Электронная библиотека » Михаил Сегал » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 26 декабря 2020, 11:46


Автор книги: Михаил Сегал


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава четвертая, в которой герой вступает на запретную тропу, а мир узнает о художнике Яцевич

Он угостил Дмитрия вином из своих запасов, извинился и укатил на другую встречу: «Раз мы имеем такую ситуасьон, я хотель бы съездить на производство. Давайте встретимся на обьед, а потом завершим вопросы?» Бог, подсказавший местному «коллеге» забыть переходник, сорвал ответственное совещание. Дмитрий вышел на улицу выбешенный и счастливый.

Безоблачный день лежал широко во все стороны, предлагая себя, ничего не требуя взамен. Дмитрий стоял у ларька с мороженым, думая, что стоит и чего не стоит делать.

Но вскоре он уже находился в условленном месте в парке, нарочно спиной к дорожке, откуда мог появиться человек. Он хотел увидеть этого человека в последний момент, смотреть на пустую дорожку было невыносимо. Утром, сам не веря тому, что делает, он написал сообщение и получил ответ: «Могу в 11».

В 11:00, тихо, почти неотделимо от шороха листьев послышались шаги.

– Здравствуйте!

Обернулся.

– Я не опоздала?

Маша запыхалась. Она была совсем не такая, как вчера. Детскость, включавшаяся при родителях, исчезла. Дмитрий удивился, насколько перед ним стоял другой человек. Она поправила волосы. И это было так: сначала рука взлетела вверх, потом волосы назад, закрыли верхушку отеля постройки 1887 года, и только после этого взлетели голуби с крыши отеля. Рука пригладила волосы, опустилась вниз.

– Здрасьте, – сказал Дмитрий, но больше было сказать нечего. – Посидим где-нибудь? Вы голодная?

Это хорошо получилось: как будто он не приглашает девушку в кафе, а хочет накормить голодного ребенка.

– Лучше погулять, – сказала Маша совсем по-детски, и снова вся ее взрослость показалась придуманной, как будто это была его собственная взрослость.

– А, ну пойдемте! Хотя я тут забыл уже все… Как родители?

– Хорошо… Устала от них вчера. Хорошо, что вы написали…

Ему стало страшно оттого, что можно стать счастливым вот так за секунду, и он небрежно сказал:

– Ну, мы же вчера не договорили… про профориентацию.

– Да, – сказала Маша.

– Да, – сказал Дмитрий, – я же обещал, а то времени не было на дне рождения.

– Да, – сказала Маша.

– Да, – сказал Дмитрий.

Они пошли из парка вдоль по улице. Платаны шумели и склонялись арками. Тени от крон то рвались и сливались со светом, то чернели и уходили в темноту ближе к домам. Дмитрий заметил, что жался к этим теням, отворачивая к стенам голову. Ему хотелось побыстрее уйти из центра, казалось, что из-за каждого угла может появиться Семен.

И вот они шли уже пять минут, десять. Два, три, а потом много перекрестков осталось позади, а разговора про профориентацию не начиналось. Кроме Семена его со вчерашнего дня в этом городе знали человек двадцать, и взрослых, и Машиных сверстников. Земля горела под ногами. Дмитрий не выдержал, остановился. Встал в самую глубокую тень.

– Вот, если посмотреть отсюда, видно надстройку над последним этажом. Сам дом построен в середине девятнадцатого века, а надстройка в стиле «модерн» сделана уже в десятых годах двадцатого.

Маша тоже встала в тень.

– Ее все никак не отремонтируют, – сказала она, – папа говорит, что мэрия деньги выделила, и все потом тихо украли.

Дмитрию почему-то не понравилось, что она заговорила про папу. Вспоминать Семена не хотелось. Маша улыбнулась во все зубы и сказала:

– Кофе хочу.

Она была на расстоянии вытянутой руки.

– Я тут кафешек не знаю, вам виднее.

– Пойдемте, покажу.

Прошли дворами, через автомобили и котов. На параллельной улице, еле заметный в кронах, над брусчаткой навис балкон с кованой оградой.

– Здесь в девяностых годах был компьютерный класс, а до этого… – Он вдруг замолчал, потому что в советское время здесь была женская консультация. Но говорить об этом Маше было неудобно.

– А до этого – женская консультация, – сказала Маша, – пойдемте.

