Текст книги "Лабиринт для Минотавра"

9. Одиночная вахта

Минотавр знал, как поступать. Никто не объяснял ему суть дела, ибо не было вокруг никого, кто или что эту суть понимал. Он просто знал – должен сидеть и смотреть. Пристально и безотрывно. Наблюдать, как в огромном трехмерном экране лениво поворачивается затянутый плотными облаками планетоид, подставляя белесую оболочку светилу. Сотни крошечных спутников на орбите взирали на Венеру тысячами фасеточных глаз, отмечая малейшие потоки облачного покрова, проницая его так, что поворотами рукоятки фокусировки можно спускаться вниз, слой за слоем обдирая атмосферу. И в конце добраться до пышущей жаром пропеченной поверхности, на которой там и тут проступали симптомы хтонической болезни – Красные кольца. Если наложить на изображение картографический слой, несложно убедиться – местоположение Красных колец совпадало с местоположением фабрик. Планетоиду еще предстояло стать одним домом для разумных, обрести смысл космического существования, преобразиться из черно-багрового ада в благодатный край болотистых джунглей, с уймой глубоких озер. Но он отказался от сомнительной для него чести и нанес по проекту терраформовки удар сокрушительной мощи, от него демиургу не оправиться.

Кроме Красных колец оптические умножители позволяли рассмотреть машины примаров. Сами примары собирали скопившийся за время штурма и освоения Венеры космический мусор удачно севших и благополучно отработавших положенный срок автоматических исследовательских станций, неудачно севших и даже не включившихся роботов-разведчиков, а также корабли экспедиций, чьи экипажи либо погибли при посадке, либо сгинули в Черных песках, пытаясь провести первичную картографию этого ада. Зачем все эти останки нужны примарам, Минотавр не знал и знать не желал. Главное, чтобы они не приближались к фабрикам. В нем по-прежнему не иссякала надежда: их еще можно наладить и перезапустить цикл терраформовки.

Иногда ему казалось, будто примары пробрались на Лапуту, занимаясь на облачном острове тем же, чем на поверхности планетоида, – сбором нужной и ненужной (по их мнению) рухляди. Этого, конечно же, Минотавр допустить не мог, а потому следил за лабиринтом Лапуты и пытался отыскать через систему внутреннего слежения наглых технопадальщиков. Порой ему казалось, будто видит их группами и по одиночке – чаще всего отпрыска в древнем оранжевом скафандре, но они тут же исчезали из поля зрения, потому что знали лабиринт лучше Минотавра. Все это его чрезвычайно разъяривало.

Будь на месте Минотавра кто-то другой, вряд ли бы он нацедил хоть каплю смысла в подобном времяпрепровождении, в каком пребывало чудовище, когда не рыскало по лабиринту. Но плечи Минотавра отягощала огромная рогатая башка с выпирающим рылом-респиратором, а тело обтягивал слой крепчайшей шкуры – экзоскелета – от копытистых раструбов ступней до набыченной холки. Минотавр сидел и смотрел. Неподвижно. Неотрывно. Стиснув упакованные в трехпалые перчатки кулачища. Еле умещаясь в командном седалище, до его появления пустовавшем столь долго, что в эпителии возникли кровоточащие пролежни. Наклонившись вперед так, будто готовясь сорваться с места и головой нырнуть в шар Венеры, что вращалась перед ним гипнотизирующей облачной каплей. Так, может, в этом и заключалось все дело? В магнетическом воздействии планетоида? Сам по себе тот не обладал хоть сколь заметным магнитным полем, но воздействовал на Минотавра ровно так, как пролетающая мошка на оголодавшую лягушку.

Минотавр нес вахту один. Ведь на Лапуте не осталось никого, кто мог его подменить – ненадолго, на то жалкое время, что требовалось могучему организму на восстановление сил и бодрости погружением в бездну сна, переполненную видениями. Чудовище порой не поднималось с рассиженного командного седалища целыми оборотами, взирая на Венеру столь пристально, что постороннему могло показаться, будто он и есть та сила, что движет планетоид и светила. Только самый внимательный мог бы заметить, как бессменная вахта Минотавра сопровождалась постепенным уменьшением на поверхности планетоида Красных колец. Казалось, они не выносили взгляда выкаченных буркал, постепенно бледнели, выцветали и гасли. Чем дольше и пристальнее взирал Минотавр на Венеру, тем чище становилась поверхность.

