. Кто же внутри?! Да еще в безвоздушном пространстве, поскольку «Луноход» они перед выходом разгерметизировали.

Больше всего Коле хотелось убежать. Тысячи мыслей вихрем проносились в голове, пока он стоял и смотрел, как люк медленно распахивается, из темноты кессонной камеры вылезает нечто огромное, неуклюжее, все в перетяжках, словно гусеница, с крошечной почерневшей головой, тянет к Коле руки и разевает почернелую пасть. И когда он наконец-то пересиливает охватившую его немощь, поворачивается и пытается прыгнуть прочь, огромный камень разбивает стеклянный колпак пустолазного костюма.