Заказали кофе, уселись на балконе. Теперь их не было видно ниоткуда. Можно было просто сидеть, смотреть в глаза, не оборачиваясь, не чувствуя себя вором. Как ребенок, отбежавший к окну и уткнувшийся в штору, он решил, что если ничего не видит, то и его не видно, мира вокруг больше нет. Чашку кофе он заказал максимального размера, потому что по законам физики она дольше остывает, ее дольше можно пить, дольше здесь находиться.

– А что вы вчера так быстро ушли? – спросила Маша.

– Ну, вы танцевали.

– Я особо не хотела. Просто Кирилл достал уже, прям заставил танцевать.

Ему это не понравилось. Он помолчал.

– Простите, вы так говорите, как будто я знаю, кто такой Кирилл.

Она сосредоточилась, потом улыбнулась.

– Ну, это парень Наташи, они раньше с Ирой ходили.

Он удивился тому, что молодежь до сих пор использует это слово. В годы его юности так говорили: встречаться было негде, поэтому парень с девушкой не «встречались», а «ходили». В прямом смысле, по улицам. Стало приятно, что все прояснилось, и этот Кирилл, который раньше ходил с Ирой, сейчас парень Наташи. Ну, а то, что позвал танцевать, – здесь же ничего страшного нет… Ну, да… Ничего страшного… Кирилл…

– Вам, наверное, хочется сейчас с друзьями общаться, а вы тут со мной сидите.

Грубо получилось, как будто напрашивался на комплимент.

– Я… вечером должна встретиться… Но это еще не точно…

Принесли пирожное для Маши. Она устроила блюдечко поудобнее, потянулась за сахаром.

– Вы его куда-то далеко от меня поставили.

– А… Я просто думал, что раз пирожное, сахар не понадобится.

Она посмотрела на него строго, как вчера несколько раз смотрела на Семена.

– Ну вот что за логика у взрослых: если пирожное, то сахара не надо? Что за необратимые изменения в мозгу?

– Ну… Это логично. Пирожное ведь сладкое.

Она подняла глаза к небу.

– Сахар – это сахар. Кофе должен быть с сахаром! А пирожное – это пирожное. Не нужно смешивать понятия!

Вчера в цветочном магазине, который выглядел как антикварный, в витрине стояла фарфоровая кукла. Он тогда подумал, какой гладкий и красивый материал – фарфор. А теперь подумал, что лицо Маши, ее щеки и лоб еще нежнее, еще прозрачнее. Между ними был маленький столик, она сидела на расстоянии вытянутой руки. Дмитрий отодвинулся, положил ногу на ногу.

– А это ничего, что мы встретились? Может, родителям сказать?

– Ничего, конечно! – моментально ответила Маша. Ни на один вопрос до этого она не отвечала без раздумий. – А как вы так с работы ушли? Вчера говорили, что заняты до отлета.

– На работе у нас… Ерунда полная. Поэтому я на вынужденном перерыве.

Ему показалось, что он хорошо ответил, и тут же понял, что не очень хорошо. Маша ждала другого. Ей, наверное, хотелось услышать, что он специально все бросил, чтобы встретиться. Положила подбородок на металлические перила. Зевнула. Спросила.

– А кто ваш любимый художник?

Он захотел все исправить, но подумал, что любой ответ будет банальным. Если сказать, что Климт или Брейгель, то банальность будет в распространенности ответа. А если назвать кого-то редкого, то – в оригинальничании.

– Не знаю, – ответил он, – никогда не определял специально. В каждом художнике что-то есть.

Плохо получилось, уж лучше бы назвал Дали, как все нормальные люди, все было бы в порядке.

– А у меня Яцевич! – задорно ответила Маша и запустила зубы в пирожное.

Это требовало пояснения. Но пояснения не было. Она только облизывала крем с губ и запивала кофе. Какой, к черту, Яцевич?

– Яцевич! – еще раз сказала Маша даже с легким укором, мол, «как можно не знать Яцевича?» – Люба Яцевич из Минска! Подруга Ксюши, сестры Иры, с которой Кирилл ходил. Ну, она малоизвестная, учится пока.

О господи!

– Вы так говорите, как будто я могу ее знать.

Маша на секунду задумалась и улыбнулась:

– Ой, да, простите… Просто она моя любимая. У нее есть серия подоконников и котов…

Дмитрий понял трезво, однозначно, что ничего взрослого в Маше нет, что она абсолютный, стопроцентный ребенок, и говорить с ней нужно, как с ребенком… Яцевич… Он приосанился, поправил галстук.