– Ты опять здесь, – раздался за его спиной голос. Минотавр не удосужился обернуться. Что такое чей-то голос по сравнению с тем, что оставалось сделать. – Ты явился довершить то, от чего тебя отвратили?

Если говоривший дожидался ответа, то напрасно. Минотавр лишь резче задышал, и воздух с почти звериным рыканьем устремился сквозь дыхательные щели в маске. Поскольку термостаты опустевшего небесного острова перешли на режим консервации, то с каждым циклом температура опускалась ниже и ниже, отчего казалось, будто из ноздрей чудища вырывается дым.

Тем не менее тот, кто желал оторвать Минотавра от работы, шагнул к экрану и встал рядом с вращающимся изображением Венеры – почти квадратный, с бугристым черепом, в заиндевевшей форме с оторванными шевронами.

– Она все же попыталась от меня избавиться, – объяснил пришедший. – Но лежать в морозильной камере, дожидаясь Феодоровского процесса, – не самое приятное занятие, доложу тебе по старой дружбе. Поэтому я сбежал из Океана Манеева… Непростая задача. Какие только миры довелось увидеть, прежде чем сквозь их лабиринт добрался сюда. Не будь у меня путеводной нити ненависти, Минотавр, я бы сгинул в закоулках сознания сумасшедшего бога… Ты ведь об этом ведаешь, демиург? Он должен был поделиться этим с тобой?! Своим безумием… Впрочем, неважно… Мне кажется, ее гложет вина за содеянное с тобой. В оправдание могу лишь напомнить – что такое ткач? Не демиург, конечно же. Куда до тебя. Но все же гипостазис локального действия, облеченный властью группой возвращенных. Воплощенное волеизъявление. Равно как и демиург проекта есть его гипостазис в физической проекции. Уж извини, приходится повторять записанные на воде истины. Мне же, Бруту-Фесею, никогда не подняться выше статута о заговорщиках. Признаю. Не скрою, меня угнетала необходимость пребывать на вторых ролях. Быть в тени великого проекта – терраформовки Венеры! Но, успокаивал я себя, если нужны демиурги и гипостазисы в нашем насквозь материальном мироздании, то необходимы и такие, как я – антидемиург и антигипостазис… Я – Иов, обвинитель всего и вся! Я тот, кому дано право призывать на суд даже демиурга, будь он хоть Минотавром, ибо мне это обещано в скитаниях по лабиринту безумия бога… Ты знаешь, о демиург, что такое – безумие бога?!

Тем временем, что лысый продолжал изблевывать из уст своих потоки пустых слов, еще одно кольцо стерлось с поверхности и Минотавр сосредоточил взгляд на следующем.

– Даже теперь ты продолжаешь творить непотребное. – Бугристоголовый скорбно опустил уголки похожего на длинный бритвенный разрез рта. – Пожалуй, подобному упрямству следует позавидовать. Вот, что мешало мне подняться до высот демиурга, – безграничная преданность тому, что творишь. Вопреки всем и вся. Разве не так? Я обречен на вторые роли – сначала у тебя, а когда удалось с тобой разобраться, то у ткача. Веришь, я не прочь умереть навсегда. Вдруг все дело в тех бесконечно малых членах ряда Фурье, из которых сложена моя личность? Сократить их в первом приближении воскрешения – вот надежда. Но даже демиургу не справиться в одиночку. Творец не может без тварей, о Минотавр! А потому тебе придется пасть на грешную землю, чтобы собрать себе адептов, желаешь ты этого или нет.

10. Первопроходец

Минотавр зарычал. Изрыгнул потоки дыма. Набычился. Говоривший надоел. Хотелось его разорвать, но это означало оторваться от дела. А Брут того и добивался – Минотавр догадался. Обойтись следовало малой водой – напугать так, чтобы Брут опрометью бросился к ближайшему челноку и отбыл с Лапуты в любом направлении. И Брут-Фесей, словно исполняя желание Минотавра, исчез. Будто выключили голоизображение. Вот он мотал башкой, шевелил губами, пучил буркала, а затем – раз – самоотключился.