– А какие, Маша, у вас еще интересы?

– Я на яхте хожу!

– О, прекрасно!

Но так получалось еще хуже, он слышал себя со стороны, это звучало ужасно.

– Еще английским занимаюсь.

– Это очень хорошо! Потому что английский имеет первостепенное значение не только для поступления, как предмет, а как ключ ко всем дверям. Есть английский – есть возможности!

Он так никогда не разговаривал. Так разговаривала завуч в его школе, Надежда Георгиевна. Ребенок Маша взяла салфетку, вытерла губы.

– Все главное понятно без слов. Хотите сейчас ваши мысли отгадаю? Смотрите мне прямо в глаза.

Она не жевала и не улыбалась. Детский круг лица превратился в овал. Пришло облако, и фарфор ее кожи, перестав отражать солнце, засветился изнутри. Дмитрий послушался, ровно сел. Маша наклонилась вперед – он тоже. И столик был уже не между ними, а под ними, их лица нависли над еще горячими, по законам физики испускающими пар чашками. Со стороны их никто не мог видеть, крона платана качнулась к балкону. Маша наклонилась ближе, Дмитрий тоже наклонился, взвешивая, что стоит и чего не стоит делать. Маша пыталась отгадать его мысли, а он думал о том, что их глаза похожи и, в принципе, нос похож. Почему-то было тепло от этой мысли. Маша широко улыбнулась, ее лицо опять превратилось в круг.

– В общем… Вы думаете о чем-то высоком!

В этих словах не было иронии, наоборот – почти восхищение. Он смутился, пошутил:

– О высоком?.. Точно! Знаете самую уникальную крышу в городе?

Ее глаза заблестели.

– Не знаю!

– Показать?

– Вы же сказали, что все забыли!

– Ну… Частично все!

Классная получилась шутка про «высокое» и крышу. Они пошли рядом, выше и выше, в сторону холма со старыми зданиями, и это оказалось здорово: идти рядом. Это не имело цели, время растянулось, ему казалось, что шли очень долго. Перемещались относительно домов и оставались неподвижными относительно друг друга. Он болтал о чем-то и думал: что же может означать с точки зрения физики формулировка «частично все»?

Глава пятая, в которой герой обнимает Машу, а потом они чуть не гибнут в море

Это был день открытых дверей. Сначала без кода открылась дверь заброшенного подъезда, они поднялись по пролетам. Шли медленно, переступая через доски с гвоздями и останки мешков из-под цемента. Ближе к чердаку стало слышно урчание голубей, пара из них взлетела перед самым лицом. Дмитрий молодцевато забрался по вертикальной лестнице и уткнулся головой в обитый жестью люк. Он не раз в детстве лазил на чердаки и помнил это чувство: одновременно преддверие радости и страх неудачи. Когда упираешься головой в твердь люка и толкаешь его. Иногда люк открывался, иногда был намертво заперт, и наступало отчаяние, череп больно сдавливало холодным металлом. Но вся жизнь, страх и возбуждение проносились за секунду, пока давишь головой в это твердое небо, не зная: тебе просто больно или оно сейчас откроется.

Он получше устроил подошвы дорогих туфель на скользкой ступеньке, закрыл глаза, сделал усилие. Сначала показалось, что «небо» придавило его, но в следующую секунду поддалось, отворилось. Он заулыбался: сначала куда-то вверх, в темноту, где его никто не мог видеть, а потом, обернувшись, Маше. Впервые взял ее за руку и втянул в эту темноту. Она приземлилась рядом. Уже нужно было идти ко второй двери, ведущей на крышу, но они не шли.

– Я в первый раз так по лестнице залезла, – тихо сказала Маша.

– Скорее страшно или интересно? – спросил он.

– Ну… если вы думаете о чем-то высоком… то интересно.

Вышли на крышу. В одну сторону был виден порт и театр, в другую – залатанные крыши на дореволюционных зданиях. Маша прошлась, встала у края.

– Я в первый раз так город вижу.

– Опять в первый?.. Да, все в жизни когда-то бывает в первый раз!

Это была не очень удачная фраза. Маша посмотрела на него. Потом сказала:

– Соглашусь.

И больше ничего не говорили какое-то время, Дмитрий даже испугался, что мог неправильно понять Машин ответ. С чем она согласится? Или на что?

– Грустно, – сказал Маша, – сверху все какое-то полуразрушенное… Ни фига не Вена.

И пошла бродить дальше. Он крикнул:

– Отойдите от кромки. Вы что! Это опасно! – Она обернулась. – Я же за вас отвечаю!

Она не отошла.

– Мне вчера семнадцать исполнилось… Должно было что-то измениться, а все осталось, как было.

Он крикнул:

– А что должно было измениться?

Маша сказала тихо, но он услышал:

– Хорошо, что вы написали.

Промолчал. Потом крикнул:

– Ничего, что мы встретились? Может, родителям сказать?

Она покачала головой.

– У вас шарф есть?

Кивнула. И снова – молча.

– Наденьте, а то простудитесь!

Ничего не произошло, он стал приближаться.

– Наденьте! Серьезно, а то я вас затащил черт знает куда! Я за вас отвечаю!

Она достала из рюкзака и протянула ему шарф. Ничего себе. То есть, она предлагала ему самому это сделать? Значит… Что это значит? Он несколько раз бережно обмотал шарф вокруг ее шеи, поправил. И каждый раз Маша подавалась вперед, слегка касаясь волосами его пиджака. Однако, все в этом мире когда-нибудь заканчивается, закончился и шарф. И получилось, что Дмитрий ненадолго обнял Машу. Он вспомнил слова Семена и почему-то произнес вслух:

– Интересный собеседник…

– Я? – удивилась Маша, – Я вообще не очень люблю разговаривать.

– Да?

– А что разговаривать, если и так все понятно?

Это можно было толковать по-разному. Либо как то, что все в жизни в целом понятно без слов, либо Маше было понятно, что сейчас происходит между ними.

– Все понятно? – Он сделал ставку на первый вариант. – В жизни?

Опять прекратила разговаривать и просто несколько раз кивнула, как кукла фарфоровой головой.

– То есть, слова не нужны?

Покачала головой в стороны.

– Мы в молчанку играем?

Кивнула. Улыбнулась. И он улыбнулся. Принял игру. Она взяла его за руку и повела вниз, в темноту.


С насколько сильным волнением он вел ее вверх по улицам, с настолько сильным спокойствием она повела его вниз, к морю. Если бы не игра, он бы мог рассказать разное-интересное про лестницы, по которым они спускались, про архитектора порта, про тайные выходы из катакомб. А без слов получалось очень глупо: просто семенил сзади, ничего не понимая и не контролируя. Она иногда оборачивалась, и сложно было поверить в то, что меньше, чем день назад он разговаривал с ней свысока, поучал, как безусловный, недосягаемый авторитет. Эта пропасть между ними сначала исчезла, а потом перевернулась в обратную сторону. Теперь, как будто, Маша знала гораздо больше и сама могла ему рассказать о том, как среда формирует человека и насколько важно окружение.

Цивилизация вскоре закончилась, они пересекли Тропу Здоровья. Потом через какие-то гаражи продрались к еще зеленому спуску, а там уже находился причал с яхтами. Линия берега загибалась подковой, кроны нависали над ней, отсюда совсем не было видно города.

Большинство яхт носило женские имена. Их называли в честь дочерей: считалось, что это оберегает и приносит удачу. Большие, маленькие, красные, белые, они покачивались, поскрипывали, звучали какой-то одной гулкой нотой. Маша остановилась около небольшого домика со снастями. Домик не предназначался для жизни, но там, похоже, жили, и выглядел он поэтому уныло, как дом в гетто. Из приоткрытого окна пахло жареной рыбой. У входа стоял рассохшийся венский стул. Маша села, откинула ногой сломанную стрелку флюгера. Ветер переменился, и вместо жареной рыбы запахло морем.

Дмитрий не знал, что делать, и просто смотрел на эту картину: черная кухня гетто, Маша сидит на стуле, стрелка из жести бьется на песке под ветром, – наверное, флюгер сломали дети. Справа за домом – та длинная сторона пляжа, где ветер свистит в лодках, и кажется, что свистят пули, а слева за домом – та сторона, где ветер лежит на берегу ровно, почти беззвучно. И вот оба эти ветра добрались до Машиного лица, укутали в волосы, превратив голову в черное перекати-поле. Она осталась так сидеть, ничего не поправляя. Потом встала и пошла к причалу, мимо «Елены», «Вероники» и «Царицы Тамары».