Это успокоило Минотавра, но не надолго. Место Брута занял робот – на вид весьма древний, из первопроходческой серии, каких массово отливали на орбитальных заводах и столь же массово отправляли на завоевание Венеры и десятков других планетоидов. Их отличала высшая степень защиты, для чего проектировали роботов класса «первопроходец», не заботясь об эстетике внешнего вида и не придерживаясь стандартов, которые позволяли роботам функционировать внутри жилых куполов и орбитальных станций, не рискуя сбить железными плечами, локтями, ногами и теменем какие-то жизненно важные для обиталищ узлы и агрегаты. Теперь это чудовище, ничем не уступающее по устрашающему внешнему виду самому Минотавру, возвышалось бронированной башней там, где до того стоял Брут-Фесей.

Но робот не делал попыток заговорить с Минотавром. Строго говоря, таковое вообще не предусматривалось конструкцией «первопроходца», если учесть экстремальность условий, для которых бронированное чудовище готовилось. Звуковой синтезатор речи выглядел излишеством, вполне хватало радиоканалов для обмена информацией. Однако тем самым был допущен досадный просчет, так как в условиях отдаленных станций «первопроходцы» оказывались единственными условно живыми созданиями рядом с первопроходцем из кожи, плоти и костей. И он-то имел острейшую потребность перекинуться самыми обычными словечками даже с машиной, используя для этого старый добрый способ жестикулярно-звуковой речи, а отнюдь не радиоканалы.

Однако изобретательность живого существа, страдающего от одиночества, не знает границ, а потому «первопроходцев» умельцы научили имитировать речь с помощью технически неустранимых звуков. А таковых имелось много. Звукоизоляция не являлась хоть каким-то граничным условием для их демиургов. «Первопроходцы» умели разговаривать, как умеют разговаривать некоторые животные, щелчками и свистом вполне виртуозно имитируя речь. В отличие от животных роботы, конечно же, вели беседы вполне сознательно, а не бездумно повторяли то, что когда-то услышали.

Вряд ли приходилось сомневаться, что «первопроходец», принявший столь необычную вахту от Брута-Фесея, вполне обладал способностью говорить, но даже и в безмолвном состоянии он стал выводить Минотавра из себя, о чем внешне свидетельствовал дым, чаще и гуще вырывающийся из прорезей маски. Он был похож на быка, рассвирепевшего по единственно ему известной причине, то есть исключительно по природной злобности. Градус свирепости поднимался. Будь на месте «первопроходца» не машина, а живое существо, оно бы догадалось: оставаться здесь – подвергать себя риску. Робот же заботился о своем состоянии исключительно в рамках роботехнических постулатов, которые дозволяли подобную заботу лишь в тех редких случаях, когда она не противоречила поставленной перед машиной задаче.

11. Битва

Минотавр исторг из ноздрей даже не дым, а пронизанную молниями тучу. Потом вскочил на копыта, стиснул кулачища, прижал подбородок к бочкоподобной груди, тем самым выставляя рога вперед, слегка присел, напружинился, а затем жахнул в корпус «первопроходца» с сокрушающей силой. Этот удар вполне мог сорвать с якорного линя космический челнок, попадись он под рога Минотавру. Робот, однако, оказался вполне подготовленным к такому течению событий. Его наверняка не раз использовали в качестве спарринг-партнера, чему вряд ли стоило удивляться, ибо, судя по броне машины, он отслужил не один гарантийный срок и являлся, как говорилось среди первопроходцев, «тертым калачом».

Они схлестнулись в скоротечной схватке, настолько быстрой, что окажись рядом наблюдатель, он вряд ли смог разобраться в мельтешении рук, ног, колен, копыт, рогов. Все это сопровождалось глухим стоном брони робота, весьма схожим с колокольным набатом, будто подобным образом вознамерились оповестить обитателей поселения о грозящем им несчастье. Но таких свидетелей, которые могли оценить ярость безнадежной схватки, на Лапуте не существовало: Ариадна находилась во власти клайменолей, которые в держали ее взаперти собственной каюты, а Брут-Фесей пребывал в морозильнике на грани жизни и смерти, что пресекало возможность воскрешения в ходе Феодоровского процесса.