У конца пирса качалась «Мария». Она была самая маленькая, самая красивая, настолько ладная и ухоженная, что казалась не настоящей яхтой, а корабликом из бутылки. Цвет дерева был очень красивый, назывался «коньячный» – Дмитрий вспомнил, что какое-то время назад искал такой паркет, не нашел и довольствовался обычным «дубом». Маша стала отвязывать яхту. «Так не положено, – подумал Дмитрий, – в кино же в таких случаях просят разрешения у каких-то диспетчеров». Но в этот день уже много чего было не положено, к тому же он проиграл бы в молчанку, если бы заговорил. Запрыгнул на палубу, Маша оттолкнула яхту от причала, запустила двигатель.

Когда отошли метров на пятьсот, погода поменялась. В плохую сторону. Небо почернело, море почернело. Маша стояла у штурвала и держала курс в сторону горизонта. Вот уже километр-полтора отделяли их от берега. «Мили», нужно говорить «мили», подумал Дмитрий, потому что собрался прервать молчание и заговорить. Это было уже не просто опасно, это была какая-то смерть – может быть, пока маленькая, но если срочно не повернуть, то вполне настоящая. И боялся он в этот момент не смерти, а того, что их спасут и обнаружат вместе. Бросало яхту страшно, каждые несколько секунд верх и низ менялись местами, стук волн о борт был таким громким, как если бы прямо около уха стреляли из пистолета. Если бы они сейчас были внутри кино, то что-то спасительное давно бы произошло: кульминация была достигнута, стоило поберечь нервы зрителя. Но в жизни в таких ситуациях зрителей не бывает, разве что ты сам. В какой-то момент он увидел себя со стороны: ссутулившегося, вцепившегося в поручень, маленького на большой палубе.

Маша отпустила штурвал, подошла, села рядом. Мотор работал, яхту уносило в море. Маша задумчиво склонила голову, ласково посмотрела на него. Штурвал крутился в разные стороны, и по законам физики это было не очень хорошо.

Но вдруг стало спокойно. Жизнь, смерть и то, что подумают другие, перестало иметь значение. Однажды он чуть не утонул в Каме, доплыв до середины. Он почувствовал тогда страшную глубину реки, представил, сколько маленьких Дим может уместиться внутри нее. Море же изначально – настолько бездна, настолько несоотносимо с размерами человека, что не наводит на размышление о глубине. А река – соотносима, большой реки страшно, поэтому в каком-то смысле река глубже моря.

И вот они сидели рядом, вцепившись в скамью, автопилот уносил их от берега. Маша приблизилась к его щеке и прошептала на ухо слово. Он помолчал, а потом тоже наклонился и сказал в ответ свое. Но какие это были слова, никто не узнает до конца истории.

Глава шестая, в которой начинается гроза

– Пообедали? – спросил Как Добрались. – Все хорошо?

– Хорошо.

– Пардон за форс-мажор. Мы купили переходник!

Он сиял и ждал одобрения.

– Переходник! – добавил для верности Как Вам У Нас.

В хорошем настроении вернулся с производства месье Дона. Графики и презентации оказались на экране; Дмитрий вдохновенно, чтобы его уж совсем не приняли за зануду, рассказал о перспективах сотрудничества. «Коллеги», возненавидевшие его после утреннего расстрела, сейчас даже прониклись уважением, покивали. Потом все закончилось, они ушли. Месье предложил немного подождать и пойти с ним в бар «взять стакан»: «Здьесь хорошее местное вино».

Дмитрий сидел на том же месте, где сидел утром в 10:00. Если не считать женщины из другого отдела, все было точно таким же: два угла, стулья, те же стаканчики с карандашами. Невозможно было представить, что какой-то час назад он находился с Машей на грани жизни и смерти, между черным небом и черным морем, под ногами у них были километры воды, а еще до этого они смотрели сверху на крыши.

Он сидел в наскоро почищенном в туалете костюме, ничего не изменилось, только солнце било теперь в другое окно. Силуэт Дмитрия лег на стену, он покрутил головой, пытаясь увидеть свой профиль, но из этого ничего не вышло. Не прошло и суток, как появилась Маша, а казалось, что он не мог не знать ее раньше, знал всю жизнь. И даже не всю ее семнадцатилетнюю жизнь, а всю свою, уже достаточно долгую. Как будто она всегда была рядом, по частицам разбросанная между другими девушками: где-то смехом, где-то жестом, где-то – просто ожиданием себя. Но еще вернее было сказать, что не столько между девушками, сколько вообще – по окружающему материальному миру. Мы же живем в материальном мире, и даже самые тонкие наши чувства подчиняются законам физики.

Маша жила до этого в небе, в пыли переулков, в запахе крови, когда тебя бьют в нос или когда ты захлебываешься посередине Камы. В тающем снеге, в проступающей из-под него черной земле, в буквах, числах, бумаге. В азарте, в скуке, в отчаянии, в пекущих июльским полднем джинсах, в музыке с кассет в общежитии в девяностом году, в меняющей цвет листве, в улыбке матери, в улыбке отца, в каждой туче каждой грозы.

Но Маша была разложена на атомы не только того мира, в котором жил он, но и того, где его не никогда было. В шуме марсельского порта, в запахе машинного масла автомастерской на дороге из Сантьяго в Эль Монте, в лапше китайского крестьянина У Фу, которую он приготовил после напряженного рабочего дня 22 сентября 1808 года; в первом, почти случившемся поцелуе Магды Ковальчик и Анджея Маевского 30 августа 1947 года в окрестностях Вроцлава – как раз там, где стояли еще неубранные стога около поворота на Собачье Поле; в глубине океана, когда не было еще людей а только плавали киты, а до них – огромные рыбы. Маша была каждой секундой времени, начиная с того момента, когда стало возможно считать время. Только она не знала об этом, ей просто было шестнадцать, а со вчерашнего дня – семнадцать лет. Она улыбалась, а иногда не улыбалась, меняя круг лица на овал, фарфор на лист бумаги. Ходила вприпрыжку, вглядывалась в глаза, капризничала. А еще она была дочерью Семена. Вот, примерно, такая сложилась ситуация.


У месье Дона оказался дорогой спортивный автомобиль, смысла в котором при качестве местных дорог не было, разве что – ради статуса. За рулем Дона смотрелся моложаво, глаза блестели. Ускоряясь там, где возможно, он демонстрировал возможности автомобиля, строил глазки девушкам. Потом оказались в центре, на самой ресторанной улице. Здесь таких машин было много, и конкурентное преимущество француза пропадало. Они сели среди людей примерно их возраста, стали пить вино. Тут Дона снова брал верх. Местные не могли перещеголять его: он по-другому сидел, по-другому держал бокал.

– Даже жалко, что завтра ульетаете… Можете оставаться?

– Нет, мне завтра обязательно нужно быть в Москве.

Конечно, он врал. Важно было как можно скорее убежать из этого города.

– Как вам местные девушки? – спросил Дона. Разговор становился неформальным.

– Вы знаете, я здесь один день и по работе.

– Именно поэтому! Мне кажьется, дух приключений вам не противорьечит!

– А вам?.. Вы говорили, что Вы из Нанта? – спросил Дмитрий.

– Да.

– Тогда про приключения все понятно. Вы просто ужалены Жюль Верном.

Дона засмеялся.

– А я-то думал: почьему мне не сидится на месте!

Мысли о родине отвлекли его от проходящих девушек, он больше не крутил головой. Стал вспоминать улицы, трамваи, вокзал, реку с зелеными берегами и красными лодками. Потом заговорил об океане, о широких пустынных берегах. О детских мечтах и играх.

– Когда мне было семь лет, я хотель походить на гарпунщика Лэнда из «20 000 лье». И знаете, до чего дошло? Нашел на свалке какой-то железный крюк, похожий на гарпун, довольно большой, и носил его в школьном рюкзаке… Год, не меньше.

– И никто не нашел?

– Ньет, а то мне бы доставалось!

– Интересная игра…

Дона захотел ответить, но он уже устал сегодня говорить по-русски, ему не хватало слов. Улыбнулся и перешел на родной язык:

– Vous savez, ce n’était pas vraiment un jeu… Je savais que j’étais Land, c’est tout. C’était ma réalité… Quand tu joues, tu joues. Moi, j’étais simplement lui… Il n’y avait aucune dose de jeu ou de mensonge là-dedans. C’était la vérité66
  Знаете, даже не игра… Я просто знал, что я Лэнд. Это была моя реальность… Когда играешь, то знаешь, что играешь. А я просто был им… То есть, в этом не было ни игры, ни лжи. Это было правдой (фр.).