У такого свирепого создания, каким обнаружил себя Минотавр, вряд ли имелась даже крошечная надежда восторжествовать над машиной класса «первопроходец».

– Как… в добрые… старые… времена… – почти добродушно гудел робот, но имитация голоса тонула в звоне бронированного тела, там образовались вмятины от чудовищных ударов Минотавра.

Минотавр выдыхался. Бугры мышц экзоскелета обмякли, покрывающая их кожа пошла морщинами, на ней проступили капли физиологической жидкости, изгоняя из капилляров образующиеся от непосильной нагрузки токсины, кое-где проступили пятна гематом, но чудовище с упорством и дальше молотило робота. Когда интенсивность ударов снизилась до такой степени, что гипотетический сторонний наблюдатель узрел бы вместо размазанной тени резкие очертания фигуры быка, робот ловким движением пригнулся, уходя от ударов, стиснул лодыжку и бицепс Минотавра, выпрямился, подняв над собой на вытянутых руках громоздкую чудовищную фигуру. Минотавр отчаянно пытался высвободиться из захвата, но пальцы робота, судя по всему, перекрыли – невзначай или злонамеренно – какой-то важный энергоканал, почти парализовав спарринг-партнера.

Если Минотавр ожидал, что прекращение всяческого сопротивления, как условное признание победы «первопроходца» в данном раунде поединка, заставит робота бросить его на поёлы, то он ошибался. Правда, машина собиралась сделать нечто подобное, но исключительно на собственных условиях. Поэтому робот, продолжая держать Минотавра, понес его прочь из отсека в лабиринт коридоров Лапуты. В них он вполне ориентировался, порукой чему – выбор маршрута, сделанный таким образом, чтобы добраться до конечной точки по максимально широким в сечении проходам, лишив ношу малейшей возможности намеренно или ненамеренно за что-то уцепиться.

Вот только пасть заткнуть Минотавру робот не смог, а потому их путешествие сопровождалось отчаянным ревом, на звук из каюты выскочила Ариадна. Она бросилась по звуковому следу и появилась в шлюзовом отсеке именно тогда, когда бронированные плиты раскрылись, впуская зыбкий отсвет багровых туч, в которых парил небесный остров. На блекло-желтоватом фоне отрисовалась даже в какой-то степени трагическая композиция «Низвержение Минотавра», именно это собирался сделать робот, пренебрегая предустановленным в нем Первым законом роботехники: беречь жизнь – его первейшая и важнейшая задача. Но умозаключения машины, даже повлекшие трагические последствия, порой бывают тайной за четырьмя и более печатями. Вероятнее всего, «первопроходец» не считал Минотавра в качестве живого существа, а потому следовало отправить его туда, откуда он не смог бы вернуться – на поверхность Венеры. То, что случится, упади он с Лапуты, да еще сквозь слой кислотной облачности и суперротации, робота нисколько не занимало.

– Не смей! Стой! Прекрати! – Ариадна пыталась подобрать нужную команду, которая бы заморозила «первопроходца» в его броске Минотавра сквозь пленку силового поля, отделявшую шлюз от бешеной атмосферы, но робот и локатором не повел.

Мощный толчок, и могучая рогатая фигура начала низвержение с небес, вспыхнув ослепительной точкой, будто сверхновая. Выдвинувшиеся крылья пытались удержать Минотавра, но кислотные сгущения пожрали тончайшую мембрану, оставив жалкие остовы, похожие на обглоданные кости. Никогда еще Минотавр не отбывал на поверхность терраформуемой им Венеры подобным образом – вне твердой скорлупы «Циклопа» или атмосферного самолета. Поэтому, скользя сквозь слои облаков, больше похожих на твердые небесные своды, в причудливой кислотной взвеси, Минотавр видел почти живые картины существ и мест, орбитальных городов и станций на астероидах. Загадочно мелькали образы женщины, игравшей на водяном рояле, и ему даже казалось, будто слышит мелодию, которую она извлекала из переливчатых сосудов. Он падал сквозь прихотливый лабиринт собственной обрывочной памяти, ибо давнее поверье утверждало, что перед смертью всякий видит свою жизнь, проносящуюся перед глазами. Умирая в первый раз, Минотавр готов был поклясться, что ничего подобного – никакой жизни, проносящейся перед глазами, он тогда не видел, но на этот раз иллюзия оказалась чересчур сильна.

Его плотнее окутывал анклав сияния. Минотавр сам себе казался зародышем светила, которое вот-вот вспыхнет, дабы осветить сумрачную поверхность Венеры, она так и не дождалась той стадии терраформовки, когда ее небеса должны были очиститься от кислотных облаков, стать прозрачными настолько, чтобы с поверхности ясно видеть светило и диски планетоидов. Температура внутри скафандра росла, рога-охладители работали на полную мощность и горели так, что Минотавр видел их отраженный блеск на слоях облачного покрова. Резервуары с водой медленно нагревались, и ему грозило заживо свариться, тем более из защитного костюма ему не выпрыгнуть.

Затем начался отрывочный бред: возникла перевернутая колоссальная фигура, сотканная из облаков, приблизила дымчатое, переливчатое лицо. В середине лба по чудной прихоти чернела точка Лапуты, словно отверстие то ли пули, то ли лазера. На сей раз она вполне ясно и понятно сложила оглушающий шум ветров в слова:

– Я никому не отдам благовесть! Она – моя! Моя! Моя!

Дымный колосс приблизился к Минотавру, широко раззевая рот в безумном вопле, затем пасть сомкнулась на низвергнутом с небес демиурге, который ослепительным метеором пробил нёбо, носоглотку и в полном анатомическом согласии погрузился в серые складчатые облака мозга колосса. Калейдоскоп видений уплотнился, и Минотавру мало что удавалось ухватить в лабиринте образов, сквозь которые он падал. Единственный, кто отпечатался в памяти более четко, оказался старый знакомец Вергилий. Он и заявил бывшему подопечному по Санаториуму, что никакой он не Вергилий, а Корнелий, существо с тысячью лиц, и одно из лиц, которое он сейчас на себя надел, – лик некоего Дедала, давшего подопечному негодные крылья.

12. Падение с небес

Ариадне казалось, будто движется наперекор встречному мощному водному потоку. Она была уверена – на следующий шаг сил не будет, течение подхватит, завертит и отбросит туда, где ей и следует находиться – в своей каюте-темнице. Но силы откуда-то притекали. Шаг… Еще шаг… Один… четвертый… И вот она так близка к самолету, протяни руку – и ухватишься всеми четырьмя пальцами за страховочную скобу. Самый обычный самолет для доставки персонала на фабрики. Как раз то, что надо.

Но преодоления сопротивления требуют не только мышцы, но и мысли. Сознание походило на дикого прыгуна, которого пытались обуздать сбруей и седлом, отчего животное совершенно обезумело. Словно личность Ариадны раздробилась на тысячи осколков. Каждый из них отражал нечто яркое, на чем хотелось сосредоточить внимание, но оно тут же перескакивало на другой осколок… четвертый… четырехтысячный… Она лихорадочно выискивала в лабиринте миров то неказистое отображение самолета, в который предстояло забраться, запустить мотор и отправиться за тем, кто обрел свободу падения. Сколько ему лететь вниз? Сколько у нее времени? Что такое вообще время?! Но разгадка состояла не в том, чтобы искать, а в отказе от собственного Я. Чересчур много чести. Клайменоли обуздывали то, что мнило себя Я, выделенной и обособленной в пространстве и времени личностью, пупом мироздания, тогда как к тому, что личностью себя не мнило, оставались вполне безразличны. Сила рождает сопротивление. Покой не рождает ничего. И Ариадна успокоилась. Отторгла все, что считала собой, превратившись в пустоту. В ничто.

И лишь когда самолет сверхлегкого класса «Нить», даже не транспортный и не разведывательный, а всего лишь учебно-тренировочный, взревев турбинами, подкатил к краю, Ариадна ощутила укол страха – живительную инъекцию, реанимирующую привычное сознание. Самолет был окрашен в оранжевый цвет и побывал во многих передрягах, как и положено такому летательному аппарату, за чей штурвал садятся неофиты, С гидравликой управления оказалось не все в порядке – уровень воды не желал подниматься до нормального, что ухудшало маневренность «Нити» и создавало угрозу пилоту. Однако ждать, когда автоматика устранит неисправность и по водоводам закачается перенасыщенная кислородом жидкость, у Ариадны не оставалось ни времени, ни желания. Руки нажали на штурвал, и машина, перевалившись через край стартового трамплина, нырнула вниз, вслед за Минотавром. Локатор тщетно выискивал в густой мути облаков крохотную точку низвергнутого демиурга, и только теперь Ариадна сообразила, что не учла дрейф самого небесного острова. Она резко дернула штурвал на себя, выводя машину в горизонтальную плоскость, нисколько не заботясь о допустимости подобных перегрузок для самолета, и тем более – для своего организма. Вода, плескавшаяся на уровне груди, залила глаза, стало хуже видно, если только «хуже» подходит к окружавшей самолет облачной пелене. Когда думаешь о себе, появляются клайменоли. Ариадна сыта ими по горло. Хотя, если здраво рассуждать, клайменоли могли пригодиться, в них наверняка вшита программа самолетовождения…

Минотавр, где ты?!

Мощность локатора учебно-тренировочной машины не приспособлена для поисковой операции подобного рода. Равно как и приборы самолета годились лишь на то, чтобы безопасно выйти из зоны суперротации в спокойный слой атмосферы. А затем проделать все в обратном порядке. Ариадне же предстояло найти крупинку в мутной облачной взвеси. Она попыталась прочесать радиодиапазон, надеясь уловить сигнал облачения Минотавра. Но никаких маяков в нем не было. Белый шум по всем каналам. Безнадежно. Минотавр уже мертв. Хотя еще может быть жив. Такой вот парадокс, словно пресловутая жаба, заключенная в ящик с ядовитой мухой, которую она то ли съест, то ли не съест. Но сдаваться Ариадна не собиралась. Она попытается перехватить Минотавра там, где заканчивается облачный слой. Будет барражировать на границе суперротации, надеясь на визуальный контакт или на то, что хилые локаторы хоть что-то уловят в окружающем мире.

О том, как она сможет поймать падающего, Ариадна думала в последнюю очередь. На нить. И на крюк. Они имелись в носовой части машины и предназначались для отработки навыков швартовки к Лапуте в условиях ураганов, а также спасательных операций, когда требовалось подцепить тяжелый транспортник, попавший в турбулентность. В общем, обнаружив Минотавра, ей предстояло поймать его как рыбину.

Однако она переоценила свои способности управлять самолетом. Наверное, имелся особый прием пересечения зоны, разделявшей двигающийся с сумасшедшей скоростью верхний облачный слой планетоида и спокойный слой придонной атмосферы, но Ариадна не успела с ним ознакомиться. Понадеялась на скудную автоматику, которой оснащался этот алюминиевый снаряд с короткими крыльями. Поэтому сильнейший удар о границу двух сред подбросил самолет и застал Ариадну врасплох. Недостаток воды тоже сказывался, не в силах погасить перегрузки. Машина крутилась, тело норовило вырваться из перевязей, она ударилась лбом и затылком, в глазах вспыхнул огненный фонтан, затем малоуправляемый самолет свалился в пике и вновь врезался в границу суперротации. Он походил на щепку в зоне прибоя, которую волны норовили выбросить на берег, но коварно вновь утаскивали в море, чтобы затем все повторить.

На какое-то время Ариадна забыла о падающем с небес Минотавре, пока в одно мгновение темпоральный поток внезапно прекратил бег, точнее – замедлил его. Сумасшедшее движение облаков превратилось в вязкий перелив густой субстанции, и в этом переливе взгляд наконец-то обнаружил вертикальный прочерк падения крошечной фигуры, окруженной ослепляющим сиянием. Удивительно, как Ариадна раньше не заметила столь ярчайшую точку. Это должен быть Минотавр. Ариадна не раздумывая бросила самолетик в его сторону, нащупывая рычаг выброса нити с крюком магнитного захвата, но маневр стал последней каплей, переполнившей сосуд надежности учебно-тренировочной машины.

«Нить» порвалась на части.