[Закрыть]
.

Они выпили за капитана Немо.


Вечер тянулся долго. Стоило сразу лечь, но он так не умел. Даже был пунктик: пока светло, нужно гулять, нельзя сидеть в комнате. Сегодня попробовал нарушить это правило, но ничего не получилось: посидел у окна, посмотрел, как ходят люди, и вышел снова. Можно было еще раз прокатиться на канатке, но он вспомнил вчерашнюю прогулку: как запрыгнул в кабинку, как она под его весом нырнула вниз, поплыла в сумерки. Он так хорошо все помнил, что не было смысла совершать само действие. Зачем делать то, что можешь представить?

Вышел из отеля и замер у перекрестка. Обычно он быстро принимал решение: куда идти, направо или налево. Но теперь замер и не мог решить. Справа под колесами поздних маршруток шумела мостовая, слева, гораздо тише, погружалась в вечер асфальтированная улица. В сторону отеля в идеально отглаженном, будто цирковом, форменном костюме прошел парень, который нажимал постояльцам кнопку лифта и поднимал чемоданы в номер. В руках у него был совсем не подходящий к костюму полиэтиленовый пакет с продуктами.

Дмитрий пошел к морю. Внизу, в конце улицы виднелся огромный портовый кран. Захотелось вдохнуть атмосферу порта, отвлечься, он брел, предвкушая запах вечерних волн. Но вдруг оказалось, что это не кран вдалеке и огромный, а кран – гораздо ближе и маленький. Оказалось, что это не порт, а стройка.

Он дошел до кафе, где сидели днем, посмотрел на балкон, но их с Машей там уже не было. Поднялся, заказал кофе и посмотрел вниз. Теперь его уже не было внизу, на брусчатке. В целом, получилось увлекательно, удалось убить десять минут. Кофе остался нетронутым, и он ушел на холм, к крыше.

В подъезде поднялся по железной лестнице, уперся головой в люк и надавил, что было сил. Череп чуть не хрустнул, в глазах потемнело, снова наступила та секунда, когда путь наверх может открыться, а может не открыться. Надавил еще сильнее, вот уже две секунды прошло, три, и ничего не произошло, крышка была закрыта намертво. Странно. Почему в заброшенном подъезде, куда никогда никто не ходит, кто-то запер люк именно сегодня, может, три минуты назад? И почему он тогда был открыт днем? Как будто специально ненадолго приоткрыли этот путь для него и Маши.

Он подышал, кровь отступила от глаз. Неуклюже спустился и встал тут же, на лестничной площадке у окна. Чтобы заглянуть в него, пришлось встать на цыпочки. Крыш видно не было, – только небо, и оно уже потемнело. Значит, смело можно было идти спать. По дороге в отель деревья зашумели, приближалась гроза. Под нее он заснул.


Утром в аэропорту кофе горчил, впервые за долгое время захотелось добавить сахара. Вдруг кто-то похлопал его по спине. Он обернулся. Семен смотрел спокойно и серьезно. Таким Дмитрий его никогда не видел, потому что в молодости он никогда не был спокойным и серьезным, а теперь, в единственный вечер, когда виделись, был пьяным и добродушным. Объявили посадку, нужно было идти.

– Ты тоже летишь? – спросил Дмитрий.

– Нет, куда мне лететь? Я тут живу, у меня семья, дочь.

– А… А почему ты здесь?

– Я думаю, ты понимаешь, почему.

Нужно было уже совсем идти. Закрывали выход.

– Нет, не понимаю.

– Тогда я объясню.

Он сжал запястье Дмитрия.

Раздался слабый, потом сильный стук, напоминавший стук в дверь. Дмитрий тоже схватил запястье Семена, и они так стояли, блокировав движения друг друга. Ударил гром, и шум дождя наполнил комнату.

Дмитрий проснулся. Может, сон длился мгновение, а может, была глубокая ночь, но завтра, увы, не наступило.

За окном уже не ездили машины. Гроза никуда не ушла, стала только сильнее, и это было даже хорошо, как будто она встала стеной между ним и остальным миром. Просто нужно было побыстрее уснуть, до спасительного отъезда оставалось не так много времени. И еще хорошо, что закончился страшный сон с Семеном. Ничего плохого пока не произошло.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации